Текст книги "Олешек"

Автор книги: Эсфирь Цюрупа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава 6. Левое крыло

Вечером к маме забежала знакомая сторожиха и попросила:

– Варюша, милая, выручи! Мне нынче телеграмма пришла от сестры, заболела она. Нужно к ней ехать в город. Отдежурь за меня ночь, посторожи. Устроишься на мягком диване со всеми удобствами, ружьё возле тебя поставим.

– Да ведь я его сама боюсь, ружья-то, – сказала мама.

– Не бойся, оно незаряженное, – успокоила сторожиха. – Так положено для порядка. Всё-таки работы не закончены, помещение без надзора.

И мама ушла на всю ночь сторожить. А Олешку велела, когда папа вернётся, накормить его ужином. Папа с утра уехал в город на склад получать новые подушки и одеяла для левого крыла. Скоро кончится ремонт, и туда тоже приедут отдыхающие.

И вот Олешек сидит дома, ждёт папу и рисует. Он разложил на столе бумагу, придавил её по бокам утюгом и молотком, чтобы она не сворачивалась. Бумага большая, почти во весь стол, на ней можно рисовать что угодно, хоть самый длинный электровоз. Или даже морской крейсер. Только уж что-нибудь одно – или электровоз или крейсер.

Нет, крейсер нельзя. Валерка три дня назад взял красно-синий карандаш и забыл отдать. Чем же раскрашивать синие волны и красный флаг на корме?

Ну, тогда – электровоз. Он будет скоростной, очень длинный. А чтобы получился подлиннее, можно молоток сдвинуть на кран стола. Самое трудное – нарисовать колёса, чтобы они вышли круглыми. На кривых колёсах далеко не уедешь!

– Сейчас что-нибудь придумаем! – громко сказал Олешек, потому что от тишины хотелось спать.

Он слез со стула и стал заглядывать во все углы. И нашёл в плетёной маминой кошёлке луковицу. Она была совсем круглая, с золотистыми бочками и острой макушечкой. Олешек приложил луковицу к бумаге, обвёл, и получилось отличное колесо, не большое, не маленькое, а такое, как надо.

Олешку понравилось рисовать колёса. Он нарисовал их даже больше, чем нужно. Ну и что ж, много колёс – быстрее будет ездить!

Давно стемнело за окнами, ни одного фонаря не видно. Дома без мамы и папы скучно. Кот Савелий не хочет разговаривать, спит на коврике возле двери. На будильнике стрелки сошлись у одиннадцати часов, повернули к двенадцатому часу. Во всём доме тихо. Внизу, в квартире, где живёт завхоз Николаи Иванович и Валерка, все легли спать.

А соседка Люся, медицинская сестра, так и не пришла, осталась дежурить в доме отдыха.

Никогда ещё Олешек не засиживался так поздно. Глаза слипаются. Он уже два раза ткнулся носом в стол, прямо в нарисованные колёса.

Вдруг кто-то быстро поднялся по лестнице, постучал в комнату и просунул под дверь сложенную вдвое бумажку.

– Варя, – позвал чей-то голос, – получи записку от мужа!

И кто-то сбежал вниз по ступенькам и хлопнул выходной дверью.

Олешек протёр сонные глаза и поднял записку. А мамы нет. Что делать?

– Савелий, пойдём к маме! – сказал Олешек, натянул ушанку, сунул руки в рукава пальтишка и влез ногами в валенки.

Но Савелий в ответ только сердито дёрнул кончиком хвоста.

– Ну и не ходи, – сказал Олешек. – Подумаешь, какой.

Он надел рукавицы, крепко зажал в ладони папину записку, перешагнул через Савелия и спустился с лестницы.

Снег звонко заскрипел под валенками, и мороз, колючий, как хвойные иголки, потёрся об Олешкины щёки.

Голубая морозная ночь обступила его. Над чёрными ёлками висела луна, плоская и светлая, как алюминиевая сковородка, которая у них с папой выскочила из машины. А чёрное небо всё насквозь было протыкано звёздами.

И ни одного человека не было вокруг.

Олешек зашагал напрямик по снежной тропке. По ней ходила на работу мама, когда папа не возил её на машине.

Олешек ступал широко, стараясь попадать валенками в чьи-то взрослые следы.

– Наверное, это мамины следы! – сказал он громко, потому что ему очень хотелось услышать среди большой голубой ночи хоть чей-нибудь голос.

