Текст книги "Роковая монахиня"

Автор книги: Эрнст Теодор Амадей Гофман

Соавторы: Иоганн Апель,Виллибальд Алексис,Иоганн Хебель,Фридрих Герштеккер,Йоганн Музойс,Карл Август Варнхаген фон Энзе,Теодор Шторм,Фридрих Лаун
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Должен сказать, что это сообщение архитектора показалось мне довольно странным, поскольку картина, о которой шла речь, была, по утверждению Андерса, портретом сестры Агаты, одной из монахинь, мумии которых мы обнаружили в склепе. Чтобы успокоить взволнованного архитектора, я обещал зайти к нему в один из ближайших дней и вспомнил о своем обещании, когда в конце недели случайно оказался недалеко от его квартиры. Андерс куда-то вышел, но дома оказалась его жена.

„Ах, как я рада, – сказала она, – что вы пришли к нам; я уж было решила нанести вам визит сама. Вы единственный знакомый моего мужа, с которым он близко общается; он очень ценит вас, и поэтому я надеюсь, что вы сможете повлиять на него“.

Когда я выразил готовность быть к ее услугам, она принялась со слезами на глазах жаловаться, что ее муж, по всей видимости, болен. Последнее время он находится в какой-то странной растерянности, весь день молчит и по ночам ворочается без сна в постели. Он еще несколько дней назад обещал ей немедленно взять отпуск и уехать, потому что явно переработался, но его невозможно уговорить оставить город.

„Боже мой, – сказала госпожа Бланка, – я уже не осмеливаюсь заговорить с ним о враче. При этом слове он взрывается и начинает упрекать меня, будто я предлагаю ему сделать что-то унизительное“.

Я одобрил стремление госпожи Бланки уговорить ее мужа поехать куда-нибудь отдохнуть. Несколько минут спустя домой вернулся Андерс.

Он приветствовал меня, явно обрадовавшись моему приходу, поздоровался и со своей женой, однако интуиция подсказывала мне, что между супругами пролегла тень, что на них действовала некая невидимая, бесплотная сила, разделявшая их. У госпожи Бланки эта невидимая сила вызывала страх, а у Андерса – я сначала подумал, что ошибаюсь, но более пристальное наблюдение подтвердило это – отвращение к своей жене. Отвращение, смешанное со страхом. Это показалось мне в высшей степени странным, поскольку я знал, что Андерс очень любил свою жену. После обмена несколькими ничего не значащими фразами госпожа Бланка удалилась, чтобы предоставить мне возможность, как я обещал, поговорить с Гансом.

Едва она вышла, как Андерс взял меня за руку и повел в спальню.

„Пойдемте, – прошептал он, – вы должны ее увидеть“.

Над диваном – напротив кроватей – висела картина из ризницы. Рядом с ней – отодвинутая занавеска. Картина производила довольно жуткое впечатление – это было лицо с печатью необузданных страстей и прегрешений, и если на портрете действительно была изображена сестра Агата, то лицо соответствовало всему тому, что сообщила старинная хроника о распутной жизни монахини. Я подошел к картине с намерением снять ее со стены, поскольку хотел доказать Андерсу, что его нелепые фантазии не имели под собой почвы.

Но он подскочил ко мне и оттолкнул с выражением такой ярости на лице, что я испугался.

„Что вам пришло в голову, ведь это невозможно! Раз уж она висит здесь на стене, то никакая сила в мире не в состоянии ее отсюда убрать“. – Он, вероятно, забыл, что несколько дней назад сам просил посетить его квартиру и убедиться в истинности его слов.

„Но зачем, – спросил я, – картину повесили именно в спальне? Это лицо может внести смятение в самые мирные сны“.

„Я вам уже говорил, – ответил Андерс, – что меня не было дома, когда прибыла картина. Человек, который ее принес, не спрашивая, повесил ее здесь, и теперь я не могу ее отсюда убрать. Я попробовал закрыть картину занавеской, но она, – его голос стал совсем хриплым от волнения, – не переносит занавески. Если я вечером задергиваю ее, в полночь она оказывается снова отодвинутой. Эта страшные горящие глаза все время смотрят на меня, неотступно следуя за мной. Я не могу больше это вынести. А знаете, почему она так смотрит на меня? Я могу вам сказать“. – Он отвел меня от картины и прошептал мне на ухо так тихо, что я едва понял его: „Она поклялась отомстить мне и держит свое слово. Она собирается сделать что-то ужасное, и я, кажется, догадываюсь, чего она хочет“.

