Текст книги "Воспоминания гермафродита"

Автор книги: Эркюлин Барбен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Однако его уже здесь нет! Эта смерть разрушила привязанность, которую ничто в мире не сумело мне заменить!!! Я даже не смог быть рядом с ним в последние минуты его жизни. Он чувствовал, что приближается конец. С ним случился ужасный приступ, однако он успел все же произнести имена тех, кого любил, и попрощаться с моей матерью. Соединив руки своей дочери и моей матери, глядя на них и повторяя мое имя, он тихо угас.

С того дня прошло уже два года. Но я до сих пор храню воспоминания о нем в моем сердце. Я просто обожал его, и это было последней, единственной радостью в моей жизни! Ах! Только теперь, ощущая лишь горечь и усталость, я понимаю, какая ужасная пустота образовалась в моей жизни с его уходом!

Теперь же я один!., один!., навсегда! Брошенный всеми, изгнанник среди себе подобных! Эх! О чем это я! Имею ли я право называть так тех, кто меня окружает? Нет, у меня нет такого права. Я один! С моего приезда в Париж начинается новый этап моего двойственного и странного существования. В течение двадцати лет я воспитывался среди девушек и начал с того, что два года исполнял обязанности горничной. В шестнадцать с половиной лет я поступил в педагогический институт. В девятнадцать лет я получил диплом учительницы, через несколько месяцев я уже управлял довольно известным в округе пансионатом, а в двадцать один год оставил этот пост. Это было в апреле месяце. А в конце того же года я уже оказался в Париже, в службе железных дорог… [2]2
  Здесь рукопись обрывается. Следующие страницы представляют собой лишь обрывки текстов, которые попали в руки А. Тардье. (примечание Мишеля Фуко).


[Закрыть]

Ты проклят всеми, но вынужден влачить свою участь! Этот мир, к которому ты тянулся, не для тебя. А ты не создан для него. В этой огромной вселенной, где столько горя, ты тщетно пытаешься найти уголок для себя. Твое горе мозолит глаза всем. Оно нарушает все законы божеские и человеческие. Ты никогда не сможешь успокоиться у домашнего очага. Даже твоя жизнь является скандалом, который заставит покраснеть юную девственницу и скромного подростка.

Среди опустившихся женщин, которые улыбались мне, чьи губы касались моих, наверняка были такие, которым хотелось поскорее освободиться от моих объятий, казавшихся им прикосновениями рептилии. Ну что ж! Я-то никого не проклинаю. Да, я прошел мимо вас, не оставив и легкого следа. О люди! Я не осквернил своих губ свойственными вам клятвопреступлениями, а своего тела – жалкими совокуплениями. Мое имя никогда не изваляет в грязи неверная супруга. Все эти ужасные язвы, которые вы выставляете на всеобщее обозрение, миновали меня.

Я лишь вдыхал аромат этого позолоченного кубка. А вы выпили его до дна, испытав стыд, бесчестие, однако все еще не удовлетворены. Так оставьте вашу жалость себе.

Возможно, вы в ней нуждаетесь больше меня. Я же парю надо всеми вашими бесчисленными невзгодами, и моя участь сродни доле ангелов, ибо, как вы сами сказали, мне не место в вашем ограниченном мирке. Вам принадлежит земля, а мне весь бескрайний мир. Вас держат здесь тысячи грубых материальных связей, которыми вы опутаны, и вам никогда не суждено познать бескрайний чистый Океан, питающий мою истомленную жаждой душу, блуждающую по вашим огненным пустыням.

Моя душа, изначально защищенная непорочностью, застыла в изумлении, взирая на эту светлую и чистую вечную вселенную, сулившую ей в будущем желанное успокоение. О! кто в состоянии описать самозабвенные порывы души, которую не привязывает к человечеству ничто земное!

И какими глазами она наблюдает за этим ограниченным мирком, где бушуют страсти, низкая злоба, корысть! А ведь именно на меня обращено ваше оскорбительное презрение, ибо я для вас – обездоленное, безымянное создание!

