Текст книги "Олешек"

Автор книги: Эсфирь Цюрупа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Напротив в кресле сидел лётчик и негромко подпевал добрым и грустным голосом:

 
Где же вы теперь, друзья-однополчане.
Боевые спутники мои… —
 

И сам в это время вынимал из клетчатого столика шахматы и ставил их на белые и чёрные квадраты.

– Да быть того не может! – вдруг сказал он и заглянул в ящичек.

– Что случилось? – спросил полосатый отдыхающий, и балалайка в его руках тоже спросила: «Трень-брень?» – и замолкла.

– Ну и диво! – ответил лётчик. – Погляди: два белых короля, четыре белых слона, четыре белых коня, оба войска белые. Скажи, ты когда-нибудь видал такие шахматы?

Полосатый так удивился, что даже отложил балалайку.

– В жизни не видал! Может, к нам в дом завезли одни белые, а в соседний дом – одни чёрные?

– Экая досада! – огорчился лётчик. – Значит, наше сражение не состоится? Куда ж могли подеваться чёрные?

Тогда Олешек вошёл в «громкую гостиную» и громко сказал:

– А я знаю, где они лежат! – Он подбежал к другому столику и стал вынимать из него чёрных коней и чёрных королей.

– Ай да молодец! И откуда ты такой взялся? – хвалил Олешка полосатый и принимал от него двумя руками чёрные фигуры.

А лётчик привлёк к себе Олешка и посадил его на ручку своего кресла:

– Он у нас тут самый главный хозяин. И не только в доме, но и в лесу. Мы с ним знаешь какую домушку-зимовьюшку выстроили!

– А я погреб вырыл, – сообщил Олешек лётчику. – И припасы там всякие припас, колбасу копчёную!

– Правильно. Теперь наш неизвестный друг до самой весны обеспечен.

Как только лётчик сказал про весну, Олешек вспомнил, зачем он сюда пришёл. И он объявил:

– А я нашёл…

Но в это время дверь открылась, и в гостиную вошёл доктор Иван Иванович.

– Ты как сюда попал? – спросил он Олешка, но не очень строго и доброй рукой потрепал его по макушке.

– Он мой гость, – ответил лётчик.

– Он наш гость, – сказал полосатый, зажал в кулаках две пешки – белую и чёрную – и протянул кулаки лётчику.

Лётчик посмотрел-посмотрел на кулаки и молча ткнул пальцем в правый.

– Поглядим, кто кого, – сказал доктор, сел верхом на стул и на нём, как на коне, подъехал к столу.

– Давненько я не брал в руки шахмат, – пропел басом полосатый и двинул вперёд белую пешку.

– Знаем мы… – в ответ весело пропел лётчик и двинул чёрную пешку навстречу. – Какие новости на свете, доктор?

– Есть новости. У нас в доме отдыха стали происходить удивительные вещи, – ответил доктор, не отрывая взгляда от доски. – Сегодня ночью сам собой повсюду зажёгся свет и сам собой открылся кран…

Олешек слез с кресла и стал осторожно, шажок за шажком, подвигаться к двери.

– Ты куда отправился? – спросил лётчик.

– Никуда, просто хожу, – ответил Олешек.

– А всё-таки тут детям находиться не положено, – сказал доктор, глядя, как чёрный конь прыгает по шахматной доске.

– Что вы! – откликнулся полосатый. – Да если бы не наш гость, мы бы пропали! Нам бы этой партии нипочём не сыграть! Он нам раскрыл секрет, где шахматы лежат!

Доктор Иван Иванович повернулся к Олешку, который уже стоял у самой двери:

– А откуда ж тебе известно, где шахматы лежат?

– Я… я… – пробормотал Олешек и больше ничего не успел сказать, потому что ноги его сами собой шагнули и он оказался в коридоре. А потом на лестнице. А потом он промчался мимо гардеробщицы Петровны.

«Пр-р-рочь!» – рявкнула ему вслед скрипучая дверь. Она не любила, когда её толкали так сильно.

Глава 9. Неизвестный друг

Олешек шёл по лесу и думал: «Как же я передам лётчику зелёную траву? Теперь уж наверняка все догадались, кто зажёг свет, кто открыл кран, сломал пылесос и переложил шахматы!»

