Текст книги "Дай-сан"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

– Успокойся, дружище.

– Токаге мне сказал. Дольмен напал на дор-Сефрита, когда он был чем-то занят. Он так объяснил…

– Это значит…

– Что Дольмен напал на него в процессе видоизменения…

– Моего.

– Да.

– Я все понимаю, но…

Тело Боннедюка Последнего содрогнулось в конвульсиях и затрепетало, словно в нем происходила какая-то титаническая борьба. Изможденное, смертельно бледное лицо. Воин Заката был весь в крови – в крови своего старого друга. Боннедюк сказал почти все. Осталось сказать лишь одно.

– Токаге – отец дор-Сефрита.

Его голос звучал сухим хрипом.

– Дольмен убил его сына. К.. как пожелал Токаге.

Воин Заката стоял на коленях в стылой трясине, держа на руках мертвое тело. Он очень медленно поднялся на ноги.

Сквозь шум битвы до него донесся какой-то крик, и он резко развернулся в ту сторону.

К нему скакала Моэру. Улыбка исчезла с ее лица, когда она увидела, чье тело он держит в руках. Осадив коня, она похлопала его по лоснящейся шкуре. Она была вся в крови и грязи. Потемневший, замызганный панцирь. Промокшие наголенники. Волосы выбились из-под помятого шлема.

– Оками тоже, – сказала она.

Он кивнул.

– Здесь где-то поблизости Эрант. Он ранен. Можешь кого-нибудь послать?

– Теперь, наверное, смогу.

Она показала вниз по течению, в сторону моря, до которого было много километров.

– Смотри!

В ее голосе звучало волнение.

Он вгляделся сквозь снежную пелену. Вверх по реке плыл целый флот из кораблей необычной формы. На мачтах их развевались флаги. У всех одинаковые: черные полосы на бордовом поле.

– Это Мойши! – восторженно закричала она. – Его народ тоже пришел на Кай-фен!

Воин Заката вдруг ощутил неимоверную тяжесть маленького тельца, которое он прижимал к груди. «Но для кого-то уже слишком поздно», – подумал он.

ДАЙ-САН

Теперь он предоставил все им.

Люди сражались с людьми. Но для него это уже не имело значения.

Для него – Саламандра и Дольмен.

Для него мир перестал вращаться вокруг своей оси. Времена года замерзли, солнце стало невидимым, луна исчезла. Ибо он подошел к тому, что было единственной целью всей его жизни.

Все остальное теперь позади. Как сон.

Он устремился вслед за черными развевающимися знаменами с пляшущей в языках пламени алой ящерицей, держащей во рту свой хвост. Он вспомнил слова из древнего предания этого мира: «И Саламандра, восставшая из огня, избегнет смерти и станет править в союзе со Злом».

Он мчался по равнине, заваленной горами трупов, подгоняя своего скакуна, так что даже могучий лума начал выбиваться из сил. Он несся, не разбирая дороги, расшвыривая и живых, и мертвых; лума его перепрыгивал через кучи тел, черных от облепивших их мух; стороной объезжал схватки, в которых летели головы, вспарывались животы и рекой текла кровь; мимо участков, где шла настоящая резня, где воины не уступали друг другу ни пяди. И в конце концов лума рухнул, покатившись вместе со всадником вниз по прибрежному склону, скользкому от грязи, крови и вывалившихся внутренностей.

Сильно оттолкнувшись ногами, он прыгнул в плескавшуюся воду – вперед, а не на глубину.

Он вынырнул на поверхность, преодолев под водой примерно треть ширины реки, тряхнул головой и быстро поплыл к тому берегу.

Выбравшись из воды, он принялся карабкаться вверх по крутому берегу, подзывая своего скакуна. Услышав стук копыт, он выскочил на твердую землю, чтобы встретить луму.

Одним прыжком он взлетел на алого скакуна, который взвился на дыбы и зафыркал. Он успокоил его тихими, ласковыми словами, и лума устремился вслед за быстро удаляющимися знаменами – по широкому полю, прочь от обугленного леса. Все быстрей и быстрей, пока бег его не превратился почти в полет. И они оба – и скакун, и всадник – радовались налетавшему на них ветру и колючему снегу.

* * *

Найди ее. Приведи.

Хинд, оставшийся за желтыми стенами Камадо, узнал о гибели Боннедюка Последнего. Но ощущал он не столько скорбь, сколько тепло их многолетней дружбы. Он знал о страшных мучениях маленького человека и теперь радовался тому, что боль наконец ушла, отпала, словно отмершая кожа змеи.

