Текст книги "Глаза Ангела"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

Хонно была близка к обмороку.

– Теперь вы видите, что глубоко заблуждались на счет Гиина? Как вы могли его подозревать? Его кто-то похитил вместе со злосчастными тетрадями. Господи, господи, зачем я втравила его в эту историю? Его же могут убить!

Сердце ее сжалось от страха и горя, и она, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась. Она плакала о своем бывшем женихе, о себе, о безвозвратно ушедшем прошлом.

* * *

– Ну как, понравилось тебе у моих родителей? – спросил Марс Ирину. – Не скучала?

– Ни одной минуты. Было просто чудесно, правда.

Они разговаривали в курительной комнате пыльного фойе старого МХАТа, во время антракта. Ирина сразу узнала Наташу Маякову, как только та вышла на сцену, В гриме Наташа выглядела старше и чем-то напоминала Ирине французскую актрису в одном из фильмов, который она контрабандой привезла из поездки в Америку. Ирину переполняла такая ненависть к Маяковой, что она готова была испепелить ее взглядом, если бы могла. И почему эта актриса вызывает у нее такую ярость? Разве Валерий так много для нее значит, что она бешено ревнует его к этой красивой блондинке? Как бы там ни было на самом деле, весь первый акт Ирина просидела в напряжении и с облегчением услышала звонок, означавший, что наступил антракт.

– Мои старики иногда бывают занудными, но замечаю это только я, – продолжал говорить Марс.

– А ты похож на мать. Она у тебя женщина сильная и к тому же прекрасная хозяйка. А я слабая, а уж хозяйство – совсем не моя стихия.

– Наверное, ты не создана для семейной жизни, – ответил Марс, – душа у тебя беспокойная, характер непоседливый. Домохозяйка из тебя не получится, факт.

Они поговорили еще о пьесе, постановке, актерской игре. Ирина вскользь упомянула Наташу Маякову, игравшую в «Трех сестрах» Ирину, желая выяснить, произвела ли актриса какое-нибудь впечатление на Марса, но он сделал в адрес Маяковой какое-то ничего не значащее замечание. Затем отпустил веселую шутку, и Ирина от души рассмеялась. Вдруг она почувствовала себя очень неуютно, осознав, что была готова выболтать Марсу о своем знакомстве с Валерием, встрече с ним у магазина «Дружба», его свидании с актрисой и предательстве по отношению к ней, Ирине. Какой кошмар! А ведь Марс и не подозревает, что его тоже предают, обманывают, шпионят за ним. Хотя почему она предает Марса? Разве она обещала ему что-нибудь? Клялась в верности? В конце концов, она старается для себя. Да, она предает Марса, и делает это по поручению другого своего любовника, Валерия. Три дня назад этот факт почему-то ни в малейшей степени не волновал ее, но после визита к родителям Марса что-то в ней изменилось. Она поняла, как наплевательски относится к ней Бондаренко. Использует ее в своих целях, вот и все. Ирина посмотрела на Марса как будто впервые. «Отличный мужик, красивый, душевный, обаятельный. Чего ей еще надо? Не испорчен властью, и в отличие от Валерия не навязывает своего мнения. Когда-нибудь, – думала Ирина, – у Марса будет своя собственная семья, и для него это будет счастьем». При мысли об этом у Ирины стало на душе спокойно и светло.

«А что Бондаренко плел ей насчет свободы, которую она обязательно обретет, шпионя за Марсом? Чушь. А, ладно».

– Чехов всегда заставляет меня задуматься, – сказала Ирина, чтобы как-то объяснить свое долгое молчание. – Наверное, потому, что его пьесы, как современная живопись, есть в них некая незаконченность, незавершенность, многое приходится додумывать самой.

– По-моему, сегодня тебя интересует не Чехов, а актриса, Наташа... не помню фамилии.

– Не знаю, как ее зовут, – солгала Ирина, – просто мне было любопытно. Такой тип женщин обычно нравится мужчинам, и я хотела узнать твое мнение.

– Слишком много грима, – сказал Марс, и в это время прозвучал звонок к началу второго действия. – Неизвестно, на что она будет похожа, если смыть с нее всю эту краску.