Так он шёл, шёл и пришёл к зимовьюшке. Над погребом, где хранилась драгоценная банка с припасами, ветки были раскиданы и чьи-то следы вели от погреба к зимовьюшке, к порожку, занесённому мёрзлыми листьями.

Олешек вбежал в домик.

В зимовьюшке на ящике-стуле, опершись локтями на ящик-стол, сидел Валерка и уплетал колбасу.

– Ты что делаешь?! Положи на место! – крикнул Олешек и хотел дёрнуть колбасу за хвостик, но Валерка оттолкнул его руку.

– Отстань, толстый пузов! – и откусил большой кусок.

– Для тебя, что ли, колбаса? – чуть не плача, крикнул Олешек.

– Для меня, – сказал Валерка спокойно и откусил новый кусок.

Олешек удивился и присмотрелся к Валерке повнимательнее.

– Ты, что ли, в буран попал и у тебя зуб на зуб не попадает? – спросил он с сомнением.

– Мы-гы… – утвердительно промычал Валерка и откусил третий кусок.

Олешек подошёл к нему ещё на шаг, присел на корточки и заглянул ему прямо в лицо:

– Ты, что ли, неизвестный друг? – спросил он не очень уверенно.

– Я известный, – сказал Валерка грустным голосом, отвернулся и вздохнул.

У Олешка в горле вдруг что-то защемило. Это ему стало жаль Валерку. Про что бы ему рассказать, чтобы он не вздыхал?

– А у меня тюльпан растёт, – сообщил Олешек. – Я его поливаю. Только он ещё не вырос.

– Какой ещё тюльпан? – спросил Валерка, и голос у него опять был тихий и грустный.

– Какой! Настоящий! Из луковицы!

– Из луковицы лук вырастет, – сказал Валерка, снова вздохнул и засунул в рот последний кусок колбасы с тоненьким хвостиком вместе.

– Нет, тюльпан! – смело ответил Олешек, хотя знал, что за это получит щелчок в лоб или в нос.

Но почему-то сегодня Валерка не стал давать ему щелчка, а отвернулся и принялся глядеть через окошко на самую высокую ёлку.

– Ты какой-то не такой, – удивился Олешек.

– Вот влезу на самую макушку, – ответил Валерка, – и буду сидеть не держась. И пусть хоть пожарную лестницу подставляют, пусть хоть из ружья стреляют не слезу.

И вдруг Олешек увидал, что глаза у Валерки красные и печальные, как будто он плакал.

– Кто из ружья? – спросил Олешек.

– «Кто, кто»! – передразнил Валерка. – Мой дядька, вот кто!

– А когда ты влезешь? – с уважением спросил Олешек.

– «Когда, когда»! Когда надо, тогда и влезу!

И Олешек подумал: человек, который может сидеть на верхушке ёлки не держась, даже когда в него стреляют из ружья, это очень храбрый человек. На него можно положиться. Пусть он отнесёт лётчику траву. И не жалко, что он съел колбасу.

– Пойдём скорей! – сказал Олешек. – Ну пойдём, я покажу тебе, я нашёл весну! Совсем зелёную траву, она растёт посреди снега!

– Враки, – мрачно сказал Валерка, – никакой весны нет, никакой травы нет.

И они пошли к котельной.

Они шли гуськом по тропке, а солнышко светило на них с синего неба, и пересвистывались птицы. А с берёз и ёлок падали бесшумные снежные обвалы, и на берёзовых ветках нависали маленькие, как почки, прозрачные капли. Они падали в снег, а на снегу оставались дырочки.

– Оттепель, – сказал Олешек.

– Ну и пусть, – ответил Валерка.

Они завернули за белый домик котельной, прошли мимо высоких угольных куч, и вдруг Валерка громко сказал:

– Ух ты, вот это да!

Он увидал зелёную траву.

– Только не рви её, ладно? – попросил Олешек.

– Всю сорву, – ответил Валерка, а сам сел на корточки и стал ласково перебирать и гладить её своими худыми пальцами в заусеницах и чернильных кляксах.

Олешек тоже сел на корточки рядом с ним, заглянул ему в самые глаза.

– Валерка, – сказал он, – ну, пожалуйста, послушай, очень важное. Давай возьмём лопату, давай выкопаем кусок земли, чтоб вместе с травой и со всеми травяными корешками. Давай положим землю в коробку от башмаков, и ты отнесёшь её в дом отдыха одному человеку.

