Текст книги "Дай-сан"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Они прошли по центральной улице, широкой и совершенно ровной, между двумя одинаковыми изваяниями, представлявшими кошек с разинутой пастью и передними лапами, вытянутыми вперед. Напряженные мышцы их каменных плеч были тщательно и глубоко проработаны резцом, а могучий рельеф груди поднимался крутыми изгибами к поднятому крестцу и неподвижному хвосту.

Сразу за этими исполинскими стражами по обеим сторонам мостовой возвышались еще две громадные стелы, густо покрытые письменами, настолько сложными, что Ронин даже не смог сосчитать число граней.

Пройдя между стелами, они увидели слева огромную площадь, поднимающуюся ступенями. Лужи, оставшиеся после сильного дождя, блестели на этих ступенях в лучах заходящего солнца, вспыхивая радужными переливами.

С двух сторон площади, с северной и южной, стояли высокие сооружения без окон, с отвесными стенами на внутренней стороне и с уклоном вперед на обратной. В каждой вертикальной стене была одна-единственная дверь, выходившая на площадь.

– Странно, – заметил Мойши, остановившись перед первой ступенькой и оглядевшись по сторонам. – Этот народ не использует арку. Смотрите, Ронин… Для поддержки высоких зданий они используют перемычки.

Взгляд Ронина скользнул вдоль по улице, уходящей в западном направлении от площади. Перед огромной ступенчатой пирамидой, поднимавшейся впереди на расстоянии примерно в четверть километра, он разглядел три высоких черных силуэта – человеческие фигуры, черты которых нельзя было рассмотреть из-за рассеянного лиловато-золотистого света угасающего солнца, что опускалось за тихое море джунглей, подступавших к каменной долине. Он тихонько окликнул Мойши:

– Пойдем.

Они были в масках.

Двое мужчин и женщина. Все – в одинаковых широких накидках из пятнистых шкур, снятых с крупных зверей, головы которых и послужили материалом для масок. Треугольные уши, черные носы и длинные жесткие усы. Холодные мерцающие глаза золотистого или светло-нефритового цвета, прозрачные и безжизненные. Ронин невольно поежился. Что-то было в этих глазах, что отозвалось тревогой в сердце.

Все трое были невероятно высокими, ростом не меньше двух с половиной метров. Длинные мускулистые ноги. Несколько впалая грудь у мужчин. Кожа цвета мореного тика.

Вся одежда мужчин состояла из набедренной повязки из золотистого меха с черными пятнами и сандалий из черной кожи. Руки от запястья до локтя были унизаны обручами-браслетами различной ширины, украшенными чеканными и резными рисунками. Ронин разглядел одну странную сцену, представлявшую нескольких воинов в причудливых головных уборах и одно непонятное многоголовое существо, которое он принял за бога.

Женщина в росте не уступала мужчинам. Великолепная грива иссиня-черных волос, смотревшаяся естественным продолжением ее нелепой кошачьей маски, опускалась почти до пояса. Короткая туника из золотистого меха – от тяжелых грудей до бедер. Красивые длинные ноги безупречной формы. В отличие от мужчин, на ней не было золотых браслетов – только один узкий обруч из розово-белого гагата не более сантиметра шириной, покрытый тонкой кружевной резьбой, сквозь которую просвечивала ее темная медная кожа.

Мужчина слева шагнул вперед.

– Добро пожаловать в Ксич-Чи, великий город Чакмооля.

Из-за клыков в прорези маски его голос звучал как-то странно, словно издалека.

* * *

– Время, – сказал Кабал-Ксиу.

Из двух мужчин он был пониже ростом.

– Вот что заботит нас прежде всего.

Легкий ветерок пошевелил мех на его маске.

– Поэтому наша история записана в камне, над которым не властно течение времени.

Низкие строения с колоннами с северной и южной сторон. На востоке колышутся джунгли – непроходимый зеленый барьер. Ступени величественного акрополя, выходящего фасадом на запад. На той стороне каменной мостовой возвышается еще одна ступенчатая пирамида, примерно в три раза ниже гигантского сооружения в центре каменного города, состоящая из девяти убывающих уступов. На вершине ее – странное удлиненное сооружение на шести массивных столпах, густо покрытых резьбой, а в центре ближайшей к ним стороны – широкие ступени, уводящие вверх.

