Текст книги "Дневник мотоциклиста: Заметки о путешествии по Латинской Америке"

Автор книги: Эрнесто Че Гевара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Повелитель Землетрясений

С собора впервые после землетрясения разносится звон Марии Анголы – знаменитого колокола, числящегося среди самых больших в мире и отлитого, как повествует предание, с добавлением 27 килограммов золота. Кажется, колокол был принесен в дар некоей знатной, дамой по имени Мария Ангуло, но имя оказалось слишком благозвучным и сохранилось в сегодняшней форме.

Колокольни собора, разрушенные землетрясением 1950 года, были восстановлены за счет правительства генерала Франко, и в знак признательности оркестру отдали приказ исполнить испанский гимн. Прозвучали первые аккорды, и красная шапочка епископа стала красной как кровь, а руки его задвигались, как у марионетки: «Прекратите, прекратите, тут какая-то ошибка, – говорил он под негодующие звуки волынки. – Два года работы – ради этого?!» Оркестр – уж не знаю, с какими намерениями, – начал исполнять республиканский гимн.

Вечером из собора появляется Повелитель Землетрясений – темно-коричневое изображение Христа, которое проносят по всему городу, посещая главные храмы. Бездельники соревнуются, осыпая статую пригоршнями растущих по склонам близлежащих холмов цветов, которые местные жители называют нукчу. Ярко-красные цветы, отливающая бронзой фигура Повелителя Землетрясений и серебристый алтарь делают шествие похожим на языческий праздник, чему способствуют разноцветные одежды индейцев, которые по такому случаю надевают свои лучшие традиционные костюмы – выражение культуры или типа жизни, еще считающейся с живыми ценностями. С ними резко контрастируют индейцы в европейских костюмах, которые с хоругвями в руках возглавляют шествие. Усталые и жеманные лица напоминают облик тех, кто, ослушавшись призыва Манко II, склонились перед Писарро, предпочтя вырождение гордости независимого народа.

Из толпы низкорослых индейцев по ходу колонны время от времени показывается светловолосая голова североамериканца, который в своей футболке и с фотоаппаратом в руках похож (и так оно и есть) на корреспондента из другого мира в этой индейской резервации.

На задворках

То, что некогда было пышной столицей империи инков на протяжении многих веков, сохранило – просто по инерции – присущий ему блеск. Новые люди бахвалились ее богатствами, но сами они оставались теми же самыми и в итоге не только сохранились, но и приумножились за счет эксплуатации золотых и серебряных рудников, только теперь Куско уже не был «пупом земли», а скорее безымянной точкой на ее периферии, и сокровища уплывали в новую метрополию по ту сторону моря, чтобы придавать пышность другому императорскому двору; индейцы не обрабатывали бесплодную землю с прежним усердием, и конкистадоры тоже не собирались привязывать себя к земле, в поте лица борясь за хлеб насущный, а предпочитали сколачивать себе состояние в героических походах или простым грабежом. Мало-помалу затерянный в горах Куско стал чахнуть, перешел на вторые роли, между тем как его новая соперница, Лима, используя посреднические капиталы, процветала на берегу Тихого океана. В результате этих перемен, не отмеченных никаким катаклизмом, блистательная столица инков стала тем, чем она является сейчас, – реликвией ушедших эпох. В последнее время то тут, то там вырастают современные здания, контрастируя с общей застройкой, но все памятники колониального времени сохраняются в неприкосновенности.

Собор размещается в самом центре города; мощное здание напоминает об эпохе, которая видела в нем скорее крепость, нежели храм. Внутри – блестящая мишура, отражение его былого величия; большие полотна, расположенные на боковых стенах, не сопоставимые по художественной ценности с прочими богатствами, тем не менее не контрастируют с ними, и выходящий из воды святой Христофор, на мой взгляд, произведение достаточно высокого уровня. Землетрясение и здесь явило свою ярость: рамы картин сломаны, а сами холсты покрылись сетью трещин. Позолоченные рамы забавно смотрятся на фоне таких же позолоченных дверей переносных алтарей, снятых с петель и как бы обнаживших старческие язвы. Золото не обладает неброским достоинством серебра, которое, старясь, обретает новое очарование, поэтому украшения боковых стен кажутся дешевой мазней. Действительно художественного уровня достигают хоры из резного дерева, сработанные индейскими умельцами или метисами, привнесшими в убранство католического храма частицу загадочной души обитателей Анд, воплотившейся в кедровой древесине, представляющей сонм католических святых.