– Какому ещё человеку?

– Лётчику.

Валерка живо обернулся к Олешку:

– Настоящему? А не врёшь?

– Правда, настоящему, – ответил Олешек. – Только он сейчас больной. И ему нужна поскорей весна. Он даже хочет к морю уехать, там уже из луковиц тюльпаны вырастают. А если он увидит зелёную траву, он тогда сразу выздоровеет.

– А что же ты сам не несёшь? – недоверчиво спросил Валерка.

Олешек потупился:

– Мне туда нельзя.

– А мне можно, что ли? Дядька обещал: ещё раз меня там увидит, уши надерёт. Я-то его, конечно, не боюсь… – сказал Валерка и осмотрелся по сторонам.

– Конечно, не боишься, – согласился Олешек. – Потому что ты не трус.

Тут случилась непонятная вещь. Никогда ещё Олешек не видал у Валерки такого лица. Щёки Валеркины вдруг порозовели, глаза, про которые даже мама – а она ведь маляр! – сказала, что они никакого цвета, заблестели и оказались ясно-голубыми.

– Ещё бы! – громко сказал Валерка и поднялся с корточек и встал во весь рост. – Конечно, я не трус! И, когда я тебя лебёдкой поднял, я удрал не потому, что струсил, а потому что…

– Конечно, ты просто торопился! – сказал Олешек.

– К-куда я торопился? – удивился Валерка.

– Просто у тебя было важное дело. Только ты мне не сказал какое.

– Да? – опять удивился Валерка и насторожённо взглянул в ясные, доверчивые Олешкины глаза.

– Конечно, – кивнул Олешек.

– Да, правильно, вспомнил: у меня было дело! – твёрдо сказал Валерка и распрямил плечи. – Ты вот всё понимаешь. Я вот куплю на два рубля колбасы и положу в твою банку обратно. А дядька ко мне по всякому пустяку цепляется. Сегодня тоже прицепился: «Признавайся да признавайся!» А глупый я разве признаваться, если я не виноват?

– Конечно, ты не глупый, – согласился Олешек.

– А дядька заладил одно: «Не признаешься – значит, трус!»

– Нет, – сказал Олешек и посмотрел на верхушку ёлки, – ты очень храбрый человек.

Валерка стоял перед низеньким Олешком и смотрел на него радостными голубыми глазами.

– Слушай, а ты молодец! – сказал он и похлопал его по плечу. – Ты, оказывается, настоящий человек, хотя и маленький. Ты один из всех понял, каков я есть! – И он протянул Олешку свою длинную руку, и она далеко вылезла из короткого рукава, как любопытная белка из дупла. – Давай пять! – сказал он.

– Какие пять? – спросил Олешек.

– Ну, давай скорей свои пять пальцев! – весело сказал Валерка. – Мир заключаем, понял? Не буду больше дразнить толстым пузовом и снежками в нос кидать не буду, понятно?

Олешек дал руку.

– Сейчас мне в школу уже пора, – сказал Валерка, – а завтра я тебе ещё две ступеньки к зимовьюшке пристрою. И с утра пораньше придём сюда с лопатой и всё сделаем как надо. Слушай, а когда этот лётчик поправится, он меня покатает на самолёте?

– Наверное, покатает, – сказал Олешек с грустью. Ему ведь тоже хотелось полетать на самолёте.

– Слушай, а про отметки он не спрашивает? – Валерка озабоченно наморщил нос.

– Не знаю, – ответил Олешек. Он ведь ещё никогда не получал отметок.

– Ладно, – решил Валерка. – Мне бы вот только на каток сегодня не удрать, я бы вечером все задачки сделал. И тогда пусть хоть спрашивает, нам не страшен серый волк!

Олешек удивился и, задрав голову, поглядел на Валерку:

– А разве ты умеешь решать задачки? А Николай Иванович говорит, что ты неспособный.

– Я ему покажу «неспособный», – сказал Валерка и запустил шишкой в ворону. – Завтра вот вызовусь к доске отвечать, будет тогда у меня знать. – Он присел на корточки и пощупал землю ладонью осторожно и ласково. Когда-то давно, дома, так же ласково мама трогала его лоб, проверяя, нет ли у него жара.