– Мы ждали… – Кабал-Ксиу сделал паузу, словно подбирая нужные слова. – Мы ждем…

Взглянув на этих троих людей, обезображенных странными масками, Ронин с некоторым беспокойством отметил, что абсурдность сложившейся ситуации никак до него не доходит. В этой троице было нечто пугающее, что не давало сосредоточиться, отгоняя все мысли, кроме тех, что как будто сами приходили в голову в ответ на реплики собеседников.

– Ждете чего? – спросил Мойши. – Конца?

Кошачья маска, покрывавшая голову Кабал-Ксиу, повернулась в его сторону. Лучи заходящего солнца сверкнули отблесками огня у него в глазах.

– О нет.

Полоска алого света скользнула по черным усам и исчезла.

– Конец уже наступил.

Солнце тихо покинуло землю; лазурное с лиловым свечение окутало город. Долина погрузилась в сумеречный свет, словно отраженный от застывшей далекой радуги.

– Сходи за тростником, Кин-Коба, – велел Кабал-Ксиу.

Поднявшись с алебастрового сиденья, женщина направилась через каменную площадь к зданию с северной стороны. Ронин наблюдал за движением ее ягодиц, за плавным покачиванием ее тугих сильных бедер.

Вскоре она вернулась с двумя тростниковыми факелами, горевшими дымным пламенем, и установила их в каменные колонны по обеим сторонам от сидевших.

– Это Чакмооль, – впервые заговорил Уксмаль-Чак, второй мужчина из странной тройки.

Он показал на низкий столик с плоским верхом, вытесанный из камня и стилизованный под кошачью спину. Камень был то ли испачкан красным, то ли имел естественный красноватый оттенок. По бокам его и на «спине» были врезаны зеленые нефритовые кружки, изображавшие пятна на шкуре. На столике стояли чашки из обожженной глины с высушенными зернами маиса и густым белым напитком, пряным и явно крепким.

– Красный Ягуар. Редкий зверь, который все еще рыщет по этой земле. Никто не может сравниться с ним в битве, ни одно существо ни в одном из миров, ибо Чакмооль не знает поражения, пока его полностью не покинет жизнь.

Когда Уксмаль-Чак говорил, его маска слегка покачивалась. На шее побрякивали бусы из нанизанных на несколько нитей зубов, когтей и резных кремней.

– Это свирепый и страшный хищник.

Глаза его были скрыты в глубокой тени.

– Многие верили, что Чакмооль – сверхъестественное существо, способное принимать человеческий облик.

– О нем сложено немало легенд, – ровным голосом заговорила Кин-Коба. – И это вполне объяснимо, ибо нечасто встречался Красный Ягуар человеку.

– И в конце концов стали его почитать богом, – добавил Кабал-Ксиу.

На темной лазури и пурпуре вечернего неба проявились скопления мерцающих звезд, напоминавших сверкание инея, разбросанного по небесной тверди дыханием космоса.

И под этим покровом извечной тьмы раскинулся огромный каменный город – неподвижное, математически выверенное пространство из плоскостей и углов, которое с наступлением темноты – с медленным поворотом небесного колеса – внезапно сделалось гармоничным, поражая человеческое воображение своим холодным и безжалостным расчетом.

Уксмаль-Чак наклонил голову.

– Скажите нам…

– Я думаю, – бесцеремонно прервал его Кабал-Ксиу, – наши гости устали после долгого перехода по джунглям.

Он протянул длинную руку.

– Кин-Коба, позаботься, пожалуйста, чтобы эти люди удобно устроились. А нам с Уксмаль-Чаком надо еще кое-что обсудить.

Через холодное, геометрически правильное пространство акрополя пролетела золотисто-зеленая птица и скрылась в чаще чернеющих джунглей.

Ночь.

Кин-Коба проводила их в узкие комнатушки в здании с северной стороны от акрополя. Единственный тусклый свет попадал сюда из душного коридора – от тростниковых свечей вдоль его голых каменных стен. В обеих каморках прямо на глинобитном полу лежали тонкие соломенные матрасы. Остальное убранство комнат состояло из неглубокой глиняной чаши с водой и ночного горшка в дальнем углу.

