Текст книги "Строение тела и характер (главы из книги)"

Автор книги: Эрнст Кречмер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Приблизительное представление о циклотимических исследователях можно получить, если назвать имена Альбрехта Галлера, Гете и Александра Гумбольдта, причем мы должны каждый раз игнорировать более слабые шизотимические налеты конституции. В биологическом смысле надо предпослать, что Галлер страдал значительным ожирением и перенес приступ депрессии, что Гете был сыном типичной циклотимической матери, сам страдал легкими периодическими колебаниями настроения и временами был склонен к тучности, что А. Гумбольдт в пожилом возрасте имел типичное лицо пикника и обнаруживал преимущественно циклотимную психику с подвижностью, добросердечностью и юмором.

Следующие черты являются общими для этих исследователей: 1. Громадный экстенсивный характер работы, увлечение различными областями науки, многосторонность и душевная подвижность, которая охватывает все отрасли человеческого знания, и наряду с этим сильные художественные тенденции. 2. Наглядно эмпирическое направление в работе, склонность собирать, накоплять и описывать конкретный научный материал, наивная любовь к чувственному, к непосредственному созерцанию и "ощупыванию" самих предметов. "Он слишком много ощупывает". – говорит Шиллер о Гете, – изречение, которое является одинаково характерным для обоих. Науки, которые они предпочитают, являются наглядно-описательными: ботаника, анатомия, физиология, геология, этнология. 3. В негативном смысле, по крайней мере у Гете(11) и у Гумбольдта, инстинктивная и подчеркиваемая антипатия ко всему систематизирующему, теоретически конструктивному и метафизическому, ко всем философским и теологическим притязаниям, которые не имеют прочного фундамента и не основаны на чувственном опыте. "Верь своим чувствам, они не обманут тебя", – таков научный девиз Гете, между тем все остальное для него является "неисследованным", таким, что можно признавать только с осторожностью. Гумбольдт в старости говорил со своим юмористическим равнодушием, что "он не желает заниматься пустяками потустороннего мира". Гете, несмотря на все старания Шиллера, только поверхностно познакомился с философией Канта, а Гумбольдт отвергал достигнувшего тогда своего кульминационного пункта философа Гегеля.

Поскольку мы можем судить, принимая во внимание трудность исследования материала, эти экстенсивные, наглядно-эмпирические живые, близкие к жизни описательные науки, по-видимому, ближе всего подходят у циклотимическим темпераментам. Во всяком случае, они вполне соответствуют типу темперамента,

–

(11) У Гете соответственно его сильным шизотимическим налетам сильно менялись вкусы. Временами он был склонен к мистически-метафизическому. Можно ясно видеть, как боролись между собой в нем два направления чувствований.

[190]

как это мы видели у циклотимических людей вообще, и особенно ясно при эпически широком реализме циклотимических художников.

Наряду с таким стремлением к научному исследованию у практически работающих ученых циклотимиков обнаруживается еще склонность к популяризации в доступных народу произведениях, статьях и лекциях; у Александра Гумбольдта она, например, очень ясна и вероятно стоит в связи с подвижностью, наглядностью, красноречием и суетливостью, с качествами, свойственными гипоманиакальному темпераменту. Она одновременно заключает в себе положительные и отрицательные стороны, подобно тому как циклотимические свойства наглядного эмпиризма таят в себе известный недостаток в концентрации, системе и в углубленной работе мысли. Отсутствует то, что для шизотимика Шиллера является высшим принципом работы – умение из мельчайших крупинок накоплять наивысшую силу.

Если мы в естественных науках от наглядно описательных перейдем к более nочному теоретическому крылу – к физике и математике, то, нам кажется, возрастает число исследователей, личности которых следует отнести к шизотимической группе, как в отношении строения тела, так и индивидуальной психологии. Не подлежит сомнению, что среди математиков встречается много типичных шизотимиков; среди известных математиков прошлых столетий обнаруживают резкие шизоидные стигматы в строении тела – Коперник, Кеплер, Лейбниц, Ньютон, Фарадей. Красивые пикники очень редко попадаются среди них. Мебиус на основании своих тщательных исследований(12) говорит, что большинство математиков принадлежит к нервозным, что среди них часто встречаются своеобразные характеры, оригиналы и чудаки. У Ампера по-видимому был приступ шизофренического расстройства, а неясный психоз Ньютона скорее всего можно толковать как легкую позднюю шизофрению. Психозы Кардана и Паскаля Мебиус считает "истерическими". Старший Болиан был шизоидным психопатом. Мебиус подчеркивает редкость соединения способностей к медицине и математике у одних и тех же лиц, что совпадает с нашими конституциональными исследованиями. Напротив, способности к математике и философии довольно часто встречаются одновременно.