– А я знаю, почему зимой трава выросла! – сказал он. – Тут в земле трубы проложены. По ним горячая вода из котельной идёт в дом отдыха. Земля от труб согрелась, вот и трава поднялась. А ты думал – чудеса!

Олешек посмотрел на Валерку с уважением.

– Я, если захочу, запросто пятёрку принесу! – сказал Валерка.

– Завтра принеси, ладно? – попросил Олешек. – Только не забудь.

– Я этой пятёркой враз своего дядьку на обе лопатки уложу.

Тут уж во взгляде Олешка появилось сомнение. Он вспомнил, как сегодня толкнул Николая Ивановича с разбегу в живот, а Николай Иванович устоял.

– Нет, не положишь, – сказал Олешек. – Он слишком толстый.

Валерка задрал голову и стал громко хохотать, над чем – неизвестно, и ёлка отряхнула ему прямо в рот охапку мягкого снега, и берёза сбросила ему на нос стайку блестящих капель.

Потому что началась оттепель.

Но это ещё не была весна. К вечеру небо заволокло тучами, и что-то мелкое стало сыпать сверху: и не дождь, и не снег, а так – какая-то сырая морозга. Под водосточной трубой начало капать и шлёпать, сугробы обморщинели, и дорога стала громко чавкать под ногами.

Всю ночь, пока люди спали, сыпалось с неба. А к утру ветер разогнал тучи, и вдруг над отсыревшими крышами, над мокрым голым лесом, над раскисшей дорогой встал ясный, звонкий, морозный день.

– Чистый гололёд, – сказал утром папа. – Машины сегодня не пройдут, буксовать будут. Дороги, как каток.

Олешек вскочил с постели и помчался вниз к Валерке.

– Скорей, скорей, – торопил он Валерку, – ну может, она ещё не замёрзла!

Они схватили лопату, схватили коробку из-под башмаков и выскочили из дому.

И оба сразу крепко зажмурились.

Вокруг было ледяное царство. Всё ослепительно блестело, как стеклянное. Прозрачной ледяной бронёй оделись дороги. И пушистый, высокий снег, и каждый мягкий пригорок сковало крепким льдистым панцирем. По этому стеклянному снегу можно было ходить без лыж – ноги не проваливались.

Валерка запустил в снег льдинкой, и она долго со звоном бежала по крепкому насту, пока не уткнулась в куст можжевельника. И можжевельник тоже зазвенел каждой своей веточкой.

В это утро всё звенело вокруг. Под лёгким ветром, будто стеклянные нити, бились друг о друга тонкие ветви берёз. И старый кряжистый дуб гремел заслюденевшими листьями, как жестянками.

Перила и каменные вазы на террасе дома отдыха, и ступени, и фонари стояли будто облитые стеклом, а по краям крыш застыла на лету капель, и сосульки свисали вбок, как стеклянная нечёсаная борода.

– Скорей, скорей! – торопил Олешек.

Скользя и падая, они помчались без лыж напрямик по лесу, по высоким снегам, скованным льдом.

Они прибежали к знакомому месту, и оба молча остановились.

Под стеклянной бронёй лежала их трава, пожухлая, порыжевшая, прибитая морозом.

– Нет никакой весны! Всё враки! – сердито сказал Валерка.

– А лётчик? – проговорил Олешек.

И Валерка увидел, что по лицу Олешка бегут слёзы.

Валерка очень удивился. Он даже испугался. Сколько раз он стукал Олешка по лбу, сколько подножек подставлял, как обидно дразнил этого маленького, совсем беззащитного перед ним человека – и никогда, ни разу он не видал, чтобы Олешек плакал!

– Ты чего… ты брось… – растерянно сказал Валерка. – Она всё равно придёт, весна, она каждый год бывает. И трава опять вырастет… Слышь ты, Олень, не реви! У меня знаешь какие неприятности дома с дядькой, я и то не реву! – И Валерка вытащил из кармана платок и стал заботливо вытирать Олешку мокрые глаза и щёки.

– Ничего, горе – не беда, – всхлипнув, сказал Олешек. – У меня ещё дома луковица есть, всё равно из неё тюльпан вырастет!

Глава 10. Соколок и мастерок

Бригадир маляров тётя Паня подняла голову, прислушалась: через фортку вместе с морозным ветром и птичьим граем из берёзовой рощи ворвался в здание детского сада густой призывный голос фабричного гудка. Тётя Паня опустила кисть в ведро с краской, приставила ладони ко рту и закричала, как в рупор:

– Шаба-аш!