Неожиданно он прервал свой рассказ, задав, как мне тогда показалось, не относящийся к делу вопрос: „Вы хорошо посмотрели на мою жену?“ – Но прежде чем я успел ответить, он возразил самому себе: „Вздор! Это сущий вздор, что мне иногда приходит в голову,“ – и возвратился к своему рассказу: „Она хочет меня уничтожить, потому что я обнаружил ее подземный ход, потому что я велел прорыть выход на улицу и тем самым позволил ее преследователям проникнуть в склеп“. – Мои возражения Андерс остановил движением руки. – „Поверьте мне доктор, так оно и есть. Я все тщательно взвесил, и, если бы вы увидели то, что видел я, вы бы согласились со мной“.

Я лишь позже узнал, что имел в виду Андерс, делая эти туманные намеки. Содержание этой беседы отложилось в моей памяти с большой достоверностью; лицо архитектора, когда он шепотом рассказывал все это, запомнится мне навсегда. Из всего его поведения я сделал вывод, что он серьезно болен, но мои уговоры уехать из города и провести несколько недель в горах оказались напрасными.

„Я должен выдержать, – сказал он, – было бы бессмысленно пытаться убежать от нее. Она достанет меня на высоте три тысячи метров точно так же, как и здесь“.

Самое жуткое в его поведении было то, что он, по всей видимости, боролся с какими-то химерическими представлениями, как с реальной силой, и поэтому я призвал госпожу Бланку к тому, чтобы она сначала попробовала употребить все свое влияние на мужа.

„Влияние? – горестно переспросила она, и слезы выступили у нее на глазах. – Влияния моего не хватает даже на то, чтобы он позволил мне вызвать врача“.

Чтобы как-то помочь бедной женщине, я на следующее утро поспал к Андерсу врача, моего друга доктора Энгельхорна. Но архитектор пришел от этого визита в бешенство, и Энгельхорну пришлось немедленно отступить.

Как раз в это время я должен был срочно уехать, поскольку мне нужно было посмотреть архив замка Пернштейн из-за одного важного документа. Прошло несколько дней, пока я нашел этот документ, но во время поисков я натолкнулся и на другие, в высшей степени интересные вещи, так что мое пребывание там затянулось еще на несколько дней. Возвращаясь обратно, я проехал всего несколько станций, а затем вышел, чтобы пройтись мимо трактира в одном из излюбленных мест загородных прогулок, я случайно заглянул через забор сада и увидел сидевшего за столом Ганса Андерса. Должен признаться, что его история из-за моей занятости полностью ушла для меня на задний план, и в это мгновение у меня стало тяжело на сердце от того, что я настолько пренебрег обязанностями друга. Чтобы, по крайней мере не откладывая, узнать, как обстоят его дела, я зашел в сад при трактире и поздоровался с ним. Я увидел, что Андерс много выпил, и, поскольку это было совершенно непривычно для него, сразу же связал это с его темной историей.

„О, доктор, архивариус! – воскликнул он, увидев меня, – очень рад, действительно, чрезвычайно, и приветствую вас от имени науки!“ Андерс говорил много и громко, чем привлекал внимание десяти-двенадцати посетителей, сидевших в саду. Пока я пил четвертинку южно-моравского вина, он выпил три, и только когда уже начало смеркаться, мне удалось уговорить его отправиться домой.

Мы шли вдоль реки и сквозь наполнявший долину туман видели перед собой огни мельницы, когда Андерс наконец начал говорить о том, что все время, как я заметил, занимало его мысли: „Наконец я знаю, чего она хочет“.

„Да бросьте вы все время „она“, – возмутился я, – как будто вы имеете дело с реальным человеком!“

Андерс посмотрел на меня и не понял моего возмущения, настолько он уже был во власти своих мыслей.