Стены комнатушек были покрыты резными фресками. Необычные животные и фантастические воины в головных уборах из перьев, одетые в звериные шкуры, – люди с большими крючковатыми носами и плоскими черепами, продолговатыми глазами и широкими полными губами. Сцены, исполненные в нежно-маисовых, кирпично-красных, темно-зеленых и темно-синих тонах. Похоже, яркий пурпурный цвет здесь был неизвестен. Пурпурным здесь было лишь небо.

Они встали в коридоре.

– Вам что-нибудь нужно? – спросила Кин-Коба, обращаясь к обоим сразу.

– Пока нет, – ответил Мойши.

– Тогда ладно, – сказала она на прощание.

Они замерли на месте, прислушиваясь к ее удаляющимся шагам.

Ронин подал знак Мойши, и они бесшумно последовали за ней к выходу из здания.

Остановившись в тени у выхода, они наблюдали за тем, как Кин-Коба идет через площадь.

– Хорошо, что мы вышли, – шепнул Мойши. – Мне там дышать было нечем.

– Слишком там пыльно, – заметил Ронин. – Явно уже давно там никто не спал.

Кин-Коба спустилась по ступеням и направилась по широкой белой мостовой к зданию с колоннами на вершине пирамиды с западной стороны.

– Кто эти люди? – спросил Мойши, обращаясь скорее к себе, чем к Ронину.

– Кто бы они ни были, ведут они себя странно. Им, кажется, вовсе не интересно, кто мы и как мы сюда попали.

Мойши кивнул.

– Как будто им все равно.

– А что сказал Кабал-Ксиу?

Кин-Коба добралась до подножия пирамиды и начала подниматься по каменной лестнице на ближней к ним стороне.

– «Мы ждали. Мы ждем».

– Чего ждут? Нас?

– Давай это выясним, – откликнулся Ронин.

Они выступили из тени и пошли следом за Кин-Кобой через темную площадь в сторону ожидающей пирамиды.

– Ответ может быть только один, – проговорил Уксмаль-Чак. – Надо ли напоминать тебе, «брат» мой?

Он не смог скрыть издевку в голосе.

– Не так оно все однозначно, по-моему, – заметил Кабал-Ксиу. – Ошибки быть не должно. Мы…

– Разве ты уже позабыл, что, хотя я сейчас и являюсь командующим маджапанов, когда-то, много катунов тому назад, я был, как и ты, жрецом?

– Как можно забыть о том, что выжжено у тебя в мозгу, Уксмаль-Чак? Я не испытываю симпатии к военным, но я могу понять вашу позицию.

– Мне противна твоя снисходительность, – буркнул Уксмаль-Чак, поворачиваясь к собеседнику спиной.

Между ними, скрестив руки на груди, стояла Кин-Коба и наблюдала за ними с таким выражением, с каким могла бы смотреть невозмутимая ящерица на двух дерущихся петухов – завороженно, но в то же время и отстраненно.

– Наконец-то ты высказался.

Кабал-Ксиу шагнул вперед – от жаровни, от наклонной стены с рельефными иероглифами. С обеих сторон у него за спиной к низкому сводчатому потолку, покрытому копотью от чадящих светильников, поднимались затененные арки.

Уксмаль-Чак резко развернулся, угрожающе вскинув руки. На бедре у него тяжело покачивалось какое-то короткое каменное оружие, непохожее ни на меч, ни на топор.

– Не надо меня поучать. Я изучил Книгу Балама и знаю ее не хуже тебя.

Он показал на покрытую письменами стену за горящей жаровней.

– Там сказано определенно и недвусмысленно, и никто – ни ты, ни кто-либо другой – не может исказить…

– Ты забываешь, «брат» мой, – холодно заметил Кабал-Ксиу, – что других, кроме нас с тобой, нет. Пока.

– О да. Со времен Раскола. С окончания четвертой эпохи. Да, «брат» мой, ты человек благочестивый. С каждым мгновением, с каждым ударом мое сердце болит по маджапанам, которые поклонялись нам, как богам, ибо без них возрождение…

– Прекрати святотатствовать!

