355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эсенов Рахим » Тени «Желтого доминиона» » Текст книги (страница 5)
Тени «Желтого доминиона»
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 05:22

Текст книги "Тени «Желтого доминиона»"


Автор книги: Эсенов Рахим



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Не успела за Эшши-баем закрыться дверь, как Кейли трясущимися руками развязал хорджун. Глаза не обманывали Кейли: золотые монеты царской чеканки, высшей пробы. Не удержался и, как делал отец, попробовал одну монету на зуб. Червонное!.. У этих неотесанных каракумцев губа не дура…

Кейли не спеша открыл массивный сейф, замаскированный за шкафом из мореного дуба, и, священнодействуя, ласково перебирая каждую монету, мерцавшую тусклым сиянием, переложил туда все золото. Третью часть поместил на видное место, на верхнюю полку – на нужды «комитета», остальное – вниз и подальше – это для себя. Подальше спрячешь – поближе возьмешь.

В ту ночь Кейли засыпал радостный и счастливый, ему даже не приснились сны.

Утром следующего дня «комитет» собрался снова. Та же стеклянная галерея, те же пальмы, но без молитвенного коврика и Корана с маузером. Разговор на этот раз был коротким: единодушно решили выступать, советскую границу переходить крупными отрядами, в заранее разведанных местах. Начать сразу же после Навруза – новогоднего праздника мусульман, дня весеннего равноденствия, а пока копить силы, сколачивать группы, отряды.

– Теперь следует договориться об оружии и боеприпасах, – изрек афганский король. – С голыми руками на большевиков не пойдешь.

Все согласно закивали головами. Джунаид-хан о чем-то зашептался с Ибрагим-беком, но, когда Надир-шах посмотрел в их сторону, Джунаид-хан торопливо произнес:

– Мне понадобится двадцать пять – тридцать вьюков. Остальное отыщем в Каракумах.

– Я хочу получить в три раза больше. – Ибрагим-бек, мельком взглянув на эмира, уставился на Кейли. – Люди мои безоружны…

– Нам тоже столько, – произнес король. – Но в наше время ничего даром не дается… Дела комитета – это богоугодные дела, а за оружие сэру Кейли надо платить звонкой монетой… И не забыть отблагодарить его за праведные труды во имя святого дела.

– Я весьма признателен вам, ваше величество! – Кейли галантно поклонился Надир-шаху, довольный, что король хорошо усвоил проведенный накануне инструктаж. – Оружие сначала надо заказать, потом уж доставить. Наши фабриканты и пальцем не шевельнут, пока не внесешь задатка…

Джунаид-хан досадливо поморщился. «Осел старый, – ругал он себя, – поторопился, отдал этому пучеглазому почти все золото, что привез с собой. Теперь еще раскошеливайся…»

– Туркмены не так богаты, – Джунаид-хан, сам того не замечая, щипал себя за бороду, – как вы думаете… В Афганистане не разживешься, а до Туркмении далеко…

– А вы думаете, мне легко? – перебил Кейли. – Оружие сюда доставляют на пароходах, по морям, разгружают в Бенгалии, а оттуда на мулах везут через весь Индостан по адскому пеклу, по ледяным горам. Боже мой! Пока доберешься до Лахора, проклянешь день, когда родился, а от Лахора до Кабула – еще сколько!

Эмиссар был прав – путь с оружием трудный. Зато дело прибыльное. А Кейли без выгоды тоже не пошевелится, даже если придется поступиться интересами Британии. Что ему до скупого английского казначейства? Скупердяи! Немцы вон на вербовку одного вшивого агента отваливают кучу денег. Не ассигнациями – золотом! А хозяева знаменитого Интеллидженс сервис гроши считают, и то трясутся. Джентльмены паршивые! Но разве скажешь об этом хану с козлиной бородой? Он хочет получить оружие сейчас, авансом. Дудки! Да Кейли завалит оружием с ног до головы всех хоть сейчас. В городах и селах Афганистана у эмиссара тайные склады ломятся от винчестеров, маузеров, пулеметов, патронов. Они были припасены еще для мятежных отрядов Бачаи Сакао, но бедолаге не повезло. А ведь Кейли предупреждал своих шефов: не на того конька ставите! Не послушались…

