Текст книги "ЖУРНАЛ «ЕСЛИ» №6 2007 г."

Автор книги: ЕСЛИ Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Откуда тут траншея? Откуда эта Мария? Что со мной? Почему она назвала меня капитаном?

Я думал, что в укрытии девушка успокоится, а то и исчезнет – неоткуда здесь было ей взяться, – но она вновь потащила меня, уже по траншее. Боль структурировалась. Болела грудь и раненая прежде рука. Тяжко…

Свет начал меркнуть. Мы оказались в перекрытой щели. Кажется, ее отрыл Старостин, соединив с отдельно стоящим погребом в одном из подворий.

– Сейчас-сейчас, – шептала девушка. – Переждем. Перестанут стрелять, я вызову подмогу, отнесем тебя к хирургу.

– Долго ждать, – хмыкнул я. – Полтора дня еще.

– Почему полтора дня?

Ответить я не успел. Послышался страшный грохот, землю тряхнуло – и я потерял сознание, в который раз за последние несколько минут.

Очнулся, когда девушка поднесла к моим губам фляжку с водой, овальную, алюминиевую – где только нашла такую? Пить очень хотелось, и я с трудом напился – даже глотать было больно. Вода оказалась странного вкуса, и после того, как я утолил жажду, мне стало очень тоскливо.

В укрытии царил полумрак – свет попадал внутрь через неплотно пригнанные доски двери. И все же я мог разглядеть свою спасительницу. Выцветшая гимнастерка цвета хаки, такая же юбка, черные потертые сапоги. Пахло от девушки какими-то дешевыми, но приятными духами – кажется, ландышем. А еще – гарью и потом. В целом пахло приятно. Запахом живого человека…

– Как вы здесь оказались? – прошептал я.

– Заметила вас, подползла.

– Я не о том… Откуда вы взялись на полигоне?

– На каком полигоне, капитан? Тут не учения. Идет война! Вам память совсем отшибло? Бедненький…

– Война? – переспросил я. – Ну да, война…

– Лезут немцы, лезут, – глядя в одну точку, проговорила Мария. – И когда это кончится? Но ведь остановим мы их, капитан? Остановим? За Волгу им пути нет?

И тут мне стало по-настоящему страшно. Когда в меня целился Пальцев, особого страха я не испытал. Да, умирать не хотелось, но тогда опасность была видимой и реальной. А эта сумасшедшая девушка, невесть как попавшая на полигон… Рассказывает о немцах… Какие немцы? Где? Последний раз мы воевали с ними в прошлом веке. Впрочем, в Поволжье немцев хватает и сейчас, но кто же станет с ними воевать? Да и одета девушка странно. Откуда у нее гимнастерка? Странные, непохожие ни на что погоны. Сумка с красным крестом… Почему она в сапогах, а не в ботинках, даже если предпочитает стиль «милитари»?

– Перевязать вас надо, капитан, – заявила девушка. – Сейчас бинты достану…

– Обезболивающее есть? – спросил я.

– Морфий? Нет, не положено.

– Какой морфий, детка? О чем ты? Стандартное обезболивающее! Армейский пакет! Да у меня же в куртке он должен быть. Посмотри в нагрудном кармане.

Девушка приблизилась. Совсем молоденькая и хорошенькая к тому же. Прямые черные волосы, собранные в хвостик…

– Здесь только обломки, капитан. Пуля разнесла коробочку вдребезги. Все пропиталось кровью.

Значит, крови не боится. Привычная. А гимнастерку и правда надо снимать. Чуть позже…

– Почему ты называешь меня капитаном, Маша?

– Так ведь четыре звездочки на погоне. Капитан, – робко улыбнулась девушка. – Или вы моряк? Из морской пехоты?

– Нет, я пехотинец. Давай остановим кровь.

Маша неведомо откуда вытащила скальпель, аккуратно разрезала гимнастерку. В одном месте, в другом, постоянно тормоша меня, переворачивая с боку на бок. Опять стало больно, и я отключился.