Голос у неё тоже был густой и гулкий, как фабричный гудок, и он весело прокатился по всем лестницам и коридорам.

И все маляры сразу, как по команде, опустили свои кисти в вёдра, и все штукатуры сложили свои железные совочки – мастерки – возле ящика со штукатурным раствором. А Олешкина мама поправила на голове голубую косынку и легко, быстро, как мальчишка, спустилась с высоких подмостей.

Все побежали мыться, и чай пить, и закусывать, потому что, когда тётя Паня кричит «шабаш», – значит, бросай работу, пора отдыхать.

– Что это, Варя, сынка твоего не видно? – спросила тётя Паня.

Она в эту минуту намыливала себе лицо над длинной раковиной. И раковина и краны были очень низкие, потому что их сделали для ребят, которые скоро будут ходить в этот детский сад. Маме и тёте Пане приходилось наклоняться.

– Ума не приложу, почему Олешек не пришёл завтракать, – ответила Олешкина мама. Она тоже намылила лицо, забрызганное краской.

Повернувшись друг к другу, тётя Паня и Олешкина мама разговаривали, зажмурившись от мыла, и трясли белыми мыльными бородами.

И вдруг за журчанием воды и разговором они услыхали, как кто-то громко фыркнул, произнёс: «Эй, бородатые тётки!» – и громко захлопнул в умывалку дверь.

Тётя Паня смахнула с лица мыльную пену и поглядела на дверь сердитыми глазами.

– Уж не твои ли озорничает? – спросила она у Олешкиной мамы.

– Вроде голос не его, за шумом не расслышала, – ответила мама и, на ходу вытирая лицо полотенцем, выглянула в коридор.

Но там уже никого не было. Вышел из комнаты штукатур Павел Трофимович, налил себе чаю из кипящего бачка. Стали подходить за чаем и другие рабочие. Коридор наполнился весёлыми голосами.

– Эй, бабочки-малярочки, трудовой народ! – весело прогудела своим густым голосом тётя Паня. – Кончайте чаёвничать, пошли на солнышко греться!

Вдвоём с Олешкиной мамой они взяли по кружке горячего чая и вышли на террасу. Солнце глядело сюда через тонкие, остеклённые переплёты и блестело на голубой, недавно выкрашенной стене. Терраса была почти готова, только дверь ещё оставалась не покрашенной, да ещё не убрали с террасы большой столярный верстак. Под ногами шелестела золотистая стружка, смолисто пахло свежим деревом и масляной краской.

Олешкина мама и тётя Паня уселись на верстаке и принялись завтракать.

– Благодать! – сказала тётя Паня, подставляя ласковым солнечным лучам то одну, то другую щёку. – Пришёл, Варя, месяц Бокогрей – значит, скоро зиме конец…

– И верно, хорошо! – ответила Олешкина мама, щурясь и жмурясь на солнышке. – Только душа у меня, Панечка, болит. Что с Олегом? Чего-то он мне не договаривает. Вот видишь, не пришёл…

– Ничего, – утешила тётя Паня, – наверное, дома поел. Он у тебя парень хозяйственный.

Улыбаясь теплу и свету, тётя Паня с удовольствием оглядывала белые выкрашенные рамы.

– Красота! – сказала она. – Уважаю нашу малярную работу. Вот гляди, и каменщики трудились, и плотники, и штукатуры, а пока наша малярная кисть по дому не прошлась, до тех пор не готов дом, и всё тут! – Она повернула голову, взглянула на голубую стену, и вдруг улыбка мигом сошла с её лица, и глаза сделались острыми, как чёрные угольки:

– Это какой же урод натворил, а?

Олешкина мама обернулась и тоже увидала: за их спинами на голубой гладкой стене было нацарапано огромными кривыми буквами: ДУРАК.

– Мой Олег даже и букв столько ещё не знает! – быстро сказала мама.

– Не кто иной, как Валерка, – решила тётя Паня и сердито рубанула воздух большой красной рукой. – Он и сейчас здесь где-то вертится в доме, и дверью в умывалку стукнул он. Пусть, пусть мне только попадётся!

Тут Валерка как раз ей и попался. Не ожидая, что на террасе кто-нибудь есть, он толкнул дверь и с разлёту впрыгнул в кучу стружки.