Среди философов, строгих систематиков и метафизиков встречается очень много шизотимиков. Это соответствует преобладанию "влечения к формам" над "влечением к содержанию", любви к строгому построению, к чисто формальному, склонности к сверхчувственному и ирреальному, подобно тому как мы это видели у шизотимических поэтов. Мы можем здесь различать две часто переходящие друг в друга группы: 1. Людей точной, ясной логики и системы типа Канта, которые соответствуют в поэтическом творчестве художникам формы со строгим стилем и драматургам. 2. Романтических метафизиков типа Шеллинга, которые имеют связь с поэтами-романтиками. У менее значительных теософов это шизотимическое направление мышления благодаря кататимическим механизмам может достигнуть необычайных степеней логической расплывчатости и то порывистой, то схематически конструктивной произвольности.

Тот и другой склад мышления, несмотря на внешние различия, тесно связаны между собою в биологическом отношении. У точных представителей критики познания типа Канта мы находим наряду с этим сильную потребность в метафизике, желание смотреть "на звездное небо, стоящее надо мной", искание априорных, сверхчувственных, религиозно-нравственных постулатов. Между тем романтики

–

(12) P.J. Mobius, Uber die Anlage zur Mathematik.

[191]

мысли, особенно незначительные, расплывчатые, обнаруживают ясную склонность к конструктивно-абстрактному описанию своих идеи. Поэтому приходится постоянно удивляться, когда мы находим у самых точных мыслителей известный "мистический уголок", который мы напрасно будем искать у эксквизитно-наглядных эмпириков типа Александра Гумбольдта.

Это взаимоотношение между систематической точностью и мистической реальностью мышления принадлежит к такого рода явлениям, которые никогда нельзя a priori предположить и которые мы, так сказать, против воли устанавливаем на основании опыта. Еще более ясно, чем у здоровых шизотимиков, выступает это взаимоотношение в мышлении душевнобольных шизофреников, где господствующее иррациональное содержание, например, мистически религиозного характера, выливается в чистую схему понятий, цифр, номеров и геометрических фигур.

Что же касается биологической основы, то среди части видных философов, там, где у нас имеются в распоряжении хорошие портреты и достаточное количество биографических заметок, мы установили ряд эксквизитных шизотимиков в отношении строения тела и психики. Напротив, пикников среди них очень мало. Среди 27 обследованных до сих пор философов-классиков мы не нашли ни одного с пикническим строением тела, а пикнические налеты здесь встречаются в очень умеренном количестве(13). Тяжелыми астениками являются Кант, Спиноза, Якоби и Мендельсон; Спиноза кроме того страдал туберкулезом. Красивые шизотимические лица, кроме названных, мы встречаем у Локка, Вольтера, Лотце, Шиллера, Гегеля (высокая средняя часть лица), Д.Ф. Штрауса, Гамана, Гердера, В. Гумбольдта, Фенелона, Гемстериуса, Кьеркегора. Резко выраженные стигматы строения тела шизотимического характера обнаруживает Фихте (громадный нос) и Шлейермахер в юношеских портретах (склонность к угловому профилю, к укороченной форме яйцеобразного лица, астенический habitus); у того и другого в позднем возрасте присоединились пикнические компоненты, что имеет свою параллель и в их индивидуальной психологии.