В себя я пришел перебинтованный. Пахло йодом. Лежал я на земле, точнее – на шинели. Маша присела рядом.

– Температура поднимается, товарищ капитан. Нехорошо. А у меня нет ничего жаропонижающего. Как вас зовут? Я ведь и не спросила.

– Никита. Никита Волков.

– Автомат у вас интересный был. Его выстрелом разнесло. Трофейный?

– Нет, Машенька, наш.

– Самая новая разработка?

– Есть и новее. Ты кем работаешь, Маша?

– А я не работаю. После медицинского училища сразу на фронт попросилась.

Мне ничего не было ясно. Но я решил принять правила игры.

– Почему не в госпитале служишь, а на передовой, под огнем?

– Так уж сложилось, – потупила глаза девушка. – Не поладила кое с кем. Знаете, бывает…

– Раненых с поля боя должны выносить мужчины-санитары. Разве нет?

– Кто же воевать тогда будет? Раненых таскать и девчонкам под силу. А вы воюйте.

Откуда-то с новой силой потянуло гарью. Как бы нам не задохнуться в этом погребе.

– Уходить надо, Маша. Тебе надо уходить. Я пережду.

– Нет, товарищ капитан. Я вас не брошу.

Что это за обращение – «товарищ» и на «вы»? Пытается шутить? Сама боится? И что она, в конце концов, здесь делает?

– Это приказ, Мария. Уходите. Немедленно.

– Медсестры не в вашем подчинении, товарищ капитан. Да и засыпало землянку. Дверь не открывается, я хотела выглянуть. А щель бревнами завалило. Из пушки соседний дом разнесли.

– Что ж, значит, судьба.

Сил спорить у меня не было. Я попытался перевернуться на бок. Получилось, хоть и с трудом. На полу, на куске брезента, заметил черную коробочку и наушники. Да это же плеер Старостина! Поручик оставил его в укрытии. И правильно – в окопе нужно слушать звуки боя. Музыка отвлекает и может погубить. Но лучше бы он оставил здесь пакет первой помощи…

– Вы поспите, товарищ капитан.

– Давай на «ты», Мария? Мне неудобно – не настолько я тебя старше. А ты мне еще и жизнь спасла.

– Хорошо, давай на «ты», Никита. А что жизнь спасла – так для того ведь я и служу. Да и громко это сказано. Ты, может, и без меня выбрался бы.

– Мне и правда память отшибло, наверное. Не помню, как я здесь очутился, – солгал я. – Ты из какого подразделения?

– Из медсанбата, откуда же еще? Тринадцатая гвардейская стрелковая дивизия. А ты не наш, что ли? Откуда? Из сто девяносто шестой стрелковой?

– Не помню. Не знаю.

Девушка подозрительно взглянула на меня, наморщила лобик.

– Что-то хоть помнишь? Призвали тебя когда?

– Да вот, буквально несколько дней назад.

– А до этого что же? По брони на заводе работал?

– Не на заводе. В градоуправлении.

– А… Из Москвы?

– Нет, из Ростова. А ты откуда?

– Из Кривого Рога. На Украине. Немцы его давно уже захватили.

– Так мы с немцами воюем, Маша?

– С фашистами, – лицо девушки стало еще более настороженным. Словно она ожидала от меня какого-то подвоха.

– Но фашисты же вроде в Италии? Слово итальянское…

– И в Германии тоже фашисты. Ты спи, капитан. Спи. Потом поговорим.

– Нет, спать я не хочу. Вдруг враги нагрянут? Хоть какое-то оружие у тебя есть?

– Нет.

– Клинок мой тоже в поле остался?

– Не знаю. Не видела. Автомат покорежило, больше ничего не заметила.

Толку от серебряной шпаги мне сейчас не было никакого, вряд ли я смог бы вытащить ее из ножен, но потеря меня очень огорчила. Если придется умереть – не хотелось делать это как безродному псу, безоружному.

