Текст книги "Дай-сан"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Но что случилось с Ханедой? Она вся разрушена…

– Это мог сделать только Дольмен. Возможно, они с дор-Сефритом сражались, пока Ронин умирал.

– В таком случае…

– Да, понимаю, о чем ты. Каков исход? Дор-Сефрита больше нет.

Он поймал себя на том, что постоянно возвращается мыслями к той, другой, жизни, в которой они с Моэру были вместе. Ему хотелось спросить, любила ли она Ронина, но и этот вопрос, и ответ на него казались теперь такими же далекими и ненужными, как прошлогодний снег.

– Но это уже не имеет значения! – крикнул он ей, натягивая поводья. Его лошадь вздрогнула и встала на дыбы. – Потому что теперь есть я. Воин Заката явился на Ама-но-мори. Мы готовы к Кай-фену!

Лошади рванулись вперед.

Ветер переменился, и он уловил пряный аромат чая, который готовили в домике далеко-далеко на равнине.

В большом медном котле варился рис. Языки пламени пылко облизывали его закопченное днище. Пар поднимался вверх из открытого очага и выходил через массивный дымоход.

Повар вытер руки о засаленный фартук и отвернулся от стопки деревянных мисок, составленных рядом с наваленными дровами.

В такой ранний час в большом зале еще было пусто. Только желтый с серыми подпалинами пес, забредший с улицы, обнюхивал деревянный пол в поисках пищи.

Повар беззлобно прикрикнул на него, а потом, когда пес никак не отреагировал на предупреждение, ударил его ногой. Пес взвизгнул – башмак повара врезался ему в ребра, – и царапнул когтями по полу. Повар выругался от души и ударил еще раз. Пес выскочил на крыльцо и присел там, зализывая ушибленный бок.

В таверну вошла Кири. Повар налил ей горячего чая и отошел в уголок, чтобы прикорнуть у огня, пока народ не повалил на завтрак.

Она встала у очага, машинально прихлебывая чай. Она чувствовала тепло от огня, но как будто не видела света.

Допив чай, она взяла миску из стопки, сняла с крючка металлический черпак и положила себе порцию липкого риса. Потом присела за длинным столом, поставив миску перед собой. К еде она не прикоснулась.

Кто-то еще вошел в зал. Постоял, глядя ей в спину. Подошел и сел рядом.

Туолин налил себе чаю.

Ее сердце бешено заколотилось. Она собралась что-то сказать, но слова костью застряли в горле. Она не знала, какие нужны слова.

Он не смотрел на нее и не пытался заговорить. Они так и сидели молча, а потом начали появляться первые утренние посетители. Зал быстро наполнился воинами. Они тут же набросились на еду. За столом уже не хватало мест. Кому-то пришлось есть стоя. Повсюду слышались громкие голоса. Повар носился туда-сюда, только успевая наполнять миски. Он понимал, что день воинам предстоит долгий и первая трапеза должна быть обильной.

Кири поднялась и направилась к выходу, протискиваясь сквозь толпу.

Туолин протянул руку и прикоснулся к ее миске с остывшим рисом.

Стоя на носу «Содзу», флагманского корабля буджунов. Воин Заката пристально вглядывался в просторы переливающегося моря. Следом за кораблем по направлению к востоку тянулась сверкающая золотистая дорожка, проложенная жарким полуденным солнцем.

Он стоял лицом к западу. Там его ждал континент человека. Кай-фен.

Его кровь уже бурлила в предвкушении.

Рядом стояла Моэру в нагруднике из полированного металла, окаймленном зеленым нефритом и перламутром, и с двумя буджунскими мечами на поясе, длинным и покороче. Ее длинные черные волосы были убраны под высокий медный шлем.

Вокруг царило оживление, по всей огромной армаде буджуны поднимали паруса. Движения их были организованны и точны, как движения актеров в финале ногаку.

Азуки-иро подал знак, и Моэру пробормотала:

– Мы готовы.

Послышался крик, повторившийся бессчетное количество раз – многоголосье под стать вскрикам чаек, круживших над мачтами кораблей.