Кабал-Ксиу затрясся от ярости. Он сделал еще один шаг вперед на негнущихся ногах. Уксмаль-Чак поднес левую руку к правому бедру и схватился за холодную каменную рукоять. Мышцы его напряглись.

– У вас разве нет других дел? – тихо вмешалась Кин-Коба.

На мгновение они застыли, подобно статуям. Оранжевый свет плясал по темной прохладной коже и рыжеватому меху.

Потом Уксмаль-Чак повернулся к ним спиной и вышел из здания. Его шаги, удаляющиеся вниз по ступеням, далеко разносились во влажном ночном воздухе.

Кабал-Ксиу вздохнул и заметно расслабился.

– Знаешь, возможно, он прав.

– Может быть, – отозвалась Кин-Коба.

Повернувшись к иероглифам на стене, Кабал-Ксиу заговорил, и голос его иногда звучал так, будто он читал древние письмена:

– Столько катунов прошло после гибели маджапанов, нашего возлюбленного народа, столько бесплодных катунов, и лишь пророчество Книги Балама держит нас здесь в ожидании – в ожидании катуна, отмеченного новым пришествием Ке-Ацатля.

Он подал знак, и Кин-Коба безмолвно встала рядом с ним, глядя на стену с иероглифами.

– И вот он уже наступает. Катун Ке-Ацатля возвращается в полночь мира, в час, когда воплощается первозданность и начинается эра шестая – время для возвращения маджапанов.

Ронин, застывший в тени одной из арок, знаком велел Мойши следовать за Укмаль-Чаком, а сам остался послушать.

– Он может пойти посмотреть, на месте мы или нет, – шепнул он Мойши на ухо. – Встретимся в твоей комнате попозже.

И он опять повернулся к двоим, стоявшим на свету от горящей жаровни.

– Происхождение маджапанов окутано тайной, – продолжал Кабал-Ксиу. – Они принесли с собой знание и могущество из эпохи, предшествовавшей появлению человека. Потом маджапаны жили в стране, где жара и джунгли; на земле, окруженной бездонным морем, что кишело чудовищными созданиями. От своих могучих богов получили они великие дары и знания, но они были прокляты, ибо явились на свет в конце Старых Времен, а когда подошло время пришествия человека, случились великие потрясения земли, воды и небес.

И жрецы, предсказывавшие катаклизмы, ибо тогда уже существовала великая Книга Балама, пришли к маджапанам, и собрали их на бескрайней равнине у берегов бушующего моря, и принялись уговаривать их строить корабли, говоря так: «Теперь надо вам строить крепкие корабли, дабы плыть через моря, ибо страны, где родились вы, скоро не станет. Если и суждено маджапанам выжить, это будет в иной земле».

И преисполнились маджапаны страха, ибо не были эти люди хорошими моряками и никогда не любили море, и топтались они беспорядочно на берегу, и спорили друг с другом. И тогда сказали им жрецы: «Не бойтесь вы ни высоких волн, ни чудовищ из темных глубин, ибо истинная опасность – здесь. Скоро земля наша станет черной и красной, и извергнет она ядовитый дым с серой, и прольется тогда кровь земли. И расколется твердь на части, и навечно провалится в бездонные недра, и воды сомкнутся над ней, как сцепленные руки».

Так говорили жрецы, и маджапаны послушались их и построили корабли для спасения своего. И взошли они на корабли, взяв с собой только детей и пищу, а остальное имущество бросив. Жрецы же забрали священные свитки свои и ушли, а громадные богатства маджапанов брошенными лежали.

Так маджапаны оставили обреченную землю свою, чьи недра сгорали уже в огне окончания Старых Времен, и жрецы разделили, четверть отправив на север, четверть – на юг, четверть – на восток и четверть – на запад.

Так и случилось, что маджапаны пришли на сей остров – на этот обширный кусок известняка, поднимающийся со дна моря. И здесь основали они Ксич-Чи, город своих праотцев, истинный город.

Только здесь маджапаны не смешались с нарождающейся новой расой людей, наводнивших мир. Только здесь сохранили они чистоту крови. А когда узрели они Чакмооля, они поняли сразу, что это есть воплощение Тцатлипоки.