* * *

Из окон спальни в квартире Марса виднелась Площадь Восстания, мерцавшая в темноте желтыми уютными огоньками. Гастроном в высотке уже закрылся, кинотеатр не работал. Небо, полное тяжелых свинцовых туч, нависло над домами низко-низко. Несмотря на весеннюю пору, в воздухе чувствовался свежий, влажный запах снега. Ирина стояла у окна и задумчиво смотрела вдаль, на спящий город, настроение у нее было скверное. То ли холодная, негостеприимная ночь оказала свое действие и вызвала непонятную грусть, то ли такое впечатление оставили мхатовские «Три сестры». Но почему ей так плохо? Неужели все дело в актрисе, Наташе Маяковой? Ирина не могла не признаться самой себе, что, отправляясь в театр, она надеялась встретить там Валерия. Чехов Чеховым, а билеты она взяла именно поэтому. Целый день она представляла, как улыбнется при встрече Валерию, какие скажет слова. Встречи не произошло, и она была разочарована, появилось противное ощущение горечи, пустоты. Сейчас она, проведя весь вечер с Марсом, собиралась остаться у него на ночь, а мысли ее были далеко; единственное, чего ей хотелось в данную минуту – это прижаться к большому крепкому телу Валерия, отдаться его ласкам, забыться с ним в пылу страсти.

Ирина так ярко представила себе жаркие объятия Валерия, что на миг испугалась. Что это с ней происходит? Она перестала понимать себя. Кого она любит в конце концов, Марса или Валерия? Ей казалось, что она полюбила Марса, но в таком случае как она может мечтать о близости с Валерием, ревновать его к актрисе? Все вдруг непонятным образом усложнилось. Раньше было проще. Она спала с Валерием, и ей это нравилось. Она выделилась из серой, безликой толпы женщин, потому что ее выбрал могущественный, всеми уважаемый Валерий Бондаренко. А когда он дал ей понять, что она может получить гораздо больше, разделить с ним власть над людьми, она была готова сделать все, чего бы он ни попросил. Любовник попросил ее шпионить за Марсом Волковым – замечательно, очень интересно, почему нет?

Так она рассуждала, пока не познакомилась с Марсом, и они не начали встречаться. Он оказался совсем не тем человеком, каким описал его Валерий. Сейчас ей не только не хотелось шпионить за Марсом, она чувствовала себя предательницей по отношению к нему, и ей стало противно докладывать Бондаренко о поступках, мыслях, чувствах Марса, об их отношениях. Она постоянно нервничала и не могла расслабиться ни на минуту. «Так и до нервного срыва можно дойти, – в смятении думала Ирина. – Пора это прекратить, взять себя в руки. Если я заболею, ни один из двух этих мужчин не захочет иметь со мной ничего общего, и что будет тогда? Опять скучные будни, ничтожная жизнь. Кого же мне все-таки выбрать, Марса или Валерия?» Она мучилась и не находила ответа. В спальню вошел Марс, удивленно спросил:

– Что это ты уставилась в темное окно? Что ты там увидела? Или ты, словно кошка, смотришь в никуда? Я, например, не вижу ничего интересного на улице в эту пору.

Ирина повернулась к нему.

– Я задумалась, больше ничего.

Марс долго смотрел на нее, изучая выражение лица молодой женщины.

– Сейчас поздно. Неподходящее время для размышлений. Кто же на ночь глядя предается печальным мыслям, котик мой?

«Котик мой»... Так же и Валерий называл Наташу Маякову...

– По-моему, как раз наоборот. Именно ночью начинаешь думать о всякой всячине, когда не мешает дневная суета. Темнота всегда печальна, тиха, а иногда и страшна.

– Ну, не знаю. – Он не понимал, к чему она клонит. – По ночам мне, например, хорошо работается.

– Почему?

– Ничто не отвлекает, спокойно вокруг, все спят. Скажи мне, что с тобой? Похоже, тебе передалась чеховская меланхолия, безысходность. Какие-нибудь неприятности? Скажи, я постараюсь помочь.

Он прижался губами к ее уху, ласково сказал:

– Между прочим, ты понравилась моим. Первая женщина, которую они признали, – это ты. Ты всем понравилась.