Разве у вас есть на это право? Ведь вы уже давно деградировали, вы жалкие и бесполезные презренные игрушки испорченных личностей, а гордитесь этим, как заслугой. И вы пытаетесь изобразить передо мной сарказм и оскорбить меня? Ах! Ах! Ну да, гордитесь, у вас есть на это право.

Вы покрыты грязью и считаете, что она свидетельствует о вашем благородстве. Это мне следовало бы пожалеть вас, несчастные опустившиеся создания, растратившие в погоне за жалкими удовольствиями все свои душевные силы, почти лишившиеся разума, чистый свет которого должен был бы вести вас по дорогам жизни. Да, мне жаль вас, ибо вы не страдали. Для того, чтобы страдать, необходимо благородное щедрое сердце, возвышенная душа. Но настанет час расплаты, если он уже не настал. И тогда вы ужаснетесь жуткой пустоте своего существования.

Несчастные! Вы ничем не сумеете его заполнить. И на пороге вечности о чем вы будете сожалеть? О жизни. Перед лицом бессмертия вы будете сожалеть о пыли, о пустоте!

Это я вам говорю, тот, кого вы попирали ногами, я выше вас и имею на это право в силу своей нематериальной природы, девственности и долгих страданий.

Я говорю о страданиях, и это правда, ибо я тоже проводил безумные ночи, полные жарких страстей, которые мне суждено было познать лишь в фантазиях.

По вечерам, глядя на проходивших в свете ярких огней женщин, чьи наряды только и можно было назвать прекрасными, в отличие от их давно увядших лиц, я ощущал тайную дрожь. Порой сидя, охваченный грустью, в партере театра, я устало оглядывал окружающую меня толпу и втайне анализировал все эти радости, завуалированные различными речами, улыбками, пожатиями рук, сулившими блаженство. Ах! Не верьте! Конечно же, я не мог без зависти ощущать эти электрические разряды, бившие буквально отовсюду. Нет. Я был молод. И мне также хотелось занять свое место на этом любовном пиршестве. Но я был предназначен лишь Богу… и никому больше. И до того, как достичь полного отрешения души, истомленной в борьбе, о! можете поверить, я жестоко страдал!

Среди горестей, однако, меня преследовала одна безумная иллюзия, в которой, несомненно, меня можно упрекнуть. Но кто осмелится сделать это? Ведь меня полюбила девушка, причем так, как любят впервые в жизни. По крайней мере, она в это верила.

В своем великодушном неведении она не требовала ничего больше тех скромных утех, которые я ей открыл. Позже она забыла обо мне, и это меня убило. Тем самым я в полной мере осознал свое положение, которого какое-то время не замечал.

Именно тогда, когда меня лишили моей единственной отрады, я прекрасно понял, какие тяжкие жертвы мне пришлось принести во имя долга.

В один миг я благородно порвал со всеми воспоминаниями о своем прошлом. Будучи еще молодым, я похоронил себя живьем, обрек на вечное одиночество, которое подстерегает меня всюду, среди шумной толпы я остаюсь неведомым изгнанником!

Разум вернулся ко мне. Он помог мне обрести забвение, однако не покой и не счастье. Увы! Счастье так мне и не улыбнулось.

С тех пор прошло много дней. Я до дна испил эту чашу. И теперь лишь в мыслях я продолжаю беседовать с милым призраком угасшей любви. Порой я переношусь в те так быстро ушедшие дни, полные святой нежности, целомудренных мечтаний, когда я, юноша среди девушек, своих сестер и подруг, ощущал так необходимые мне для жизни нежное родственное сочувствие и понимание, которые ничто не омрачало.

В этих воспоминаниях нет горечи. Они утешают меня в моих разочарованиях. Это благоуханный оазис, служащий убежищем для моей израненной в тяжких битвах души. Сегодня я уже спокойно смотрю в мрачное будущее, назначенное мне неумолимой судьбой.