Из старых гуманистов особенно Эразм и Меланхтон отличались типичным шизотимическим строением тела и характером. Шеллинг, по описанию и по портретам, не всегда согласующимся, по-видимому, отличался смешанным строением тела; в психическом отношении он был выраженным шизотимиком: "неугомонного характера", недоступен и раздражителен в общении с людьми, совершенно лишен юмора и веселости, в беседе большей частью в "состоянии какого-то напряжения, которое с трудом исчезает", резко альтернативен и склонен к комплексной, параноидной установке. В молодые годы можно было обнаружить в его характере контрастирующие черты – склонность понимать природу в смысле Гете и склонность к критически-антиромантичному, "эпикурейскому" мировоззрению. Возможно, что все эти циклотимические черты идут параллельно с пикническими компонентами строения тела. Кант в своей частной жизни представляет шизотимический тип "отчужденного от мира идеалиста" в его самой чистой и высшей форме – со спартанской умеренностью в потребностях, с детской наивностью и крайне идеалистической нравственностью(14). Лейбниц со своим оптимистически-полипрагматическим характером составляет в телесном и психическом отношении

–

(13) Пикнические стигматы в лице мы до сих пор встречали главным образом у Руссо, Шеллинга и Шопенгауера.

(14) Контрастирует с частичной склонностью к общительности и удовольствиям.

[192]

переходный тип между шизотимической и циклотимической группой ученых, но все-таки он является преимущественно астеником.

В частном образе жизни шизотимиков мы находим у некоторых групп непрактичность и кабинетную ученость (тип Канта, Ньютона), у других героически-фанатические черты шизотимического характера (тип Фихте, Шеллинга) в противоположность уступчивости, живости, подвижности, умению жить полной жизнью у циклотимиков типа Гумбольдта и Гете.

Полученные до сих пор результаты относительно природных склонностей ученых, при указанных трудностях собирания обширного материала, должны быть еще проверены и требуют к себе осторожного отношения. Они касаются главным образом только хорошо выраженных оригинальных талантов. Между тем у ученых среднего типа экзогенные случайности – случайности господствующей в науке моды, полученного образования и всей окружающей среды – играют гораздо большую роль в избрании направления, как и вообще при выборе профессий, чем конституциональные моменты. Только немногие люди (это конечно касается и других групп) отличаются такой односторонней шизотимической или циклотимической конституцией, чтобы они при добром желании и хороших способностях не могли проникнуться противоположным способом мышления и чувствований, если только этого требуют внешние обстоятельства. И только немногие специальные отрасли науки так односторонне направлены только на наглядное или только на систематическое, что не могут привлекать к себе противоположный тип.

ВОЖДИ И ГЕРОИ

Как циклотимические, так и шизотимические темпераменты в определенных пропорциях дают благоприятные шансы для практической деятельности. В других же соотношениях, например, циклотимики-меланхолики, а с шизотимической стороны гиперэстетики, лишенные аффекта, тупые и дефективные типы, дают на ответственных практических постах отрицательные результаты. Шизоидные преступники типа "безумных цезарей" могут причинить громадное зло.

Здесь нас интересуют только продуктивные практические стороны темперамента в их гениальных проявлениях. На циклотимической стороне мы находим в гипоманиакальном темпераменте многочисленные благоприятные факторы: размах, оптимизм, храбрость, подвижность, текучую практическую энергию. Затем, переходя к средним состояниям, – здравый смысл, практический инстинкт, душевность, умение обращаться с людьми. У чистых циклотимиков, наоборот, отсутствует твердость характера, идеалистическое напряжение, принципиальная последовательность и методичность. Циклотимический металл сам по себе слишком мягок. У великих вождей преимущественно циклотимического темперамента мы находим поэтому, поскольку мы пока можем судить, значительные шизотимические наслоения. На основании нескольких исторических примеров можно выделить среди циклотимиков следующие типы вождей:

1. Храбрые борцы, народные герои.

2. Живые организаторы крупного масштаба.

3. Примиряющие политики.

Последние ближе примыкают к средним состояниям, между тем как первые две группы обязаны своей силой гипоманиакальным компонентам.

Блестящим примером гениального вождя, который сочетает в себе эти обе стороны циклотимического характера, является Мирабо, разумный руководитель

[193]

первого периода французской революции. В соматическом отношении – это фигура с округленными формами и короткими членами, полная темперамента и мягкости – словом, типичный пикник.