При этих словах у Ирины стало так светло на душе! Сердце забилось часто и сильно, казалось, вот-вот оно выскочит из груди. Она украдкой взглянула на Марса: заметил ли он ее волнение?

– Я люблю тебя, Ира.

Как долго ждала она этих слов, как долго мечтала о них! Может быть, она наконец обретет семью, которой у нее никогда не было? Она все бы отдала за то, чтобы у нее были свои любящие, заботливые, родные и милые люди.

Марс поцеловал Ирину в щеку, весело сказал:

– Ну, как ты? Лучше стало? Вот и чудесно. Знаешь, Ира, мне сейчас хочется пооткровенничать, хотя в моем положении следует держать язык за зубами, а уж имея такого могущественного врага, как Бондаренко, тем более. Но мне кажется, тебе можно довериться. Никому я не говорил такого, только тебе.

Он нежно поцеловал ее губы.

– Наверное, я с ума сошел, да?

– Нет, почему? – нежно ответила Ирина, – так себя ведут все влюбленные мужчины.

– Вот именно. Мне нельзя влюбляться, нет ничего хуже, чем влюбиться такому человеку, как я.

– Почему?

– Любовь ослабит меня.

Ирине вспомнился Валерий, сказавший ей почти то же самое, когда рассказывал ей о своем бездетном браке и радовался, что у него нет детей, иначе он мог бы стать еще более уязвимым. В чем-то Валерий и Марс такие разные, а в чем-то очень похожи! Оба носят маски, скрывая свои мысли и чувства от окружающих.

– Ира, пообещай мне, – снова целуя ее, сказал Марс, – что никто не узнает о том, что я тебе сейчас скажу.

– Обещаю.

– Представляю, как удивился бы Бондаренко, если бы обнаружил мою скрытую симпатию к националистической организации «Белая Звезда». Он бы сожрал меня с потрохами!

Менее всего на свете она ожидала услышать то, что услышала, и от неожиданности растерялась. А Марс тем временем говорил:

– Бондаренко добился компромисса с Прибалтикой. Проводит жесткую линию в отношении родной Украины. Ты только представь, в Кремле слово «национализм» по-прежнему считается чуть ли не ругательным, и это в то время, когда кругом произошли такие перемены! Некоторые крупные политики думают, что наш президент поддерживает демократические правительства в Восточной Европе только затем, чтобы ослабить давление Запада на прибалтийские республики.

Марс погладил Ирину по голове, взял ее руки в свои.

– Пойми, «Белую Звезду», пусть даже ею руководят так называемые фанатики и террористы, нужно поддерживать. К сожалению, наше правительство никак не хочет понять, что до тех пор, пока оно оказывает давление на другие бывшие республики, у России не получится с ними настоящего сотрудничества. Гораздо выгоднее протянуть им руку дружбы, стать на равных с ними, и «Белая Звезда» даст нашей, стране такую возможность. Я думаю, этой возможностью стоит воспользоваться. Как говорится, игра стоит свеч.

– Согласна с тобой, – ответила Ирина. Марс улыбнулся.

– Я знал, что ты согласишься. – Он вытер капельки воды на ее щеке. – И уверен, что ты поможешь мне. Поможешь мне выйти на руководителей «Белой Звезды».

– Я?! Как я могу это сделать, помилуй Бог!

– Видишь ли, ты довольно долго была в Америке. Вполне возможно, что тебе пришлось нечаянно столкнуться с одним или двумя лицами, оказывающими поддержку этой организации. Несомненно, в Штатах есть некто, кто сильно заинтересован в существовании подобной организации и всячески будет стараться оказывать ей помощь: деньгами, оружием, чем угодно.

– Может, ты и прав, но я никого из этих людей в Москве не встречала.

– Ну, это можно устроить, – Марс придвинулся к ней ближе, – только надо очень постараться.

– Давай будем стараться вместе, – ответила Ирина и обняла Марса.

* * *

Ночью она внезапно проснулась. В комнате было темно, рядом слышалось мирное дыхание ее спящего друга. Она полежала с минуту, наблюдая за постепенно растущим пятном света на потолке, потом бесшумно поднялась с постели и подошла к окну. Долго раздумывала, на что ей решиться, и наконец решила помогать Марсу в поисках «Белой Звезды». Похоже, эта организация постепенно приобретала все больший вес и значение. И Марс, и Валерий были заинтересованы в том, чтобы выйти на эту организацию, однако мотивы у них были разные: один хотел оказать «Белой Звезде» поддержку, другой рассчитывал с ее помощью обнаружить пропавший бесследно гафний.