Тётя Паня поднялась с места и мигом загородила ему выход.

– А, пожаловал, милок? Это зачем же ты на стенке свою фамилию написал?

Валерка шмыгнул глазами по исцарапанной стене.

«Дурак!» – беззвучно сказала ему стена.

– Это не моя фамилия, – обиженно пробурчал Валерка.

– Как же не твоя? – сердито гудела тётя Паня, и на толстых щеках её зажглись красные пятна. – Умным людям грамота нужна, чтобы книжки умные читать, бумаги умные писать. А тебе зачем? Стенки расписывать? Вот, любуйтесь, люди добрые, наковырял и поставил свою подпись: это я, мол, я, дурак, чужой труд испортил!

– Подумаешь, труд! Раз-два – можно всё закрасить! – сказал Валерка, исподлобья поглядывая на изуродованную стену.

– Чужими руками всё просто, барин, – негромко сказала Олешкина мама.

Щёки у тёти Пани вспыхнули ещё ярче, и она стала засучивать рукава.

– Ой, Варвара, – крикнула она громко, – держи меня, а то я этому бездельнику, барину, белоручке сейчас так уши надеру, что он век будет помнить!

Валерка покосился на большие красные руки тёти Пани и отступил от бригадира подальше. Но сзади его крепко взяла за плечи Олешкина мама. Валерка почувствовал, что он в плену.

Олешкина мама сказала:

– Не волнуй своё сердце, Паня. Ты уже пожилой человек, тебе расстраиваться вредно. Он мою работу испортил, так я с ним сама и совладаю. Иди, иди, Панечка…

«Иди, иди, – подумал Валерка. – Как проход освободишь, так я и удеру».

И, едва дверь за бригадиром закрылась, Валерка дёрнулся изо всех сил. Но маленькие руки Олешкиной мамы крепко держали его за плечи.

– Не спеши, – спокойно сказала она. У нас с тобой, барин, ещё дела не кончены.

– Нет у меня никаких дел, – пробурчал Валерка. – Я в школу опоздаю.

Олешкина мама поднесла к его носу свои часики.

– Считай, сколько тебе ещё до школы?

– Два часа, – с неохотой признал Валерка.

– То-то! – Она легонько подтолкнула его к верстаку. – Ну-ка, барин, наклонись, достань!

Валерка неохотно наклонился и выдвинул из-под верстака ведро с кистью и голубой краской.

– Закрашивай своё художество, – сказала Олешкина мама.

– А как? – спросил Валерка.

– Ты ж сказал: раз-два? Так, значит, и делай.

Валерка помешал в ведре, набрал побольше краски и понёс кисть к стене. Длинные голубые кляксы падали на пол, на золотистую и розовую стружку, стекали к нему на руки.

– Постой, – сказала Олешкина мама, – хоть ты и барин, а штанов вторых у тебя, наверное, нет. А ну надевай!

Она сняла с гвоздя забрызганную краской рабочую одежду – штаны и куртку. Валерка согласился без спора: всё-таки интересно надеть настоящую рабочую спецовку! Рукава и штаны пришлось, конечно, подвернуть чуть ли не наполовину. Ну ничего.

– Теперь крась!

Валерка шлёпнул мокрой кистью по стене – только брызги полетели. Он мазал буквы и так и этак, и сверху вниз, и справа налево, и буквы стали уже совсем голубые, как вся стена. Но и голубые они оставались видны, потому что он, Валерка, их глубоко выцарапал на стене острым куском кирпича.

– Что, не выходит «раз-два»? – спросила Олешкина мама.

– Не выходит, – признался Валерка.

– Тогда пошли. – Она взяла его за плечо и повела в дом.

Там уже закончился перерыв. Все маляры были на своих рабочих местах. Но Олешкина мама прошла мимо маляров, она ввела Валерку в большой зал, где, как показалось Валерке, никого не было.

– Павел Трофимович! – громко позвала она. – Будь другом, одолжи нам запасной соколок, мастерок да немного раствора.

– Надолго ли? – спросил откуда-то сверху Павел Трофимович.

Валерка увидел его. Старый штукатур стоял на подмостях под самым потолком и, высоко подняв голову, ловко и уверенно бросал на стену густой серый раствор. Тот послушно ложился на отвесную стену и держался на ней, как прибитый.