Он обладал качествами храброго борца, осторожностью и способностями примиряющего политика: пламенный дух, полный ораторского таланта и пылающей чувственности, полный остроумия и сознания собственного достоинства; при этом всегда справедлив и примирителен, весельчак, кутила, игрок, постоянный должник, но добродушный как дитя, человек, который любил пожить и давал жить другим, друг человека, совавший каждому нищему деньги в руку, беспечный, доступный, всюду пользовавшийся популярностью и кичившийся ею; мастер популярно выражаться, умевший руководить при самых горячих прениях, пропитанный тонким юмором и умевший в самый сухой официальный документ вставить умное замечание и прекрасный оборот; лишенный скрупулезности и не отличавшийся очень высокой моралью, но великодушный, со здравым смыслом и свободный от фанатизма и доктрины.

В новейшей истории Германии мы видели ловких дипломатов пикнически-циклотимической конституции, отчасти мягкосердечных, великодушных, подвижных, неутомимых организаторов, как Фридрих Науманн, отчасти любезных, внимательных, приспособляющихся, как князь Бюлов, отчасти с наивным самомнением, полипрагматичных дилетантов.

Из группы крупных организаторов мы назовем в качестве примера великого техника и изобретателя Вернера Сименса, имевшего характерную голову с резко изогнутым носом, молниеносный взгляд, закругленные пикнические формы лица. Натура завоевателя, полная энергии, любви к жизни, отваги, свежести, мужественности и эластичности; творческая натура, создававшая все новые планы и идеи, не взирая на опасность; современный крупный промышленник громадной предприимчивости, который, не имея раньше никаких средств, с "головокружительной быстротой" завоевал мир и основал крупнейшие предприятия в России и за океаном, веселая, изобилующая силой личность, большой оптимист, искренний, гордый, храбрый и совершенно не сентиментальный. Более мягкое проявление этого типа представляет собой Бодельшвинг, известный как психотерапевт и социальный организатор крупного масштаба, отличавшийся оптимизмом, отвагой, человеколюбием и оригинальным юмором. Его конституция обнаруживает еще яснее пикнические гипоманиакальные черты. Если мы людей этого типа называем организаторами, то центр тяжести их организаторской силы лежит скорее уже в гипоманиакальном первичном аффекте, в стремлении создавать и завоевывать, а не в систематической разработке.

Из типа народных героев, борцов и воинов мы назовем имена Блюхера и Лютера, причем в сложной личности Лютера мы освещаем одну главную сторону его характера, не касаясь меланхолических и шизотимических черт. Тот и другой при сильно выраженных циклотимически-гипоманиакальных чертах темперамента обнаруживают склонность к эндогенным колебаниям настроения (у Блюхера депрессивные психозы), а Лютер – также и пикнический habitus. С другой стороны, у них выступают и сильные шизотимические конституциональные налеты: Блюхер отличался атипическим строением тела; у него был душевнобольной сын, вероятно шизофреник. В отношении Лютера наводят на мысль о шизотимических чертах портреты и характерология его родителей и его собственные изображения в дни молодости (склонность к угловому профилю). Эти гетерогенные налеты обусловливают вероятно у обоих стойкость воли и намеки на фанатизм.

[194]

В их типе отсутствует дух примиренности одной и организаторский талант другой из названных групп. Их величие заключается в их пылающем огне, который – типично для гипоманиака, особенно при первом порыве, – воспламеняет, увлекает за собой все окружающее, предоставляя другим заниматься отделкой. Бессистемная политика Лютера, зависящая от настроения (крестьянская война), и пикническая тучность немецких князей налагают на первый период германской реформации циклотимический отпечаток. Блюхер и Лютер были людьми беспримерной популярности. Народу нравится в них героическое и детское, их гнев и смелость, яркий и грубый язык, их прямодушие и природный ум.