Тропка шла вдоль низких густых сосенок, потом, завернув, стала круто взбираться в гору. Вот и кривая ёлка. Тут мама всегда останавливалась, чтобы махнуть рукой Олешку. А он стоял на подоконнике, прижавшись лбом к окошку, и удивлялся, какая мама издали маленькая.

Сейчас Олешек тоже остановился у кривой ёлки и оглянулся на свой дом. Длинный двухэтажный дом стоял совсем тёмный. Светилось одно Олешкино окно. Жёлтый квадрат света выпал из него наружу и лежал на белом снегу.

И вдруг Олешек увидел, что вслед за ним по тропке мчится длинный чёрный зверь. Вот он исчез в густой тени сосенок, вынырнул на лунный свет и опять исчез в тени.

– Вперёд, вперёд по маминым следам! – решительно скомандовал себе Олешек.

А голос его был совсем тоненький от страха. Он помчался вверх, в гору. Но чёрный длинный зверь мчался ещё быстрей. Он делал огромные прыжки. Он догнал Олешка. Перегнал. И… остановился как вкопанный. Подняв хвост трубой, он стал оглушительно мурлыкать в тишине и важно расхаживать перед Олешком поперёк тропки, прижимаясь боками к сугробам.

Вблизи он оказался не длинный и не чёрный, а просто серый кот Савелий.

– Когда я тебя звал, не шёл, да? А теперь вылез в фортку? – сердито сказал ему Олешек, и они пошли вместе.

Дом отдыха спал. Чуть видно, по-ночному, светилось в правом крыле одно-единственное окно: там, наверное, дежурила медицинская сестра Люся. А левое крыло, которое сторожила мама, было совсем тёмным.

Олешек поднялся по ступенькам террасы, подёргал дверь. Она даже не скрипнула в ответ. Заперта. И стучать нельзя, и кричать нельзя. Николай Иванович сколько раз предупреждал: «Тише, тут люди отдыхают!»

– Пойдём, Савелий, поглядим, может, дверь в кухню не заперта?

Обошли дом кругом. Савелий – хвост трубой – впереди. Олешек позади. Потолкались в кухонную дверь – заперта.

– Что делать, Савелий? – Олешек посмотрел туда, где только что, обернув вокруг себя пушистый хвост, сидел на порожке Савелий.

Но Савелий исчез. Как сквозь землю провалился. Тут Олешек увидал в подвале чуть приоткрытое окно. Правильно! Как же он забыл! В этой комнате долго стояли всякие банки и бутылки с красками для ремонта. А вчера плотники сколотили полки до самого потолка, сделали в окне деревянные ставни и комнату назвали «Бельевой». В ней будут храниться одеяла, и подушки, и простыни, которые привезёт папа. А Николай Иванович вчера пришёл в эту комнату, понюхал воздух и распорядился:

– Чтобы духу здесь ремонтного не было! Проветривать бельевую три дня и три ночи!

И стали проветривать.

Окно изнутри скреплено проволокой, открыть ставни во всю ширь никак нельзя. А воздух пролезает. И Савелий пролез. И Олешек пролез. Только сперва стянул пальтишко, просунул его в щель, а потом и сам влез. А пальто положил на новую полку: пусть полежит, на обратном пути он его наденет.

Из бельевой – в коридор, из коридора – на лестницу. Тут уж всё Олешку знакомо. Сегодня утром он здесь смотрел, как маляры красили серебряной краской перила. Очень интересные перила: железная перекладина, потом цветок, потом кружок, и опять перекладина, и опять цветок, и так до самого верха.

Сейчас не видно ни цветков, ни кружков – темно! Только сверкнули где-то близко глаза Савелия и исчезли.

– Савелий, где ты? – позвал Олешек.

Никто не ответил. Неизвестно, где Савелий.

Не очень-то приятно путешествовать совсем одному по тёмному, пустому дому. Однако ничего не поделаешь, надо.

Олешек ощупью выбирается по ступеням из подвала на площадку первого этажа, ощупью толкает дверь и выходит в коридор.

Ого, тут гораздо веселее! Сквозь высокие окна глядит с неба луна, и все выкрашенные подоконники и двери блестят голубоватым светом. Комнаты стоят раскрытые настежь, их сегодня окрасили, они высыхают. В какой из этих комнат стоит диван, на котором спит мама с ружьём?