Чувствуя глубокое отвращение ко всем и ко всему, я переношу без особых волнений людскую несправедливость, ненависть и лицемерие. Они не способны ранить меня, ибо я нашел для себя надежное убежище.

Между ними и мной лежит пропасть, непреодолимый барьер… Я бросаю им вызов.

30 мая 186…– Господи! Господи! Чаша моих страданий все еще не осушена! Так значит Твоя могущественная длань протянута ко мне лишь для того, чтобы ударить, чтобы разбить это и без того измученное сердце, в котором уже нет места ни для радости, ни для ненависти? И мое одиночество может стать еще больше, а моя тоска еще острее?

О! прошу пощады, о Боже! Пощады, ибо я умираю, охваченный медленной и ужасной агонией, ибо мои силы покидают меня, ибо капля воды уже стала океаном. Он затопил все тайники моего существа.

Под моими ногами образовалась огромная пропасть, которая все увеличивается, и я уже не могу взглянуть в нее, не испытывая ужасного головокружения. Порой мне кажется, что эта полная коварных ловушек земля вскоре осядет под моими ногами и поглотит меня навсегда!

Эта непрестанная борьба природы и разума каждый день все больше высасывает из меня силы и все ближе подводит меня к могиле.

Мне уже остались не годы, а месяцы – возможно, дни.

Яощущаю это с жуткой уверенностью, но как же эта мысль утешает и ласкает мою душу! Там меня ждет забвение, кончина. Там, безо всякого сомнения, несчастный изгнанник этого мира сможет наконец обрести родину, братьев, друзей. Там найдется место прокаженному.

Когда настанет этот день, какие-нибудь врачи начнут суетиться над моим прахом; они вновь заинтересуются уже забытыми вопросами, сделают новые открытия, будут исследовать все эти тайные страдания, обрушившиеся на одного человека.

О ученые мужья, просвещенные химики, чьи имена известны во всем мире, попытайтесь же проанализировать, если это возможно, все мучения, которые грызли, жгли это сердце до самого конца; все эти горючие слезы, которые затопили, иссушили его, заставляя сжиматься с ужасной силой!

Узнайте, как оно содрогалось от оскорбительного презрения, обид, грубой брани, горьких сарказмов, и тогда вы откроете секрет, который бережно хранит надгробная плита!..

Тогда вы получите представление о несчастном, которого всю жизнь все подло отталкивали, порой даже краснея, когда приходилось пожимать ему руку, которому отказывали в хлебе насущном и в праве на жизнь.

Ибо это я. Действительность угнетает, преследует меня. Что со мной будет? Не знаю. Где я смогу завтра найти себе работу, дающую кусок хлеба?

Вероятно, мне придется оказаться на паперти или пойти на преступление? Я приехал в Париж, и мне здесь нравится, ибо здесь меня никто не замечает, однако, возможно, мне придется как-нибудь вечером подстерегать беззаботного прохожего, который снизойдет до того, что оскорбит меня и укажет на меня полицейскому. В какие двери я только не стучался!

Некоторые личности, знавшие меня, приняли меня у себя, и я просил, умолял прийти мне на помощь. Конечно, для них это не составило бы труда. В Париже они пользовались таким влиянием, что одного их слова было бы достаточно, чтобы дать мне возможность достойно зарабатывать на жизнь.

О! должен сказать, что всюду я слышал горячие заверения в расположении, которым по глупости верил. Глубокое заблуждение, от которого я очень быстро избавился. Наконец я понял, что отныне должен рассчитывать лишь на себя. Исчерпав свои жалкие сбережения, я вскоре познал тоску нищеты, муки голода. И так прошел целый месяц, я продолжал просить, однако результат всегда оказывался отрицательным.

Мне оставалось последнее, и я смирился с этим, считая, что на сей раз нашел спасение.