Крик обернулся ритмичным пением. Буджуны разом склонились над огромными плоскими брашпилями. Со скрипом и визгом повернулись колеса, поднимая тяжелые якорные цепи.

Воздух, насыщенный солью и фосфором, наполнился волнующей и мелодичной песней буджунов.

Вот уже вытянуты и закреплены последние якорные цепи.

Буджуны бегут по вантам.

Вода почернела в тени армады, растянувшейся далеко на запад.

Он смотрел, не отрываясь, на сотни буджунских кораблей, медленно покачивающихся на волнах, готовых отплыть от Эйдо, от берегов Ама-но-мори.

– Плыть очень долго, – сказала Моэру. – А времени мало. А что, если мы не успеем добраться до континента вовремя?

– Успеем.

Он отошел от нее; ослепительные блики солнца плясали на его черной кирасе. На высоком шлеме развевались белые перья.

Он замер у основания бушприта «Содзу».

Вынул из ножен свой сине-зеленый клинок, Ака-и-цуши.

Бледно-зеленый отсвет пробежал по клинку. Сжимая меч обеими руками, он вытянул его над морем.

Закрыл глаза.

И последнее наследие его покровителя-зверя всплыло из темных глубин, вызванное Ака-и-цуши, освобожденное усилием его мысли.

Горизонт на востоке затянули багровые тучи, там собиралась буря. Но здесь корабли тихо покачивались на воде, а солнце вовсю припекало в безоблачном небе.

Наступил полнейший штиль. В воздухе не было ни единого дуновения.

Тучи с востока понеслись в сторону кораблей.

Налетел первый порыв восточного ветра.

– Поднять все паруса! – приказал куншин.

Восточный ветер, прохладный и наэлектризованный, с каждой минутой усиливался. И всех, кто его ощущал, переполняло какое-то странное возбуждение.

Тучи уже затянули все небо. Полыхнула первая молния, грянул гром, раскатившийся эхом над морем. Ветер набросился на армаду.

Куншин подал знак, и корабли приняли на себя бурю.

Волны вздымались, в снастях завывал ветер. Казалось, еще немного – и паруса лопнут, не выдержав напряжения. Флот буджунов сорвался с места и помчался по штормовому морю со скоростью, небывалой для кораблей, сделанных человеческими руками.

Моэру стояла на носу «Содзу», завороженно глядя на сверхъестественное свечение, струившееся вдоль сине-зеленого клинка, и никто, даже Воин Заката, не сумел бы сказать, о чем она думала в эти минуты.

НЕМЕЗИДА

В оживленном лагере Дольмена был один человек, который старался держаться поближе к определенным людям – даже при том, что они явно были новичками в этом разношерстном войске. Но это были, вне всяких сомнений, вожди. И от них не воняло, как от всех остальных тамошних военачальников. Но самое главное, это были обычные люди, а не какая-нибудь странная нечисть, которой хватало в армии Дольмена.

Сам человек был худым и высоким, жилистым, с твердыми мышцами. Его лицо с длинными, отвислыми усами, всегда изможденное и угрюмое, никогда не озаряла улыбка. Он любил свой народ и болел за него душой, но при этом давно уже разочаровался в нем, и это горькое разочарование, донимавшее его денно и нощно, в конце концов сделалось невыносимым. В отчаянной попытке защититься от этой тоски, медленно убивавшей его, он обратил ее вовне и превратил любовь в лютую ненависть. Легче ему, правда, не стало, но теперь, просыпаясь по утрам, он хотя бы не думал о том, чтобы всадить себе в живот свой короткий меч.

Уже не один год По был связан с красными из северных провинций. На это его подтолкнуло презрение к жирным купцам и жадным риккагинам, которые грызлись между собой за стенами Шаангсея.

Будучи торговцем, он частенько наезжал по делам в этот самый богатый из городов на континенте человека. Его принимали в «лучших домах» Шаангсея, в городе за стенами, где селились наиболее влиятельные и богатые горожане. Он вел себя так, чтобы полностью соответствовать избранной им личине преуспевающего торговца с севера, и, хотя у него не всегда получалось сдерживать язвительные замечания, отчего он прослыл острословом и заимел репутацию нетерпимого человека, он все же ни разу не выдал своих истинных чувств и сумел приглушить снедавшую его ненависть предвкушением будущих перемен, на которые он возлагал столько надежд.