„А знаете ли вы, что происходит на моих глазах? Это ужасно. Она завладела моей женой!“

„Как это прикажете понимать?“

„Она завладела моей женой, и на моих глазах происходит превращение. Это началось с глаз, в них появилось какое-то чужое, вкрадчивое выражение, с которым она следила за мной, за каждым моим движением. Когда я что-то говорил, тогда в этих страшных глазах вспыхивало нечто вроде издевки. Но потом стала изменяться и фигура. Моя жена была меньше ростом и полнее, женщина, которая сидит сейчас рядом со мной за столом, спит в одной спальне или делает вид, что спит, потому что она наблюдает за мной, опутывает меня. Она убила мою жену и вошла в ее тело, чтобы быть совсем близко ко мне, и в тот день, когда она полностью сравняется с картиной на стене, она целиком завладеет мной. Но я твердо решил опередить ее“.

Я с ужасом понимал, что нервное расстройство Андерса продвинулось настолько, что уже можно было говорить о психическом заболевании. Нужно было, не откладывая, принимать срочные меры. На следующий день я вместе со своим другом доктором Энгельхорном как раз ломал голову над тем, чем можно было помочь бедной женщине, когда госпожа Бланка явилась ко мне сама. Она выглядела очень измученной, бледной, с запавшими глазами и сильно похудевшей, отчего казалась выше ростом.

„Я все знаю, сударыня“ – сказал я.

Тут она начала плакать.

„Ах, что вы можете знать. Вы даже не можете себе представить, как я страдаю. Моя жизнь превратилась в ад. В моем случае это не просто фраза, а горькая правда. Я больше этого не выдержу; мой муж совершенно изменился, я ясно вижу, что у него отвращение ко мне. Он непрерывно следит за мной, я постоянно чувствую на себе его страшные взгляды, и создается впечатление, будто он ждет от меня чего-то плохого. Иногда он внезапно и со свирепым выражением лица оборачивается, словно думает, что я крадусь за ним. При этом он почти ничего не говорит, и если я с ним заговариваю, то отвечает так, будто каждое слово – западня. А когда я пытаюсь узнать причину его странного поведения, он так жутко смеется… И вот вчера вечером – его не было всю вторую половину дня, и пришел он домой немного подвыпивший, – когда я уже собиралась раздеваться, он неожиданно встал позади меня. Перед этим он был в своей комнате, и через стеклянную дверь я видела, что он листал и читал какую-то тетрадь. Но тут он вдруг оказался позади меня. Он подошел совсем беззвучно и, когда я обернулась, схватил меня за шею и сказал: „Красивая шея и уже раз перерезана“. Здесь я испугалась и спросила, что он имеет в виду. Но он лишь засмеялся снова так страшно и показал на старую картину, которая висит в нашей спальне: „Спроси у нее или лучше спроси у себя самой!“ Я всю ночь не могла заснуть и все думала об этих странных словах. А утром встала и пошла в его комнату, чтобы взять тетрадь, которая, как мне казалось, каким-то образом была связана с изменением в его поведении. Она еще лежала на письменном столе и была почти полностью исписана моим мужем. Я вспомнила, что он делал записи в эту тетрадь последние недели, причем в странной спешке, часто как бы испуганный и такой раздраженный, что каждый шорох, раздававшийся рядом с ним, выводил его из себя; я бы дорого дала за то, чтобы узнать, какая это работа его настолько захватывала и волновала. Но когда я собралась читать, то охвативший меня страх не дал открыть эту тетрадь, потому что я… ну потому что я боялась узнать что-то ужасное. Поэтому я принесла ее вам и прошу вас прочитать записи моего мужа, а потом сказать мне, что нужно делать дальше. Сообщите мне из того, что там написано, столько, сколько вы сочтете необходимым“.

С этими словами она передала мне эту тетрадь, которую я сейчас вручаю вам, господин следователь. Вы найдете здесь в высшей степени поразительные записи, и я, полагаясь на вашу проницательность, надеюсь, что вы сможете разобраться в этой истории, которая мне после прочтения тетради кажется еще более запутанной. [9]9
  Мы поместили записи Ганса Андерса в начале этого рассказа.