Совершенно иного склада герои шизотимических темпераментов. Их успехи главным образом обусловлены следующими чертами шизотимической характерологии: настойчивостью и систематической последовательностью, их непритязательностью, спартанской строгостью, стоической выносливостью, холодностью в отношении к судьбам отдельных личностей, с одной стороны, и утонченным этическим чувством и неподкупной справедливостью – с другой; в особенности своим тонким чутьем к стонам слабых и раненых, гиперэстетическим состраданием, отвращением и пафосом по отношению к народным страданиям, по отношению к дурному обращению с угнетенными классами и склонностью к идеализму вообще. Обратной стороной этих преимуществ является известная склонность к доктринерству, односторонне узкому и фанатичному, недостаток доброжелательности, приятного, естественного человеколюбия, понимания конкретной ситуации и особенностей отдельных личностей.

Их можно подразделить на следующие группы:

1. Чистые идеалисты и моралисты.

2. Деспоты и фанатики.

3. Люди холодного расчета.

Прежде всего несколько слов о последней группе, как менее важной. Такие черты можно видеть в дипломатических способностях князя Меттерниха, человека с резко выраженными шизотимическими формами лица. В шиллеровском описании полководца Валленштейна ясно выступает эта осторожность, скрупулезная холодность, расчетливость в умении властвовать над людьми и ситуациями, в парадоксальном, но биологически-естественном сочетании с мистические метафизическими наклонностями шизотимика. Более пассивным вариантом этой примирительной, холодно-дипломатической, бездушной тактики является поведение Эразма в период реформации. Здесь следует вспомнить портрет Эразма, писанный Гольбейном, который может заменить любую характеристику, настолько хорошо в нем передано как анатомическое строение, так и выражение лица Эразма. Вольтер – худой, хитрый, саркастический человечек. "Будьте добродетельны", – пишет он своим друзьям.

Подобно тому как шизотимический круг, полный антитезами, всегда заключает в себе крайности и лишен средних положений, так и этому холодному, гибкому и отчасти аморальному типу противостоит патетическая страстность и строгая последовательность чистых моралистов и идеалистов. Именами Канта, Шиллера и Руссо можно характеризовать эту группу.

Особенность этих натур заключается в том, что они, не принимая участия в практической жизни, за исключением Шиллера, и неспособные к этому, все-таки благодаря простому высказыванию своих мыслей творили великие дела, которые по своей силе и длительности значительно превосходят исторические деяния упомянутых практических людей расчета. Непостоянный, робкий гиперэстетик Руссо, нелюдимый отшельник со скрытым сенситивным бредом преследования, из своего

[195]

убежища взволновал душу французского народа и дал непосредственные стимулы для Великой революции: "Природа", "Право человека", "Государственный договор". Он создал такие девизы, исполнения которых только и ждала жаждущая деятельности современность. Железный "категорический императив" Канта и идеализм Канта и Шиллера вообще стоят в близкой, хотя и не прямой связи с великими освободительными войнами и налагают даже отпечаток на известный период истории Пруссии.

Действие этих и многих других незначительных шизотимиков на современников обусловливается резкой альтернативностью их чувствований и логических формулировок. Это не люди, которые всюду видят большую или меньшую степень хорошего или плохого, которые всюду находят реальные возможности и выходы. Они не видят возможности, но только грубую невозможность. Они не видят путей, а знают только один путь. Либо одно – либо другое. Здесь – в рай, там – в ад. Горячая ненависть смешивается с трогательной благожелательностью. Яркие карикатуры шиллеровских юношеских драм, утопический идеализм Руссо, категорический императив: "Ты можешь, так как ты должен", – так вырисовывается у них одна линия, которая кажется прямой и простой, так отчеканивают они горячие и холодные крылатые слова, сильные лозунги, которые до мозга костей пронизывают полусгнившую, трусливую современность. Они – герои великих переворотов, которым не нужно реалистов, когда невозможное становится единственной возможностью.

Аутистическое мышление не становится здесь реальностью (это невозможно), но делается сильно действующим ферментом при превращении одной исторической реальности в другую. При известных исторически заостренных ситуациях эти ферментативные действия аутистических лозунгов, даже и фанатиков и утопистов среднего типа, влияют сильнее, чем реально-политические эксперименты и соображения. Это ферментативное действие аутистической мысли, односторонней, резко заостренной антитетической идеи мы наблюдаем даже в этическом учении великого мыслителя Канта, которое возникло в тиши кабинета без всякого пафоса, без всякого желания действовать на массы. Уже часто такой невинный девиз из тихого кабинета ученого встречал звучный резонанс в пафосе повседневных боев и даже воспламенял насыщенную атмосферу той или иной эпохи, что приводило в ужас самого виновника.