На Лоуренса положились, думали, что он – ясновидец. А он сел в лужу со своим Бачаи Сакао, бывшим унтер-офицером афганской армии, который недолго правил под именем Хабибуллы. Уму непостижимо, и чем только обворожил Лоуренса этот Бачаи Сакао – «Сын водоноса»? Благородным происхождением? Но по общественному положению на селе ниже водоноса стоял лишь мурдашуй – мойщик трупов. Может, военным талантом? Так ведь унтер-офицер феодальной армии читать едва умел. Богатством? Единственное, что унаследовал этот Хабибулла у отца, – необычайную физическую силу. Сын водоноса, не тужась, гнул руками лошадиные подковы, раздвинул толстенные тюремные решетки, когда ему однажды угрожала смертная казнь за ограбление правительственного каравана. Это, видно, и подкупило Лоуренса, которого друзья еще в Аравии прозвали «фигляром в бурнусе» за его слабость выряжаться в одежду арабов. Но Кейли сердцем чуял, что сына водоноса ждет крах, и поэтому эмиссар распорядился оружием по-своему – утаил. Даже Лоуренс о том не знал. Кто теперь, после разгрома мятежников, будет доискиваться, попало ли в их руки оружие, присланное военным министерством Англии? Теперь оно, поднявшись к тому же в цене, принадлежит ему, Кейли, и он распорядится им как ему заблагорассудится. Говорят же – кривой кол кривой же колотушкой вколачивают. Это уж его бизнес. Кейли непременно запросит Лондон: пришлите оружие, да поскорее! Не опустели же оружейные склады, что в Индии…

– Да будет вам известно, хан-ага, – продолжал Кейли, – что мне приходится нести двойные расходы, по комитетским делам и по военным… Но у вас есть выход… Если не можете рассчитаться золотом, то кто вам запрещает оплатить коврами, каракулем, паласами, скакунами… Боже мой! Да мало ли богатств в Туркмении?! У вас прекрасные ковры! В Англии они в цене. У вас чудные национальные женские украшения – гульяка, серьги, гупба, и все они из чистейшего золота или серебра, филигранной работы… Боже мой, боже мой! Или теперь туркменки не ходят в таких нарядах? Или, хан-ага, у вас не найдется отважной десятки? Две-три вылазки в пограничные районы Туркмении – и вот вам караваны добра! Ведь это же ваше, байское, отобранное большевиками! И вы смеете, хан-ага, говорить, что туркмены не так богаты. Боже мой, боже мой!..

Джунаид-хан молча снес попреки англичанина, хотя и раньше знал, что тот даром ничего не даст. Нечего было унижаться и выставлять себя перед людьми бедными, сирыми. «Что, хан, захотел, чтобы тебя пожалели? – досадливо укорял себя Джунаид-хан. – Кто пожалеет? Эти шакалы? Сиди уж, помалкивай, да пораскинь мозгами, куда снарядить нукеров за добычей. Оплошал, старая коряга!..»

Как-то вечером у особняка Кейли остановился всадник, чье лицо шоферу-пенджабцу показалось знакомым. Не снимая мохнатой папахи, натянутой почти на брови, в грязных сапогах, он сидел в вестибюле, дожидаясь, пока выйдет Кейли. Лицо его, перехваченное черной лентой поверх того места, где раньше находился нос, было усталым и запыленным.

Портьера раздвинулась – вошел Кейли. Он сразу узнал Аннамета.

– Вам привет от моего господина Джунаид-хана, – Аннамет низко поклонился. – Он прислал Эшши-бая с караваном. В Кабул мы не въехали… Ждем вас в селе Дашти-Кала.

Кейли тут же собрался, отдал распоряжения шоферу, а сам поскакал вместе с Аннаметом, предусмотрительно приведшим запасного коня.

Вскоре в Дашти-Кала появился и шофер, привезший каких-то расторопных афганцев, которые, как воронье, проворно растаскивающее поживу, тут же увели тяжело груженных верблюдов в ночь по известным лишь им тропам.