[Закрыть]

Мы с доктором Энгельхорном попытались развеять тревогу госпожи Бланки, и, хотя мы были убеждены, что опасность очень близка, мы изобразили дело так, будто ей нечего бояться. После того как мы обещали ей прочитать записи ее мужа и сообщить ей об этом на следующее утро, она в какой-то степени успокоенная ушла домой. И это было непростительной ошибкой.

Отсутствие у ее друзей чувства ответственности, должной решимости энергично действовать стоило бедной женщине жизни. Вот так оно и бывает с нами, людьми, – мы ясно видим опасность, но оказываемся не в состоянии вовремя ее отвести.

Коща мы, доктор Энгельхорн и я, прочитали тетрадь, мы посмотрели друг на друга.

„Он сумасшедший,“ – сказал я.

Но доктор Энгельхорн весьма своеобразный человек. Хотя он и является представителем точной науки, он тем не менее сохранил в себе какое-то суеверное отношение ко всякого рода „ночным состояниям“ человеческой души. Он имеет обыкновение цитировать при каждой возможности: „Есть много, друг Горацио, чего неведомо и нашим мудрецам“, и когда медицинская наука оказывается перед какой-либо загадкой, то нет человека, который бы радовался этому больше, чем доктор Энгельхорн.

Поэтому я не удивился, когда он с сомнением посмотрел на меня.

„Сумасшедший? Не знаю, могу ли я стобой согласиться. На меня он такого впечатления не произвел. Существуют состояния, которые предельно похожи на безумие, но тем не менее не являются им. Чтобы тебе это объяснить, мне пришлось бы…“

„Но если это не безумие, тогда что это?“ – прервал я его.

Доктор Энгельхорн только пожал плечами: „Этого я не знаю“.

Эта беседа, господин следователь, состоялась поздно вечером. А утром я узнал, что госпожа Бланка убита. Что предшествовало этому страшному злодеянию, мы сможем узнать только от самого Ганса Андерса. Мы лишь можем предполагать, что, решившись на убийство, он хотел освободиться от преследовавшего его призрака, и это вполне согласуется с уничтожением картины. Дело суда решить, не должен ли последнее слово в этой странной истории сказать все же психиатр».

Таковы были показания архивариуса доктора Хольцбока.

Загадочное дело Ганса Андерса два дня спустя получило в результате смерти архитектора своего рода завершение. Его нашли в камере следственной тюрьмы в сидячем положении, спиной он опирался на стену, левая рука была прижата к сердцу, правая – висела перекрученная таким странным образом, что тюремный врач, осматривая ее, недоуменно качал головой. Он установил, что рука имела многочисленные переломы и вывихи, будто она была раздавлена страшной силой. Однако в качестве истинной причины смерти тюремный врач признал паралич сердца, наступивший в результате внезапного испуга.

Перевод с немецкого С. Боровкова

Чарльз Ллойд
Стихи и букет роз

«Зачем я приехала, зачем я приехала? Зачем я приехала?» Ритмичный стук колес эхом отдавался в мозгу Салли Расселл. Никогда не отличавшийся особой чистотой поезд с грохотом проносился мимо станций, расположенных между городом Натомбр и деревушкой под названием Сивенн.

Она не могла понять, что побудило мадам де Сивенн пригласить ее к себе в замок. Почему она не испытывала к Салли ненависти? Салли вздохнула и попыталась выбросить этот вопрос из головы. Маргарет де Сивенн была испанкой, и, возможно, у нее были более свободные взгляды на жизнь. Салли не могла представить себе англичанку, которая пригласила бы любовницу своего покойного мужа погостить у нее.

Она встала и принялась собирать вещи – на следующей станции ей нужно было выходить. Мужчина в кассе в Натомбре сказал, что после пересадки в Треве ей следует выйти на третьей по счету остановке.