Одна из жемчужин Куско, заслуженно посещаемая всеми туристами, – кафедра базилики святого Бласа, где кроме нее нет ничего примечательного, однако одной ее с лихвой хватает, чтобы вызвать восхищение – например, тонкой резьбой, напоминающей хоры собора, слиянием духа двух полярно противоположных, но едва ли не дополняющих друг друга рас. Весь город, по сути, огромный музей: не только церкви – каждый дом служит напоминанием об ушедшей эпохе.

Разумеется, не все постройки равноценны. Но сейчас, находясь так далеко оттуда, перед этими поблекшими выжимками моих былых переживаний, я не смог бы сказать, что именно произвело на меня наибольшее впечатление. Среди бесконечного потока церквей мне вспоминается жалобный облик Вифлеемской часовни, которая с двумя своими колокольнями, разрушенными землетрясением, похожа на четвертованное животное на вершине холма, где она расположена.

Но на самом деле, подвергая произведения искусства тщательному анализу, понимаешь, что очень немногие способны его вы– держать; в Куско не надо идти смотреть на то или иное произведение – весь город в целом производит умиротворяющее, хотя иногда и немного тревожное, впечатление мертвой цивилизации.

Куско как он есть

Если бы с лица земли было стерто все, что заключает в себе Куско, и на его месте появился бы городок, лишенный истории.

все равно было бы о чем поговорить, но мы, как в шейкере, смешиваем все впечатления. Жизнь за эти пятнадцать дней никогда не теряла своего «вихревого» характера, который сохранился на протяжении всего нашего путешествия. Рекомендательное письмо к доктору Эрмосе в конечном счете нам пригодилось, хотя на самом деле это был не тот тип человека, который нуждается в каких бы то ни было представлениях, чтобы выкинуть рискованное коленце; с него хватило визитной карточки, свидетельствовавшей о совместной работе с доктором Фернандесом, одним из самых выдающихся лепрологов Америки, карточки, которой Альберто потрясал с привычной эффективностью. Весьма содержательные беседы с упомянутым врачом очертили приблизительную панораму перуанской жизни и дали возможность совершить поездку по всей Долине Инков в его автомобиле. Всегда снисходящий к нашим нуждам, он, кроме того, достал нам билеты на поезд до Мачу-Пикчу.

Здешние поезда движутся со средней скоростью 10–20 километров в час, поскольку, не говоря уже об их маломощности, им приходится преодолевать весьма крутые подъемы и спуски, а с другой стороны, чтобы преодолеть трудности подъема на выезде из города, строителям пришлось проложить пути таким образом, что поезд какое-то время движется вперед, затем, добравшись до конца этого отрезка, поворачивает обратно, пока не доезжает до отходящей вбок ветки, начиная новый подъем, и эти возвратно-поступательные движения повторяются несколько раз, пока состав не добирается до вершины, откуда начинается спуск вдоль русла речушки, впадающей в Виль-каноту.

По дороге мы познакомились с парочкой чилийских шарлатанов, которые продавали «целебные» травы и предсказывали судьбу; они держались с нами чрезвычайно любезно и угостили едой, которую везли с собой, в ответ на наше приглашение вместе выпить мате. На руинах мы наткнулись на кучку людей, игравших в футбол, тут же получили приглашение сыграть, и мне предоставилась возможность блеснуть в нескольких атакующих действиях, чем я со всей скромностью подтвердил, что играл в одном из клубов первой лиги Буэнос-Айреса вместе с Альберто, блиставшим своей техникой в центре крохотного стадиончика, который местные жители называют «пампой». Наши блестящие способности привлекли к нам симпатии владельца мяча и держателя гостиницы, который пригласил нас провести в ней два дня, пока не прибудет новая партия американцев, ехавших на специальной дрезине. Помимо того что сеньор Сото оказался превосходным человеком, он был также и просвещенной личностью, поэтому, исчерпав страстно волновавшие его спортивные темы, мы смогли поговорить и вообще о культуре инков, в которой он неплохо разбирался.