Скоро и из Индии придет караван с оружием и боеприпасами. Его также разведут по верным людям, а басмаческие отряды англичанин пока вооружил из старых запасов. Транспорт, прибывший из Индии, тоже не уйдет пустым: вернется с тюками, набитыми шелком и каракулем, коврами и паласами. Их доставят морем в Лондон, в фирменный магазин «Тысяча и одна ночь», принадлежащий самому Кейли. Не забудет он и о своих родичах, друзьях, опекунах и шефах. Отцу отправит золото, шефу – терракотовых божков, королеве – десять горячих, как дыхание пустыни, ахалтекинских скакунов, к которым царствующая особа питала пламенную страсть. Кому что…

Перед самым отъездом Эшши-бая в Герат английский эмиссар снова встретился с ханским сыном, высказал свое удовлетворение добротными товарами, присланными Джунаид-ханом, поблагодарил за скакунов, за украшения.

– Ваш отец на словах скуп, – льстил Кейли, – а прислал царские подарки. Боже мой, боже мой! Теперь я обрадую вас, – не сморгнув, соврал Кейли. – Вчера прибыл караван с оружием. Не успеете вы приехать в Герат, как вам доставят мои тюки. – Он качнул головой, давая знать Эшши-баю, чтобы тот попросил Аннамета оставить их вдвоем.

– Извините, ага, – Эшши-бай посмотрел на посапывавшего Аннамета, – у меня от него секретов нет. Он отныне глава контрразведки моего отряда, с которым я пойду на большевиков.

– Что с Непесом Джелатом? Он тоже идет с вами?

– С отцом остается… Хан так захотел, тяжеловат Непес для такого похода.

– Слушайте тогда… Иные панически боятся большевиков. Напрасно. Если даже вас схватят, повинитесь на словах, поверят… Больше морочьте им голову – они доверчивы. Большевики часто объявляют амнистию, прощают даже своим ярым врагам. Законы у них не такие, как у нас. Головы они не рубят, рук не отсекают, на кол не сажают…

Кейли в ту минуту был искренен, и слова о гуманности советских законов вырвались у него невольно. Он и не подозревал, какую роль они сыграют в судьбе безносого Аннамета, который внимал каждой фразе эмиссара.

– Поищите наших людей. Жизнь их разметала повсюду, но они ждут. Это ваша опора. Запоминайте… – И Кейли несколько раз повторил имена, адреса и пароли своих людей, затаившихся в Туркмении.

Эшши-бай сидел, опустив голову, боясь пропустить хоть одно слово эмиссара. И будь тот повнимательней, то заметил бы, что ханский сынок загадочно улыбнулся: он думал о долговязом немце Вилли Мадере.

Укус каракурта не смертелен

В моем штабе были прекраснейшие офицеры, говорящие на нескольких языках. С их помощью мне удалось внедрить своих агентов даже в правительственные учреждения большевиков, я располагал контингентом людей, постоянно разъезжающих в местностях, которые считал важными. Мои агенты действовали на территории, раскинувшейся более чем на тысячу миль. На Среднеазиатской железной дороге едва ли был хотя бы один поезд, в котором мы не имели бы своего агента; не было ни одного значительного железнодорожного узла, где бы не работали два-три наших человека… На территории Туркестана мы имели большую великолепную организацию, созданную офицерами моей миссии… Мы не делали грубых, ошибочных, непроверенных донесений, хотя и поставляли целый поток информации… Было настоящим чудом, что офицеры моей миссии довели до столь высокого совершенства осведомительную систему.

Генерал-майор В. Маллесон.

Британская военная миссия

в Туркестане (1918–1920 гг.).

Лондон. Воспоминания

Два всадника в кофейных аба – арабских плащах из верблюжьей шерсти – спешили крупной рысью по дороге к святой гробнице Шахруда. Когда позади скрылись золотые купола Мешхеда и впереди завиднелся дынеобразный купол усыпальницы, окруженной рощицей эльдарских сосен, кони перешли на ленивую трусцу.

Со стороны казалось, что это богомольцы, едущие на поклонение к гробнице святого, и ведут они мирную, безобидную беседу. Один из седоков, будто влитый в новенькое поскрипывающее английское седло, был Нуры Курреев, другой – Вилли Мадер, ехавший с ним стремя в стремя и не менее молодцевато сидевший на горячем ахалтекинце.