Загадочная «Белая Звезда» волновала воображение Ирины. Кроме того, у нее появилась возможность выйти из затруднительного положения, в котором она очутилась. Да, она будет шпионить за Марсом, но теперь для нее задание Валерия станет своего рода прикрытием. Она, конечно, по-прежнему будет информировать Бондаренко, но только о том, что сама сочтет нужным ему сказать, и не более. Если перестать это делать, Бондаренко заподозрит неладное и, скорее всего, догадается обо всем. Следует соблюдать осторожность и потихонечку выудить у него все сведения о «Белой Звезде». Да, нужно соблюдать крайнюю осторожность. Если Валерий поймет, что она предает его, он сделает так, что она вылетит с работы. Пусть скучной, но хорошо оплачиваемой. Кроме того, она надеялась, что с помощью Валерия сумеет продвинуться по служебной лестнице, займет в своем министерстве еще более высокое положение.

Ирина понимала, что, решившись на двойную игру, сильно рискует, но уже приняла решение. Валерий изменил ей, и она отплатит ему той же монетой. Он ответит за ту муку, которую она испытала. Где-то глубоко в душе Ирина недоумевала, почему, встретив Валерия с другой женщиной, она была так оскорблена. Если бы она любила его тогда понятно, но ведь она его не любит. Или все-таки любит?

Необходимо было хорошенько подумать, чтобы найти хоть какой-нибудь способ защиты против Валерия на тот случай, если правда откроется. Значит, Ирине придется последить за ним. Валерий говорил, что у него лично никаких секретов нет. Наверняка он лжет. У каждого человека всегда найдется, что скрывать, и Бондаренко в этом смысле не исключение.

Должна быть какая-то зацепка, какое-то слабое место, трещина в его броне, не может быть, чтобы ничего не было. Только вот как найти это слабое место? Ирина смотрела в черную ночную темноту, кое-где расступившуюся под натиском утра, и мучительно искала ответ. Воздух был тяжелый, густой, почти душный. Она думала и думала, и ответ вдруг пришел как-то сам собой. Она знала, с кого начнет свои поиски. С белокурой Наташи Маяковой, актрисы из Художественного театра!

* * *

Хонно в испуге спросила Большого Эзу:

– Что, если Гиина убили? Вдруг он лежит где-нибудь мертвый?

– В таком случае мы организуем похороны, – мрачно ответил Большой Эзу и, посмотрев на нее, неожиданно рассмеялся. – Знаете, госпожа Кансей, вам к лицу, когда вы влюблены.

– Я вовсе не влюблена в Гиина, не выдумывайте! У меня есть муж.

– Согласен, вы замужем, но это не означает, что вы его любите.

– Прекратите болтать чепуху, в конце концов. И почему мы говорим обо мне, когда нам следует искать Гиина и тетради Сакаты-сана?

– Это не наше дело. Мои люди ищут их повсюду, так что у нас есть временная передышка. – Большой Эзу усмехнулся. – Посидите спокойно, госпожа Кансей, а то вы заработаете инфаркт, расхаживая так быстро взад-вперед по комнате.

Хонно остановилась, хотела сказать ему что-нибудь ядовитое, обидное, но, поразмыслив секунду, решила, что ее сарказм не дойдет до слушателя, и промолчала, спокойно села на вежливо предложенный стул. Они разговаривали в кабинете Большого Эзу. Хонно видела, что в огромном доме жизнь буквально кипела: то и дело приходили и уходили какие-то люди, слышались непрерывные телефонные звонки. Она надеялась, что хотя бы часть всей этой суеты относится к поискам Гиина и тетрадей. Кое-где она видела охранников, но была уверена, что их здесь гораздо больше, чем смогла заметить.