Олешек по очереди заглядывает в каждую дверь. Пусто. Дивана нет. Наконец коридор расширяется, и в лунном свете встают перед Олешком шесть толстых белых колонн. Олешек знает: здесь будет самая весёлая комната для отдыхающих людей. В ней можно играть в домино и в шашки и стучать по доске изо всей силы. Можно петь песни и запускать телевизор во всё горло. Олешку очень нравится название этой комнаты – «громкая гостиная».

«Громкая гостиная» уже готова, только пока в ней тихо. Под потолком висит люстра, и луна отражается в её стеклянных льдинках. На белой стене виден чёрный выключатель. Правда, он высоко, но, если придвинуть вон тот ящик, до него можно дотянуться. А ведь каждому человеку ясно, что разыскивать маму при свете куда легче, нежели в темноте!

Олешек крепко зажимает в левой руке обе свои рукавицы и папину записку, а правой подвигает ящик и влезает на него.

Щёлкает выключатель, и гостиная освещается ярким светом. Льдинки на люстре сияют разноцветными искрами, и весёлые зайчики отражаются в блестящих колоннах. А пол, глядите-ка! Он, оказывается, уже намазан жёлтой мастикой и только ждёт, чтобы его натёрли. Эх, жалко, нет тут электрической полотёрки! Олешек знает, как её заставить натирать! Только кнопку нажать! Вот было бы здорово: завтра придут рабочие, а здесь уж всё готово…

Олешек стоит на ящике и с интересом рассматривает гостиную.

Рядом с колонной блестят чьи-то новенькие калоши! Кто же их здесь оставил? А что за такие маленькие клетчатые столики у окна? А чьи такие белые следы на чистом полу?

Да ведь это Олешкины валенки наследили! Он в них ходил по лестнице, где коридор залит побелкой. Эх, испортили весь пол!

Олешек спрыгивает с ящика. Он глядит на калоши. «Ну и что ж, что они чужие, – думает Олешек. – Зато они чистые и следить не будут. Я в них поищу маму, а потом поставлю на место».

В новых калошах Олешек ходит на четвереньках по липкому жёлтому полу и рукавичкой оттирает белые следы. Здорово получается! Где протрёшь – там такой блеск, что люстра, как во льду, отражается всеми своими огоньками. Правда, одна рукавичка стала совсем грязной, но зато вторая осталась совсем чистой.

Олешек с радостью натёр бы весь пол, да только ему некогда.

Надо ещё открыть ящички в клетчатых столиках, посмотреть, что там. Оказывается, там лежат шахматы. Олешек никогда не видал, как в них играют, зато Валерка уже сам играл и один раз даже выиграл у Николая Ивановича!

Олешек трогает фигуры. Вот чудно! Чёрные и белые кони, пешки, слоны и короли перепутаны, все лежат вперемешку! А завтра придут отдыхающие. Как они будут играть?

Олешек наводит порядок. В один стол кладёт все белые шахматы, а в другой – все чёрные.

Вдруг он замечает, что какой-то зверь глядит на него из-за колонны. Упёр в пол четыре лапы на колёсиках, положил на паркет щетинистую морду. Да никакой это не зверь! А просто Олешкин знакомый пылесос. Они познакомились, когда папа выгружал из машины разные вещи.

Олешек сидит на корточках возле пылесоса и разглядывает его. Рукавички и записку он аккуратно положил рядом с собой на пол.

– Ну пососи пыль, ну пожалуйста! – говорит Олешек пылесосу. – Гляди, сколько вокруг всякого сора, а завтра сюда уже, наверное, отдыхающие люди придут. Давай я тебе кнопку нажму? Вот эту чёрненькую, да?

И Олешек нажал кнопку.

Пылесос взревел страшным голосом, и все пылинки, все соринки на полу сдвинулись с мест и помчались к нему в круглую пасть. И вдруг папина записка зашевелилась, сперва тихонько, потом быстрее поползла по полу и тоже умчалась в пасть пылесоса.

– Отдай! – крикнул Олешек.

Он вскочил на ноги, он стал прыгать вокруг пылесоса. Но записки и след простыл, а гудящий обжора уже заглатывал что-то очень знакомое, синее и мохнатое.

– Рукавичка! Моя чистая рукавичка! – в ужасе закричал Олешек.