Но по мере приближения Кай-фена – а По много времени проводил на севере и поэтому знал, какова будет истинная подоплека грядущей битвы, – он не мог больше мириться с благодушием этих алчных и самодовольных людей, которые считали себя в относительной безопасности в своих шаангсейских дворцах. Все труднее становилось ему сдерживать свой бурный нрав. И поэтому, когда однажды его оскорбили – точнее из-за натянутых нервов ему показалось, что его оскорбили, – он сорвался и в свою очередь тоже оскорбил гостей, собравшихся у Ллоуэна, и все закончилось тем, что ему указали на дверь и навсегда отлучили от этого дома. Чуть поостыв, он еще несколько дней казнил себя за собственную глупость. За то, что не смог сдержаться. А потом он убил трех зеленых, которые подвернулись ему под горячую руку на северной окраине города. Вот тогда он поклялся себе, что никогда больше не позволит эмоциям взять над собой верх.

А сейчас, сидя у ароматного костра из сосновых поленьев и ковыряясь в зубах после вполне сносной трапезы, он вдруг осознал, что это уже не имеет значения. Здесь идет освободительная война, и вскоре войско повстанцев, как он решил называть его про себя, прорвет оборону Камадо. Перед его мысленным взором стоял Шаангсей – огромный, неимоверной цены самоцвет, который прямо напрашивается на то, чтобы кто-то прибрал его к рукам. По понимал, что эти чужеродные существа – нелюди – не интересуются ни серебром, ни опием, и подозревал, что им не хватит мозгов даже на то, чтобы осознать идею накопления богатства. Нет, эти мерзкие твари живут лишь для того, чтобы убивать. Насытившись кровью и грязью, они вернутся в свою запредельную преисподнюю. Он содрогнулся от омерзения. До чего же они вонючие! Потом он задумался о вещах приятных. О богатствах, которые скоро будут принадлежать ему. При таких средствах он сможет установить твердую власть в разоренном войной городе, дать новую – лучшую – жизнь своему народу. Они устремятся в Шаангсей с западных холмов, и это будет уже другой город. Новый. Где все будут гордыми и счастливыми. А первыми жертвами его справедливого правления станут жирные хонги. Ради этой великой цели он многим готов поступиться. Готов даже терпеть общество этих мерзких вонючих созданий…

Ловко лавируя между копошащимися щетинистыми телами «союзников», он уверенным шагом прошел по обширному лагерю, гудящему разноголосицей чужих языков и странных для человеческого уха говоров. Дважды он замечал в непосредственной близости черные головы полководцев с глазами насекомых, качающиеся на длинных шеях. Этих он предпочитал обходить стороной.

Вскоре он добрался до палатки толстяка. Насколько По было известно, этот человек был большим начальником и не подчинялся здесь никому, разве что только самим Макконам. Поэтому, кстати, По и заприметил его еще в тот день, когда он впервые появился в лагере верхом на странном животном, до такой степени черном, что на него было больно смотреть. Толстяк пришел из чащи соснового леса, где – а это По знал наверняка – обосновались Макконы.

Он прошел мимо охранников и, наклонившись, шагнул под полог палатки.

– Вы посылали за мной.

Трое мертвоголовых воинов, ссутулившись, вышли с другой стороны палатки.

Толстяк поднял голову от бумаг.

– Да, – сказал он. – Подойди.

Рядом с ним стоял Маккон, ворочая отвратительной головой с жутким клювом. Его толстый хвост мелькал в пропитавшемся вонью воздухе. По отвел взгляд, стараясь не выказывать удивления, хотя ему было странно, что эта тварь вышла из леса и заявилась в лагерь. Такого еще не было. Что происходит? Его мысли метались, словно всполошенные рыбешки.

– Мы хотим попросить тебя, – вкрадчиво заговорил толстяк, – чтобы ты оказал нам одну услугу.

– Как вам будет угодно, – отозвался По, не поднимая головы.

– Хорошо, – улыбнулся толстяк. – Сегодня ночью ты проникнешь в Камадо.