– И теперь, – выдохнула Кин-Коба, низкий голос которой дрожал в густом воздухе, – в катун Ке-Ацатля, на рассвете эры шестой, первые из маджапанов вернулись в священный свой город, где этой ночью может случиться великое возрождение. Тцатлипоки придет, дабы снова узреть свой Ксич-Чи.

* * *

Подтеки воды, последние напоминания о ливне, при свете луны превращались в озерца платины. Игра света и тени, в переливах которой, кажется, оживали резные камни. Мистическая история, высеченная на незыблемых гранях. Когда-то великий, сейчас это город мертвых, думал Ронин, бесшумно следуя за Кин-Кобой, которая шла быстрым шагом по улицам в пляшущих зыбких бликах. Наверное, эти трое – жертвы неумолимого времени – сошли с ума от затянувшегося одиночества. И они явно не маджапаны, эти загадочные хранители Ксич-Чи. Какие они, интересно, под своими кошачьими масками, пытался представить Ронин, передвигаясь из тени в тень, вдоль грани каменной пирамиды. Похожи они или нет на фигуры с пиктограмм, запечатленных в архитектуре Ксич-Чи?

Этот город казался видением из сна. Исполинские каменные капители как будто парили в воздухе, выдаваясь из остающихся в тени стен; широкие площади с покатыми стенами зданий, увенчанными зубцами, представляли собой вереницу наклонных плоскостей; пирамиды, сложенные из бесчисленных уступов и густо покрытые резными иероглифами, казались поэтому зыбкими и неустойчивыми.

Кин-Коба скрылась в густой тени, и Ронин потерял ее из виду. Он пошел за ней осмотрительно и бесшумно. Теперь камни были его врагами, поскольку они могли выдать его гулким эхом, не будь он так осторожен. Дорожка, на которую свернула Кин-Коба, проходила мимо трех зданий, вдоль узкого прохода примерно в сотне метров от того места, где встал в тени Ронин.

Мгновение он стоял неподвижно, наблюдая и напряженно прислушиваясь к приглушенным звукам ее шагов. Его окружали безмолвные и отчего-то немного жуткие хроники маджапанов – история в камне, ждущая своего часа.

Осторожно продвигаясь по проходу, Ронин заметил движение. Теперь он засомневался, а не стоит ли вернуться в дом на площади. После недолгих раздумий он все же пошел вперед. Теперь, когда решение было принято, он ускорил шаг.

Вперед по проходу, потом резко влево, в полосу темноты. На какое-то время он как будто ослеп.

Что-то неуловимо преобразилось. Изменился характер самой темноты. Она стала вдруг гуще и как будто просторней. Ронин понял, что отошел от зданий. Однако, подняв голову, он не увидел ни звезд, ни луны.

Впереди снова раздался приглушенный звук шагов. Он двинулся вперед. Там, где сгущалась кромешная тьма, стояли деревья. Глаза Ронина постепенно привыкли к темноте, и он увидел, что идет по краю джунглей, окружающих город.

Несколько раз ему казалось, что впереди что-то мерцает – что-то похожее на отраженный свет, только невысоко, метрах в двух от земли, не больше. Кого или что он преследует? Интуиция подсказывала Ронину, что он потерял Кин-Кобу еще в темном проходе. Тогда почему он здесь?

Джунгли неохотно расступились, и Ронин, замерев в тени, увидел залитую лунным светом просеку. Ничего подозрительного он не услышал. Обычный писк ночных насекомых и тихий шелест деревьев.

Он решительно вышел на середину просеки и зашагал дальше по ней. Потом неожиданно просека сделала поворот, и в бесстрастном свете луны Ронин увидел черно-белое покосившееся сооружение, стоявшее в дальнем конце дорожки.

Оно стояло на невысоких колоннах в виде извивающейся змеи; каждый ее изгиб был как бы частью основания. Изображение змеи Ронин увидел в этом городе впервые. Центральная лестница здания обвалилась в нескольких местах.

В самом здании было двенадцать дверных проемов, и над массивными перемычками каждого виднелось резное изображение все той же змеи, то ли с перьями, то ли с крыльями, развернутыми в полете.