Съехали с дороги, спешились, привязали коней к низкорослой фисташке и, оглядевшись по сторонам, – всюду простиралась степь с клочковатыми зарослями ершистой арчи и с засохшими зонтиками чаши джейрана, – присели на гладкий, прогретый солнцем валун. Курреев, поглядывая на еле заметные фигурки богомольцев у мавзолея, продолжал свой прерванный рассказ:

– Русские эмигранты вначале заартачились, передали, что не пришлют никого на совещание, названное туркестанцами большим маслахатом. А русского главаря полковника Грязнова я и в глаза не видел. Сыр-бор разгорелся из-за Мирбадалева. Кто-то донес Грязнову, что Мирбадалев обзывал русских грязными нечестивцами. И при белом царе, говорил он, правоверные изгибались перед русскими, и в мусульманской Бухаре без них дыхнуть не смели, и здесь, мол, в Мешхеде, этот Грязнов корчит из себя генерал-губернатора… Ну а Закир Вахидов, приехавший из Парижа с полномочиями от Мустафы Чокаева, главы «Туркестанского национального центра», урезонивал Мирбадалева. Вахидов – башкир, такой круглый, полноватый. В декабре семнадцатого под защитой атамана Дутова создавал националистическое башкирское правительство. Видать, хитер как лиса. Однажды я видел его в Каракумах, в ставке Джунаид-хана. Так он говорил: «Успокойтесь, достопочтенный Ходжа-ага, все мы грешны, все мы под кем-то ходили или ходим. Такова воля Аллаха! Сейчас, когда свет белый перевернулся, без сильной опоры не прожить. Все кого-то обманываем, не ангелы ж мы, а люди грешные… Не обессудьте, Ходжа-ага. Я чту вас и ваш священный сан хаджи». После маслахата Эшши-бай растолковал мне тонкий намек Вахидова. Оказывается, Хайдар Ходжа Мирбадалев – из сартов, из каджар…

– Из кого, из кого? – переспросил Мадер.

– Из сартов… Это искаженные тюркские слова «сары ит» – желтая собака, – объяснил Курреев. – Так в Туркестане называют каджаров, есть такое тюркское племя, поселившееся в Иране, – за светлый цвет их кожи и глаз. Эмир бухарский, все хивинские ханы, за исключением Джунаид-хана, окружали себя сартами или каджарами. Правители их любят за собачью услужливость… Так услужливы, что при разговоре умышленно заикаются, так подобострастны, что даже язык отнимается. Потом, когда кому-либо из них удается в правители выскочить, привычка заикаться остается на всю жизнь. Мирбадалев четыре десятка лет прослужил в Бухаре, в русском резидентстве. Его недолюбливал эмир за то, что тот ходил в фаворитах русского царя. Теперь, когда большевики сбросили царя, Мирбадалев завилял хвостом перед англичанами. Ну чем не желтая собака?! В девятнадцатом году он с ведома эмира бухарского скрывал у себя дома английского полковника Кейли, того самого, которого я дважды видел в Каракумах. По следам Кейли большевики пустили чекистов, да англичанин сумел в Иран улепетнуть. Даже дураку ясно – Мирбадалев с англичанами…

Мадер и сам догадывался, что Мирбадалев – резидент, один из лидеров туркестанской эмиграции, знает ее людей и, конечно, лезет из кожи вон, чтобы выслужиться перед Интеллидженс сервис. Вот кем стоит заняться, уж эта желтая собака наверняка выведет на след всех псов, которые служат англичанам! Чего же угодно мсье Мустафе Чокаеву, что из самого Парижа Вахидова прислал? Да и он ли его прислал? Англичане почему-то не ставили на Чокаева, на этого лощеного типа, от которого, как от шансонетки третьеразрядного кабаре, всегда исходил запах дешевеньких духов. Мадер был знаком с Чокаевым, которого подобрала французская разведка, досконально знал его незадачливую биографию.

Тихо вокруг. Зной струился в воздухе волнами. Большие ребристые камни, потрескавшиеся от жары, будто разбросанные чьей-то гигантской рукой, простирались до самого горизонта. Над горячей степью повисли жаворонки.