В последний раз мелькнула перед его глазами серенькая штопка на большом пальце, и рукавичка исчезла. А пылесос кашлянул и смолк.

«Подавился, подавился моей рукавицей и испортился насовсем!» – в отчаянии думал Олешек.

Длинные-длинные слёзы покатились по Олешкиным щекам. Что он скажет маме? И как он теперь к ней пойдёт без папиной записки? Грустный, он пошёл дальше, дошёл до стеклянной двери, завешенной занавеской, толкнул её и очутился…

Глава 7. Горе не беда

Он очутился совсем в другом коридоре. Тут вовсе не пахло краской, тут пахло чистотой. В зелёной кадке стояла знакомая пальма. Неярко горела лампочка в белом матовом колпачке. На полу лежала длинная белая дорожка, и громко тикали большие часы на стене.

Олешек услышал шорох и оглянулся. Но это просто за ним закрылась стеклянная дверь. И тут он увидел за собой на белой дорожке пупырчатые рыжие следы. Теперь следили новые калоши, он их тоже испачкал, когда ходил по жёлтой липкой мастике.

«Ой, скорей вымыть и поставить на место!..»

Где-то поблизости звонко капала вода. Олешек толкнул белую дверь, и она впустила его в умывалку. Там горел свет. Стены и пол блестели глазурованными плитками, а над ванной – такой большой, что Олешек мог бы в ней поплавать, – сверкали серебряные краны, разные: и широкие, и высокие, и с дырочками для дождика.

Олешек снял калоши, взял их в руки и увидал в большом зеркале мальчишку в ушанке – одно ухо вверх – в валенках и с калошами в руке.

– Это я! – громко сказал Олешек.

И тут он заметил, что на лыжных штанах мальчишки, возле самого колена, сияет большой серебряный цветок.

Олешек быстро наклонился и взглянул на свои штаны. Цветок сиял и у него на колене. Значит, пробираясь по тёмной лестнице, он прислонился к выкрашенным перилам.

Лучше сперва смыть цветок. Намочить под краном последнюю, уцелевшую рукавицу и покрепче потереть…

Олешек поставил калоши на пол и открыл кран. И тут сверху на него хлынул дождь, такой сильный и шумный, что Олешек зажмурился, открыл рот и, отфыркиваясь, помчался вон.

Но едва он очутился в коридоре, как услыхал чьи-то торопливые шаги. Он шмыгнул за кадку с пальмой, и она сердито уколола его своим длинным жёстким листом. Олешек не обратил на неё никакого внимания. Он глядел на медицинскую сестру Люсю. Она быстро шла по белой дорожке и несла в руке стакан с водой и пузырёк. Лицо у неё было серьёзное, а когда она прошла, в коридоре остался горький запах лекарства.

В белом халате и твёрдой стоячей косынке, она совсем не была похожа на ту Олешкину соседку Люсю, которая вместе со всеми мальчишками, и с Олешком тоже, каталась на коньках по запруде на Вертушинке и метко кидалась снежками.

Олешек стоял за пальмой смирно, холодные струнки стекали с его мокрой ушанки за воротник и на рукава. Он увидел, как Люся вошла в одну из комнат. Она так торопилась, что не закрыла за собой дверь.

– Сейчас, сейчас, проглотим капли, и всё у нас пройдёт! – услышал Олешек её голос.

Он сдвинул набок ушанку, чтобы её мокрое меховое ухо не мешало слушать, и подошёл к двери.

На кровати лежал седой лётчик. Он был очень бледный; жёсткое одеяло на груди тяжело поднималось и опускалось от его дыхания. А Люся, приподняв ему голову, поила его из стакана. Лётчик послушно глотал лекарство.

– Ничего, ничего, – сказала опять Люся, взяла его руку и, глядя на свои маленькие часы, стала считать вслух: – Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь… Видите, всё уже обошлось, завтра опять гулять будете…

Лётчик глядел мимо Люси в потолок.

– Знаешь, сестричка, – тихо проговорил он. – На днях мне один умный человек сказал: «После зимы обязательно бывает весна».

– Обязательно бывает, – кивнула Люся. – Она уж тут, под снегом, дожидается своего часа.

– Поторопить бы её, – сказал лётчик. – Хочется увидеть, как почки лопаются, как вылезают зелёные ростки. Вот чувствую: увижу – значит, выживу, выстою…

– Непременно увидите. И жить будете, и летать будете, и плясать будете, – сказала Люся. – А если хотите весну пораньше встретить, поезжайте на юг, к морю. Там весна ранняя.