Одну сторону здания полностью затянули растения – неизбежное нашествие джунглей, стремящихся отвоевать пространство, когда-то отнятое у них каменным городом. Зеленый мох на ступенях напоминал запущенный разлохматившийся ковер.

Краем глаза Ронин заметил, как что-то мелькнуло во тьме, и подошел поближе. Опять сверкнуло что-то белое, и теперь он увидел, что перед зданием, в тени раскидистого дерева, стоит какая-то статуя. Когда ветер раздвинул тяжелые ветви, серебристый свет луны упал на голову изваяния.

То есть не на голову, а на верх торса. Головы у статуи не было, как будто кто-то умышленно снес ее с каменных плеч. Сама же фигура возвышалась не меньше чем на шесть с половиной метров.

Это был воин.

В панцире и сапогах, с сильными, мускулистыми руками. На поясе у него висели двое ножен: одни с оружием, другие пустые. Одна рука поднята вверх. Она тоже была испорчена и заканчивалась обломанным запястьем.

По верхушкам деревьев пронесся прохладный ветер. Тихонько попискивали ночные насекомые. И больше ни звука.

Ронин застыл перед статуей в немом изумлении. Он словно услышал какой-то темный, глубинный зов и почувствовал, как в его тело вливается неведомая сила, исходящая от самой просеки, от этих странных каменных сооружений. Что-то в нем нарождалось, зовущее к действию, неодолимое и манящее.

Потом Ронин медленно повернулся и направился в шуршащие, влажные тени джунглей.

Он поднял глаза, чтобы взглянуть на статую в последний раз.

Где-то рядом, у него над головой, развернулись громадные оперенные крылья, и что-то вспорхнуло в прохладную чистую ночь.

За пологом сплетенных ветвей и листвы – обширная геометрически правильная равнина, лежащая под перевернутой чашей черных небес. Ее освещала луна в окружении танцующих звезд. На востоке, прочертив небосвод ближе к линии горизонта, неровной дугой изогнулся широкий звездный пояс, густое скопление мерцающих точек. Далеко-далеко был сейчас благоуханный Шаангсей и желтая крепость Камадо, северная цитадель, у стен которой уже бушевал Кай-фен.

Добравшись до здания на северной стороне акрополя, Ронин прилег у себя в комнатушке и закрыл глаза, ожидая возвращения Мойши.

Охваченный непонятной яростью, он идет коридором какого-то ветхого заброшенного здания. Коридоры настолько узки и темны, что ему волей-неволей приходится напряженно всматриваться вперед, чтобы не сбиться и не заплутать. Из-за этого у него нет ни времени, ни возможности заглядывать в дверные проемы, издевательски мелькающие с двух сторон, хотя заглянуть очень хочется. Или не хочется… он и сам не поймет. Но так или иначе он шагает вперед во тьму, и ярость его нарастает, обращаясь необъяснимым и жгучим гневом. Он видит свое отражение в зеркале и, сам испугавшись, отшатывается прочь.

Во мрак дальше по коридору. Он здесь один. Больше нет никого. Двери закончились. Он переходит на бег. Все быстрее и быстрее. Вдоль сплошных стен. Грохот его башмаков разносится эхом, похожим на барабанный бой, на ритм какой-то растянутой потаенной песни. Это уже полное безрассудство, думает он в темноте. Да пошло оно все к морозу! А ярость так и пылает огнем. Он уже не владеет собой. Это как будто напор судьбы, задевшей его своим кожистым черным крылом. Все быстрее бежит он по узкому коридору.

Дальше и дальше, и все начинает сливаться. У него слегка кружится голова. Вскоре он замечает, что потолок становится ниже. Сгорбившись, как-то неловко согнувшись, он ковыляет вперед. Быстрее.

Он спотыкается, падает посреди черноты. Его руки взлетают над головой, пальцы сами цепляются непонятно за что.

Он висит в воздухе, ухватившись за балку – нижнюю кромку коридора-туннеля-воронки, загибающейся вниз и стремящейся выплюнуть его из себя. Сбросить вниз.

Разгоряченный и потный, он отчаянно пытается удержаться, а под ним уже ждет пространство, разверстое и бездонное.