«Тут как дома – небо без облаков, солнце горячее, – в глазах Нуры мелькнула грусть. – Птицы такие же. А Конгур далеко…»

– На нас обращают внимание, мой эфенди. – Голос Мадера доносился словно из подземелья. С минарета мавзолея в их сторону вглядывался человек. Час полуденной молитвы еще не настал, и тот, кто взобрался во внеурочное время на минарет, мог наблюдать лишь за двумя спешившимися всадниками, почему-то не торопившимися к святой гробнице. – Нам, немцам, в этой стране мало что угрожает. Но разумно, мой эфенди, если мы не будем привлекать к себе внимание.

Ведя на поводу коней, они зашагали в сторону гробницы. Каракурт хотел было рассказать о прошлом Вахидова, но Мадер перебил его.

– Кто еще был на маслахате? – Мадер погладил рукой гладкую шею неспокойного ахалтекинца, чуть замедлившего шаг.

– Джапар Хороз… Так его зовут. – Каракурт тоже попридержал своего коня, а когда ахалтекинец поравнялся с карабахцем, продолжил: – Хороз – по-туркменски «петух»… Он и похож на петуха. Сам он мервский. Старый знакомый… Раза два встречался с ним в Каракумах, привозил Джунаид-хану оружие. При русском падишахе служил агентом охранки, а в девятнадцатом, когда в Мерв вернулись большевики, он ушел в Иран с англичанами, боялся, прикончат красные… Я бы его, собаку, и сам порешил. Морда у него такая противная, глаза серо-желтые, усы топорщатся, как у кота, и борода козлиная с проседью… Сразу не поймешь – петух или козел перед тобой в образе человека. А в тот год, ну, когда мы ушли из Туркмении, он должен был доставить караван оружия. Джунаид-хан говорил, что Джапар Хороз у англичан оружие-то получил, но нам не довез. Продал курдам, что вечно воюют с иранским шахом. А в этот раз Джапар Хороз приехал с Вахидовым, хвастался, что белый свет перевидал, между Мешхедом и Парижем курсирует. Никак, хозяев сменил, шакал…

– Что еще? – Мадер не сводил глаз с мавзолея. На минарете теперь никто не маячил.

– Вахидов все успокаивал Мирбадалева. – Курреев сильной рукой сдавил железный мундштук своего скакуна, выделывавшего копытами вензеля. – Как ребенка уговаривал. Ну что плохого, говорил он, если мы объединим свои силы с русскими, мы под одним Богом, мол, ходим… Православный Иисус Христос – это ваш Иса, пророк и посланник Аллаха. А дыхание Исы, утверждает Коран, животворно: воскрешает мертвых, исцеляет калек, больных. Вахидову подпевал и Эшши-бай: «Вспомните Искендера-падишаха или, как его зовут, Александра Македонского. Он завоевал Иран и Туран, когда язычники – предки туркмен и персов – об исламе и слыхом не слыхивали. Теперь же его, иноверца, считают правоверным, а иранский шах даже объявил его своим предком. Я готов породниться хоть с самим шайтаном, лишь бы нашему общему делу выгода. С паршивой овцы хоть шерсти клок!» А по мне, мой тагсыр, все это пустой треп.

– Не скажите, не скажите, мой эфенди! И бегство умелое иногда считается доблестью. Некий смертный однажды попросил пророка: «Сулейман, научи меня языку животных!» Пока человек не знал, что пророк Сулейман понимает язык птиц и животных, ему было невдомек, какой волшебной силой обладал мудрец…

– Вы говорите загадками, мой тагсыр…

Мадер не успел ответить – навстречу им высыпала толпа юродствующих странников. Многие из них сидели или лежали в тени развесистых платанов, на мраморных ступенях, ведущих к стройной стрельчатой арке гробницы. Они что-то кричали, клянчили подаяние, молили о снисхождении. Кто-то подполз к ним на коленях, вытирал ладонями пыль с их сапог, какой-то безногий целовал края плаща Мадера.

– Хув хак! Он Бог, он истина! – Длинный, высохший, как мумия, дервиш потрясал над головой посохом. – О правоверные, сотворили ли вы молитву и омовение, прежде чем направить свои стопы к святой гробнице?

Мадер полез в карман, чтобы ублажить крикливого дервиша, но откуда-то выскочил седобородый ахун [10]10
  Ахун – мусульманское духовное лицо, старший мулла.