Хонно уже два дня не появлялась дома, проводя все время вместе с Большим Эзу. На работе она договорилась, что ее обязанности временно будут исполняться двумя другими сотрудницами, на что администрация охотно согласилась. Дома же она сказала мужу, что ей необходимо уехать в Осаку к больной тетушке, и Эйкиси не противился ее отъезду, зная, что жену с теткой связывали теплые дружеские отношения. По-другому Хонно поступить не могла, – ей пришлось пойти на обман, потому что муж ни за что не позволил бы ей без уважительной причины покинуть дом. Он, хотя и задерживался часто на работе, мог пообедать где-нибудь в городе с коллегами и потом прогуляться пару часов, но ужинать, как правило, приходил домой и требовал, чтобы к его приходу все было готово.

– Я вижу, вы и сидя на стуле, никак не успокоитесь, – недовольно пробурчал Большой Эзу, – вставайте и пойдем отсюда. – Он похлопал по боковому карману брюк. – Здесь у меня передатчик, так что если будут какие-нибудь новости, нас сразу же известят.

Серо-стальной «Мерседес» отвез их не в шумный, многолюдный центр Токио, сияющий нарядными неоновыми вывесками, а в Гиндзу, на тихую зеленую улочку, за деревянными заборами которой виднелись красивые особняки – клубы, где собиралась самая изысканная публика. Машина въехала в ворота и, оставив позади крохотный нарядный садик, остановилась у особняка. Слуги засуетились, навстречу гостям вышел и хозяин клуба, проводил их на второй этаж в отделанный мрамором зал, посередине которого стоял белый концертный рояль. На крышке рояля – огромная фарфоровая ваза с красными пионами. Позади рояля виднелось окно, а за ним – внутренний дворик, в котором был искусно имитирован уголок дикой природы: среди больших, покрытых мхом валунов струились прозрачные ручьи, росли пушистые курчавые папоротники, цвела карликовая азалия. Через зал Хонно, а за ней Большой Эзу прошли к лифту и спустились на нижний этаж.

– Увидимся в додзо, – сказал Большой Эзу и оставил ее на попечение служанки. Служанка проводила Хонно в богатую, отделанную кедром комнату, дала ей белое дзи – традиционное одеяние для занятий боевыми искусствами, легкое, свободное и удобное, и показала, где можно принять ванну. После омовения Хонно облачилась в дзи и отправилась в додзо, где ее уже ждал Большой Эзу. Потолок и стены додзо были выложены деревянными панелями, под потолком висели старинные знамена военных рыцарей феодальной Японии – даймио. На полу лежали татами – жесткие коврики из прессованной соломы, освещение было неярким и ровным.

– Откуда вам известно, что я владею боевыми искусствами? – удивилась Хонно.

– Я все знаю, – ответил Большой Эзу. – Можете мне смело довериться.

Хонно невольно рассмеялась, и он сказал:

– Вот так-то лучше. Больше не будем нервничать, договорились?

Он начал кружить вокруг нее, наблюдая за реакцией, Делая пробные выпады.

– Дзю-дзю-цу, – перечислял Большой Эзу, – немного тай-чи. И, судя по тому, как вы держите руки, айкидо.

Он перешел в нападение, стараясь добраться до коленей Хонно, но она применила традиционную защитную тактику ирими и сама атаковала, с удовольствием чувствуя, как ее внутренняя сила, внутренняя энергия – ва – разливается по телу. Это было удивительное ощущение легкости, свободы, словно ты – уносящийся в небо воздушный шар или сорвавшаяся с крючка рыба, быстро уходящая на безопасную глубину.

– Так – так, неплохо, – Большой Эзу атаковал снова. Несмотря на свой изрядный вес и немалые габариты он двигался с легкостью и быстротой юноши. Хонно быстро разгадала его тактику: без конца нападать, не давая противнику передышки, утомить его, чтобы, устав, он совершил ошибку. Затем она обнаружила слабое место в этой тактике. Между постоянными атакующими выпадами существовали все-таки минутные интервалы, во время которых можно было ухитриться перейти в контратаку.