Когда, к нашему великому сожалению, пришло время уезжать, мы в последний раз выпили чудесный кофе, который варила супруга хозяина, и сели в игрушечный поезд, шедший в Куско, куда мы и прибыли двенадцать часов спустя. В этом типе поездов есть третий класс, предназначенный для местных индейцев; вагон, в котором они едут, служит для перевозки скота из Аргентины, следует только добавить, что запах коровьего навоза гораздо приятнее запаха человеческих экскрементов, а примитивные понятия о стыде и гигиене, бытующие среди туземцев, позволяют им справлять нужду (без различия пола и возраста) прямо на обочине, причем женщины подтираются юбками, а мужчины – ничем и держатся как ни в чем не бывало. Женщины-индеанки со своими младенцами – настоящие склады нечистот, и это результат того, что ребенка обтирают всякий раз после того, как он облегчится. Естественно, что об образе жизни этих индейцев туристы, путешествующие в своих удобных дрезинах, имеют самое смутное представление, улавливая только мимолетный образ, когда на полной скорости проносятся мимо нашего остановившегося поезда. Тот факт, что открывший руины археолог Бингхэм был американцем и изложил свои открытия в полуанекдотических историях, легкодоступных для мещанской публики, необычайно прославил это место в Соединенных Штатах – до такой степени, что его знают большинство находящихся в Перу американцев (как правило, они летят туда прямо из Лимы, бегло осматривают Куско, посещают развалины и возвращаются, ни на что больше не обращая внимания).

Археологический музей Куско достаточно беден: когда властям раскрыли глаза на то, что у них из-под носа уплывают несметные сокровища, было уже поздно; кладоискатели, туристы, иностранные археологи, наконец, всякий, хоть сколько-нибудь интересующийся данной проблемой, систематически грабили этот край, и то, что удалось собрать в музее, мало чем отличается от мусора. Однако для таких, как мы, не слишком-то сведущих в археологии, с набором недавно приобретенных и весьма путаных знаний о цивилизации инков, там было на что посмотреть, и несколько дней мы только этим и занимались. Смотритель оказался метисом, очень знающим – он весь так и пылал энтузиазмом расы, чья кровь текла в его жилах. Он рассказывал нам о блестящем прошлом и жалком настоящем, о настоятельной необходимости образования туземцев, о том, что первым шагом к полной реабилитации служит необходимость поднять экономический уровень туземной семьи – единственный способ смягчить отупляющий эффект коки и алкоголя, о том, наконец, что необходимо в полной мере изучить кечуа и способствовать тому, чтобы люди, принадлежащие к этому племени, оглядываясь назад, проявили свою гордость, а не чувствовали себя пристыженными, глядя на свое нынешнее состояние, осознавая свою принадлежность к туземцам или метисам. В это время в ООН как раз дебатировалась проблема коки, и мы рассказали смотрителю о своем опыте употребления этого алкалоида, на что он тутже ответил, что с ним произошло то же самое, и разразился проклятиями против тех, кто цепляется за свои прибыли, отравляя огромное количество людей. Преобладающие в Перу племена колья и кечуа являются единственными потребителями этого продукта. Наполовину туземные черты лица у смотрителя и его глаза, горящие энтузиазмом и верой в будущее, – еще один из экспонатов музея, но музея живого, представляющего племя, которое все еще борется за свою индивидуальность.

Уамбо

Поскольку ни один из рычагов, на которые мы пробовали нажимать, больше не действовал, мы последовали совету Гарделя и «заложили вираж», взяв курс на север.

Обязательной остановкой на нашем пути был Абанкай, потому что оттуда отправляются грузовики, едущие в Уанкараму – преддверие лепрозория в Уамбо. Метод, примененный нами, чтобы найти крышу над головой и пропитание (жандармерия и больница), ничем не отличался от наших действий на предыдущих остановках, так же как и служащий, пообещавший помочь нам с транспортом, не отличался от прежних помощников, не считая того, что этого самого транспорта нам пришлось ждать в городе два дня из-за нехватки грузовиков на Страстной неделе. Мы побродили по крохотному городку, так и не найдя ничего достаточно интересного, что могло бы заставить нас забыть о голоде, поскольку питание в больнице было скудное. Растянувшись на траве на берегу речушки, мы смотрели на изменчивые краски сумеречного неба, мечтая о прошедших Любовях или, возможно, видя в каждом облаке соблазнительное подобие какой-нибудь еды.

Возвращаясь в комиссариат на ночлег, мы решили срезать путь и окончательно заблудились; побродив между засеянными участками поля и живыми изгородями, мы наткнулись на какой-то дом. Оказавшись перед каменной стеной, мы увидели собаку и ее хозяина, озаренных полной луной, которая делала их похожими на призраков; мы не учли, что наши фигуры, находящиеся против света, должны были иметь намного более устрашающий вид; ясно только, что ответом на наше вполне благовоспитанное «добрый вечер» послужили какие-то нечленораздельные звуки, среди которых, как мне показалось, я расслышал слово «Виракоча», и мужчина с собакой скрылись в доме, несмотря на наши дружелюбные призывы и извинения; тогда мы спокойно вышли через ворота на похожую на улицу тропинку.