[Закрыть]
в чалме и воскликнул:

– О безумец, остановись, если не хочешь быть растерзанным толпою! – Ахун, щупленький и подвижный, замахал руками: верующие безропотно повиновались, тут же разошлись. Служитель Аллаха признал в пришедших непростых людей, хотя из-под их абы виднелись черные со стоячим воротником потертые сэрдари – иранская национальная одежда, похожая на что-то среднее между сюртуком и поддевкой, а на головах – шапчонки из грубоватого черного войлока. Ох уж эти иностранцы! Не знаешь, как им угодить. Днями наезжал сановник из Тегерана, битый час увещевавший быть предупредительным с гостями, особенно с немцами и англичанами: «Они наши друзья… Они борются с большевиками». – На всех денег не напасетесь… Что проку им подавать? Они обратят ваши деньги в терьячный дым. Отдайте их мне, они пойдут на пользу нашего ордена. – Старик протянул руку, и Мадер вложил в его ладонь пару серебряных кранов.

Ахун пригласил гостей за невысокую глинобитную ограду, за которой в углублении простиралась протоптанная просторная площадка. Они спустились по истертой каменной лестнице к белому ноздреватому валуну, захватанному руками. Над ним возвышался потемневший от времени кривой гладкий столбик арчи, усеянный шляпками гвоздей. Так верующие выражали Аллаху свои мольбы об исцелении, о счастье и благополучии, оставляли у камня деньги, приношения, здесь же закалывали баранов.

– Этот белый камень обладает чудодейственной силой, исцеляет от недугов. – Голос ахуна звучал высоко, торжественно. – Яблоко заплачет, гранат засмеется… – Он заученно повел бровью: из кельи, встроенной в дувал, вышел юноша атлетического сложения и застыл изваянием у валуна. – Камень наделен чудотворной силой… Ба-алла! С Богом!..

Юноша, сложив руки по швам, лег на землю, положив голову на камень. Тут же какая-то сила, легко поворачивая его с боку на бок, покатила по площадке. Метров через тридцать он поднялся, подошел к гостям. Мадер достал из кармана несколько монет, протянул их парню, но ахун проворно выхватил деньги из рук немца.

Мадер попросил юношу повторить еще раз, тот взглянул на старца, но, заметив, что он кивнул головой, снова, однако уже с неохотой, лег на камень и покатился по земле. Вскоре парень, не докатившись до прежнего места, поднялся и быстро юркнул в свою келью.

Курреев с раскрытым ртом смотрел на чудо, не замечая снисходительной складки, залегшей у губ Мадера. Немец, взглянув на карманные часы, заторопился: время близилось к двенадцати. Вскочив на застоявшихся коней, Мадер и Курреев выехали на дорогу, обсаженную гималайскими кедрами, проскочили мелководную речушку, разлившуюся по серой гальке. Когда гробница с ее кладбищем и небольшим селением остались позади, всадники перешли на неторопливый шаг.

– Вы, мой эфенди, уповаете только на силу, – заговорил Мадер, возвращаясь к прерванной беседе. – Но сила без хитрости, как человек без мозга. Чтобы хитрить, надо лгать, обманывать, ибо в наше время честность – анахронизм, свойственный глупцам… Эпоха рыцарства давно канула в вечность. Но и обману должен быть свой предел. Один из моих знакомых, – ему, кстати, прочат большую карьеру, – говорит: «Врите, но знайте меру. Ложь должна быть такой величины, чтобы слушатели не посмели подумать, что ее можно выдумать». Разве случай у гробницы не преподал нам урок хитрости и обмана с именем Аллаха на устах? Вы, мой эфенди, поверили, что там свершилось чудо… Но чуда-то не было! Заметили, что во второй раз парень ложился на камень без особого желания. На лбу у него выступили капельки пота, весь он взмок… Рукава рубашки были порваны выше изгиба локтя. Когда он катался по земле, я видел, как от напряжения вздувались его бицепсы. Просто у парня хорошо натренированные мускулы, а у ахуна – мозги… Юноша – это сила, священнослужитель – сама мудрость, хитрость. В союзе они властвуют над богомольцами, которые считают за великое благо поклониться служителю Аллаха, коснуться губами края его одежды. Такого почитания, послушания верующих он добился, мой эфенди, умом и хитростью. Словом, он как Сулейман – понимает язык животных.