Спокойно защищаясь от непрерывных выпадов противника, Хонно выжидала удобного момента для нападения. Удар, еще один, и еще, вот, наконец, сейчас можно, – и Хонно ринулась в атаку на Большого Эзу, раскрывшегося на секунду перед очередным броском. Мгновение – и она поняла, что попала в ловушку – противник был готов к этому удару и, более того, ждал его. Терпеливо, долго он заманивал ее, чтобы она из обороны перешла в наступление, а когда она наконец сделала это, он умелым приемом блокировал ее. Хонно осталось только дивиться его мастерству и легкости, с какой он уложил ее на обе лопатки и прижал к полу ребром ладони, держа руку у ее горла.

Большой Эзу помог Хонно подняться с ковра, похвалил:

– Неплохо, госпожа Кансей. Но можно еще лучше. Они встретились через полтора часа в ресторане клуба на третьем этаже. За это время Хонно вымыли, натерли ароматными маслами, сделали массаж, снова вымыли. В комнате, где она принимала ванну первый раз, Хонно нашла свою одежду, выстиранную и тщательно отутюженную.

В отличие от яркой беломраморной залы на втором этаже, помещение ресторана было выдержано в строгом, сдержанном стиле: стены из необработанного серого гранита, почти бесцветные, создающие странное впечатление переливчатости благодаря неотполированной поверхности камня; необычно узкие и длинные зарешеченные стрельчатые окна; в оконных проемах был виден город, но из-за необыкновенной формы окон он приобретал нереальный, расчерченный на вертикальные полосы облик, казалось, здесь поработала рука не архитектора, а художника-абстракциониста.

– Есть какие-нибудь новости? – спросила Хонно, усаживаясь за столик напротив Большого Эзу.

– Терпение, госпожа Кансей, – ответил тот. Официант в это время разливал в бокалы охлажденное белое вино. – Надо уметь терпеть. Именно из-за недостатка терпения вы поддались на мою хитрость во время нашего боя и проиграли.

– Но я хочу знать, что же случилось с Гиином, а также получить назад тетради Сакаты, – волнуясь, проговорила Хонно, откладывая в сторону красиво оформленное меню.

Большой Эзу молча разглядывал ее, потягивая вино, потом сказал:

– Давайте сначала выясним, что для вас важнее: тетради, оставленные вашим другом вам в завещание, или жизнь профессора Гиина?

– Но мне одинаково важно и то, и другое!

– Но если бы вы все-таки были вынуждены выбирать между Гиином и тетрадями, – спрашивал Большой Эзу Хонно так, словно она была маленькой девочкой, – что бы вы выбрали?

– Вы серьезно говорите или это очередная из ваших шуточек?

– Я абсолютно серьезен.

– Послушайте, но ваш вопрос звучит просто дико.

– Неужто? Я так не считаю.

– Да что же вы за человек такой! – сердито воскликнула Хонно. – По-моему, ответ может быть только один: жизнь человека гораздо важнее каких бы то ни было тетрадей, пусть даже и зашифрованных.

– Разве? А как же ваше обещание Сакате-сану, госпожа Кансей? Ваш священный долг – гири?

Хонно захлестнула волна жгучего стыда. Беспокойство за жизнь Гиина отодвинуло на второй план ее долг перед Сакатой, она как-то забыла об этом.

– Но вы, по-моему, неправильно ставите вопрос. И потом, почему вам так важно знать мой ответ?

– Ваш ответ имеет принципиальное значение. Я задал вам загадку-Дзэн, и если вы думаете, что решение подобных загадок – бессмысленное занятие, то вы глубоко заблуждаетесь. Это не моя прихоть, поймите. Загадки-Дзэн, дорогая госпожа, помогают найти выход "душе, блуждающей в потемках. Я предупредил вас, что вы должны быть готовы к чему угодно. Вы дали слово, уверили меня, что сделаете все, что от вас потребуется. И что же? Нам встретилось первое препятствие на пути, и вы не можете сделать ничего лучше, как только капризничать и обижаться. Где ваш боевой дух, воля? Что бы сказал о вашем поведении Саката-сан?

Хонно закрыла лицо руками и заплакала. Большой Эзу подождал, пока она успокоится, и спросил:

– Почему вы плакали?

– Я вела себя глупо, пытаясь подражать в своем поведении настоящему воину. Это не для женщины, женщина слаба, только мужчине такое под силу.