– Посмотри, может, найдется что-то в укрытии? И подай мне, пожалуйста, плеер – он, наверное, работает.

Мария поднялась, прошла в другой угол землянки, наклонилась. Хорошая фигурка, но ведь совсем еще девчонка… Куда ей на себе бойцов с поля боя вытаскивать? Кто такое придумать мог?

Вернулась с гранатой в руке. Граната была странной – большой, гладкой. И не противотанковая, но и противопехотных таких я не встречал. Может быть, персидская? Но откуда она здесь могла взяться?

– А плеер, Машенька?

– Что это такое, Никита?

Мне опять стало не по себе. Как молодая девушка может не знать, что такое плеер?

– Ты его не заметила? Вон, коробочка в углу. Девушка дала мне коробочку и наушники.

– Рация? – восхитилась она. – Или миноискатель? Не может быть рация такой маленькой!

Не может? Почему же не может? У Старостина какой-то старорежимный плеер, с компакт-дисками, внушительных, я бы сказал, размеров. Если бы я имел привычку слушать на улице музыку, то купил бы себе цифровой раз в пять меньше. Но на вкус и цвет товарища нет.

– Это проигрыватель, – ожидая, что девушка рассмеется, объяснил я. – Слушать музыку. И, кстати, где-то у меня был телефон. Совсем забыл… Надо позвонить своим.

Действительно, с этой суетой, с Машей, которая меня то удивляла, то пугала, я перестал ориентироваться в ситуации. Чего проще – достать трубку и позвонить Сысоеву? Им сейчас не до меня – но, может быть, я смогу встать? И надо предупредить их, что на полигоне гражданские… Хотя какая же Маша гражданская? Утверждает, что служит… Ничего не поймешь!

Пошарив по карманам, телефона я не нашел. Неужели выпал? Мария смотрела на меня жалостливо.

– Совсем тебе плохо, Никитушка. Разве может телефон в кармане помещаться? Нет у нас линии связи. И телефона нет. Но ничего, наши высоту отобьют – выберемся.

Спрашивать, зачем нашим отбивать высоту, я не стал. Бесполезно. Эта девушка не имеет ни малейшего понятия о том, что творится здесь. Или я действительно потерял память и воображаю невесть что, а мы вовсе не в степях под Царицыном и воюем не с ограниченным контингентом персов, а с Германией или с Италией. Правда, невероятно, что немецкие или любые другие европейские войска дошли до Волги – а значит, мы на Днепре, или на Дунае, или на Висле…

– За Волгой сейчас спокойно, – словно специально опровергая мои умозаключения, проговорила Мария. – Урожай собрали, который остался, жара спала. Скоро дожди пойдут – и завязнут немцы. Зима заморозит, стужа скует…

Я включил плеер. Старостин нарезал диски сам – рассказывал об этом еще перед боем, совал мне плеер. Но настроения не было… Первой заиграла песня «Мельницы».

 
Позабытые стынут колодцы,
Выцвел вереск на мили окрест,
И смотрю я, как катится солнце
По холодному склону небес,
Теряя остатки тепла…
 

Мария смотрела на меня с нескрываемым удивлением. Я поманил ее пальцем и протянул наушники.

– Надень.

Девушка слушала, боясь проронить слово. Спустя минуту из глаз покатились слезы.

– Что это? – спросила она. – Какая песня?

– «Дракон».

– Никогда не слышала. А певица?

– Хелависа.

– Немка? Или голландка?

– Русская, кажется. Псевдоним.

– Что за радиостанция?

– Проигрыватель, – объяснил я. – Если хочешь, можем послушать еще раз.

– Ты морочишь мне голову.

Нарезка диска Старостина была причудливой. Песни мешались беспорядочно. Сейчас из наушников неслась «Living next door to Alice». Это уж точно не для нашей землянки…

– Нет, я серьезен.

– Как можно уместить проигрыватель в такой коробочке? А звук… Какой чистый звук!