Всадники обогнули невысокий холм, скрывший за собою купол мавзолея, и, не сдерживая разгоряченных коней, поскакали по степи. Ветер свистел в ушах, резвый карабахец вырвался вперед, оставив ахалтекинца позади. «А он еще говорит, что сила – не все. – Курреев натянул уздечку и, горделиво подбоченясь, оглянулся назад, дожидаясь отставшего Мадера. – Как тебе меня обогнать, если у коня твоего силенок мало? Нет, нечестивец, сила – это все!»

– Господин Вахидов прав – русской эмиграцией пренебрегать нельзя. – Мадер, догнав Курреева, сошел с лошади, подтянул подпругу и выразительно взглянул на Каракурта: нечего ликовать, если б не ослабел седельный ремень, то мой конь как пить дать обскакал бы твоего. – Русским белогвардейцам большевики насолили не меньше, чем туркменам, и злости у них к советской власти хоть отбавляй… О чем еще говорили там?

– Вахидов и Джапар Хороз перед маслахатом побывали в Мерве. – Курреев тоже спешился. – Ездили, чтобы встретиться с тамошними националистами. Виделся Вахидов и с братьями Какаджановыми. Я уже говорил, есть там такие… учителя, в Турции учились. Они создали в Мерве нелегальную типографию. Только раз издали газету и, кажется, успели выпустить листовки… Сейчас Какаджановы затаились как мыши. Типографию чекисты накрыли, кто-то из местных жителей донес. Правда, никого не арестовали – оплошали чекисты. Вахидов привез с собой несколько листовок, одну я захватил для вас. – И Каракурт протянул Мадеру скомканную бумажку.

Мадер, расправив листовку, начал читать ее вслух:

– «Люди, правоверные! Нам, туркменам, большевики навязывают индустриализацию. Индустриализация! Наши отцы и деды прожили без нее… Среднеазиатский верблюд не может угнаться за московской лошадью… Наш верблюд все равно не выдержит лошадиной скорости, и поэтому мы пойдем своим путем… По пути, начертанному Аллахом!..» – У Мадера не хватило терпения дочитать листовку до конца, он с досадой скомкал ее, швырнул на землю. – Такую чушь мог написать только… верблюд! Разве так агитируют?!

– Вахидов тоже недоволен поездкой в Мерв, обзывал тамошних националистов пустоголовыми…

– Судя по листовке, мой эфенди, они умом не блещут.

– Каджары – они и останутся каджарами. Собачье племя взяточников и блюдолизов! Воду мутить они мастера, а когда надо умом пораскинуть, смердят, как дохлые верблюды…

– Вы так и при Мирбадалеве рассуждали? – Мадер вскинул брови.

– Что вы, мой тагсыр! Я же знаю, что он из каджаров…

Германский эмиссар был наслышан о неприязни туркмен к каджарам, чьих предков поселил в Мерве еще сам Тамерлан. Ханские визири, сановники, городские торговцы, ростовщики, ювелиры, священнослужители, ремесленники, цирюльники, мойщики трупов – чем только не занимались каджары, испокон веков обитавшие в благодатных краях Ирана, Кавказа и Средней Азии. Родовые вожди этого племени, живя на туркменской земле, причисляли себя к шахиншахской династии, долго правившей Ираном, высокомерно относились к соседним племенам.

– Теперь, мой эфенди, о цели маслахата. – Мадер снял очки и, щуря близорукие глаза, протер замшей запыленные стеклышки. – У каждого дела своя сердцевина.

– На второй день полковник Грязнов прислал-таки двух своих людей. Они тоже сказали – быть войне! Договорились действовать сообща, обратиться за помощью и деньгами в английское консульство в Мешхеде, послать ходоков к афганскому королю, к Джунаид-хану, Ибрагим-беку, связаться с Туркестаном, с баями тамошними.

Вдали послышалось блеяние овец, глухой звон колокольцев. Зоркие глаза Курреева заметили в степи две чабанские палатки, похожие на черные вороньи крылья, отару.