– А может, и правда поехать? – Глаза лётчика затеплились добрыми искорками. – Там уж скоро тюльпаны зацветут. Я цветы люблю, сестричка, я много цветов разводил…

Люся поправила ему подушку.

– А тюльпаны из чего растут, из луковиц? – спросила она.

– Да, они луковичные, – ответил лётчик.

Люся завесила лампу белой салфеткой.

– А теперь спать, спать, – сказала она.

Олешек юркнул за пальму, а Люся вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Но она прошла лишь несколько шагов по коридору и остановилась. Глаза у неё сделались совсем круглыми.

– Ах! – сказала она.

Олешек повернул голову в ту сторону, куда смотрела Люся, и увидал: из двери ванной комнаты медленно выплывали калоши. Они выплывали, как два кораблика, торжественно и важно. Их несла на себе вода. Она уже переполнила ванну и теперь с журчанием и плеском падала на пол и вытекала в коридор.

– Ах! – ещё раз промолвила Люся, вытянула руки вперёд и бросилась в дверь навстречу воде.

И тогда Олешек, не раздумывая больше ни минуты, помчался по коридору. Со страшным топотом он пробежал всё левое крыло, и из раскрытых настежь комнат нёсся вслед за ним шум и вздохи. Но это было эхо, просто эхо. Кубарем спустился он в подвал, в темноте в бельевой нащупал своё пальтишко и стремглав бросился к окну, закрытому деревянными ставнями.

Он увидал перед собой голубую щёлку, полную лунного света. И морозный воздух щипнул его за нос.

Тогда Олешек понял, что, наконец, добрался до самого выхода.

Он вытолкал пальтишко наружу в снег, вылез сам и, не чуя ног, помчался по тропке домой.

Запыхавшись, вбежал Олешек по лестнице в комнату. Он схватил с комода мамины кривые ножницы и поскорей вырезал из своих штанов лоскут с серебряным цветком. Потом он побежал в кухню. Там за плитой, в стене, у него была знакомая щёлка. В неё он запихал серебряный цветок, чтобы никогда больше не вспоминать об этой ночи. Ведь он так старался, чтобы всё было хорошо, а получилось наоборот, очень плохо. Вот какая беда, вот какое горе! Только один Савелий про это знает…

Олешек с грустью посмотрел на пустой коврик возле двери. Где он, Савелий? Всё ещё бродит один-одинёшенек по тёмному дому?

Олешек уткнул нос в подушку, два раза всхлипнул, собрался всхлипнуть ещё раз, но вдруг почувствовал под подушкой что-то твёрдое. Он засунул туда руку и вытащил луковицу. Конечно! Он же сам её запрятал перед уходом!

Новая прекрасная мысль заставила Олешка вскочить. И вовсе не горе, и никакая не беда! Он мигом спустил на пол босые ноги, подбежал к маминому фикусу и закопал луковицу в землю.

– Зато я выращу тюльпан! Для лётчика! – громко, на всю комнату, сказал Олешек.

Глава 8. Весна в снегу

Он спал так крепко, что даже не услышал, пришла с дежурства мама. Олешек проснулся от ее голоса. Мама разговаривала с Савелием.

– Где ты пропадал всю ночь? И на кого ты похож? Ты же не кот, ты зебра!

Олешек приоткрыл один глаз и увидал Савелия. Савелии и правда стал полосатым, как зебра. Он сидел на коврике возле двери и, вытягивая шею, старательно вылизывал свой бок. Но серебряная краска не смывалась.

– Я тебе их выстригу, – успокоил его Олешек.

Мама подошла к кровати:

– Совсем заспался. Вставай, сын. Гляди, утро какое доброе! – Она положила ему на лоб маленькую твёрдую ладонь.

Олешку захотелось потереться носом о её руку. Но он не стал: ещё проговоришься и про кран и про пылесос.

– Одевайся, сынок, – повторила мама. – Отец уже ушёл, и мне на работу пора.

Олешек увидал на столе стакан с недопитым чаем и окурок в пепельнице. Значит, папа приехал и уже ушёл в гараж, и сейчас мама спросит Олешка про записку. Что он ей ответит?