По опять сумел скрыть свое удивление.

– Вам, должно быть, известно, что я мастер джиндо.

– Искусства скрываться и убивать, – кивнул головой толстяк. – Да, мы знаем. Поэтому мы и выбрали тебя, По.

Маккон открыл свой кривой клюв и пронзительно взвизгнул. Его серый язык трепетал у чешуйчатого неба. По содрогнулся и прикрыл глаза. Его едва не стошнило.

– Мы хотим, чтобы один человек в Камадо был убит, – заговорил толстяк, переводивший, похоже, сказанное Макконом. – Мы хотим, чтобы это было проделано тихо, бесшумно и при загадочных обстоятельствах. Для устрашения противника.

Потом он дал По описание жертвы.

– Подобное описание подходит ко многим, господин.

По едва скрывал раздражение. Ему самому была противна эта подобострастная поза. Но он понимал, что в его кажущейся покорности кроется, быть может, единственная возможность пережить этих надутых военачальников и вонючих чужаков. Единственная возможность уцелеть.

– Как ее зовут?

Маккон снова взвыл, и от этого вопля у По на глаза навернулись слезы и стало больно ушам.

– Ее зовут, – толстяк почему-то понизил голос, – Моэру.

Они ушли, оставив его одного в Шаангсее. За палатами Тенчо, во дворце Императрицы.

В высоком сверкающем шлеме, в черных доспехах, отделанных зеленым, как море, нефритом и ляпис-лазурью, он расхаживал по дворцу, по холодным мраморным залам, слыша лишь эхо собственных шагов.

Он остановился на миг на входе в широкую галерею с колоннами из пятнистого мрамора, освещенную лампами из чеканной меди, свисавшими на длинных цепях с потолка.

Дворец был пустым.

Неподвижный и пыльный воздух, казалось, висит сложенным покрывалом, словно в ожидании возвращения здешних обитателей, которые отбыли в свою летнюю резиденцию где-нибудь на другом континенте, где всегда светит солнце и не бывает дождя.

На мгновение ему показалось, что там, на другом конце обширной галереи, кто-то есть – какой-нибудь любопытный наблюдатель… монотонный ритм примитивной музыки. Но в спертом воздухе при тусклом свете нельзя было сказать наверняка, а замеченное им мерцание было скорее всего отражением огней от его панциря.

Он тряхнул головой, словно пытаясь уловить обрывки чьих-то чужих воспоминаний. Так ничего и не вспомнив, он направился к выходу из дворца, мучаясь вопросом, что заставило его вернуться сюда, хотя сейчас ему нужно было как можно скорее мчаться на север, в Камадо.

Он вышел в сверкающий сад, спокойный и тихий в это время года. День был холодным и ярким, воздух – хрупким, как фарфор. По лазурному небу проплывали перистые облака. Красные и оранжевые деревья отливали яркими бликами латуни и меди.

Уже взявшись за поводья и приготовившись сесть в седло, он почему-то помедлил и задумчиво повернул голову в сторону спрятанного за густой листвой входа во дворец Императрицы. Теперь он уже не сомневался: что-то он там забыл.

Так и не вспомнив, что именно, он пожал плечами, вскочил на коня и, выехав через распахнутые ворота, направился по лабиринту тесных улочек и темных задворков Шаангсея – все они были непривычно тихи и пустынны – на север, вдогонку за колонной буджунов, вышедших на Камадо.

А по пустому дворцу, который он оставил за спиной, пронесся ветер, тоже как будто ищущий что-то. Или кого-то. Ветер раскачивал медные лампы, разъяренный своей неудачей – он никого не нашел. Лампы попадали на пол. Холодный огонь разбежался по мраморным плитам, и дворец содрогнулся, словно под ударом могучего кулака.

Первым во главе длинной колонны его увидел Боннедюк Последний, и именно он распорядился открыть потайные ворота Камадо.

Лицо маленького человечка озарилось довольной улыбкой, когда Воин Заката резко натянул поводья и спешился. Среди пыли и грохота шагов марширующих буджунов он сгреб Боннедюка в объятия и приподнял его над землей.

– Дружище, – повторял он снова и снова. – Дружище.