– Ты понимаешь в радиотехнике и музыке? – улыбнулся я.

– Училась в музыкальной школе. По классу скрипки.

– Я тоже когда-то ходил – только на фортепиано. С отвращением.

– Почему? Не любишь музыку?

– Слушать и играть самому – не одно и то же.

Мария задумалась. Хорошенькое личико побледнело еще больше. Наушники она вернула мне.

– Ты – чужой, Никита. Ты – не красный офицер.

– Нет, не красный, – не стал спорить я. – Русский. А что означает «красный»?

– Не прикидывайся!

– Я и правда не знаю.

– Ты – из дореволюционной России. И погоны у тебя не наши. Звезды не те.

Революция? Что она имеет в виду? Переворот, когда от власти был отстранен император Александр? Или принятие новой Конституции в 1878 году? Не беспорядки же 1898 года? Шуму тогда было много, но строй сохранился и гражданское общество только укрепилось…

– А когда произошла революция?

– В семнадцатом году.

– В тысяча девятьсот семнадцатом?

– Конечно! Ты меня пугаешь, Никита! Или только и ждешь, чтобы выдать врагам?

Маша выглядела очень испуганной. Казалось, шевельнусь я сейчас – и она закричит.

– Не забывайте, что я гражданин, Мария. Офицер. Русский офицер. Как вы могли подумать, что я способен выдать вас кому бы то ни было? Если я смогу держать в руках шпагу, то буду защищать вас до последней капли крови.

– Ничего не понимаю, – прошептала девушка. – Я могла бы понять, будь вы из прошлого. Но эта винтовка… Проигрыватель… Неужели я сама попала в будущее? Тогда я совсем не понимаю, что случилось со страной? Немцы захватили Россию? Белогвардейцы вернулись? Вы ведь не из простых, Никита, я сразу поняла. Но это ведь случается – дворяне тоже служат в армии. Иногда.

– Дворяне служат иногда? – изумился я. – А кто же служит постоянно?

– Дети рабочих и крестьян. Пролетариат.

– Зачем же служить в армии детям рабочих, если они собираются продолжить ремесло отца?

– Чтобы защитить страну.

– Этим должны заниматься профессионалы, которыми и являются дворяне… Граждане…

Мне стало зябко. Лицо девушки плыло перед глазами. Словно почувствовав мое состояние, она положила мне на лоб ледяную ладонь. Я невольно поморщился.

– Да у тебя жар, Никита! Сейчас накрою тебя шинелью. Ты спи, спи. Ничего не бойся… – голос девушки прерывался. – Я тебя не выдам. Все равно не выдам.

Не знаю, сколько я пролежал в беспамятстве. Когда очнулся, понял, что не могу больше спать. Мария дремала в углу, свернувшись калачиком на каких-то тряпках. Ей было холодно. Я, шатаясь, добрался до двери, толкнул ее. Не поддалась. Тогда я припал к щели, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь снаружи.

Бой продолжался. Дым, казалось, стоял до самого неба. По полю ползли танки – тяжелые, угловатые, с крестами на башнях. Следом за ними бежали солдаты в серой форме. В них стреляли из окопов на берегу реки. Плотность огня защищавшихся оставляла желать лучшего… Но один танк с крестом на башне уже дымился. Может быть, это подбитый нами «Барс»? Нет, очертания совсем другие.

Я вернулся в свой угол, позвал:

– Иди сюда, Машенька! Под шинелью хватит места двоим.

– Боялась потревожить твои раны, – ответила сонная девушка, переходя в мой угол и опускаясь на брезент. – Прости, разморило… Ты можешь ходить? Уйдешь далеко?

– Не знаю. Драться пока точно не смогу.

– Об этом речи быть не может… Наверху стреляют?

– Да. Там, похоже, столкнулись несколько дивизий. Танки, самолеты, сотни людей. До горизонта, насколько хватит глаз.