Натягивая лыжные штаны, Олешек увидал на колене вместо дырки новенькую аккуратную заплату. Мама позаботилась о сыне пока он спал. Олешек неожиданно для себя всхлипнул.

– Ты что, сынок? – встревожилась мама.

– Просто икаю, – сказал Олешек.

За столом он низко склонился над тарелкой с кашей. Вот сейчас, сейчас мама спросит про записку.

И она спрашивает:

– Олешек, ты не видал…

Но мама не успела договорить, потому что Олешек поперхнулся, и она бросилась его выручать. Хлопала его по спине, поила молоком. А когда Олешек откашлялся и смог разговаривать, у него соскочило с языка неожиданное слово.

– Как пылесос, подавился! – сказал он.

– Какой пылесос? – Мама взглянула на будильники рассердилась: – Ешь быстрей, сын, и не говори чепухи, а то опять поперхнёшься.

Она быстро вымыла тарелки и стала надевать стёганую куртку и платок. Потом, как всегда, положила на комод деньги, чтобы Олешек сходил за хлебом, а Олешек взялся за веник – подмести комнату, такая у него была работа.

Мама сказала:

– Вымети, сынок, из всех углов. Отец вчера записку нам с тобой прислал, а Савелий, верно, загнал её куда-нибудь…

Она ушла. А Олешек даже не помахал ей из окна. Он сел на половик рядом с Савелием и немного поплакал. Ему очень хотелось рассказать маме всю правду. Но на рот ему будто кто-то навесил замок и не позволял вылезти наружу ни одному слову. Один раз выскочил «пылесос» и то нечаянно.

В это утро Олешек долго ходил по дорожкам мрачный и сердитый. И не толкал ногой впереди себя ледышку. И мимо снежной бабы прошёл, ничего к ней не приладив. А ведь он каждый день прилеплял к ней что-нибудь для красоты: или на лоб конфетную бумажку, или усы из можжевельника.

Долго сидел он один возле зимовьюшки на старом заснеженном еловом пне. И всё смотрел и смотрел на вертушку. Она быстро крутилась от ветра, и снежинки разбивались о её картонные крылья.

Сегодня Олешку жилось на свете плохо. Ему не хватало его большого друга, лётчика. До обеда он раз пять забегал смотреть, не проросла ли луковица. Дышал на неё.

Но луковица не прорастала.

Тогда он вспомнил, что всем растениям нужен дождь, и вылил на неё полчайника воды. Подумал, решил, что два дождя лучше, чем один, и вылил ещё полчайника. И пошёл в магазин за хлебом.

Возле самого магазина Олешек встретил медицинскую сестру Люсю. Он вошёл вслед за ней в дверь и стал у прилавка и стоял смирно, боясь, что она взглянет на него и угадает, кто открыл кран.

Но Люся не угадала. Она только спросила:

– Ты почему не кричишь, не шумишь и не толкаешься? Уж не заболел ли ты?

– Нет, я просто так, – ответил Олешек.

Она помогла ему засунуть хлеб в вязаную сумку и ушла.

К вечеру из-под фикуса вылилось так много воды, что тарелка под горшком переполнилась и на полу сделалась лужа.

– Это твоя работа? – спросила мама.

– Моя, – ответил Олешек. – У меня там тюльпан растёт.

– Какой ещё тюльпан? – Мама подошла к горшку, увидала, что земля изрыта и из неё торчит маленький грязный хвостик. Она потянула за хвостик и вытянула луковицу. – Вот ещё выдумал – лук здесь выращивать!

– Это не лук, а луковица, – обиделся Олешек. – Из неё тюльпан вырастет.

– Ну что бы там ни выросло, – сказала мама, – а фикусу и так тесно. Посади свою луковицу в банку.

Олешек взял банку, посадил луковицу, полил и поставил за печку, где потеплей.

Скоро зашла к маме гардеробщица Петровна со своей огромной скатертью. Зашла посоветоваться, как вывязывать мысочки и как дырочки. Увидала за печкой луковицу и говорит:

– Варя, ты чего это луковицу в воде вымачиваешь? Солишь, что ли?

– Растет она, – обиженно ответил Олешек.

– Не растет, милок, а плавает. А ведь она тебе не рыба, – сказала Петровна. – Возьми-ка ты банку с узким горлышком, налей воды, а сверху посади луковицу. Она и будет сидеть себе наверху сухая и потихоньку воду пить, сколько ей надо. И зря затолкал её за печку, ей вольный воздух нужен.