– Рад тебя видеть, – Боннедюк Последний тоже дал волю радости. – Наконец-то.

Хинд, вертевшийся у их ног – странный зверь-мутант, единственный в своем роде, – издал горлом урчание и завилял круглым хвостом.

Воин Заката нагнулся, чтобы погладить его поросшую жесткой шерстью голову, и Хинд закашлялся и ощерился, обнажив страшные зубы, а потом ткнулся носом в ногу Воина Заката.

Осадив лошадь, Моэру свесилась с седла и поцеловала маленького человечка.

Краем глаза Воин Заката заметил, что к ним бежит Кири. Потом она остановилась как вкопанная, ошеломленно глядя на них, и стала потихоньку пятиться назад. Он смотрел на ее лицо, а она, не отрываясь, смотрела ему в глаза.

– Кое-что изменилось с тех пор, как ты отправился в странствие, – заметил Боннедюк Последний. – Теперь ты уже ей не поможешь.

– Раньше я тоже не мог ей помочь. – Воин Заката отвернулся. – Проводи нас до конюшни, дружище, а потом мы спокойно поговорим. Нам надо о многом поговорить.

– Я сделаю кое-что получше, – сказал тот и повел их по узким улочкам Камадо.

Они добрались до конюшен и оставили лошадей на попечение конюхов. Но перед тем как уйти, Боннедюк Последний отвел Воина Заката в дальний конец помещения. Здесь стоял темно-красный лума Ронина.

Животное фыркнуло, когда Воин Заката погладил его по шее.

– Благодарю тебя, дружище.

Боннедюк отвернулся и захромал по проходу между стойлами – к выходу из конюшен, где ждала Моэру.

Несколько часов кряду, весь остаток дня и уже в сумерках, в то время, как за стенами крепости непрерывно возникали какие-то стычки, в Камадо шел военный совет: риккагины совещались с Воином Заката, Боннедюком Последним, тайпанами Шаангсея, куншином и его дайме.

– С каждым разом, – говорил риккагин Эрант, – противник атакует все большими силами. А мы только теряем людей.

– Как вы уже знаете, – слово взял Туолин, – мертвоголовых воинов можно убить мечом, но их число, похоже, не убывает. Теперь их возглавляют какие-то черные существа с глазами насекомых. Пока что нам не удалось ни убить, ни ранить ни одного из них. Наши люди полностью деморализованы.

– А риккагины? – спросил Воин Заката, обводя взглядом задымленную комнату. – Воины тонко чувствуют настроение своих командиров и подражают им. Смотрю я на вас и дивлюсь. Обреченные люди. Если вы подавлены и потеряли надежду, от своих солдат вы и не можете ожидать ничего иного.

Его сжатый кулак тяжело опустился на стол.

– Теперь мы вместе. Последние силы человечества. Пришли буджуны – лучшие в мире воины. Мы сильны, как никогда. Я лично не собираюсь сидеть в этих стенах и дожидаться, пока наши силы совсем иссякнут. Это не подобает воину.

Краем глаза он видел, что Азуки-иро наблюдает за ним с безмятежным видом и улыбается.

– Завтра на рассвете мы выйдем на равнину, переправимся через реку и атакуем противника. Мы все. А к концу дня мы уже будем знать, выживет человек или погибнет в грядущие времена.

Он подал знак риккагину Эранту, и тот развернул подробную карту района боевых действий. Разноцветными чернилами на ней было обозначено расположение войск Дольмена.

На какое-то время воцарилось молчание, а потом куншин склонился над картой и постучал по ней указательным пальцем.

– Здесь, – сказал он. – И здесь.

И они принялись обсуждать планы завтрашнего сражения.

– Хорошо, что ты вернулся, – заметил риккагин Эрант.

Воин Заката рассмеялся.

– Значит, я не слишком изменился?

– Нет. – Риккагин Эрант на мгновение отвел глаза но потом его ясный взгляд снова остановился на странном лице стоявшего перед ним человека. – Вовсе нет. Теперь ты не похож на обычного человека, но даже при этом…

Он сжал длинную руку того, кто когда-то был Ронином.

– …но даже при этом я не мог тебя не узнать.