Я решил наняться слугой в один из многочисленных особняков, которыми кишит Париж, и явился в бюро по найму прислуги. Вы уже прислуживали? Таков был вопрос, который мне задали сразу же.

Я ответил отрицательно, и мне сообщили: «Вряд ли вы что-нибудь найдете, однако заходите, попробуем».

Увы! Я приходил к ним каждый день, и каждый день выслушивал удручающий ответ.

Мне известно, что я неизменно вызываю в окружающих сильнейшее удивление.

Все эти юные существа, чьи лица излучают присущую им радость жизни, похоже, читают на моем челе некую пугающую истину, тайна которой от них ускользает.

Мой холодный неподвижный взгляд, казалось, леденит их и вызывает в них почти что уважение.

Как определить это странное ощущение, которое постоянно сопровождает мое появление? У меня это не получится. Однако я совершенно точно знаю о нем.

Даже те, кто его испытывает, не способны его объяснить.

Жизнерадостные молодые люди с левого берега, будущие ученые, работающие в надежде на грядущий успех, перемежая поцелуи с чашками кофе, люди, которых я вижу практически каждый день в ресторанах, также не могут понять некую присущую мне мрачную угрюмость, которую невозможно объяснить у человека двадцати восьми лет. Порой я улыбаюсь своим симпатичным соседкам по столику, но ни одна из них не смогла бы назвать имя милашки, разделяющей мое одиночество. А ведь они с уверенностью могут сообщить подобную информацию о любом здешнем студенте, ибо они все друг с другом знакомы или же состоят в любовной связи. Они в курсе малейших изменений личной жизни своих знакомых, они практически каждый день меняются между собой кавалерами.

По поводу местных нравов можно было бы написать интереснейшее научное исследование. Не будучи замешан ни в одной интриге, отказавшись от роли в этой комедии, я часто наблюдаю за странными сценами между этими влюбленными парочками. Я выступаю исключительно в роли зрителя и почти всегда прихожу к выходу, что моя роль самая лучшая.

Я могу судить, ибо всегда гордо наблюдаю со стороны. Настоящий опыт, который мне помогло приобрести женское сердце, ставит меня гораздо выше знаменитых критиков, чьи суждения, должен сказать, не раз поражали меня своей фальшью.

Дюма-сын, помимо прочих, тщетно пытался проникнуть за эту завесу, которую ему удалось отодвинуть лишь наполовину, а для глаз профанов она и вовсе остается непроницаемой.

Он понял, что дальше ему не пробраться.

И действительно, ему пришлось остановиться, хотя он был движим мощным порывом. Почему? Он не знал пароля, дающего доступ в святилище. Он заблудился в безвыходном лабиринте и вышел оттуда изнеможенным и побежденным; однако ему так и не удалось постичь эту науку, на знание которой претендовал, но которую так и не суждено узнать ни одному мужчине.

Следует ли сожалеть о подобном положении? Нет. О! нет.

Должен сказать, что мне кажется, и я в этом совершенно убежден, что здесь существует не столько невозможность, сколько необходимость, вынужденная граница, которую мужчине переступать опасно. Этому противятся его способности, и от этого зависит его счастье.

Я же явился исключением, с чем я себя отнюдь не поздравляю, однако мне вместе со званием мужчины было дано на личном опыте глубоко проникнуть во все повадки, все тайны женского характера. Я читаю в их сердцах как в открытой книге. Мне знакомо каждое их трепыхание. Одним словом, я знаю секрет женской силы и меру ее слабости, возможно, поэтому из меня вышел бы ужасный муж; я чувствую, что все радости брака были бы для меня отравлены, и, возможно, я бы стал жестоко злоупотреблять своими огромными преимуществами, которые обернулись бы против меня.

После того, как я несколько раз приходил в бюро по найму, там решили дать мне рекомендательное письмо к одной даме, которая искала слугу.

Мадам графиня де Ж. жила в небольшом особняке на Фобур Сент-Оноре.