Скука одолевала нас, и мы решили сходить в церковь – поближе присмотреться к сельской службе. Бедняга священник собирался выступить с проповедью в три часа, а к этому времени – примерно к половине второго – успел исчерпать весь набор общих мест. Умоляюще глядя на прихожан, он судорожными движениями сморщенных рук указывал то в один, то в другой угол храма. «Вщпите, глядите туда, ГЪсподь нисходит к нам, ГЪсподь уже с нами, и Его дух озаряет нас». После паузы священник затянул какую– то занудную литанию, и, когда уже казалось, что он вот-вот замолчит, не зная, что сказать, в порыве глубокого драматизма он разражался очередной сентенцией в том же роде. Когда имя многотерпеливого Христа было помянуто в пятый или шестой раз, мы не смогли удержаться от смеха и поспешно вышли.

Что вызвало у меня приступ астмы, не знаю (впрочем, догадываюсь, что какой-нибудь набожной прихожанке это известно), ясно было только, что, когда мы приехали в Уанкараму, я едва держался на ногах. У меня не было ни одной ампулы адреналина, а удушье усиливалось. Закутавшись в одеяло дежурного офицера, я смотрел на дождь за окном и курил одну за другой сигареты из темного табака, несколько облегчавшие мои мучения; незадолго до рассвета мне удалось вздремнуть, прислонившись к колонне галереи. К утру я уже более или менее пришел в себя и, приняв адреналин, который достал Альберто, и несколько таблеток аспирина, почувствовал себя как новенький.

Мы явились к старшему лейтенанту, бывшего кем-то вроде интенданта поселка, чтобы попросить у него лошадей, – нам надо было добраться до лепрозория; он принял нас чрезвычайно любезно и пообещал, что через пять минут к комиссариату доставят пару лошадей. Дожидаясь обещанного, мы наблюдали за тем, как разношерстная группа здоровенных верзил выполняет строевые упражнения, подчиняясь громогласному голосу солдата, который накануне так любезно принимал нас. Увидев нас, он также почтительно отсалютовал нам, не переставая тем же тоном отдавать команды «увальням», которые ему достались. В Перу военную службу проходит только один из пяти молодых людей, достигших соответствующего возраста, но остальные каждое воскресенье обязаны заниматься строевой подготовкой – это-то и были жертвы нашего вояки. На самом деле жертвами были все: призывники – жертвами гневливого нрава своего инструктора, а он – медлительности своих учеников, большинство которых не понимало испанского и, не видя необходимости делать повороты направо и налево, маршировать и замирать по стойке «смирно» просто потому, что так хочется их начальнику, делали все шаляй-валяй и могли вывести из себя кого угодно. Привели лошадей, и солдат дал нам проводника, говорившего только на кечуа. Итак, мы пустились в путь по горной дороге, предводительствуемые проводником, который на трудных участках вел наших лошадей под уздцы, – иначе там было не проехать. Таким образом мы осилили уже две трети пути, как вдруг перед нами возникли старуха и паренек, которые ухватились за поводья и затянули какую-то монотонную песню, в которой можно было разобрать только слово «лошадушки». Сначала мы подумали, что это торговцы плетеными корзинами, потому что старуха несла их в большом количестве. «Я не хотеть купить, не хотеть», – отвечал я и далее в том же духе, пока Альберто не напомнил мне, что наши собеседники – кечуа, а не родственники Тарзана. Наконец нам повстречался идущий навстречу человек, который говорил по-испански и объяснил нам, что индейцы были хозяевами лошадей и, когда они проезжали мимо дома лейтенанта, тот велел отобрать их и передать нам. Один из призывников, хозяин лошади, на которой ехал я, пришел за семь лиг <sup>[12]12
  Лига – мера длины, равная 5,5 км.


[Закрыть]</sup> , чтобы исполнить свой воинский долг, а бедная старуха жила совсем в другой стороне, так что, повинуясь соображениям гуманности, мы слезли с лошадей и продолжали путь пешком, по-прежнему предводительствуемые проводником, несшим на спине наши портфели, с которыми мы не расставались. Так мы прошли последнюю лигу и добрались до лепрозория, где дали проводнику в виде вознаграждения один соль, за что юноша не знал, как благодарить нас, не сознавая, сколь мизерна эта плата.