Из глубины поднимаются грохот и скрежет. Где-то внизу смутно виднеется что-то вроде подмостков. Слишком далеко, чтобы спрыгнуть на них. Из-за громадного расстояния они кажутся не шире лезвия меча.

Взрывы, раскатистые и глухие, доносятся снизу, больно ударяя по ушам.

Он смотрит вниз как завороженный, не в силах оторвать взгляда.

А потом появляется некое извивающееся существо. Липкие полупрозрачные щупальца тянутся вверх. Из глубины проступает темный бесформенный силуэт, нависающий над чудовищной тварью. Сгусток тьмы, обволакивающий ее своим телом. Щупальца бьются в агонии. В клубящемся мраке видна содрогающаяся голова. Горят два глаза без век, со зрачками, похожими на зазубренные осколки обсидиана.

Чудовищное лицо начинает как будто мелькать, изменяя черты, стремительно и неуловимо. Пульсация форм – десять тысяч преобразований в единый миг, на исходе которого остается один-единственный глаз, узкий и длинный, как прорезь. Немигающий, злобный взгляд, готовый смахнуть его вниз – завороженного, смятого и беспомощного.

Жар точно крик. Его глаза выжжены. Тело бьется, поджаривается и горит, горит… И жуткая вонь…

– Я услышала, как ты кричал, – сказала она, склоняясь над ним.

Он вперил невидящий взгляд в ее неправдоподобно огромную, покрытую мехом голову, по которой метались нелепые искаженные тени в тусклом мигающем свете от тростниковых факелов, проникающем из коридора в комнату.

Приподнявшись на локте, Ронин отер пот с лица.

– Ты болен?

– Нет, – отозвался он медленно, все еще не придя в себя. – Это был сон. Просто сон.

Его голос звучал низко и хрипло.

– Сон.

– Да.

Кин-Коба опустилась на колени рядом с его соломенным тюфяком.

Взгляд Ронина упал на фреску на стене перед ним. На ней мужчины в головных уборах из перьев бежали навстречу друг другу через правильной формы прямоугольное поле, окаймленное вдоль длинных сторон наклонными каменными стойками, венчающими отвесные стены. Посередине же боковых сторон, на высоте около пяти метров от пола, торчало по резному каменному кольцу.

– Что здесь изображено?

Ее голова с шорохом повернулась.

– Маджапаны играют в священную игру с мячом. С обеих сторон игрового поля поднимались наклонные стойки в виде выпускающего когти Чакмооля.

– Изначально они были земледельцами, – тихо проговорила Кин-Коба. – Маджапаны любили землю. Они знали, как с ней обращаться, и собирали богатые урожаи маиса, бобов и фруктов. Но всегда находились какие-то племена… другие. Свирепые и могучие, с религией, воспевавшей смерть. И поэтому маджапаны были вынуждены стать воинами.

Ронин рассеянно наблюдал за тем, как тусклый свет ласкает ее обнаженное бедро.

– Но и познав боевые искусства, они не хотели воевать. И тогда жрецы изобрели игру в мяч, дабы все споры решались не в битве, а в этой священной игре. Маджапаны соорудили площадки, а враждебные племена, которые объявляли им войну, теперь были вынуждены выставлять команду из своих лучших воинов. Разрешалось набирать по девятнадцать человек с каждой стороны, и они играли в священную игру в мяч плоскими каменными лопатками на каменных площадках, используя сложные ритуальные приемы. Основная задача игры – забросить мяч через каменное кольцо на стороне противника, одновременно мешая команде соперников забросить мяч в кольцо на своей стороне.

Он еще раз взглянул на фреску.

– Значит, войн у вас не было.

– Таков обычай маджапанов.

– И все племена придерживались ваших правил.

– Все боялись…

Она вдруг умолкла, словно поняла, что сболтнула лишнего.

– Боялись чего?

Сейчас Ронин смотрел на ее лицо, наполовину закрытое тенью, пытаясь отыскать хоть какой-нибудь проблеск эмоций в глазах под маской.

– Бога. Бога, которому мы когда-то поклонялись.

Ее голос звучал сурово и как-то растерянно.