– Великая война. Страшная война, – кивнула Мария. И запела:

 
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
 

Девичий голосок звучал под низким деревянным потолком нежно и решительно. Слова и мелодия рвали душу. Я был потрясен. А когда она запела припев, даже мурашки по коже побежали.

И сейчас я заметил: землянка словно бы стала другой. Стены укреплены крашеными досками, под потолком болтается фонарь «летучая мышь» – такие я видел только на картинках, их заправляли керосином. В углу – два ящика из-под патронов, маркировка незнакомая. А у меня никак не спадал жар…

– Нужны антибиотики, – прошептал я. – Антибиотиков тоже нет?

– Пенициллин – только в госпитале.

– До госпиталя я не доберусь никогда.

– Почему? – тревожно спросила девушка.

– Знаю. Просто знаю. Нет никакого госпиталя. Нет сто шестьдесят девятой дивизии. И тебя, Мария, нет.

– Я есть. Вот, – она положила руку на мое плечо.

Рука была местами нежная, почти детская, местами – огрубевшая, со стертой кожей. Я осторожно поцеловал тонкие пальцы, улыбнулся.

– Значит, тогда нет меня. Ты – милая девушка с Великой войны, а я – офицер Великой России. Той России, которая никогда не допустит врага до Волги.

– Почему тогда ты воюешь здесь? Как мы могли встретиться?

– Потому что так надо. Отдыхай, Маша. Послушай музыку…

Протянув девушке наушники плеера, я нажал кнопку воспроизведения. В безумной подборке Старостина, казалось, имелось все. Я слышал, как из дальней дали запел Бутусов:

 
Я просыпаюсь в холодном поту,
Я просыпаюсь в кошмарном бреду,
Как будто дом наш залило водой,
И что в живых остались только мы с тобой.
И что над нами километры воды,
И над нами бьют хвостами киты,
И кислорода не хватит на двоих,
Я лежу в темноте…
 

– Скоро ночь, – сказала Маша. – Можно попытаться выбраться наружу. Если бы ты мог идти…

– Волгу мне все равно не переплыть. И за проволоку нельзя.

– За какую проволоку?

– Боюсь, ты не поймешь. Я и сам не понимаю…

– О каком клинке ты говорил, Никита? Что за клинок? Мне кажется, я видела какие-то ножны в поле, когда тащила тебя. Кортик? Сабля?

– Наверное, это была моя шпага.

– Шпага? – лицо девушки вытянулось. – Но их ведь не носят уже сто лет.

– Почему?

– Как – почему? Когда появились пистолеты, шпаги стали никому не нужны. Даже Пушкин стрелялся на дуэли на пистолетах, а не бился шпагой.

– Пушкин стрелял из пистолета? – я был потрясен. – И кого-то убил?

Мария посмотрела на меня укоризненно.

– Плохо так шутить, Никита.

– Извини… Но я не предполагал, что Пушкин мог в кого-то стрелять. Сама мысль об этом кажется мне дикой.

– Зато в него стреляли. И убили на Черной речке. Говорят, что Дантес надел кольчугу, и пуля Александра Сергеевича не смогла причинить ему вреда.

– Не дай нам Бог такого, – невпопад заметил я, имея в виду, что преждевременная смерть поэта могла бы изменить историю России. Ведь я знал, что Пушкин дожил до глубокой старости. Поэт не только «глаголом жег сердца людей» – он сделал многое для принятия Конституции, которая действует и сейчас.

Мария уснула. Я лежал, пытаясь не слишком дрожать. По стенам пробегали сполохи. Может быть, это рябило у меня в глазах.

Когда-то давно я читал о взаимопроникновении миров. О том, что обитаемых и мертвых вселенных – бесчисленное множество. Некоторые миры совсем рядом с нами – рукой подать. По ним мы бродим в своих снах…

Может быть, и Маша – из другого мира? Такого, где хрупкие девчонки воюют наравне с мужчинами, где русские бьются с немцами, а не с персами, где в сумке у медсестры – не набор антибиотиков и обезболивающего, а бинт и пузырек с йодом… Но как она попала к нам? Или как я попал к ним? Во сне? В бреду? Вдыхая пороховую гарь вместо наркотика?