Валерка даже загляделся – так красиво и быстро работал штукатур.

– Надолго ли, спрашиваю, – опять произнёс Павел Трофимович, не отрываясь от работы. – А то скоро Николай, мой подручный, вернётся.

– Постараемся побыстрей, – ответила Олешкина мама.

– Ну, раз постараетесь, тогда берите, – разрешил Павел Трофимович. – Получай, парень! – Он встал на колено, наклонился с подмостей и улыбнулся Валерке всем своим забрызганным мелом лицом. – Держи! – Павел Трофимович спустил Валерке железный совочек. – Вот тебе мастерок, главный штукатурный инструмент. – Протянул квадратную толстую доску на круглой ручке. – А вот тебе соколок. Да ещё возьми полутёрку, без неё тонкая работа не выйдет, – и отдал длинную дощечку с длинной рукояткой.

Полутёрку эту взяла Олешкина мама, потому что рук у Валерки не хватило.

– Набирай раствор. Я, что ли, буду за тебя набирать? – сказала она.

Валерка молча взял соколок за деревянную ручку и мастерком положил на него горку густого серого раствора.

– А теперь пойдём на наше рабочее место!

Они вышли на террасу, и голубые буквы сразу бросились Валерке в глаза. «Дурак», – сказали они.

Валерка подошёл к ним поближе и с размаху бросил горсть раствора. Но раствор, густой и тяжёлый, пополз вниз и обвалился на пол, в стружку.

– Да разве так? – сказала Олешкина мама. – На всё своя наука. Становись боком, вот так. Сокол держи в левой руке, вот так, а правой мастерком набирай, да лишку не бери, аккуратно, с расчётом. И бросай, вот так!

Валерка, приоткрыв рот, смотрел, как быстро и точно работают маленькие руки Олешкиной мамы. Она передала ему мастерок:

– Сам, барин, делай, сам! Я за тебя работать не стану!

Голос у неё был насмешливый, а руки её тем временем заботливо пристраивали в руке Валерки сокол, поворачивали Валерку нужным боком к стене, помогали его мастерку набрать сколько нужно раствора.

– Кидай, барин!

Валерка задержал дыхание, сжал губы, напрягся и – бросил. Он постарался бросить точно так, как Олешкина мама, точно так, как Павел Трофимович. Раствор ударился в стену, но не отскочил, не пополз, а разом накрыл всю букву «Д» – от низа до верха, будто её и не было. Валерка кинул ещё раз и накрыл букву «У».

– Право слово, ничего, – похвалила Олешкина мама. Она взяла полутёрку, ровно-ровно разогнала раствор по стене, разгладила его, уравняла. – Дальше всё сам будешь делать, – сказала она. И забыла… забыла на этот раз прибавить ненавистное Валерке обидное слово «барин».

И тогда Валеркины щеки вдруг порозовели. Он выпрямился, стал, высоко закинув голову, как стоял на лесах штукатур Павел Трофимович, и начал быстро и смело кидать раствор на стену. Крепко вцепившись двумя руками в полутёрку, он затёр стену, почти совсем ровно. И тогда бросился к ведру и схватился за голубую кисть.

– Постой! – крикнула Олешкина мама и рассмеялась. – Красить по мокрому нельзя. Красить приходи завтра, когда подсохнет. С вечера чтоб приготовил уроки, понял? А утром придёшь!

– Да не придёт он, Варвара, что ты! – усмехнулась тётя Паня, когда Олешкина мама вернулась на подмости и взялась за работу. – Не придёт!

– Придёт, ответила Олешкина мама.

Наутро Валерка вышел из дому и у порога столкнулся с Олешком.

– Ты куда? – спросил Олешек.

– «Куда, куда»! На работу!

– И я с тобой, ладно? – сказал Олешек.

– Нельзя, – отрезал Валерка, – там тебе не игрушки, дело ответственное, террасу красим в детском саду голубым колером. И отстань!

Но Олешек не отстал. Он пошёл следом и увидел, что Валерка смело открыл дверь детского сада и вошёл туда, где работали настоящие маляры и даже – Олешкина мама.

Олешку тоже очень захотелось туда, но он войти не посмел.