Он умолк, подождав, пока по узкому темному коридору не прошли двое воинов. Они стояли в полумраке, между двух дымящих свечей.

– Что произошло? – спросил Эрант. – Или это вопрос неуместный?

– Карма, – просто ответил Воин Заката. – Я отправился навстречу судьбе и нашел ее на Ама-но-мори.

– Значит, сказочный остров все-таки существует? Выходит, буджуны и впрямь оттуда, а не из какой-нибудь дальней страны на континенте человека. Ходили слухи…

– Существует, – сказал Воин Заката. – Теперь там мой дом.

– А эта женщина-воительница, которая пришла с тобой?

– Моэру? А что?

– Кто она тебе?

– Разве это так важно?

– Для Туолина, пожалуй. Он любит Кири, а она…

– Все еще любит меня? Нет, Эрант, она любила Ронина, но даже тогда он ничего не мог ей дать.

– Может быть, тогда…

– Да. Хорошо. Я не сделаю больно Туолину…

– Они останутся в живых…

– Как, возможно, и все мы, Эрант.

Усталый ветер развевал потрепанные знамена на стенах Камадо.

Он стоял на пронизывающем холоде и разглядывал обгоревший сосновый лес, вспоминая о первой пугающей схватке с самим собой. Теперь он знал, что где-то там, в густой чаще, таится Дольмен, который все-таки выбрался в мир людей.

На рассвете они сойдутся лицом к лицу. Это будет кульминационный момент всей его жизни – последняя пылающая страница истории уходящей эпохи, в которой все они жили, радовались и страдали.

Но увидит ли кто-то из них зарю новой эпохи?

Он не мог этого знать, но он чувствовал: если не увидят они, то ее не увидит уже никто.

И пока он раздумывал о Дольмене и о предстоящем поединке, которым решится исход Кай-фена, из бурлящих глубин его мыслей неожиданно всплыл ослепительный осколок памяти Ронина.

Саламандра.

Где-то в недрах этого мира, в подземном Фригольде, живет сенсей Ронина, человек, который выставил против Ронина его родную сестру, К'рин, и Ронин в конце концов был вынужден ее убить. Мастер воинского искусства, выбравший Ронина для обучения искусству боя, положивший начало долгой и многотрудной битве Ронина за то, чтобы в конечном итоге сделаться тем, кем он стал, – Воином Заката…

Но сначала – Дольмен…

– Как ты изменился, – раздался тихий голос у него за спиной.

Он не обернулся – он узнал Кири по голосу.

– Но я все равно узнала бы тебя, даже если бы прошло десять тысяч веков.

Он все-таки повернулся, глядя на нее сверху вниз странными светло-зелеными глазами. Она невольно ахнула и отвела глаза. А потом, отняв ладонь ото рта, она медленно и неуверенно протянула руку и прикоснулась к нему.

– Его больше нет, Кири. Его тело осталось на Ама-но-мори, погребенное под руинами разрушенной крепости.

– Нет, – возразила она.

Но все уже отгорело в разбитом сердце, превратившемся в белую золу.

– Разве такое возможно? Ты, должно быть…

Ее теплая ладонь погладила странные, непривычные очертания его щеки.

– Как же тебе, должно быть, не хватает Мацу! – воскликнула Кири чуть погодя вроде бы безо всякой связи, но он хорошо понял, что она имела в виду.

Она всхлипнула, припав к его груди. Ощутив на лице нежное прикосновение ее распущенных волос, он закрыл глаза, и перед мысленным его взором встала непрошеная картина, всплывшая из глубин памяти: движения страстной, необузданной женщины, которая целовала его сочными теплыми губами, когда его меч разрубил ей грудь до самых ребер; бледный овал лица, нежного, тонкого, наполовину закрытого упавшими волосами цвета беззвездной ночи; ее алая кровь и горячие обрывки плоти, когда Маккон спокойно и целеустремленно рвал ей когтями горло; и последний бессильный выдох, слетевший вместе с пузырями крови с ее уже посиневших губ.

Сначала – Дольмен, а следующим будет Саламандра. Теперь все его существование сосредоточилось на этих двоих. Кири значила для него не больше, чем камни крепостной стены, и, как только она это поняла, она отстранилась и пошла прочь, оставив его в одиночестве – разглядывать черный дымящийся лес и замерзшие поля вокруг Камадо.