– Неправильно. Быть настоящим воином – значит обладать боевым духом, возраст и пол здесь ни при чем. А у вас есть задатки борца, воина, я знаю, я почувствовал это во время нашего боя в додзо. Я ощутил силу вашей внутренней энергии – ва. Вы сражались с яростью, достойной любого мужчины, и получили от боя удовольствие. Совершенно так же, как и я, кстати.

– Но... Бедный Гиин... – прошептала Хонно. – Я не могу не думать о нем, не могу не беспокоиться. Что, если...

– Сердце воина должно быть свободно. Сердце воина закаляется в борьбе, в выполнении обязательств, предписываемых чувством долга – гири, и в соблюдении правил чести. Только это важно. А Гиин всего лишь человек.

– Но ведь я когда-то любила Гиина и, возможно, люблю до сих пор. И Эйкиси я люблю, он – мой муж.

– И Эйкиси, и Гиин, – не более, чем люди. Несовершенный, непостоянный материал. А идеалы воина неизменны, совершенны, чисты. Поверьте хотя бы в один из этих идеалов – и вы перестанете зависеть от кого или чего-либо.

– Я замужняя женщина, – с несчастным видом защищалась Хонно. – У меня есть обязанности перед мужем.

– Повторяю вам, госпожа Кансей, мужчины и женщины – материал ненадежный. Они лгут, изворачиваются, крадут, предают. Такова человеческая природа. Такова жизнь. Поставить себя в зависимость от мужчины или женщины – значит стать слабым, накликать беду. Воин не верит людям, и поэтому обретает великую силу.

– Все слова, слова. Пустые слова.

Большой Эзу долго молчал, затем согласно кивнул.

– Вы правы, госпожа Кансей. И сегодня ночью мы от слов перейдем к делу.

* * *

Стемнело, когда они оказались на окраине Токио, в саду, полном зеленого мха и покоя. Словно изумруд, сверкал в свете луны темный и таинственный пруд. В саду находился публичный дом. Хозяйкой заведения была Мама-сан.

– Вы приходите сюда удовлетворить зов плоти? – спросила Хонно, оглядываясь вокруг. Место было красивое; сюда приходили самые разные люди за сексуальными развлечениями, здесь позволены были любые удовольствия, запрещенные общественной моралью.

Большой Эзу улыбнулся словам Хонно и повел ее дальше, мимо пруда через двор к деревянному зданию. Мама-сан стояла в дверях, поджидая посетителей, словно заранее знала об их визите. Она поклонилась Большому Эзу и, когда он представил ей Хонно, тепло, по-дружески приветствовала ее. Гости сняли обувь, которая тут же была поставлена в красивый шкафчик, стоящий в холле, и прошли внутрь дома. На стенах висели деревянные гравюры, изображавшие эротические сцены; многие из них были едва видны за цветами, вазы с которыми стояли повсюду. Хозяйка проводила гостей в комнату с шестью ковриками-татами на полу и массивным, выкрашенным в красный цвет сундуком, чьи железные части были украшены причудливой, затейливой резьбой. В простой фарфоровой вазе красовалась желтая хризантема. Принесли чай, и Большой Эзу почти сразу извинился и ушел, оставив женщин одних.

– Он часто приходит сюда? – поинтересовалась Хонно у хозяйки.

– Нет, что вы! – ответила Мама-сан, и, казалось, сама мысль об этом опечалила ее. – Он приходит сюда крайне редко.

Круглое лицо Мамы-сан было приятным, седые волосы тщательно уложены в замысловатую прическу и заколоты большими деревянными шпильками. Одета она была по старинной моде в нежно-зеленое кимоно, из-под которого выглядывал подол желтой нижней юбки. Грим являл собой традиционное сочетание трех цветов: красного, белого и черного – сильно набеленное лицо, черные брови и глаза, ярко-красные губы и щеки.

– А как вы познакомились с Большим Эзу?

Мама-сан чудно наклонила голову, словно пересмешник на ветке, и ответила:

– Заведение принадлежит ему.

И улыбнулась Хонно застенчиво и даже подобострастно.

– Скажите, вы обедали сегодня в Джинзе, в его клубе?

– Как, и клуб тоже принадлежит Большому Эзу?

– Конечно, – и Мама-сан снова по-птичьи кивнула головой. На лице ее появилось точно такое же выражение, как у мамаши, гордящейся достижениями своего сына. – Большой Эзу владеет многим, но ему все это не нужно. Понимаете, что я имею в виду?