Выйдя из поезда и неловко вскарабкавшись на небольшой деревенский перрон, Салли вздрогнула. На этой станции выходили считанные пассажиры, и здесь не было носильщика, что, впрочем, было вполне естественно для такой уединенной деревушки. Обязанности контролера и начальника станции исполнял здесь неприветливого вида старичок; нельзя сказать, что его работа была обременительной! Из вагона третьего класса выбиралась пожилая крестьянка, очертания которой расплывались из-за темноты, и, прежде всего, из-за множества узлов и корзин, которые она держала. Внизу, в узкой долине бушевал холодный, пронизывающий ветер.

Салли задрожали и поплотнее запахнула пальто. Она посмотрела на дорогу мимо группы деревянных строений. Ни малейшего признака машины, присланной за ней. Это в самом деле было очень невнимательно со стороны мадам де Сивенн. Со вздохом она возвратилась в купе и начала вытаскивать из вагона свои чемоданы и клюшки для гольфа. Маленький паровоз издал предупредительный гудок. Девушку охватила паника, и вскоре она уже стояла на перроне, посреди сваленного в кучу мелкого багажа. В тот же момент сгущавшуюся тьму прорезали призывные лучи света от фар автомобиля.

Салли вздохнула с облегчением. Неудобства путешествия в мелких пригородных поездах, бесконечные и бесцельные прогулки по унылым станциям, грязь и сажа – все было забыто в предвкушении обеда и горячей ванны (особенно горячей ванны) в замке.

Из машины вышла ее владелица и направилась к Салли. За ней шел контролер, который был выведен из состояния летаргии несколькими хорошо подобранными фразами. Он был очень почтителен. «Госпожа из замка – тысячи извинений. Не позволит ли ему мадемуазель поднести ее багаж?» Мадемуазель несомненно позволила бы!

Маргарет де Сивенн пожала гостье руку. Она была поразительно красива в своем хорошо сшитом твидовом костюме. Строгая прическа придавала лицу еще большую красоту: у нее был маленький рот и печальные глаза. Она обладала той мужественной, суровой красотой, которая пугает большинство мужчин. Все это мгновенно промелькнуло в голове у Салли, когда она убеждала мадам де Сивенн, что ей совсем не пришлось ждать и что поезд ушел лишь минуту назад.

Вместе они отошли от станции и понаблюдали за тем, как контролер размещал багаж Салли на вместительном заднем сидении «бентли». Салли еще больше запахнула пальто и подняла меховой воротник, чтобы защищаться от ветра. Она дрожала.

– И как далеко отсюда замок?

– Пять миль. Бедняжка, должно быть, вы замерзли.

Маргарет нажала на стартер и вскоре они уже ехали через долину, холодная красота которой смягчалась сумерками, в направлении замка Монтнегр, осколка былой славы средневековой Франции.

У Салли вырвался вздох восхищения, когда она впервые увидела замок. Он располагался на холме и, выделяясь на фоне затянутого тучами неба своими резкими неприступными очертаниями, возвышался над долиной, через которую, извиваясь, бежала дорога.

Машина притормозила у больших железных ворот. Маргарет нажала на сирену. Этот резкий металлический звук прозвучал странно и не к месту. В домике привратника показался огонек, и в свете фар к воротам неуверенной походкой заковылял сгорбленный старик. В руках у него был старомодный фонарь, которым пользовались много лет назад. Когда он возился с запорами, взгляд его подслеповатых глаз был прикован к его рукам. Он тронул свою шапку, когда машина проехала мимо него и коснулась крутого въезда на подъездную аллею.

Перед ними смутно вырисовывалось чудовищных размеров здание, окутанное непробиваемой толщей темноты, которую лишь в одном месте прорезал жутковато яркий свет, шедший из одной из комнат, где были зажжены свечи.

– Здесь я вас покину, – сказала Маргарет, – Пьер заберет ваш багаж. Боюсь, что вы не найдете мое жилище слишком комфортабельным. Понимаете, я живу только в одном крыле вместе с женщиной, которая готовит для меня, и ее сыном, который выполняет тяжелую работу. Вся остальная помощь приходит из деревни, поэтому ставить машину в гараж приходится мне самой. Звонок справа от двери, – добавила она, возясь с защелкой.