Я застал ее одну в просторном салоне, где она писала. Она взяла письмо, села у огня и задала мне несколько вопросов, к которым я уже был готов. Я никогда не прислуживал, и это было непреодолимым препятствием.

Я бы мог спокойно ей сказать: я был горничной. Однако подобный ответ показался бы настолько невероятным…

Тем временем, мы подошли к решающему вопросу.

«Здесь, – сказала мне дама без особой приязни, – вы смогли бы быстро научиться всему, однако вы кажетесь мне слабым, хрупким, и мало подходите для подобной работы. Так что я не смогу взять вас к себе».

И меня отослали.

К несчастью, она говорила правду.

Я слаб и с виду кажусь болезненным. Учитывая это, лучшее место для меня было бы в больнице. Несомненно, это меня, в конце концов, и ожидает.

Время от времени я навещал одну элегантную молодую женщину, муж которой управлял великолепным кафе в Пале-Рояле.

Мы с ней были в самых дружеских отношениях. Она немного знала мою семью, и необычные события моей жизни до крайности возбудили ее женское любопытство. Следовательно, учитывая присущую ее полу ловкость, она постоянно находила способ перевести разговор на эту тему, все время ожидая каких-то невероятных подробностей, на которые я был не особенно способен, даже ради нее.

Однако я не считаю, что мои воспоминания стоят того, чтобы трепать их на каждом углу. Ведь в моей жизни бывали ситуации, которые мало кто способен оценить, и конечно же, в наше время всегда найдутся грубые личности, готовые глупейшим образом интерпретировать все факты и вещи, и эти интерпретации могли быть для меня опасными, в чем я иногда имел возможность убедиться лично.

Могу привести тому пример. Дело было на одной железнодорожной станции. Заместитель начальника бюро беседовал со мной о моем странном прошлом. Он доверчиво считал, что однажды я сталапредметом увлечения какого-то юноши и уступила егожеланиям, таким образом, выяснился мой настоящий пол. Отсюда ясно, до чего могут дойти попытки меня понять, и какие серьезные последствия они могут иметь для меня и для моего спокойствия.

Я был принят на временную должность в финансовое управление, где провел несколько месяцев в ничем не замутненном спокойствии, надеясь получить постоянную работу. Однако этого не случилось. В компании произошли перемены, которые вынудили ее сократить персонал. Меня поблагодарили, правда, обнадежив, что есть возможность позже восстановить меня на моем посту, однако никакой уверенности в этом не было.

И вот я снова ищу возможность заработать на хлеб. Мои сбережения могли позволить мне протянуть месяц. В этих условиях я мог считать себя богачом. Ведь мне нужно так мало. Того, что я съедаю за весь день, с трудом хватило бы на завтрак молодому человеку моего возраста, если, конечно у него хороший желудок.

Что касается беспокойства, могу утверждать, что я ничего подобного не испытывал.

Мне кажется, что каждый выпавший мне на долю день может стать последним в моей жизни. И естественно, никакого страха я при этом не чувствую.

Чтобы понять подобное безразличие в двадцать девять лет, нужно, как и я, быть приговоренным к самой мучительной изо всех пыток, к вечному затворничеству. Мысль о смерти, которая обычно вызывает отвращение, была для моей изболевшейся души несказанно сладостной.

Вид могилы примиряет меня с жизнью. Не могу выразить всю несказанную нежность, которую я ощущаю к тем, чьи кости покоятся под моими ногами. Этот незнакомый мне человек становится моим братом. Я сливаюсь с этой душой, свободной ото всех земных уз; будучи пленником, я всеми силами призываю миг, когда мне будет позволено соединиться с ним.

Чувства переполняют меня до такой степени, что мое сердце буквально растворяется в радости, надежде. Я бы мог заплакать, но сладкими слезами.

Все описанное здесь я испытывал много раз, ибо больше всего в Париже любил гулять по кладбищам Пер-Лашез и Монмартра. Я с детства с огромным почтением относился к мертвым. Временное положение грозило затянуться надолго; мои финансы таяли, наводя меня на грустные размышления.