Нас принял начальник санитарной службы сеньор Монтехо, который сказал, что не может предоставить нам места, но отправит нас к живущему по соседству помещику. Владелец имения предоставил нам комнату с постелями и еду – именно то, в чем мы нуждались. На следующее утро мы отправились посетить больных крохотной больницы. Служащие здесь люди занимаются молчаливым благотворительным трудом; общее состояние – плачевное: две трети и без того небольшой площади отведено непосредственно больным, где и протекает жизнь этих обреченных, числом 31, которые смотрят на то, как проходят их дни, и на близящуюся смерть (по крайней мере, я так думаю) совершенно равнодушно. Санитарные условия ужасающи, и то, что на горных индейцев не производит никакого впечатления, повергает в неимоверное уныние людей из другой среды, хотя бы мало-мальски образованных. При мысли о том, что эти несчастные проводят всю свою жизнь в четырех глинобитных стенах, окруженные людьми, говорящими на чужом языке, и четырьмя санитарами, с которыми они неподолгу видятся каждый день, можно впасть в кому.

Мы вошли в одну из комнатушек с соломенным потолком и земляным полом, где белая девочка читала «Племянника Басилио» Кейруша. Едва мы заговорили, как девочка безутешно расплакалась, как будто ее вели на «крестную муку». Бедняжка приехала откуда-то с Амазонки и остановилась в Куско, где ей поставили диагноз и сказали, что направят в гораздо лучшее место, где она вылечится. Больница в Куско, конечно же, не рай, но там по крайней мере более или менее сносные условия. Думаю, что определение «крестная мука» в ситуации с девочкой подходит вполне: единственно приемлемое в этом заведении – медикаментозное лечение, все остальное может вынести только исстрадавшаяся и фаталистичная душа перуанского горного индейца. Глупость хозяев этого места только усугубляет отчужденность между больными и санитарами. Один санитар рассказывал нам, как главврач, хирург, должен был проводить операцию, которую невозможно было делать на кухонном столе, при абсолютном отсутствии всяческого инструментария; тогда он потребовал, чтобы ему предоставили другое место, даже если это будет морг соседней больницы в Андауайласе; ему отказали, и больная скончалась без лечения.

Сеньор Монтехо рассказал нам, как после основания этого антилепрологического центра по инициативе видного лепролога, доктора Пеше, именно ему было поручено организовать все, относящееся к новому заведению. Когда он приехал в Уанкараму, ему не позволили остановиться на ночь ни на одном постоялом дворе, один или двое друзей, которые у него там были, тоже отказались предоставить ему комнату, и, чувствуя приближающуюся грозу, он вынужден был укрыться в свинарнике, где и провел ночь.

Больная, о которой шла речь выше, через несколько лет после основания лепрозория вынуждена была идти туда пешком, так как никто не хотел давать ей лошадей и сопровождающего.

Угостив нас от всей души, нас отвели посмотреть новую больницу, которая строится в нескольких километрах от старой. Когда санитары спрашивали, какого мы мнения о ней, глаза у них блестели от гордости, как будто это они сами в поте лица, кирпич за кирпичом, возводили это сооружение; нам показалось бесчеловечным критиковать их и дальше, но у нового лепрозория те же недостатки, что и у старого: нет лаборатории, нет операционной, и вдобавок больница расположена в месте, где кишмя кишат москиты, – настоящая пытка для тех, кто вынужден проводить там весь день. Она рассчитана на 250 больных, имеет постоянный медперсонал, кроме того, проведены кое-какие санитарные усовершенствования, но еще многое предстоит сделать.

После двух дней пребывания в этом районе, мои приступы астмы становились все тяжелее, и мы решили покинуть эти края, чтобы попытаться предпринять более интенсивное лечение.

Приютивший нас помещик дал нам лошадей, и мы пустились в обратный путь, как всегда предводительствуемые немногословным проводником, говорившим на кечуа, который по приказу хозяина нес наш багаж. Дело в том, что богатые люди в этих краях относятся совершенно естественно к тому, что слуга, даже пеший, несет на себе весь груз во время такого рода путешествий. Дождавшись, пока первый поворот скроет нас, мы отобрали свои портфели у нашего проводника, по загадочному лицу которого было не понять, способен ли он оценить наш поступок или нет.

Вернувшись в Уанкараму, мы снова разместились в жандармерии, добиваясь грузовика, едущего на север, каковой и был предоставлен нам на следующий день. После утомительного дня, проведенного в пути, мы наконец добрались до городка Андауайлас, где я остановился в больнице – немного подлечиться.