Салли потянула за шнурок. Она с трудом расслышала раздавшийся звонок. Стоя перед этой гигантской дверью, она чувствовала себя карликом. Угрюмо качались ветви деревьев, нещадно терзаемые ветром. В такую ночь, подумала она, ведьмы со своими метлами, оседлав бурю, слетаются на шабаш. Она прислушалась. Ничто не нарушало тишину замка. Она дернула за звонок еще раз и подумала о том, как смело со стороны Маргарет де Сивенн жить здесь одной! По каменному полу разнеслись звуки шагов, тяжелых и целенаправленных. И потом тишина. Кто бы ни был этот человек, он выжидал и прислушивался. Салли коснулась двери костяшками пальцев.

Скрежет тяжелых засовов возвестил о том, что вскоре она обретет желанный приют. После последнего протестующего скрипа дверь распахнулась. Салли ступила вперед, но тут же остановилась в изумлении. Перед ней стоял самый крупный человек, которого она когда-либо встречала. Он возвышался над ней, ведь рост его едва не достигал семи футов и плечи у него были широчайшие, чуть ли не загораживавшие весь узкий каменный коридор. Девушку испугало его лицо. Рот был полуоткрыт, теряясь в зарослях бороды, а маленькие поросячьи глаза были затуманены отсутствием рассудка. Она посмотрела на его руки, громадные и волосатые, с выступающими узловатыми жилами. Человек, не двигаясь и не говоря ни слова, смотрел на нее.

– Здесь, на улице, мой багаж. Не могли бы вы его внести, пожалуйста? – французский Салли был безупречен.

Он не двинулся, лишь продолжал смотреть на нее с немой глупостью. Она повторила просьбу и потом добавила:

– Мадам де Сивенн ставит машину в гараж. Через минуту она вернется.

Слуга прошел мимо нее неуклюжей походкой и взял чемоданы. Кивком головы он предложил ей следовать за ним.

Салли шла по коридору, пока не оказалась в главном зале замка с высоченными потолками. Несколько свечей предназначались для того, чтобы скрасить мрак комнаты. Широкая лестница, как заметила Салли, вела наверх в темноту. Латы и мерцавший мрамор отбрасывали тени своих холодных очертаний.

Человек опустил чемоданы и распахнул дверь справа, за которой приветливо горел, распространяя тепло, огонь в камине. Салли решила, что от нее хотят, чтобы она обождала хозяйку здесь. Она подумала, не немой ли этот слуга, и поспешила к камину, благодарно вытягивая свои онемевшие руки.

Сняв пальто и шляпу, она бросила их на стул, покрытый великолепным гобеленом, цвета которого с течением многих веков поблекли. Открылась дверь, и в комнату вбежала Маргарет. Ее лицо раскраснелось от холодного ночного воздуха.

– Простите меня за то, что я заставила вас ждать. Но я вижу, что вы удобно устроились.

– Да… Мадам де Сивенн, кто этот необычный человек, впустивший меня сюда?

– Вы имеете в виду Пьера? О, он вовсе не так страшен, как кажется. Этот бедняга нем, и у него не все в порядке с головой. Но он замечательный слуга. Однажды я оказала услугу его матери, и с тех пор они оба очень преданны мне. Я надеюсь, он не испугал вас.

– Нет. Не то чтобы испугал. Но я такого немного не ожидала.

– Мне следовало бы предупредить вас, – она направилась в зал. – Но я уверена, что вы захотите принять ванну и переодеться. Я покажу вам вашу комнату. Мы обедаем или, скорее, ужинаем в девять.

Обед помог рассеять мрачную атмосферу. Пища была простой, но хорошо приготовленной. Великолепный омлет, холодная ветчина и салат, а также свежие фрукты и за ними отлично сваренный кофе. Обед приготовила Мари, мать Пьера, сморщенная старуха какого-то невероятного возраста, которая также прислуживала за столом. Потом они вернулись в светлую гостиную, чтобы насладиться ликерами и сигаретами. Салли поразила бледная печальная красота хозяйки, на десять лет ее старшей, которая, держа в тонких пальцах русскую сигарету, сидела на низенькой скамейке и глядела на огонь. Она очень красива, подумала Салли, и красота ее строгая и хрупкая. Наконец, Маргарет встала и посмотрела на часы.