– Но, – продолжала Кин-Коба уже бодрее, – это было давно, в незапамятные времена. Сейчас это уже неважно – ложный бог изгнан с этой земли много катунов тому назад.

Полуразрушенное, заросшее мхом здание. Безголовая статуя. Оперенная змея.

– Лишь Чакмооль правит теперь в Ксич-Чи. Это его жрецы изобрели священную игру в мяч…

– Получается, маджапаны избегали кровопролития, играя в эту игру, – заметил Ронин.

Ее голова дернулась, и свет упал на ее глаза, коричневатые и блестящие, как чистейшие топазы.

– Что тебя навело на такую мысль? – спросила Кин-Коба испуганно и негодующе. – По окончании игры головы игроков проигравшей команды передавались вождям их племен в качестве предостережения. Их дымящимися сердцами удобряли наши поля. Маджапаны были народом практичным.

Ронин приумолк, размышляя над услышанным.

– Ты хочешь сказать, что маджапаны никогда не проигрывали? – спросил он наконец.

– Нет, ни разу.

Ронина вдруг охватило какое-то непонятное чувство. Ему почему-то сделалось грустно. Пытаясь стряхнуть с себя это подавленное состояние, он спросил:

– А что у тебя под маской, Кин-Коба?

Она вскинула тонкие руки. Безмолвный порывистый жест, который был правдивее всяких слов.

– Желаешь ли ты обладать мной?

Странное она подобрала слово, подумал Ронин.

– Ты хочешь сказать, заняться любовью?

– Если ты хочешь именно этого.

Он протянул руку и провел кончиками пальцев от ее колена по внутренней стороне. Ее глаза сверкнули.

– Но только не в маске.

– Тогда ты ничего не получишь.

Она взяла его руку, отнимая ее от своей ноги. Он ощутил ее тепло, томное и влажное, как джунгли в разморенный полдень. Свободной рукой Кин-Коба провела по его распростертому телу.

– А ты ведь хочешь.

Она поднялась и решительным жестом стянула с него штаны. Потом присела над ним на колени, медленно опускаясь все ниже. Веки ее трепетали. Она прикрыла топазовые глаза. Охнула. Склонилась над ним, и он ощутил жар ее тяжелых грудей и подрагивание живота. Он поднес руку к ее лицу, но она с силой сжала его пальцы и прижала его ладонь себе к груди. Ее бедра сдвинулись вниз.

Тела их сплелись во влажной ночи. Он вошел в нее, вдыхая необычный пряный аромат ее тела, пытаясь представить, как она выглядит на самом деле. Их совокупление напоминало борцовскую схватку двух великих мастеров. Их тела, двигающиеся в такт в нарастающем ритме, блестели от пота и слюны, и у Ронина было такое чувство, будто он снова мчится во тьме по замкнутому переменчивому коридору-туннелю-воронке.

И в тот самый миг, когда она закричала, а тело ее содрогнулось, он почувствовал, как ее безжалостное неистовство накатывает на него зловонным приливом, как он отшатывается в испуге от своего отражения, промелькнувшего в зеркале. Ее ногти впились в его тело, ее сильные бедра крепко сжимали его, скользкое гибкое тело извивалось над ним, ее тяжелые груди покачивались, соски затвердели и заострились.

В глубине его существа, в этой взвихренной круговерти, зарождались какие-то злобные чувства, оглашающие сознание могучим ревом. Он пытался сдержать их, унять, но уже ощущал, что наслаждение, переполнившее его чресла, готово прорваться наружу.

Ее бедра вращались по кругу, ее дыхание стало неровным и чувственным. Подняв руки, он сдавил ее груди. Она застонала и буквально вдавила в него свое тело. А он взялся за маску, приподнял над ее плечами и, даже услышав низкое рычание, пронзительный крик снаружи, посмотрел наверх – за пределы пылающих самоцветов-глаз.

Пронзенный.

Мойши перебирался из тени в тень под звездным небом ночи, не отрывая взгляда от высокой фигуры Уксмаль-Чака, который направился прочь от низкой пирамиды.

Мойши почему-то решил, что он пойдет к исполинской ступенчатой пирамиде к западу от акрополя, но вместо этого Уксмаль-Чак повернул направо, на улицу, уводящую в дальний конец города.