– Не совсем.

– Попробую объяснить. – Мама-сан сложила руки на коленях. Неяркий свет струился из соседней комнаты, отделенной от той, где находились женщины, не стеной, а украшенными эротическими рисунками седзи[3]3
  Седзи – передвижные решетчатые стенные рамы, оклеенные матовой плотной рисовой бумагой.


[Закрыть]. Этот свет мягко освещал лицо женщины, делая его очертания нечеткими, размытыми; Хонно вспомнился вид Токио, открывавшийся из стрельчатых узких окон в ресторане, где они с Большим Эзу обедали, – такой же нереальный, лишенный четких контуров, как и лицо Мамы-сан. – Я имею в виду следующее. Человек достигает определенного благополучия, но на что уходит его богатство, если ему недостает разума? Конечно, он может ездить на дорогих машинах, покупать изысканную одежду, иметь дом в Кодзимаси, но если этого человека не уважают, он ничто, несмотря на все его богатство; жизнь его – как вода, бесследно уходящая в песок.

– Это вы говорите о Большом Эзу?

– Нет, ну что вы, никоим образом. Я стараюсь объяснить вам истинную природу вещей. Некоторые события, потрясающие нас до глубины души, нуждаются в толковом, логическом объяснении. Это объяснение помогает нам умом понять то, что отказывается понимать наше сердце.

В этот момент появился Большой Эзу.

– Нам пора, Мама-сан. Мы поднимемся наверх. Пожилая женщина поклонилась.

– Понимаю.

– Вы закончили ваш разговор?

Мама-сан загадочно взглянула на него и ответила:

– Мы философствовали, а делать это можно бесконечно.

Большой Эзу, в свою очередь, поклонился Маме-сан и сделал Хонно знак следовать за ним. Они вышли из комнаты и прошли к лестнице. В холле Хонно заметила какого-то человека, очень похожего на одного из людей Большого Эзу; он стоял у лестницы и отвел взгляд в сторону, когда Большой Эзу, а за ним Хонно проследовали мимо.

– Куда мы идем? Зачем мы здесь? – начала спрашивать Хонно, но ответа не получила.

Они поднялись на второй этаж, где большое помещение делилось на отдельные комнаты при помощи седзи – таких же, какие Хонно видела в первой комнате – из рисовой бумаги и с эротическими рисунками. Строго говоря, это были и не комнаты в обычном понимании, и в них невозможно было уединиться полностью, хотя подобное, с точки зрения европейца, неудобство не мешало японцам, чуждым индивидуализма.

– Здесь, конечно, не спят, – тихо сказал Большой Эзу, – но тем не менее видят сны.

Пройдя ряд комнат, он остановился перед последней передвижной стеной и, положив руку на окрашенную в серый цвет деревянную раму, повернулся к Хонно:

– Доверие, уважаемая госпожа Кансей, очень часто обманывают те, кому мы доверяем. Не хотите ли убедиться в моих словах?

Он толкнул раму, она отъехала в сторону, и Хонно в изумлении уставилась на двух людей, слившихся в экстазе страсти. Оба тела ритмично, сладострастно двигались. Мужчина, почувствовав, что на него смотрят, оттолкнул женщину, и та, высвободившись из простыней, уселась и посмотрела в сторону Хонно. Боже, да это была не женщина вовсе, а мужчина! Хонно внимательно всмотрелась в его лицо, и кровь застыла у нее в жилах: Эйкиси! Перед ней сидел ее муж, минуту назад занимавшийся любовью с другим мужчиной! У Хонно закружилась голова. Нет! Такого не может быть! Невероятно, это, наверное, просто дурной сон! В памяти всплыли слова Мамы-сан; «Если человека не уважают, он ничто, его жизнь – как вода, бесследно уходящая в песок». Мама-сан упоминала Кодзимаси... Ну, конечно, это один из районов Токио, пользующийся нехорошей славой, и именно там Эйкиси вырос, ходил в школу. Там жили и его родители. Теперь понятно, старая мудрая женщина пыталась подготовить ее к неприятному сюрпризу, как-то помочь, ослабить удар.