– Ну, моя дорогая, уже пол-одиннадцатого. В Сивенне бессмысленно сидеть допоздна. Я хочу, чтобы у вас на лице появился румянец, прежде чем вы вернетесь в Лондон. Если вам что-нибудь понадобится, я надеюсь, вы дадите мне знать.

Салли прошла с ней до своей комнаты. Ветер утих, луна скрылась за тучами, и ночь вплотную подползла к стенам замка. Салли никогда раньше не испытывала чувства такого одиночества. Казалось, на всем свете осталось только четыре человека: Маргарет де Сивенн, она сама, Пьер и сморщенная Мари.

Итак, вот ее комната. Она зевнула и потянулась всем телом. Сон и отдых – вот все, чего она жаждала. А завтра будь что будет.

На следующий день она и Маргарет прогулялись до деревни, представлявшей из себя разбросанную группу жалких домишек, над которыми возвышался замок, а за ним, в свою очередь, массивный зловещий Монтнегр. Возвратились они, когда уже стемнело. Салли устала и была голодна, но день, проведенный на свежем воздухе, благоприятно подействовал на нее. Хозяйка посмотрела на Салли и улыбнулась:

– Вы видите, я была права, пригласив вас приехать сюда. Вам была просто необходима перемена места.

– У меня не хватает слов, чтобы отблагодарить вас. Но я хочу поговорить с вами обо всем. Я не совсем понимаю, зачем вы делаете все это для меня.

Маргарет нетерпеливо пожала плечами.

– Зачем вспоминать старое? Оно мертво, и воскрешать его опасно, – у нее в голосе появилась странная нотка.

Тем же вечером чуть позже, после обеда, когда женщины сели покурить, Салли решила поговорить с Маргарет откровенно и до конца прояснить ситуацию. Она была глубоко тронута добротой последней, и ей было искренне жаль, что тогда все не вышло по-другому. Но ведь она не знала ничего о Маргарет и поэтому обвинять ее было не в чем. Салли лежала, свернувшись калачиком, на диване. Они обсуждали книги, и это было показательно: беседа касалась лишь самых абстрактных тем, абсолютно не связанных ни с чем личным. Маргарет старательно избегала всего, что могло бы выходить за пределы абстрактных дискуссий. И Салли почувствовала, что пришло время рискнуть и попробовать оправдаться в глазах этой женщины. Она отложила в сторону сигарету, резко вскочила на ноги и движением руки отбросила назад свои густые белокурые волосы.

– Мадам де Сивенн… Маргарет. Могу я называть вас Маргарет?

– Конечно же.

– Я хочу объяснить вам все насчет Андре и меня.

– О, боже! – воскликнула Маргарет и посмотрела на нее ничего не выражающим взглядом. В ее голосе чувствовалась невыразимая скука.

– Но я обязана это сделать. Вы так милы со мной, что я чувствую себя просто… – она поискала нужное слово, – просто нахалкой.

– Кто же может изменить чувства людей?

– Понимаете, я ничего о вас не знала. Я познакомилась с Андре в ночном клубе. Я знала, что он женат, но думала, одному богу известно, что он не живет с женой, – она замолчала. – Вы очень любили его?

– Он был для меня всем.

– Я тоже любила его. Вот почему это было так ужасно, когда все произошло. О, это был просто какой-то кошмар. А газеты – они не щадили меня, вы знаете. Я думаю, вы прочитали, что он умер в моей спальне. Да, жизнь для меня закончена, и я не вижу выхода.

– Вот почему я и позвала вас сюда – чтобы вы могли скрыться от Лондона, пока… вас не перестанет мучить ваша уязвленная гордость.

Салли встала и подошла к огню, прислонясь к высеченному из камня камину. Ей было легче разговаривать с хозяйкой, не видя ее глаз.

– Кажется странным, что я рассказываю все это жене?

– Разве есть что-либо более странное, чем сама жизнь?