Но вот она, Маша, лежит рядом со мной, греет теплым боком, пахнет ландышем. И я не валяюсь в поле, не попал в лапы к персам, не распят на броне, как Чекунов, а добрался до укрытия в землянке. А снаружи – чужие танки.

Тоска… Какая тоска! Как можно жить в мире, где подло убили Пушкина, где граждане ходят без шпаг, но с пистолетами, как в Америке, где женщины оказываются под огнем противника… Похоже, и техника в этом мире развита куда меньше. Мария не знала, что такое плеер, говорила о пенициллине и морфии – как будто и не знала о синтетических антибиотиках и таком разнообразном перечне наркотических препаратов… Наверное, она и об ЛСД не слышала. Впрочем, какой толк, что я слышал? Не пробовал и не собираюсь. Но морфий – это как-то приземленно.

Пуля, разбившая коробку с лекарствами… Может быть, она занесла мне в кровь наркотик, который, причудливо смешавшись с другими препаратами, породил странные видения? Нет, такого не бывает. Что же происходит? Взаимопроникновение миров? Перенос в пространстве и во времени? Или эта землянка – такой же сон, как вся моя жизнь?

Тишина была долгой, а потом в дверь заколотили, закричали на немецком языке. «Летучая мышь» коптила под потолком.

Маша проснулась сразу, рывком села, крепко сжала мою руку:

– Они увидели свет! Сейчас выбьют дверь, бросят гранату!

– Как они ее выбьют, когда дверь открывается наружу? Загрохотал автомат, полетели во все стороны щепки.

– Только не сдаться живыми! – прошептала Маша. В глазах ее был ужас. – Ты взорвешь гранату?

– Нет, если потребуется, ее взорвешь ты, – ответил я, подталкивая тяжелый цилиндрик к девушке. – Но не спеши. Не спеши…

Я поднялся на ноги. И как Мария осматривала наше убежище? На стене, на вбитом в глину колышке висела шпага Старостина. Не серебряный клинок, но оружие очень достойное. Прошлый век, ручная работа.

Из ножен шпага выходила почти бесшумно. Сталь золотилась в неверном свете «летучей мыши».

– Что это? – пискнула Маша. – Что ты намерен делать?

– Уничтожить врага.

Подниматься по лестнице оказалось не так трудно, как в прошлый раз. Двое немцев – серая форма, орлы на фуражках – возились с дверью. Мародеры, не иначе. Проделали в досках дыру, но гранату бросать не спешили. Выламывали не слишком крепкие доски одну за другой. Значит, надеялись поживиться хозяйскими припасами. Не ожидали, что здесь скрывается воин.

Удар снизу – и первый немец осел возле двери. Второй замахал руками, подхватил винтовку с примкнутым штыком. Ткнул меня.

В другое время я бы без труда уклонился. Но сейчас двигался слишком медленно. Успел только закрыться раненой рукой и ударил. Воин должен уметь нанести удар даже смертельно раненый. Начал заваливаться на землю.

– Нет, Никита, нет! – кричала Маша. – Не умирай!

– Уходи. Уходи к своим, – успел сказать я.

Не помню, как я оказался в госпитале. Палата была огромной и светлой, потолок – высоким, простыни – белоснежными. Они слегка похрустывали, когда я поворачивал голову.

Доктора, медсестры, санитарки, казалось, чередой проплывали мимо. Уколы делали не больно, перевязки – аккуратно. Думать не хотелось ни о чем.

Медицинский персонал начал разговаривать со мной через пару дней после того, как я оказался в госпитале. Или я начал слышать и понимать их через пару дней. А примерно через неделю меня посетили двое в штатском – серые пятна на фоне стерильной белизны. У одного из гражданских тускло пламенел на лацкане пиджака рубиновый ромб – посетитель был мастером довольно известной школы фехтования.

– Никита Васильевич, извините, что мы беспокоим вас, но комиссия генерального штаба требует ваших показаний.

– Значит, вы представляете комиссию?

– Так точно.

Имен своих они не назвали, а я не стал интересоваться. Мы встречаемся по долгу службу – к чему лишние церемонии?

– Что бы вы хотели знать? – подозреваю, мой голос звучал равнодушно и отстраненно.

– Как развивались события на позиции вашего отделения после того, как ее покинул Батыр Джальчинов? Почему вы сказали, что Че-кунов убит, когда оказалось, что его взяли в плен? Как попал в плен Пальцев?

Сдержанно усмехнувшись, я спросил:

– Вы подозреваете меня в предательстве?

– Нет. Такой вариант исключается. Но некоторые вопросы ставят комиссию в тупик. Аналитики не могут дать законченную и непротиворечивую версию событий. А ваш бой у Царицына наверняка войдет в учебники истории и военной тактики.

– Прямо-таки в учебники? По-моему, вы нам льстите… Во всяком случае, мне.

– Нет. Вы сделали важное и нужное дело.

Будь по-вашему… Я коротко рассказал о своей стычке с Пальцевым, о том, что видел после того, как пытался пробиться на позицию Сысоева. Закончил тем, что меня подстрелили.

– Пальцев оказался вовсе не Пальцевым, – пояснил мастер школы рубинового ромба. – Его подменили.

– Пришельцы из других миров? – спросил я совершенно серьезно.

– Очень хорошо, что чувство юмора к вам возвращается, – кисло улыбнулся другой мужчина. – Вряд ли все было настолько сложно. Поработала персидская резидентура или купленные ею люди. Но с этим мы разберемся.

– Его поймали?

– Нашли тело. Он был убит, чьим выстрелом – сказать сложно. Но тело лежало у самого берега Волги.

– С какой стороны?

На меня посмотрели, как на сумасшедшего. А я только сейчас понял, что землянка, в которой мы прятались с Машей, была на правом берегу Волги. И тогда это меня ничуть не смутило.

– Нам не совсем ясно другое – как удалось выжить вам? – поинтересовался военный с рубиновым ромбом. – Кто вас перевязал?

– Вы не нашли Марию?

– Какую Марию? – оба посетителя насторожились.

– Девушку. Медсестру. Она мне и помогла.

– Никаких девушек на полигоне не было и быть не могло. Тем более – медсестер.

– Тогда и говорить не о чем. Значит, она привиделась мне в бреду.

– Но бинты… Вы были перевязаны такими бинтами, которые не используются ни в русской, ни в персидской армии. Мы получили заключение экспертов-криминалистов.

– Даже на экспертизу отправили?

– Мы были обязаны…

– Не могу дать объяснение этому факту. Откуда взялись бинты, я понятия не имею. Хотя очень хотел бы знать. А где вы меня обнаружили?

– Китайские наблюдатели нашли вас около траншеи, соединяющей ваши позиции и полуразрушенный подвал. В руке вы сжимали окровавленную шпагу. Рядом не было никого. Кстати, ваш клинок тоже нашли – в поле, метрах в трехстах от вас.

– И в подвале никого не оказалось? Вы проверили?

– Все осмотрели очень внимательно. Искали труп рядового Иванова. Но так и не нашли. Мы были уверены, что вы тоже погибли. Вообще говоря, к тому шло – два дня без помощи выдержит не каждый.

– Мне помогали.

– Кто?

– Не знаю. Тот, кто перебинтовал меня, кто дал напиться, кто помог не сойти с ума и не замерзнуть.

– Замерзнуть летом? В Царицыне? – удивился мужчина с рубиновым ромбом.

– Да, мне было очень холодно… Почти все время.

– А откуда появилась свежая колотая рана у вас на руке?

– Не знаю. Не помню.

Рассказывать о немцах было просто глупо. Попасть из военного госпиталя в клинику для умалишенных – увольте.

– С удовольствием пообщались с вами. Вы не станете возражать, если мы навестим вас позже?

– Конечно. Приходите, когда вам будет угодно. Кто из ополченцев уцелел?

– Больше половины, – ответил мужчина без знака фехтовальной школы. – Ваши товарищи продержались два дня. Отделение Сысоева потеряло лейтенанта Калинина и рядового Семикопытова. Из ваших в живых остался Джальчинов. Чекунов тоже в госпитале.

– Неужели? Очень рад такой новости!

– Его сильно контузило – и персы бросили его в степи. Потом одумались и отнесли к барже, в медицинскую палатку. Когда срок боя вышел, выдали его нам. За это им простили не слишком джентльменское поведение. О лже-Пальцеве мы тактично не вспоминали. Они – тоже.

– Прикрывать танковую броню пленным – не лучшая идея.

– Хорошо то, что хорошо закончилось. Русские не мстят без нужды.

– Кстати, о мести. Наши танки сбросили персов в Волгу?

– До этого не дошло. Без поддержки бронетехники противник не смог взять укрепления Сысоева. По истечении срока боя противник признал свое поражение. Миссия была выполнена силами вашего отделения. Вы – герои.

– Не все, – вздохнул я. – К сожалению, не все.

Из госпиталя меня выписали в сентябре. Стояла прекрасная тихая осень – жара спала, но степи были полны теплом.

Почти все ополченцы разъехались по домам, каждый зашел навестить нас с Чекуновым – тот, как оказалось, лежал в соседней палате. Я много спал, гулял по двору госпиталя, иногда смотрел телевизор. С Максимом мы встречались редко – казак был плох, да и мне не хотелось общаться ни с кем. Отдохну, вернусь домой – тогда другое дело. Хотя кто знает?

Дженни писала мне из Америки бумажные письма, которые передавали авиапочтой – я не подходил к компьютеру, забросил интернет, он казался таким ненастоящим… Я отвечал ей изредка. На душе было тревожно. Словно и не кончилась война.

Перед самым отъездом я решил прогуляться по Царицыну. С Мамаева кургана открывался замечательный вид на вытянувшийся вдоль реки город. Поля на западе лежали в дымке, мощные тракторы пахали стерню. Мне отчего-то казалось, что это ползут к Волге вражеские танки. Раны не болели – болело сердце.

Платиновые часы, врученные главнокомандующим, мерно тикали в кармане, отсчитывая уходящие секунды. Минута за минутой, час за часом – наш мир шел вперед. А где-то и время идет по-другому, и самые страшные бои еще впереди…

Я еще раз проверил билет на самолет: вылет из Царицына 11 сентября 1942 года в пятнадцать тридцать пять, прибытие в Ростов – шестнадцать двадцать. Нина обещала приготовить роскошный ужин. Генеральную уборку она уже сделала.

Ах, как бы я хотел пригласить на этот ужин Марию! Показать ей, как мы живем, чего достигли. Просто обогреть и накормить – ведь она согревала меня, заботилась обо мне, даже не зная, кто я такой и чего от меня ждать, а сама, наверное, голодала. Но двери между мирами открываются редко и совсем не случайно…

Надеюсь, когда-нибудь мы все же встретимся. Лет через пятьдесят, на пороге двадцать первого века, когда люди не только выйдут в космос, но и смогут заглянуть в параллельные миры, похожие на наш и полностью от него отличные.

Пусть мне будет за восемьдесят – я все равно буду стремиться знать, как устроена Вселенная. Это не проходит с годами. Ведь мы живем для того, чтобы хоть немного приподнять покров тайн мироздания – здесь и сейчас.

В других мирах все мы – любящие и любимые, отрицающие и сомневающиеся, потерявшие и ищущие – встретимся непременно. И встреча наша будет счастливой.

?