* * *

Веревку уже закрепили, и он соскользнул в холодный стремительный поток. Почти сразу же он ощутил, как крутой берег уходит у него из-под ног.

Несмотря на глубину реки и пузырящуюся вокруг него белую воду, он чувствовал себя в безопасности и, перебирая руками, начал переправляться. В плотно сжатых губах он держал тонкую тростниковую трубочку, конец которой торчал над поверхностью воды.

Он был одет во все черное. Даже ту часть лица, которую не прикрывал тугой капюшон, он тщательно зачернил углем, а потом смазал маслом, чтобы краска не смылась в воде. Выбравшись на другой берег, он встал на колени и замер, беззвучно дыша и пристально вглядываясь в темноту.

Луна скрылась за облаками. Восточный ветер шелестел листьями тополей, сосновыми иголками. Журчала вода в реке.

Нырнув в кусты, он устроился там, дожидаясь, пока не просохнет одежда.

Он стер с лица масло и снова нанес угольный порошок, так что кожа приобрела матовый черный оттенок, не отражающий света.

Потом он поднялся и направился к стенам Камадо, стараясь держаться в густой тени деревьев.

Услышав негромкие голоса, он застыл, молниеносно выхватив кинжал и слегка приподняв острие.

Голоса, донесенные ветром, приблизились. Как только два воина поравнялись с ним, он нанес два стремительных бесшумных удара. Дважды темный клинок пронзил мягкую кожу под подбородками, пробил нёбо и достал до мозга. Ни один, ни второй даже и вскрикнуть не успели.

Теперь он мог бы переодеться, забрав одежду одного из убитых, и спокойно пройти в Камадо, но такой метод был не для мастера джиндо.

Он оттащил трупы в густой кустарник и двинулся дальше, пока не подобрался к самому основанию каменных стен крепости. Достав из кармана своего облегающего одеяния несколько черных металлических предметов, он бесшумно полез вверх по стене, цепляясь за стыки между огромными камнями.

Вскоре он вошел в ритм и уже безо всякого видимого напряжения быстро взобрался наверх под покровом густой тьмы беззвездной ночи.

* * *

Он погладил Хинда по длинной жесткой спине. Окостеневшие чешуйки зашевелились от удовольствия.

– Как это здорово – снова увидеть буджунов, – сказал Боннедюк Последний.

– Ты никогда не говорил Ронину…

Маленький человечек пожал плечами:

– Теперь тебе можно сказать о многом. А раньше… Он снова пожал плечами.

– Ты мне скажешь, кто ты такой?

– Да, – отозвался Боннедюк Последний, растирая больную ногу. – Хотя я уже как-то раз говорил об этом.

– Да? И кому?

– Гфанду.

– Что?! Но почему?

– Он хотел знать. – Боннедюк Последний коснулся руки Воина Заката. – Послушай, дружище, я бросил кости, и кости сказали, что ему суждено погибнуть в Городе Десяти Тысяч Дорог. Сделать я ничего не мог. Карма. Еще одна смерть, о которой я знал и должен был молчать. Это был мой подарок ему. Он спросил у меня, и я ему рассказал…

– Думаешь, он тебе поверил?

– Не знаю. Разве это так важно?

Какое-то время они молчали. Тишину нарушало лишь потрескивание огня в очаге. Он напрягся – снова послышалось звучное тиканье, повсюду сопровождавшее маленького человечка. Он чуть было не спросил, что это за звук, но Боннедюк Последний продолжал:

– Мой народ давно исчез с лица земли. Во всяком случае, о нем давно уже нет никаких упоминаний в истории. Но меня – меня одного – оставили здесь, чтобы я смог увидеть Кай-фен и тем самым искупить грехи моего господина.

Он поднялся, подложил поленьев в огонь и пошевелил раскаленные угли кончиком меча.