Даже учитывая перспективу получения новой должности, эта ситуация не могла продолжаться, ибо я уже дошел до того, что задавал себе вопрос, чем завтра буду питаться.

А вам, мой читатель, пожелаю никогда не узнать того ужаса, что содержится в моих словах.

Подобная ситуация, если она длится долго, может довести несчастного, попавшего в нее, до самых ужасных крайностей. И с того дня я постепенно начал лучше понимать самоубийство и оправдывать его.

Комментарии здесь не требуются.

Сколько раз, грустно сидя на скамейке в Тюильри, я постепенно позволял себе спуститься по этой ужасной наклонной плоскости, откуда нет возврата, увы! Она ведет к страху, унижению, моральному разложению.

О! сколько раз в это время я завидовал тем, кто спит вечным сном в могиле, последнем приюте рода человеческого. За что же, Господи, вы позволили продлиться до этого дня жизни, бесполезной для всех и невыносимой для меня? Вот одна из тайн, которые не дано разгадать человеку.

Я был в тягость всем и себе самому, не испытывая ни малейшей привязанности, не имея никаких перспектив когда-либо ощутить на своем скорбном страдальческом челе нежный и чистый луч.

Нет, ничего подобного. Постоянное одиночество, затворничество, злобное презрение.

За несколько дней до этого, доведенный до крайности, я вынужден был обратиться к своей доброй бедной матери.

Поймете ли вы, как тяжело было решиться на это сыну, знавшему, каких лишений будет стоить эта помощь!

Мало того, что я был бессилен сделать счастливыми последние дни той, которой был стольким обязан, но я еще и собирался посягнуть на ее и без того скудные сбережения.

Могу с уверенностью сказать, что это было самым тяжким изо всех выпавших на мою долю испытаний.

Сейчас я расскажу о роковом решении, на которое меня подтолкнуло глубокое отчаяние, пережитое мною за последние дни. Однажды утром у сада Тюильри я встретил агента одной крупной судоходной компании, с которым я познакомился несколькими годами ранее и который, по моему мнению, должен был находиться где-то в Бретани.

Я прошел мимо, не заговорив с ним, ибо он не узнал меня. Позже, размышляя об этой странной встрече, я решил, что это было счастливое предзнаменование, сулящее новое будущее.

У меня сохранились прекрасные воспоминания о наших отношениях, вот почему я был уверен в том, что он может поддержать меня в создавшейся ситуации.

Через день я отправился к нему с визитом в главное управление компании и не скрывал от него своего сложного положения. Должен признать, он этим заинтересовался. Он принял меня даже с большим участием, чем я того ожидал.

Я просил у него всего лишь взять меня на борт какого-нибудь судна в качестве юнги. Мое предложение сильно его удивило.

Он бы хотел предложить мне что-нибудь получше.

С другой стороны, он указал мне на некоторые сложности, мешавшие реализации моего плана.

Начнем с того, что компания набирала на эти места только людей, которые уже привыкли находиться в море. «Кроме того, – сказал он мне, – учитывая ваш прежний образ жизни, не думаю, что вы сумеете выполнять подобную работу. Конечно, если вы на этом настаиваете, я готов помочь вам. Возможно, мне даже удастся облегчить ваше положение на борту, порекомендовав вас одному из моих друзей, ответственному за административно-финансовую часть, Европы“».

Я согласился без колебаний. «Ну хорошо, – сказал он мне, – я поговорю с директором. Но неплохо, если бы вы принесли для него рекомендацию от какого-нибудь депутата, к примеру.»

На следующий день я пришел с письмом, которое без труда получил у депутата моего округа, мсье В.

Все складывалось таким образом, что отступать было нельзя. Я это прекрасно чувствовал. И не раздумывая, устремился вперед, дабы лишить себя возможности к отступлению.