В этом заключается внутреннее родство между идеализмом и революционностью – то, что нас ведет к типу шизотимических фанатиков и деспотов. Все элементы высоконапряженного нравственного идеализма мы находим в фигурах группы Савонаролы, Кальвина, Робеспьера(15), т.е. резко альтернативную этическую установку, аутистическую одержимость идеями современников, беспощадную ненависть к реальному миру, к прекрасному, к удовольствиям, ко всему тому, что улыбается, цветет и бьет ключом. Ничего не остается кроме чистой, голой этической религиозной схемы. Человечество, сделавшееся добродетельным благодаря страху, окруженное со всех сторон решетками. Если показывается кто-нибудь, который в малейшей степени нарушает категорический императив или игнорирует его, – тот лишается головы. Здесь ярче всех Робеспьер. Кровопийца? Нет, – ученик Руссо и сын нежной матери, робкий, нежный мечтатель, бледная добродетельная фигура, выдающийся учитель жизни; не понимает ужасов. Он углублен в чтение "Contrat social", своей любимой книги, идеи которой он претворяет в действительность с педантичной тщательностью. Он не чувствует, что творит, и продолжает

–

(15) Красивой параллельной фигурой из истории германской революции является Карл Фоллен.

[196]

посылать на гильотину с неподкупной справедливостью. Он ничего не чувствует кроме добродетели и идеала. Он не чувствует, что это причиняет страдание. При этом он пишет стихи, как Хольдерлин, и проливает слезы умиления, когда говорит. Простой, приличный, скромный, мягкий, нежный семьянин, который больше всего боится оваций и дам.

В истории имеется мало личностей, которые представляют собой такую классически чистую культуру шизотимических качеств в их странных контрастах, как это мы видим у Робеспьера: резкая эмоциональная холодность наряду с эксцентричностью, героическим пафосом, фанатической настойчивостью и внезапным отказом от решений, скрытая замкнутость при верности своим принципам. Что-то угрюмое, недоверчивое, напыщенное, педантичное, робкое. Добродетельный убийца, варвар из гуманности, "фанатик холодной, но безумной рефлексии".

Он – своеобразный идеалист. Мирабо, его циклотимический антипод, сказал о нем, покачивая головой: "Этот человек верит во все, что говорит".

Эту шизотимическую триаду – идеализм, фанатизм, деспотизм – мы находим у более крупной и глубокой личности Кальвина. Робеспьер действует как его карикатурный двойник в другом столетии. Идеалистически-теократическое революционное господство Савонаролы во Флоренции, Кальвина в Женеве и Робеспьера в Париже имеет много любопытных исторических аналогий.

Из-под рясы Савонаролы выглядывает угрожающий угловой профиль(16). Шизотимическое творчество незначительных людей быстро преходяще, между тем религиозное учение Кальвина, как каменный монумент великого шизотимического ума, лишь постепенно проникало в умы людей и держалось столетиями, со строгой организацией в построении, холодное, систематическое, полное нравоучений и фанатической силы убеждения, нетерпимое – чистая мысль и чистое слово, – без образа, без смеха, без души, без юмора, без примирения. Заклятый враг всех диатетических аффектов.

Менее известно то, что Кальвин из теологических мотивов в течение четырех лет казнил 50 человек, и еще больше сослал. Циклотимик Лютер думает по этому поводу, что "палачи не являются лучшими докторами".

Наконец, в хладнокровной героической стойкости Фридриха Великого шизотимическая сила характера празднует свой величайший триумф. Просвещенный абсолютизм его государства, во всех мелочах отражающий его личность, был удивительным машинообразным шизотимическим произведением из абстрактного, категорического чувства долга, спартанской простоты и суровости, внушенного автоматизма, монументальной педантичности, точной логической систематики, руководимый самим королем в смысле философски абстрактно окрашенного, разумного и добродетельного идеализма, причем строгая схема справедливости пе

–

(16) В биологическом отношении следует отметить: лицо Кальвина обнаруживает крайние шизотимические формы, какие только можно встретить на исторических портретах (худое, очень вытянутое лицо с чрезмерно высокой средней его частью, длинный, резкий нос, на некоторых портретах гипопластическая нижняя челюсть). Робеспьер был сыном туберкулезной матери и душевнобольного отца. Он сам был стройный, бледнолицый, худой, болезненного вида, с низким лбом и загнутым носом. Во время возбуждения у него бывали тикообразные подергивания лопатки, его смех производил впечатление гримасничанья, его телесные движения были деревянны и машинообразны.