– Мы с Хиндом живем Внешним временем, как ты, несомненно, уже догадался. Это было необходимо, чтобы пережить разрушительную силу тысячелетий, ибо я – из того народа, властитель которого нашел на лесной просеке колдовской корень. Тот самый корень, кусочек которого ты съел…

– Легенду о великом воителе рассказал мне старый аптекарь в Шаангсее. И он дал мне корень…

– Да. Он был буджуном…

– А сад… Тот храм в Шаангсее…

Боннедюк Последний кивнул:

– И это тоже.

«Чего-то я явно недопонимаю», – подумал Воин Заката.

Маленький человечек дохромал до своего стула и протянул руку, чтобы погладить Хинда.

– Из-за жгучего своего желания править всем миром, – продолжил рассказ Боннедюк, – он был направлен на просеку, где рос корень.

– Направлен кем?

– Богом.

– Каким богом?

– Бог только один, дружище.

В очаге затрещало полено, а потом с тихим звуком упало в золу. Оранжевые языки пламени вспыхнули с новой силой.

– Съев этот корень, он стал самым могучим воином в мире и таким образом утолил свою жажду завоеваний…

Он умолк, увидев, что Воин Заката поднял руку.

В его обновленном сознании промелькнул образ высокого широкоплечего человека со смуглой кожей и карими глазами. Почему-то ему вдруг захотелось снова увидеться с Мойши или по крайней мере узнать, что с ним и где он сейчас. Наверняка – посреди необъятных соленых морей, на высоком мостике тяжело груженного судна, с парусами, ловящими ветер. На корабле, направляющемся в какой-нибудь дальний порт, спрятанный за изгибом поросшего зеленью мыса. А его журнал, наверное, пополнился новыми записями. Почему он вспомнил о Мойши именно сейчас? В памяти всплыли слова Боннедюка. Бог только один, дружище. Его светло-зеленые глаза широко распахнулись, в зрачках заплясали золотистые искорки.

– Продолжай.

– Съев этот корень, – снова заговорил маленький человечек, – он тем самым создал условия для сотворения Дольмена. Поскольку уже ничто в мире не могло сравниться с его могуществом, а наши Законы не потерпели бы столь вопиющего нарушения равновесия.

Так появился на свет Дольмен, рожденный, чтобы вступить в битву с моим господином. Дольмен тогда одержал победу, но во время сражение он получил очень серьезные раны и был выдворен за пределы человеческого мира. И все это время, пока он пребывал в запредельных пространствах, на протяжении многих столетий он был одержим мыслью о возвращении, об отмщении всему человечеству, ибо уничтожение – его единственная страсть.

– А сейчас он выжидает в лесу на севере. И ждет он меня.

– Да, – согласился Боннедюк Последний. – А моя долгая миссия наконец завершена.

Воин Заката засунул руку в перчатке из шкуры Маккона под панцирь и извлек из складок одежды несколько небольших предметов желтоватого оттенка. Они блеснули при пляшущем свете пламени.

– Когда-то, – сказал он, – ты сделал подарок Ронину. Этот подарок, как видишь, все еще со мной. Я очень ценю ту защиту, которую он мне дает. А теперь я хочу сделать подарок тебе.

Он протянул руку вперед.

– В Хийяне ты как-то сказал Ронину, что кости уже бесполезны. Может быть, это все потому, что они принадлежат другому времени, давно прошедшей и забытой эпохе. Держи, дружище. Это – из пасти вполне современного крокодила.

В подставленную ладонь Боннедюка Последнего он высыпал крокодильи зубы, добытые Ронином в джунглях, на подступах к Ксич-Чи.

Никто не видел его; никто не услышал, как он подошел.

Он был словно ветер в ночи, задувающий через высокие крепостные стены.

Его наставники по джиндо могли бы гордиться им. На темных, промозглых улицах Камадо, где толпился народ, он стал лишь еще одной мимолетной тенью, отбрасываемой неверным светом раскачивающихся масляных фонарей.

Среди фыркающих лошадей, в толпе потных, переругивающихся друг с другом солдат, мимо стай тощих желтых собак, мимо груд грязной, свалявшейся одежды, мимо стражников, сменяющихся в карауле строго по часам, он скользил по гудящим улицам, не замечаемый никем, как будто укрытый плащом невидимости. Это искусство сливаться с толпой было душой джиндо.