– Маргарет! Я любила Андре. Я любила его, и он любил меня. Мы ничего не могли поделать, ничего. Помню тот вечер, когда я видела его в последний раз, тот вечер, когда он умер. Я ждала, когда он зайдет за мной, чтобы отправиться вместе на обед. В квартиру позвонили, меня охватила паника, ведь я была еще не совсем готова. Я подумала, что пришел Андре, но это был не он. Это был мальчик с огромным букетом алых роз и запиской. В ней были стихи:

 
Когда-то я не знал любви,
И, не любя, любовью наслаждался.
 

Все. Но я их никогда не забуду, – Салли с трудом удавалось выговаривать слова. – И вот я повстречала вас, – продолжила она, – сначала я думала, что не поеду сюда, что вы наверняка ненавидите меня. Рядом с вами я выгляжу такой жалкой, такой незначительной. Вы так великодушны, моя дорогая, – она тяжело опустилась на пол, и плечи ее подрагивали от рыданий.

Маргарет приблизилась к ней и стала гладить ее волосы.

– Не плачь, мое дитя. Мы обе любили Андре. Все уже в прошлом, мы ничего не можем поделать.

Но на лице у нее было выражение сильной ненависти к той, с кем она разговаривала, ненависти фанатичной, всепоглощающей, сводящей с ума.

В тот же вечер, раздевшись, Маргарет почувствовала, что сердце ее умерло. Жизнь окончательно потеряла для нее всякий смысл. Андре предал ее даже больше, чем она думала. Она чувствовала, что простила бы ему любую измену, кроме этой. Он посвятил ее стихи, самое ценное воспоминание о том замечательном времени сразу после свадьбы, этой глупой маленькой… шлюхе.

 
Когда-то я не знал любви,
И, не любя, любовью наслаждался.
 

Когда Маргарет забиралась в постель, на лице у нее застыла маска страдания. Хорошо, она за это заплатит, эта глупая вульгарная дурочка с ее дешевой сентиментальностью. Она, Маргарет, хотела увидеть женщину, которая так увлекла Андре. В ней просто должно было быть что-то особенное!

Она не могла заснуть всю ночь, ее мозг лихорадочно работал. Эта девушка, она должна заплатить за то, что украла ее воспоминания. «Мы обе любили его». Каким убогим все делала эта фраза.

В субботу, прогуливаясь по аллее, ведшей к замку, Салли сказала:

– Я живу здесь уже неделю. Думаю, скоро мне пора возвращаться. Не могу же я вечно жить так, не правда ли? Уеду во вторник, если это вас устроит.

– Если вам надо ехать, то мне нечего сказать. Вы знаете, что можете останавливаться здесь на любое время. Но в чем причина спешки? Дела?

– О нет, ничего подобного. Никто из моих друзей не знает ни когда я вернусь, ни даже где я. Даже странно, что никто не знает, что случилось со мной после всего этого. А эта поездка вообще никак не вписывается в мою обычную жизнь. Какой-то обособленный эпизод.

Они прогуливались. Вечер был очень тихим. Лишь приятный ветерок шептал в ветвях деревьев, которыми была обсажена аллея.

– Обособленный эпизод в жизни, – тихо повторила Маргарет.

Понедельник был замечательным. Наступило великолепное апрельское утро, одно из тех, что случаются не часто. Салли сидела на террасе в кресле из тростника и любовалась панорамой долины, залитой бледно-желтым светом тусклого весеннего солнца. Ей было немного жаль уезжать отсюда, и все же она была довольна – ведь замок пугал ее своим угрожающим видом, а эта парочка из кошмарного сна! Эта старая злобная Мари! Несколько раз за последние два дня Салли замечала, что старуха смотрела на нее взглядом, полным злобы, будто радовалась в душе какой-то грязной тайне, и Салли думала, что причиной неприязни Мари был плохо скрываемый ужас Салли перед сыном старухи. Пьер! Этот был грубым безмозглым животным. Да, в целом она была довольна тем, что уезжает. Услышав приближающиеся шаги, Салли подняла голову. Это была Маргарет, со стопкой журналов и газет под мышкой.