(17) В биологическом отношении следует отметить следующее. Старый Фриц был низкого роста и худ и имел классический угловой профиль. Три его предка были из дома Вельфов. Род Вельфов у ближайших кровных родственников обнаруживал типичную картину тяжелых шизоидных чудаков с разрозненными психозами вероятно шизофренического характера; этот шизоидный ход наследственности ведет затем к душевнобольному шизофренику – баварскому королю Людвигу II и его брату Отто (ср. Stromhayer u. Sommer).

[197]

рекрещивается иногда с прихотью деспота и едким сарказмом. Этот схематический, шизотимический основной фундамент государственной мысли Фридриха Великого смягчается значительными реалистически-юмористическими компонентами его характера, которые практически используются широко. Только это циклотимическое наслоение довершает у него прилагательное "Великий".

"Неукротимый характер", "гранит", говорит Каролина о Шеллинге.

Благородство, широкий размах мысли, стойкость при неприятных ситуациях, твердость, чистота и цельность личности, героизм – вот жизненная форма великих шизотимиков. Таким был Шиллер. Все половинчатое и надломленное он отбрасывает от себя беспощадно. Пусть гибнут граждане, пусть гибнет Шлегель, пусть гибнет все, что не живет и не может умереть. Остается только – идеал и воля. "Тверд как скала, – говорит несколько охлажденный его посещением Жан Поль, – полон драгоценных камней, полон сил, но без любви". Гете(18) даже в старости, когда думает о своем друге, говорит с торжественным подчеркиванием: "Он был как Христос, и таким нужно быть".

–

(18) Цитировано по различным изречениям старого Гете.

[198]

Глава 15

ТЕОРИЯ ТЕМПЕРАМЕНТОВ

Три понятия – конституция, характер и темперамент – получили для нас в течение нашего исследования следующий смысл.

Под конституцией(1) мы понимаем сумму всех индивидуальных свойств, которые покоятся на наследственности, т.е. заложены генотипически.

При этом ясно, что практический исследователь конституции никогда не сможет строго исключить из понятия конституции модификации наследственного предрасположения, вызванные внешними раздражениями, в особенности приобретенные в раннем возрасте, – во избежание получения совершенно фиктивных, неплодотворных и в основе своей даже нелогичных определений, ибо все конкретное, живое является всегда продуктом взаимодействия конституции и среды. Благоразумнее будет сказать только, что в слове конституция, в его обычном употреблении, центр тяжести переносится больше в сторону наследственного предрасположения, что иногда оно может заключать в себе самостоятельные видоизменения чрезвычайно пластического наследственного предрасположения, вызванные в самом раннем возрасте раздражениями среды, и что во всяком случае целесообразнее будет исключить из понятия конституции такие главным образом случайные продукты среды, как, например, результаты более позднего ранения или инфекции.

Мы положили в основу наших исследований только часть конституциональных факторов, а именно взаимоотношение между строением тела, предрасположением личности и психической и соматической заболеваемостью. Понятие конституции является психофизическим, общебиологическим и относится как к телесному, так и к психическому. Понятие характера, напротив, – психологическое.

Под характером мы понимаем сумму всех возможных реакций человека в смысле проявления воли и аффекта, которые образовались в течение всей его жизни, следовательно из наследственного предрасположения и всех экзогенных факторов: соматических влияний, психического воспитания, среды и переживаний(2).

Выражение "характер" выделяет из аффективной сферы целостную психическую личность. При этом, разумеется, интеллект остается неотделимым. Понятие "характер" имеет много общего с понятием "конституция", а именно, в унаследованной части психических качеств: оно абстрагирует от телесных коррелятов, ко