Грустный пошёл он вдоль стены, завернул за угол и увидал стеклянную террасу. Олешек взобрался на толстые, оттаявшие под солнцем брёвна и заглянул внутрь. Он сразу увидал маму. Она стояла на террасе спиной к Олешку, а рядом с ней Валерка прыгал на одной ноге, стараясь попасть другой ногой в длинную измазанную извёсткой штанину. Да, Валерка надевал настоящую рабочую спецовку, и Олешкина мама помогала ему подвёртывать брюки и рукава.

Олешек услышал её голос.

– Бери кисть, – сказала мама. – Да не набирай без толку лишней краски. Крути кисть, крути, оботри о край ведра, вот так. Да не сжимай ты её, она не топор, смотри, у тебя даже пальцы посинели. Держи свободно, но крепко, води легко, вот так!

Да, Валерка работал. Сперва у него не получалось, а потом стало получаться, и Олешкина мама была рядом, иногда брала его руку в свою, поправляла кисть, подкрашивала стену, помогала.

А Олешек стоял снаружи на цыпочках на скользком бревне и, прижав нос к холодному стеклу, смотрел и смотрел. «А я, что ли, не могу стенку красить, да? – с обидой думал он. – Если бы я на ящик влез, я ещё выше достал бы, чем Валерка!»

Когда от огромного грязного пятна на стене не осталось и следа, мама громко и весело крикнула в дверь, внутрь дома:

– Бригадир, принимай работу!

И пришла тётя Паня.

– Справился, значит? – спросила она и стала засучивать рукава. – А теперь я возьму да расковыряю по твоему, по гладенькому, по голубенькому. – И она шагнула вперёд.

– Ой, – отчаянно крикнул Валерка, – не надо! – и загородил стену.

Тётя Паня и мама рассмеялись.

– То-то, – сказала тётя Паня своим добрым басом, и лицо у неё стало доброе. – Иди гуляй!

Но Валерка не пошёл. Он даже не двинулся с места.

– А можно я ещё чего-нибудь покрашу? – попросил он.

– Красить больше нечего, – ответила мама.

– Ну, ещё чего-нибудь поделаю, – попросил Валерка.

Тётя Паня и мама переглянулись.

– Ладно, – решила бригадир маляров. – Дай ему наждачную бумагу, шкурку, пусть обдирает дверь, готовит её под окраску. Она уже у нас зашпаклёвана, нужно чистоту навести. Сможет?

– Сможет, – кивнула Олешкина мама. – Я его научу.

«А меня не зовёт дверь обдирать шкуркой, – с обидой подумал Олешек. – Я не могу, что ли?»

Пальцы Олешка устали держаться за раму, совсем замёрзли и задеревенели от напряжения. Ноги его то и дело соскальзывали с бревна, и на лоб ему с крыши падали холодные капли, и одна маленькая сосулька пребольно стукнула его по носу. Но Олешек не мог уйти, он смотрел и смотрел, как работает Валерка.

А Валерка теперь остался на террасе один. Он старался изо всей силы. Он сидел на корточках перед дверью, тёр её маленькой жёсткой шкуркой, и дверь, наверное, становилась гладкой, потому что иногда Валерка гладил её кончиками пальцев и, довольный, говорил: «Ух ты, вот это да-а-а!»

Вдруг дверь ушла из-под Валеркиных пальцев, она открылась, и на пороге стала толстая фигура Николая Ивановича. А Валерка, растерявшись, так и остался сидеть перед ним на корточках.

– Вот ты где околачиваешься! – сказал Николай Иванович.

Олешек увидел, как Валерка молча поднялся и тихонько, бочком, попытался пролезть сквозь узкий проход, оставшийся в двери рядом с Николаем Ивановичем. А голос его дядьки гремел на весь дом:

– Тебя здесь не хватает? Да? Кто тебя сюда звал, а?

Но тут из коридора, из-за спины Николая Ивановича выглянула знакомая голубая косынка, и мамин голос произнёс:

– Я его звала, я!

И Олешек увидел, как мама положила свою испачканную красками руку на Валеркин затылок и сказала:

– Человек работает. Он мой подручный.

А Валерка поднял глаза и улыбнулся Олешкиной маме.

А Олешек? Олешек от обиды разжал пальцы и съехал с брёвен вниз и шлёпнулся в снег. Ему было ничуть не больно, но он заплакал. Потому что мама сказала не ему, а Валерке самое хорошее, самое важное слово: «Подручный». А ведь «подручный» – это значит «настоящий помощник».