Олешек нашёл банку с узким горлышком, налил воды, посадил сверху луковицу. И поставил банку на вольный воздух – на книжную полку. Но и там луковица долго не засиделась.

Попоздней вечером забежала за книжкой медицинская сестра Люся. Стала книжку с полки доставать, увидала луковицу, да как расхохочется:

– Ты зачем её вниз макушкой на банку посадил?

– А другой стороной она до воды не достаёт, – ответил Олешек.

– Ах ты, чудак! Так давай подольём воды до верха. И поставим в спокойное местечко…

Подлили воды до верха, пересадили луковицу правильно, вверх макушкой, и отнесли в кухню, за плиту, и тихий угол. Там у Олешка хранились ценные вещи: лапта – летом мяч забивать, и сачок – мальков ловить, и всякие полезные железки, которые когда-нибудь для чего-нибудь обязательно пригодятся. Ещё там в стене была одна потайная щёлка. Но Люся про эту щёлку ничего не знала.

Они пристроили луковицу поудобней. Потом, сидя возле неё на корточках, сочинили ей вдвоём песню и спели:

 
Гони, гони стужу,
Весенний денёк!
Выгляни наружу,
Зелёный росток!
 

– А если зелёный росток скорей выглянет, он правда выздоровеет? – спросил Олешек.

– Кто? – удивилась Люся.

– Лётчик.

Люся поднялась с корточек и сверху вниз пристально взглянула на Олешка.

– Да, – сказала она. – А ты откуда знаешь?

Тут Олешек испугался, что сейчас она догадается, кто открыл кран, поскорей встал и сказал про другое:

– А у меня из луковицы тюльпан вырастет! – И поскакал на одной ножке вон из кухни.

…Утром Олешек потрогал луковицу за хвостик на макушке: не проглядывает ли из него зелёный росток? Но хвостик под пальцами шелестел от сухости.

– Сколько ж тебя ждать? – рассердился Олешек. И пошёл искать весну в другом месте.

Над речкой Вертушинкой, на солнечном склоне оврага, где весной раньше, чем везде, зацветают желтые звёздочки мать-и-мачехи, Олешек толстым суком долго раскапывал снег. Земля под снегом была мёрзлая, но ему всё-таки удалось оторвать твёрдый комок. И под слоем мёртвой седой травы он увидал зелёные стебельки.

– Ур-ра! – закричал Олешек, прижал к груди мёрзлый комок и помчался вверх по тропке.

А навстречу ему в это время спускался Николаи Иванович. Олешек с разбегу угодил ему головой прямо в живот, отлетел назад и шлёпнулся в снег.

– Ты что безобразничаешь? – сердито сказал Николай Иванович.

– Я нашёл! – ответил Олешек. Он стал выковыривать из глубокого снега свой оброненный драгоценный комок.

– А ну выбирайся сюда, показывай, что нашёл?

Олешек на четвереньках выбрался из снега на тропку и показал Николаю Ивановичу находку:

– Во! Весна!

Николай Иванович посмотрел на зелёную травинку сквозь очки.

– Какая тебе весна! Прошлогодняя трава под снегом прозимовала. – И он пошёл дальше, приминая снег своими лохматыми собаками.

– А я её всё равно найду! – крикнул Олешек ему вслед, встал на цыпочки и притянул к себе тонкую ветку молодого тополька. На ветке сидела почка, остренькая и твёрдая. Олешек расколупал её. Она раскрыла липкие зелёные чешуйки, и пальцы его ста ли зелёными от сока. В зимнем лесу вдруг остро запахло весной.

– Я нашёл! Я ещё весну нашёл! – крикнул Олешек. Он догнал Николая Ивановича и протянул ему липкую почку.

– Чудак, – засмеялся Николай Иванович, – такой весне ещё сидеть и сидеть внутри, носа ей нельзя показывать наружу.

– Что ли, тоже не настоящая? – грустно спросил Олешек.

– Запомни, – сказал Николай Иванович, – настоящая весна приходит в установленные сроки. Почки распускаются по плану природы во втором квартале…

Он хотел бросить почку, но она крепко прилипла к его толстым пальцам, и он долго сердито махал рукой, пока почка не упала в снег.

Николай Иванович зашагал дальше, а Олешек долго ещё бродил по разным дорожкам и пришёл к маленькому белому домику с высокой трубой. Котельная!