Я начал действовать, не посоветовавшись ни с кем, ни со своей матерью, ни с друзьями, ибо хотел известить их лишь в момент своего отъезда. Они бы точно стали меня отговаривать, если бы узнали, какую должность я собирался занять. Однако они этого никогда не узнали.

«Европа» только что прибыла в Гавр, так что вскоре я должен был получить ответ.

Тем временем, я получил предписание явиться в прежнюю компанию, дабы снова занять там свое место. Это письмо, которое должно было меня порадовать, привело меня в уныние. Я оказался в затруднительном положении. Что делать? Но все было просто, и я не мог выбрать одновременно и то, и другое. Следовало посоветоваться с моим великодушным покровителем, откровенно признаться ему во всех своих действиях и последовать его рекомендациям. Но я этого не сделал.

К несчастью, я редко способен совершить правильный выбор. Торопливость до добра не доводит. И эти события – лишнее тому доказательство. Я решил хранить молчание и ожидать развития событий.

Поскольку мой отъезд в Соединенные Штаты должен был состояться только через месяц, ничто не мешало мне временно занять должность, которую мне предлагали. И я так и сделал.

Меня вернули на прежний пост, и я мог надеяться, что это продлиться достаточно долгое время. Мне вскоре дали это понять. Я же старался отгонять прочь мысли об этом, чтобы больше втянуться в неосторожный план, реализации которого ожидал.

Так прошел месяц.

По мере того, как приближалась развязка, я испытывал тайную тоску. Я был так счастлив в настоящем. Зачем же было стремиться к непонятному будущему? Единственная причина – я считал себя обязанным. Прекрасное оправдание, особенно если речь идет о вашей судьбе.

К этому страху прибавлялось нежелание расставаться с людьми, которые так хорошо ко мне относились. Эта мысль была для меня невыносимой, душераздирающей. Одним словом, у меня еще была возможность вернуть душевное равновесие, решительно отказавшись от выбора, который я слепо считал своим долгом. Это проклятое упрямство, думаю, было связано отчасти с дурно понятым самолюбием. И я не хотел отступать перед решением, которое, действительно, принял весьма энергично, хотя и под давлением отчаянного положения. Жребий был брошен. И я принял его.

Администратор «Европы» ответил своему другу, что возьмет меня на борт, но только как юнгу, поскольку правила противоречат тому, чтобы даже изредка использовать меня как писаря. Это письмо было холодным, многозначительным, и я снова почувствовал нерешительность: даже сам мсье М. не торопил меня соглашаться. Ему было грустно, что я собирался отправиться в море на таких условиях, однако он льстил мне надеждой, что мое положение впоследствии улучшится и что он постарается мне помочь.

Я изо всех сил старался бороться с тем, что казалось мне слабостью, и, чувствуя, как мое сердце сжимается от предчувствия, весь дрожа, произнес слова окончательного согласия. Это было в четверг, а мой отъезд был назначен на следующий понедельник.

Я тут же написал своей матери, чтобы предупредить ее, воздержавшись однако от детального описания обязанностей, какие я отныне должен буду выполнять. Она бы очень расстроилась.

Одна мысль об этом путешествии была для нее слишком тяжела, чтобы я еще увеличил ее тоску подобным признанием.

Понятно, что в присутствии моих покровителей я проявлял такую же сдержанность.

Было слишком поздно советовать мне или же меня упрекать. Меня никто не отговаривал, считая, что мне сделали очень выгодное предложение. Я не разубеждал их, ибо только это в некоторой степени могло оправдать мое поведение.

Что за странное ослепление могло заставить меня войти в эту нелепую роль? Я не сумею сам этого себе объяснить. Может быть, жажда неизведанного, которая так естественна для человека.

* * *

В феврале 1868 года в одной комнатушке в квартале Одеона был обнаружен труп Абеля Барбена, который покончил с собой при помощи угарного газа. Он оставил рукопись, которая приведена выше.(М.Ф.)