Едва всадники приблизились к отаре, как им навстречу выбежал смуглый, будто прокаленный солнцем, молодой чабан. Забыв даже поздороваться, спросил, нет ли среди гостей тебиба-знахаря. Сбивчиво объяснил, какая случилась беда: его товарища ужалил каракурт. Мадер и Курреев невольно переглянулись.

Нуры прошел с чабаном в палатку, где на серой кошме, тяжело переводя дыхание, корчился от боли широкоскулый парень с мертвенно-бледным лицом. Его колотил озноб, в глазах, перекошенных нечеловеческой болью, мелькнула надежда.

Курреев достал из кармана абы коробок и головками двух зажженных спичек прижег ранку на руке пострадавшего.

– В стаде найдется черный баран? – Курреев поднял на чабана озабоченное лицо. – Непременно черный и обязательно старый…

– Найдется, ага.

– Так надо зарезать. Чем скорее, тем лучше!

– Я, ага, этого не смею делать, – пролепетал смуглолицый чабан. – Отара не моя. Это овцы господина…

– Ну и подохнет тогда твой напарник, – вскипел Курреев. – Что мне, себя зарезать?! Но я ж не баран!

– Сколько стоит один баран? – вмешался Мадер.

– Два тумана. – Чабан не понимал, зачем понадобился черный баран этим путешественникам, когда на их глазах погибает человек. Но два золотых тумана, протянутые Мадером, он все же принял и тут же выбежал из палатки.

Чабан притащил барана, свалил его возле палатки на серые камни и надрезал горло. Затем за дело принялся Курреев. Он ловко освежевал барана, вспоров ему брюхо, достал дымящийся желудок, вывернул его наизнанку, затем приложил на место укуса. Туго перебинтовав чабана платком, Нуры уложил его на кошму и накрыл с головой.

Смуглый чабан пригласил гостей к едва тлевшему костру, подбросил туда несколько чурок сухой арчи и поставил в пламя прокопченный кувшинообразный медный кумган – чайник с водою. Вскоре он закипел, и чабан крючковатой палкой, подцепив за изогнутую ручку, выхватил из огня булькающий сосуд, всыпал в него горсть заварки и, дав чуть отстояться, разлил по маленьким стаканчикам пахнущий дымом и мятой крепко заваренный черный чай. Временами он поглядывал на своего товарища, неподвижно лежавшего на кошме. Тот уже перестал стонать и, казалось, уснул.

Солнце уже клонилось к закату. Чабан угостил гостей густо наперченным жарким из баранины и, увидев, как завозился его товарищ, подошел к нему, откинул кошму. Еще недавно обезображенное страданием лица чабана теперь расплывалось в широкой благодарной улыбке.

– О мой эфенди! – восторженно всплеснул длинными руками Мадер. – Вы свершили чудо! Да вы сам Авиценна! Объясните, пожалуйста, почему вам понадобился именно черный баран и к тому же старый?

– Овцы поедают каракуртов, – довольно улыбался Курреев, польщенный похвалой шефа. – А черный баран к ним особенно нещаден. Он набрасывается на них, как шакал на падаль… А почему его желудок излечивает от укуса – не знаю… Видно, так Аллаху угодно.

– Я объясню вам, почему, – тонкие губы Мадера скривились в усмешке. – У животных, поедающих этих ядовитых насекомых, вероятно, вырабатывается в организме какой-то определенный иммунитет… Как бы объяснить вам?.. Словом, противоядие! И желудок, впитавший в себя яд каракуртов, становится своеобразной сывороткой.

Курреев не очень-то уразумел ученые слова Мадера, но на всякий случай кивнул головой. Ему было невдомек: на кой черт немцу нужен этот чабан, из-за которого выбросил на ветер кучу денег? И подыхал бы себе! Но экономному Мадеру, расставшемуся с двумя туманами, хотелось поразить Каракурта своим великодушием. К тому же ему, человеку любознательному, небезынтересно было узнать, почему Курреев затеял заколоть именно черного барана. Разве мог знать Курреев, что Мадер в отчете, представленном позднее начальству, впишет деньги, истраченные на чабана, в графу расходов по вербовке нового агента по кличке Каракурт.

– Выходит, мой эфенди, укус каракурта не смертелен? – Мадер многозначительно взглянул на Курреева. – У каждого яда есть противоядие…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю