Текст книги "Когда ты закрываешь глаза (СИ)"

Автор книги: Эшли Дьюал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Что именно?

– Издеваешься?

– Я просто не понимаю. – Маринка хватает меня под локоть и заботливо оттряхивает спину от впившихся в кожанку камней. – Ты сама вызвалась.

– Для чего вызвалась?

– Для эффекта.

– Для какого блин эффекта? Что за чушь? В сторону отошел! – рассерженно отталкиваю от себя парня и решительно иду к припаркованным на обочине машинам. Надеюсь, там притаился минивен Маринки. – Ты остановить меня не пробовала?

– Зачем? – удивляется подруга, семеня следом.

– Как зачем? Это дико. Что если бы я…

– Что ты?

– Сдохла, знаешь ли. Встала бы не вовремя, повернулась не тем боком…

– Когда тебя это волновало? Хватит бежать. Ты пари выиграла. Теперь Женя должен нам денег. А еще…

– Денег? – прыскаю я. – Денег? Ты серьезно? Меня чуть поезд не переехал, а мы спорили на деньги? Господи! Что же творится.

Хватаюсь руками за лицо и вдруг понимаю, что щеки мокрые: я плакала. Лучше не придумаешь! Резко смахиваю слезы и нервно оглядываюсь: надеюсь, никто этого не увидел, иначе не сыскать мне потом оправдания, ведь сильные не ревут. Сильные не боятся. Грубо распахиваю дверцу минивена, запрыгиваю внутрь и рычу так громко, что дребезжит связка ключей на панели. Придавливаю светлые пряди к плечам, закрываю глаза и мечтательно сожалею о случившемся: есть ли прок в безрассудности? Да, с одной стороны, лучше избавиться ото всей этой тинэйджерской дури, пока тебе не исполнилось тридцать, и ты не обзавелся сворой детишек. Однако стоит ли подростковый авторитет таких усилий? Почему я легла под поезд? Почему позволила себе рисковать жизнью ради какого-то тупого пари?

Маринка плюхается на водительское сидение, улыбается, и я вдруг понимаю, зачем в очередной раз решилась на безумие. Когда она рядом – я теряю голову, становлюсь совсем другим человеком. Мне хочется показать, что жить – не стыдно. Жить – правильно, как и рисковать, и терпеть неудачи, и совершать глупости. Только вот, кажется, я заигралась. Лечь под поезд – слишком. Не весело и не круто. Однако было ли весело разбивать окно ущербного Жени? Черт. Теперь с него даже деньги брать горько.

Машина трогается, и я с любопытством осматриваюсь: вокруг пустырь, железнодорожные рельсы и вечные, неровные поля, уходящие далеко за горизонт. Где только подростки не собираются, лишь бы пощекотать нервишки. Они все еще стоят около путей, наверно, хотят увидеть очередное выступление какого-нибудь психа, решившего, будто раз ему терять нечего, то и его самого потерять – не страшно, и мне приходится всерьез задуматься о своем душевном здравии, ведь если верить словам Маринки, под поезд меня кинули не чьи-то руки, а собственная безрассудность. Прикусываю губу и морщусь.

– Ты сегодня странная, – Марина переключает передачу. Смотрит на меня искоса и, возможно, пытается понять, однако понимать тут нечего. Я все равно не стану говорить ей о своих прыжках и диссоциативной амнезии. – Не выспалась?

– Что Женя?

– А что он?

– Как мы вообще с ним пересеклись после того случая.

– Какого случая?

Недоуменно вскидываю брови.

– Алло. Я ему окно разбила.

– Что? – вдруг верещит подруга. – Что ты сделала? Когда? О, Боже. Ты…

Даже отреагировать не успеваю. Естественно меня удивляет реакция Маринки – я-то думала, только один из нас страдает синдромом «никакого-будущего-ведь-ты-не-помнишь-своего-настоящего» – однако вдруг нечто жужжащее и громоздкое появляется прямо перед капотом минивена, и все мои мысли разлетаются. Тут же. Как голуби, когда на них бежишь со всех ног, раскинув в стороны руки. Мне-то казалось, что умру я от внеплановой отключки. Но никак уж не от столкновения лоб в лоб с грузовиком. Это ведь так паршиво! Куча кровищи, изломанные кости, мясо. А потом машина вообще взорвется, и тела захотят опознать, но не опознают, и будут исследовать наши зубы, если те, конечно, останутся. Ну, у Маринки, наверняка, на этот случай с собой документы есть. А я ведь даже не знаю, где моя сумка, где кошелек. Черт, сто процентов, мои зубы уж точно будут сканировать, ДНК выискивать и все такое. Стану более популярной после смерти, мою фотографию повесят где-нибудь на кафедре в институте, и всем будет абсолютно на нее плевать, и вскоре ее снимут, и обо всем позабудут, и продолжат жить дальше. Правда, уже без моего личного присутствия.

Все это проносится в моей голове за долю секунды – соображать бы так быстро на экзаменах – как вдруг странный порыв тянет меня вперед. Руки Маринки в воздухе, она кричит, ее голос отдается эхом по всему моему телу, словно это ее последний крик. Однако не тут-то было. Я впиваюсь пальцами в руль. Дергаю его вправо, ударяюсь лбом о приборную панель и молниеносно отлетаю обратно на пассажирское сидение, получив отличную оплеуху где-то между бровей. Мы крутимся пару секунд. Вращаемся, вращаемся и вдруг резко замираем. Будто врезаемся во что-то.

Я тут же открываю глаза и смотрю на подругу. Та боится даже пошевелиться. Жмурится так сильно, что, наверняка, ей больно.

– Ты цела? – подаюсь вперед и неожиданно чувствую дикую слабость. Голова вспыхивает. Видимо, хорошенько я ударилась. – Марин? Слышишь меня? Марин! – все-таки протягиваю к ней руки. – Все хорошо? Тебе не больно? Господи, вот же денек!

– Прости. – Звук какой-то гортанный. Еще чуть-чуть, и подругу так разнесет, что плач услышат даже те, кто едет в проносящемся рядом поезде. – Прости, я не хотела. Я просто не увидела. Отвлеклась. Хотела на тебя посмотреть и…

– Дыши. Успокойся. Ты жива, и это чертовски круто.

– Я жива, потому что ты спасла мне жизнь.

– Я и себя спасла заодно. Надеюсь, ты не против?

– Что ты шутишь? – наконец, подруга опускает руки и глядит на меня красными, набухшими глазами, из которых готовятся к проливанию миллиард слез. – Что смешного? Почему ты такая спокойная? ПОЧЕМУ? Мы могли умереть! Чуть не врезались в вонючую фуру! Я едва нас не прикончила, наори на меня! Скажи хоть что-нибудь!

– Я и так не молчу.

– Ты не то говоришь!

– А что я должна говорить?

– Что я дура! Что надо было следить за дорогой!

– Ладно-ладно. Если тебе станет легче, ты дура.

– Сама такая!

– Ты же попросила.

– Мало ли что я прошу, – Маринка вытирает рукавом куртки лицо и начинает рыдать. Посмеивается, и опять рыдает. Икает, и снова за свое. Я уж думаю, что это никогда не прекратится, когда она хрипит, – поражаюсь твоему характеру. У тебя глаза кровью залиты, а тебе хоть бы хны. Ты хотя бы сама цела? Господи, надо было сразу спросить. Я ужасная подруга.

Смотрю в боковое зеркало и сконфуженно морщусь. Чуть выше бровей порез. Из него рьяно бежит кровь, и я ненароком задумываюсь: мне не больно от того, что рана несильная, или от того, что она настолько сильная, что и болеть-то уже нечему? Прикладываю пару влажных салфеток ко лбу, и усмехаюсь:

– Стоит выйти из машины и вернуться к толпе твоих дружков возле путей. Уверена, такое дефиле прибавит мне популярности, мол, шрамы украшают. А еще и кровоточащие…

– Откуда этот грузовик вообще взялся. – Марина открывает дверь минивена и указывает пальцем в сторону водителя. Он несется к нам со всех ног. Видимо, минивен прокрутило на приличное расстояние от фуры. – Подам на него в суд и выпотрошу кучу денег! Урод.

– К слову, это мы на встречку выехали.

– А плевать. Пусть отдувается тот, у кого жира больше. – Подруга неумело выбирается из салона, будто делает это впервые, и медленно расправляет плечи. Собирается уже уйти, как вдруг вновь просовывает голову в минивен и, морщась, восклицает, – причем больше, чем у нас двоих вместе взятых!

Усмехаюсь. Убираю в сторону окровавленные салфетки и собираюсь взять новые, когда вдруг чувствую знакомую дрожь во всем теле. Только не это. Опять? Нет, не надо! Нет! Я хватаюсь грязными пальцами за дверную ручку, судорожно дергаю ее на себя и лишь успеваю вдохнуть ледяной воздух в легкие, как тут же погружаюсь в темноту, в каком-то смысле уже родную. В ней я провожу большую часть своей жизни, и, возможно, когда-нибудь мои глаза приспособятся видеть даже сквозь ее толстые слои мрака.

Открываю глаза в какой-то темной комнате. Ко мне стремительно приближается высокий, полный мужчина. Его майка грязная, мокрая. От нее ужасно воняет, и я хочу отвернуться, однако не могу даже пошевелиться. Даже вздохнуть. Ощущаю в груди дикий страх, и когда широкие ладони незнакомца обхватывают с силой мою талию – ору, что есть мощи, но не слышу ни звука: мой рот закрыт. Что происходит? Где я? Меня трясет от ужаса, от тошноты! Я хочу вырваться, я чувствую себя такой беззащитной, такой слабой, такой униженной! А мужчина продолжает наваливаться на мое тело, задирает грязными пальцами мою кофту, раздвигает коленом сжатые ноги. И мне кажется, что сейчас я умру от отвращения, от запаха пота, от ужаса, от этой грязи, низости. Как вдруг вновь отключаюсь.

Прихожу в себя посреди забитой людьми улицы. Они толкают меня плечами, будто попросту не видят. Смотрят мимо. Широко шагают. А я кричу и плачу, и сжимаю пальцами тонкую талию. И говорю: мне нужна помощь; помогите же; на меня напали; прошу вас. Но всем плевать. И даже я сама не слышу своего голоса. Несусь сквозь поток незнакомых мне людей, раздираемая на части диким стыдом и испугом, пытаюсь возвать хотя бы к чьей-то помощи, как вдруг замечаю на себе любопытный взгляд. Взгляд высокого, бледного мужчины, стоящего под лысым, кривым деревом, кажется, липой.

– Эй! – машу ему и приподнимаюсь на носочки. – Эй, помогите мне, пожалуйста!

Этот незнакомец – единственный человек, обративший на меня внимание. И я уверена, он мне поможет, найдет виноватых, отыщет отца и вызовет полицию. Однако стоит мне моргнуть, как тут же этот мужчина испаряется. Попросту исчезает.

– Нет, эй! – я продолжаю нестись к липе, расталкивая локтями толпу, прорывая себе путь к спасению. – Помогите мне!

И вдруг ощущаю дикую слабость в коленях. Делаю шаг вперед, неуклюже спотыкаюсь и проваливаюсь в кромешную тьму. Опять. Снова. Безвольно и безвозвратно. Резко, несправедливо. Именно в тот момент, когда нахожу чью-то поддержку.

Мои глаза открываются в совсем ином месте. Я пьяно пошатываюсь, вскидываю вверх голову и изумленно разглядываю черное, глубокое небо: неужели уже ночь? Что же со мной происходит? Кто я? Кто эти люди? Кто обрек меня на подобное скитание? В груди растет дикий страх, какая-то безнадега. Я беззащитно облокачиваюсь спиной о стену неизвестного мне здания, прикрываю ледяными ладонями лицо и вдруг плачу. Мне очень страшно. Я хочу домой, к папе. Хочу вылечиться и больше никогда не видеть того, что вижу. Неужели меня, действительно, пытались изнасиловать? А, может быть, и изнасиловали, ведь я все равно ничего не вспомню! Или я уже схожу с ума? Почудилось? Тогда выходит, что у меня не провалы в памяти, а галлюцинации! И лучше уж так, чем принять саму мысль о том, что кто-то пытался сделать мне больно, пытался унизить, уничтожить. И словно по волшебству, я слышу:

– Красавица! – поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с широкоплечим незнакомцем. На вид ему лет тридцать, однако, лицо молодое: без щетины и морщин. Он подходит ко мне, хитро улыбаясь, поднимает руки и ставит их по обе сторон от моих плеч. Я даже опомниться не успеваю, как он уже наклоняется к моему носу и одаряет несвежим, пьяным дыханием. – Ты чего одна в такое время?

Решаю действовать быстро, ударяю парня коленом в живот, дергаюсь вправо и почти вырываюсь на свободу, как вдруг он грубо хватает меня за волосы. Тащит обратно. С силой ударяет спиной о стену, и я громко стону, видя перед глазами крутящиеся, разноцветные пятна.

– Иди сюда. – Его голос хриплый. Он начинает бегать пальцами по моим бедрам, приподнимает низ пальто, и я тут же верещу, что есть сил.

– Отпусти! Помогите! Помо…

Меня вновь бьют. И я замираю, крепко стиснув зубы. Щека горит. Наверняка, завтра будет синяк. Если завтра вообще будет. Начинаю дрожать, изгибаюсь то вправо, то влево, однако не могу вырваться и на сантиметр из оков незнакомца. Думаю, он же пьян! Он же еле стоит на ногах! Давай, Мия! Где твоя былая лихость? Где хваленая сила? Где храбрость? Кажусь всем неуязвимой, а на деле не могу ничего, абсолютно. Просто мычу, пытаюсь кусать сжимающую мой рот руку, и реву. В жизни ни как в фильмах. Этот человек не медлит, не осыпает мерзкими поцелуями мою шею. Он вдруг резко стягивает с меня пальто, поднимает кофту, расстегивает себе ширинку, и все это время бормочет какую-то чушь про то, как хорошо я выгляжу, и как безумно он меня хочет. И сквозь его пальцы я зову папу. И не понимаю, что происходит, где я, кто это, почему все именно так, когда оно закончится, и закончится ли вообще. В панике верещу, сгибаюсь и внезапно оказываюсь на свободе. Валюсь на землю. Слышу глухие удары, приподнимаю набухшие от слез глаза и вижу смазанную картинку драки. Пытаюсь опираться ладонями об асфальт, но то и дело пошатываюсь в сторону. Фокусирую взгляд на лице второго незнакомца и ошарашенно выдыхаю. Это же тот парень из магазинчика! Неужели он сможет помочь? Он не показался мне оторвой, силачом. В какой-то момент, мне вдруг кажется, что сейчас тот кретин просто вырубит его особенно-изощренным методом и вернется обратно ко мне. Однако происходит иначе.

– Ты цела? – перед моими глазами возникает обеспокоенное лицо. Парень аккуратно прикасается ладонями к моим щекам и вновь спрашивает, – цела? Ответь! Все хорошо?

Я смотрю ему за спину. Вижу фигуру незнакомца на асфальте и медленно киваю. Он сумел. Он победил его. Но как? Вновь гляжу на брюнета.

– Ты спас меня? Ты?

– Что ты здесь вообще забыла? Тут ночью даже парням ходить опасно. А девушкам. Черт. Ты в порядке? Посмотри на меня. В порядке?

Я не могу вымолвить и слова. Вспоминаю, как тот человек пытался сорвать с меня одежду и зажмуриваюсь: это сон, ничего не было. Ни того мужчины в страшной, темной комнате. Ни этого урода. Ни его рук. Ни его ширинки. Ни его слов, ни его стонов. Ничего. Ничего!

– Эй.

Я отворачиваюсь и горблюсь, все еще опираясь ладонями о землю. Чувствую, как по щекам текут слезы, упрямо встряхиваю головой, но все равно не могу успокоиться.

– Все хорошо, – заботливо говорит парень. Он поглаживает мои плечи, и придвигается немного ближе. – Слышишь? Я рядом.

– Как тебя зовут?

– Адам.

– А я – Мия.

– Ты в порядке, Мия?

Киваю. Парень заботливо подает мне руку. Я хватаюсь за нее и медленно поднимаюсь с асфальта. В паре шагов от нас лежит тот кретин. У него кровь течет из носа и под глазом красуется такой огромный синяк, что даже в темноте хорошо видны его очертания.

– А он…

– Жить будет. Не волнуйся, драться я толком не умею.

Выходим из переулка. Я, наконец, вижу, куда занесли меня непослушные мысли. Район железнодорожного вокзала и, правда, опасный. Говорят, здесь пропало немало людей. Рядом находится нелегальный клуб для разных выродков и ущербных толстосумов, и они не прочь поразвлекаться с теми, кто не в состоянии за себя постоять. Не понимаю, что я вообще в этом квартале забыла. Опять на спор искала неприятности? Решила поразвлекаться? Шла из клуба? Потерялась? Договорилась с кем-то встретиться? А, может, просто бродила среди неизвестных мне улиц, ища ответы на вопросы?

– Ты как? – Адам поджимает губы и переводит на меня заинтересованный взгляд. – Не поранилась?

– Мое пальто промокло от грязи, низ свитера порван, а голова трещит то ли от ужаса, то ли от удара о стену. В порядке ли я? – Смеюсь. – В полном. Могло быть и хуже.

– Это точно.

– Мне повезло.

– И мне. Тот урод был пьян. В противном случае, изнасиловали бы нас обоих.

– Не думаю, что ты в его вкусе. – Нелепые шутки, и вместо того, чтобы рассмеяться, я вновь чувствую прикатившие к глазам слезы. Порывисто смахиваю их с ресниц и глубоко втягиваю воздух: в груди так и ноет заторможенное ощущение страха, будто ничто не кончено, и плохое все еще поджидает меня за поворотом. – Он появился так неожиданно. Я всегда могла за себя постоять, но в тот момент…, в тот момент мне не удалось даже с места сдвинуться. И знаешь, я ведь не впала в ступор и не застыла от ужаса. Я, правда, вырывалась и кричала, и молотила по нему кулаками, и дралась. Но этого оказалось мало. Тот человек был пьян, он еле стоял на ногах, говорил какую-то чушь, а я все равно не сумела от него избавиться. Не смогла.

– Мало бы кто смог.

– Это нечестно. Даже дохлый и набравшийся, он оказался сильнее меня.

– Просто не ходи больше в одиночку, договорились?

И мне хочется кивнуть, но я не нахожу в себе сил на очередной обман. Как я могу пообещать то, чего, может, и желаю, но никогда не смогу проконтролировать? Кто знает, что случится уже через час, через минуту. Может, я прямо сейчас вновь отключусь и приду в себя уже на окраине города, посреди проезжей части. И меня собьет машина, и водителя признают виновным, и его посадят. А на деле-то окажется, что как раз-таки на мне висит ответственность, ведь это не он вырубился и открыл глаза совсем в другом месте, а именно я.

Смотрю на парня, на его угловатое, узкое лицо и вдруг вижу небольшие ранки над бровью и в уголке губы. Они кровоточат, несильно, но достаточно, чтобы изрисовать правую сторону его лица красными, неровными линиями. Поддаюсь странному порыву и тяну к парню руку. Она замирает на полпути. Что я собираюсь сделать? Разве прилично касаться незнакомца, пусть даже тот и спас тебе жизнь? Вздыхаю и все-таки смело дотрагиваюсь до его прямых губ.

– Он тебя задел. – Мы останавливаемся.

– Я же говорил, что дерусь не особо. – Сквозь мои пальцы отвечает парень.

– Тебе не больно?

– Мия, со мной все в порядке.

– Но у тебя кровь.

Он что-то бормочет. Убирает от лица мою руку и тяжело выдыхает. Может, это его первая настоящая драка?

– Спасибо.

– Пустяки.

– Правда, так считаешь?

– Я просто рад, что с тобой все в порядке. – Адам чешет нос и криво улыбается. – Ты ведь в порядке, да? Мы можем обратиться в полицию, рассказать твоим родителям.

– Нет, не надо. – Решительно покачиваю головой. Как объяснить отцу, что я бродила по железнодорожному вокзалу ночью, да еще и в полном одиночестве? Вряд ли он воспримет данную информацию адекватно. Естественно, решит, что дело в моей необъяснимой болезни и упрячет в больницу, чего я, конечно, не смогу стерпеть. Лечь в палату однажды – неудачное стечение обстоятельств. Попасть туда во второй раз – сумасшествие. – Я разберусь без помощи взрослых. Поверь, так будет лучше.

– Как скажешь. Но, Мия, если что я…

Думаю, он хочет сказать «рядом». Но я не слышу, и ненавижу себя за это. Проваливаюсь в темноту так неожиданно, что даже физически ощущаю резкую выкачку всего хорошего, всего материального из своего тела. Вот моя жизнь полна событий, полна звуков и запахов, и вот – пустота. Ни улицы, ни глаз Адама, ни его голоса. Лишь черное полотно, намертво связывающее мои руки.

Прихожу в себя уже перед открытой дверью и выдыхаю так громко, что, наверно, мой стон слышат все соседи. В руках тяжелые пакеты с едой из супермаркета. По подъезду витает сладких, пряный запах из окон: пекарня, и я втягиваю его через нос в самую глубину своих мыслей, надеясь насладиться им настолько, насколько это возможно. Прохожу в квартиру.

– Пап? – неуклюже закрываю за собой дверь, едва не роняя один из пакетов на пол. – Пап!

Плетусь на кухню. Все думаю о том, сколько же прошло времени с моего предыдущего прыжка. День, два? Три? Взваливаю еду на стол и осматриваюсь: вокруг подозрительно тихо. Внутри разгорается дикая злость. Я отбрасываю назад волосы, топчусь на месте и рассуждаю о том, как едва не угодила в большие неприятности, благодаря своей странной способности вырубаться и открывать глаза черт знает где. Надо срочно что-то делать. Раньше прыжки не доставляли проблем. Да, я отключалась, однако приходила в себя рядом со знакомыми людьми, с друзьями, но не с полоумными кретинами, не на железнодорожном вокзале, и уж точно не посреди рельсов! Мне необходимо научиться контролировать данный процесс, иначе я, действительно, могу умереть, и умереть, не вырубившись, а проснувшись на краю здания, на дне реки, на капоте автомобиля! Боже, абсурд же какой-то! Испуганно осматриваюсь, словно поджидаю угрозу, и недовольно срываюсь с места. Надо найти отца, попросить его о помощи. Плевать на больницу. Вдруг меня вылечат? Вдруг доктора, наконец, найдут средство против моих прыжков во времени? Против амнезии? Тогда я согласна вновь претерпеть их опыты. В конце концов, нельзя ведь вечно быть оптимистом и рисковать своей жизнью с гордо поднятой головой. Я дождусь лишь того, что и головы-то у меня не будет.

Выбегаю в зал и вдруг резко примерзаю к месту. Я вижу отца в его любимом, бордовом кресле. Оно расположено напротив окна и всегда освещено светом. Сейчас тусклым. Картина знакомая, однако, одновременно с этим – чужая. Человек, которого я вижу, похож на моего отца, правда, я не верю в то, что это, действительно, он. Его лицо ужасно костлявое. Пальцы слабо сжимают подлокотники кресла. Левая нога протянута вперед. Правая – неестественно сильно выгнута в сторону, будто безвозвратно испорчена. Рядом стоят костыли. На полу притаился грязный поднос со старой едой. И я собираюсь прошептать хотя бы что-то, как вдруг со спины меня хватают за плечи.

– Мия? – Оборачиваюсь и широко распахиваю глаза, не веря в то, что вижу. Папа недоуменно выгибает брови. – Ты чего такая бледная?

Резко перевожу взгляд обратно на кресло и понимаю: там никого нет. Никого! Меня пошатывает в сторону. Я хватаюсь пальцами за плечо отца и растеряно замираю: как это возможно? Я же видела его. Только что. Прямо здесь. Прямо перед своим носом! Черт подери, я и, правда, схожу с ума. Я ненормальная! Протираю свободной рукой лицо и перевожу озадаченный взгляд на папу. Хочу сказать о том, что меня гложет, но вдруг не произношу ни слова. Не знаю, что именно заставляет меня стиснуть зубы, но я молчу. Будто неприятностей и вовсе нет. Смотрю на отца и внезапно улыбаюсь. Я понимаю, я не могу его расстраивать, не имею права взваливать на него свои проблемы. Но мне чертовски интересно: почему я не говорю правду? Почему скрываю то, что безумно меня пугает? Это так на меня не похоже. Я лгу, однако не желаю этого. Я улыбаюсь, однако внутри сгораю от паники. Я обнимаю отца, однако хочу заорать во все горло! И мне неясно, что со мной творится. Я, действительно, не понимаю, с какого черта мои поступки живут отдельно от моих мыслей.

– Ты где был? – прочищаю горло. Нерешительно складываю на груди руки и вновь искоса кидаю взгляд на бордовое кресло. Черт. Папа ведь, правда, там сидел.

– Ходил за елкой.

– За елкой? – оборачиваюсь. – Серьезно?

– Да. К чему нарушать традицию? Давай, сделай нам чай, и приступим. У меня часа два, потом нужно съездить на работу.

– Хорошо.

Мы сидим в коридоре. Пар замысловато плавает над чашками, в воздухе витает запах мандарин – которые я, оказывается, купила в супермаркете – а искусственная ель грациозно превращается в пышную елку. Почти настоящую. Обматывать ствол гирляндой может только отец. Я всегда такое накручу. А у него выходит чудесно. Огоньки распределяются ровно, касаются цветными отпечатками каждой ветви, и создается впечатление, будто новый год можно, действительно, увидеть, почувствовать, потрогать. Будто он настоящий.

– Как у тебя дела на работе? – Улыбаюсь и вешаю огромный красный шар на самый низ. Он смазано отражается в сероватом паркете. – Скажи начальству, пусть хотя бы на рождество тебя не трогают. Праздник ведь.

– Сама скажи. – Папа сооружает на пике блестящую звезду, отходит немного в сторону и оценивает ее положение. Затем гордо лыбится. – Красота.

– Сам себя не похвалишь.

– Вот именно. Ты бы лучше маленькие шары смешала с большими. А то вешаешь их как-то однообразно.

– Ой, пап, – закатываю глаза и становлюсь рядом с ним, – ничего ты не понимаешь. Это система такая. От меньшего к большему. Понятно? Как волна. Тебе что – не нравится?

– Да, нет. Нормально.

– Не нравится! Обманщик. О, я не буду переделывать. Чего ты раньше не сказал? – Слегка пинаю отца в бок и взвываю. Он тут же приобнимает меня за плечи, прижимает к себе крепко-крепко и выключает в коридоре свет. Теперь наши лица освещают лишь разноцветные огоньки, и мы молчим. Смотрим на елку, думаем о чем-то и наслаждаемся тем, что мы есть друг у друга. Сложности сближают. Преодолевать их невыносимо, однако именно они заставляют нас искать помощь и находить ее в тех, кого раньше мы могли и не замечать. Кладу подбородок на папино плечо и вздыхаю, – может, останешься уже сегодня дома?

– Может. – Он целует меня в лоб и стискивает еще сильнее. Мы так и стоим напротив рождественской ели, в тайне надеясь, что новогодние желания исполняются. Кто знает, вдруг я загадаю выздороветь, и это случится? Вдруг отец загадает новую жизнь, и она постучится в нашу дверь? Понятия не имею, будет так или не будет, но сдаваться уж точно не стоит. Главное мечтать. И мечтать по крупному, потому, что именно недостижимые мечты являются нашими самыми сокровенными грезами.

Папа говорит, что надо прибраться и складывает по пакетам пустые коробки. Мне же он торжественно вручает веник. Послушно сметаю грязь в угол, выпрямляюсь и вдруг натыкаюсь на свое отражение в зеркале. Мои брови удивленно подскакивают вверх: на лице ни одной царапины. Черт подери. Я же попала с Маринкой в аварию, я ударилась лбом о приборную панель, истратила кучу салфеток, пытаясь остановить кровь. К тому же какой-то неизвестный пару раз ударил меня головой о кирпичную стену, влепил отличную оплеуху по щеке, разодрал свитер. Неужели на моем теле не осталось никаких следов? Это же невозможно. Разве что прошел ни день, и ни два. А может и неделя. Или даже больше. Ведь рана после аварии не могла исчезнуть так быстро. Должен был остаться хотя бы отек. Чушь какая-то. Встряхиваю головой и задумчиво прикусываю губы: они у меня теперь все в маленьких ранках. Слишком уж часто я стала нервничать. Осматриваюсь, протираю руками лицо и облокачиваюсь спиной о массивную, дубовую тумбу. Хорошо, что она оказалась позади. Иначе я бы прилежно скатилась на пол, не в состоянии удержать себя на ногах.

Интересная у меня жизнь. Стоит только подумать, что все отлично, как тут же она, будто специально, подбрасывает мне все новые и новые проблемы. Наверно, так не только со мной. Возможно, все мы страдаем. Ведь кто может похвастаться идеальной судьбой? Только мертвецы, вероятно. Однако от этого ничуть не легче. Все мы считаем свои сюжетные повороты наиболее безнадежными и обременительными. И от того перестаем замечать то хорошее, что, возможно, нас от других и отличает.

Я устало изучаю свои худые запястья. Сжимаю, разжимаю пальцы и вновь ощущаю в груди странное, противное чувство, словно со мной что-то не так. Словно я смотрю не на свои руки. Отхожу от тумбы и упрямо решаю выкинуть подобные мысли из головы. Ни к чему мне сейчас вестись на поводу у разбушевавшейся фантазии. И так дела плохи. Однако затем я вдруг случайно бросаю взгляд обратно на комод и вижу на нем пару писем на имя Владимира Чадова и небольшую, старую фотографию. Вот она мне хорошо знакома. Стоит здесь уже лет пять, может, даже больше. На ней мои родители и какая-то маленькая, смущенная девочка. На меня она совсем не похожа. Жутко костлявая, худющая, и с волосами такими же рыжими, как языки пламени; как солнце на закате. Вся троица обнимает друг друга и выглядит счастливой, однако мне не знакомы подобные ощущения. Я не помню свою мать. Я не помню, что значит чувствовать ее руки на своих плечах, что значит, слышать ее голос. Мне не знакомо чувство защищенности, когда по обе стороны стоят настоящие, живые телохранители – мама и папа; когда они держатся за тебя, держатся друг за друга, и ничто вас не может разлучить. Ничто не может вас разрушить. Словно скала. Крепость. Семья – что это? Как это быть не только с отцом, но и с матерью? Как это не видеть папины слабости, не пытаться его спасти? Пожалуй, когда-то давным-давно, еще до болезни, я могла ответить на эти вопросы. Но сейчас – нет. Сейчас не могу. Может, и хочу, но попросту не имею возможности.

– Пап, – тяну я и дотрагиваюсь пальцами до лица незнакомки за стеклянной, холодной рамой. Почему-то мне кажется, что я должна ее знать, просто обязана. – Па-а-ап.

– Что такое?

– Кто это?

– Где?

– На фотографии, – подхожу к отцу. Недоуменно поджимаю губы и протягиваю снимок в его руки. Он забирает его не сразу. – Эта девушка. Кто она? Мы с ней…

Глаза папы становятся мутными. Он резко переводит на меня взгляд, делает шаг назад и вдруг исчезает. Вместе со всеми окружающими меня предметами. Я вновь проваливаюсь во тьму и делаю это так неожиданно, что теряю равновесие. В груди возникает новое ощущение. Если раньше мне просто было страшно, то теперь мне больно. Физически. Меня будто грубо выдергивают из жизни! Специально! Я только нахожу ответы, только становлюсь на сантиметр ближе к людям, которые меня окружают, как тут же БАМ! – и меня нет. Не существует. Я разрываюсь, отключаюсь, погружаюсь в темноту. Становлюсь, возможно, воздухом, возможно, ветром. Но я определенно перестаю существовать там, где только что была. Где только что стояла, говорила, дышала. И я знаю, что это лишь мои предположения, что это глупые мысли растерянного и до жути испуганного человека. Но я буквально ощущаю, что перестаю жить, едва вырубаюсь. Меня будто вычеркивают, выплевывают из одной истории в другую. Что это? Как это понять? Неужели моя память, действительно, живет отдельно от разума и нарочно выкидывает те воспоминания, которые помогли бы мне хоть немного разобраться в том, что на самом деле со мной происходит?

Я открываю глаза в парке. Перед огромной, лысой липой. Около нее мужчина. Знакомый мне мужчина: бледный, в черном пиджаке и шляпе. Я уже видела его, когда прорывалась сквозь толпу, ища поддержки. Но кто же он? Почему я его вижу? Так и хочется сорваться с места со всех ног. Однако я не двигаюсь. Смотрю на него, он смотрит на меня. И между нами вдруг проносится что-то такое значимое, что я даже словами описать этого не могу. Что-то странное. Понимание? Сострадание? Жалость? Не знаю. Но этот человек, определенно в курсе того, что со мной творится. Почему же тогда он молчит? Почему же не хочет сказать мне правду? Решаю все-таки подойти к нему, моргаю и открываю глаза на высоте семи, а, возможно, и десяти метров.

Из легких, словно выбивают весь воздух. Мне бы впору испугаться. Но я даже не шевелю бровью. Смотрю на прозрачный, голубоватый бассейн под ногами, уходящий далеко за пределы моего зрения, делаю пару ровных вдохов, выдохов, и затем решительно раскачиваюсь вверх-вниз на вышке. Она неприятно трется о пятки. Ветер обдувает мокрые плечи. И внутри меня вдруг все органы одновременно сжимают от страха. Неожиданно я думаю, что сорвусь и упаду, ударюсь головой о дно бассейна или уж точно всмятку расшибусь о поверхность воды. Однако мое тело знает, что делать. Я ловко отталкиваюсь носками от поверхности вышки, с легкостью перекручиваюсь в воздухе и пикирую вниз, будто птица.