Большие горы угля весело и таинственно поблёскивали из-под снега чёрным блеском. Они как будто предлагали Олешку: «Выбери самый чистый, самый блестящий, самый чёрный кусок! Его можно спрятать за спину и спросить у Валерки: «Уголь пачкается, а?» – «Ещё как!» – ответит Валерка. – «А вот и нет, гляди-ка!»…

Но грустный Олешек прошёл мимо прекрасных угольных куч. Он совсем не знал, где ещё искать весну, и шёл куда ноги вели. И вот ноги привели его…

Вы, может быть, не поверите, но это чистая правда.

Ноги Олешка, засыпанные снегом, ноги, по-зимнему обутые в валенки, привели его на густую, зелёную, свежую траву. Она росла на узкой длинной проталине, на бесснежной тёмной земле, среди высоких сугробов под зимним небом.

– Ой! – только и смог сказать Олешек.

Он хорошенько протёр глаза и два раза стукнул себя по лбу, пока понял, что не спит и что трава растёт на самом деле.

Он снял рукавичку и потрогал траву. Она была упругая и нежная, а по одной травинке лениво пробирался какой-то совсем летний, совсем обыкновенный жучок.

Олешек разжал пальцы. Нет, он не будет рвать её, нет! Он возьмёт лопату и коробку от своих новых башмаков, он выкопает кусок земли вместе с травой, вместе со всеми травяными корешками, и тогда он пойдёт к летчику и скажет: «Поднимите-ка крышку на коробке!» И лётчик поднимет крышку и обрадуется: «Вот она, весна, уже началась! Уберите от меня все невкусные лекарства, я уже здоров!»

И Олешек громко рассмеялся от радости.

И так ему захотелось поскорей хоть на одну минутку увидеть лётчика и сказать ему, что весна уже есть!

И он вприпрыжку помчался к дому отдыха.

Возле каменных перил Олешек в удивлении остановился. На террасе раздавался тонкий Люсин голос:

– Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре!

Отдыхающие люди, толстые и худые, седые и лысые, в таких же лыжных костюмах, как у Олешка, все разом, будто ребята в детском саду, поднимали вверх руки, присаживались на корточки, вставали. Стараясь повыше удержаться на цыпочках, они покачивались, как кегли.

Олешек просунул свой нос между толстыми столбиками перил и стал смотреть.

– Раз, два, три, четыре! – командовала Люся. И опять: – раз, два, три, четыре! – как будто они все умели считать только до четырёх.

Когда она опять сказала «четыре», Олешек не удержался и громко крикнул: «Пять!» – и все отдыхающие сразу перестали поднимать руки и повернули голову в его сторону.

– Не мешай! У нас гимнастика! – строго сказала Люся. И звонко скомандовала: – Правое плечо вперёд, шагом – арш! Вдыхать носом, выдыхать ртом!

И все пошли за ней гуськом, один за одним, вниз по ступенькам и дальше по снежной дорожке меж сугробов.

– Это мы дорожку чистили! – крикнул им вслед Олешек, но никто не обернулся. Тогда он пролез сквозь решётку перил на террасу, немного там один поприседал, как они, и пошёл к двери.

«Прри-вет!» – сказала дверь удивлённо, потому что, с тех пор как приехали отдыхающие, никакие дети в дом не ходили.

Гардеробщица Петровна сидела возле рогатых металлических вешалок и вязала свою белую скатерть, большую, как футбольное поле. Над самым её ухом радио пело про широкое раздолье, поэтому Петровна не услышала, как рядом с ней скрипнула дверь, и не заметила Олешка, который проскочил по мягкой ковровой дорожке в коридор.

Пальма попыталась уколоть его в ухо, но он не обратил на неё никакого внимания. На дверь ванной он тоже постарался не смотреть. Он сразу отыскал комнату лётчика и поглядел в замочную скважину. Увидал ровно застеленную кровать. Комната была пуста.

«Значит, ему уже позволили встать», – обрадовался Олешек и пошёл по дому искать лётчика.

Из «громкой гостиной» слышались голоса и музыка. Олешек стал смотреть туда через стеклянную дверь. Толстый отдыхающий в полосатой пижаме сидел в кресле и играл на балалайке: «Трень-брень, трень-брень». Олешек удивился, что из таких коротеньких, быстрых «трень-брень» складывалась длинная песня.