Найди ее. Приведи.

Он рыскал по узким пустынным улицам – мимо всех этих темных, мертвых богов, подпертых колоннами, словно распятых. Он пытался найти решение поставленной перед ним задачи.

Найди ее. Приведи.

Последняя мысль, застрявшая у него в мозгу перед тем, как ниточка мысленной связи была обрезана смертью Боннедюка Последнего. Знамя, реющее на небосводе его рассудка.

Он явно имел в виду Моэру. Сомнений быть не может.

* * *

Он резко осадил луму и пристально всмотрелся вперед.

Шесть всадников, в том числе двое знаменосцев. А между ними на угольно-черном скакуне восседал…

Он дернул поводья. Лума поднялся на дыбы. Он выругал себя за глупость, пришпоривая луму и направляя его через бесплодную равнину к опушке черного леса.

На этом дьявольском создании ехал не Саламандра, хотя силуэт незнакомого всадника был таким же громадным и на нем были черные одежды. Переменившийся ветер – теперь он дул со стороны ехавших впереди – донес до него ужасную вонь, исходившую от существа на черном чудовище.

Запах гнили и разложения.

Теперь группа всадников осталась у него за спиной, но четвертый Маккон ударил огромными бесформенными кулаками по дымящимся бокам своего скакуна и, оставив знаменосцев и охранников, устремился вслед за Воином Заката.

Они оба заметили некую странную незавершенность в тот самый миг, когда Воин Заката въехал в Камадо, но они промолчали. Им нечего было сказать, даже если бы они могли это сделать… а они не могли. Сказать такое мог бы только дор-Сефрит. Но его уже нет в живых.

Боги давно покинули мир, мудрецы канули в небытие, а призраки магов смотрят свои бесконечные сны.

«Теперь мы остались одни, и только нам принимать решения, – подумал Хинд. – Если мы умрем, мы примем смерть от своей руки. А если мы уцелеем, значит, мы заслужили то, что унаследуем. Этот мир с днем и ночью. Может быть, даже звезды».

Он бежал по усеянным отбросами улицам, размахивая круглым хвостом, и крысы с визгом разбегались, уступая ему дорогу.

Через высокие ворота – на широкое поле.

Теперь он знал, что делать. Интересно, а Воин Заката смог бы сказать о себе то же самое?

* * *

Оставив тяжело дышавшего луму на опушке мертвого леса, он вошел туда пешком.

До пожара, вызванного появлением Дольмена, лес был густым. Но даже сейчас нелегко было пробираться через мертвую чащу. Как ни странно, сверхъестественный огонь уничтожил только листву, не затронув ни ветвей, ни стволов, и теперь лес превратился в запутанный лабиринт.

Продвигаясь по воображаемой тропе, которая вела прямо на север, он не обращал внимания на приглушенные звуки, доносящиеся сзади. Иногда ему приходилось выбирать окольные пути. Он не пользовался мечом, чтобы прорубить себе дорогу, поскольку был полон решимости не давать своим врагам никаких преимуществ и не хотел предупреждать их о своем приближении. Если бы он принялся прорубаться через ломкие ветви, его бы услышали за километр. Время от времени какая-то мысль пыталась пробиться в его сознание, или, скорее, не мысль, а размытое ощущение. Но его разум был слишком сосредоточен, и облачко интуиции отлетело в сторону, как будто подхваченное внезапным порывом ветра.

Через какое-то время он вышел на просеку. Снег прекратился, но здесь, в лесу, было темно и без снега. Здесь не было солнца, а только гнетущий, холодный день, больше похожий на вечные сумерки. Он поднял глаза к фиолетовому небу, наблюдая за тем, как над миром растекаются тяжелые янтарные облака. Ему вспомнился Кукулькан, повелитель света, парящий в своих владениях высоко над миром, охваченным разрушением… Он резко развернулся еще до того, как услышал шум сзади, и выхватил Ака-и-цуши.

Между деревьями плавал зеленый туман. Его бледные и как будто светящиеся клубы заливали небольшую прогалину. За туманом смутно вырисовывается темный массивный силуэт. Оранжевые глаза, словно сияющие маяки.

Четвертый Маккон.

Изорванная и грязная одежда Саламандры распахнулась и упала на землю. Зловоние Маккона заполнило просеку. За спиной у него бился длинный и сильный хвост, освобождаясь от остатков черного одеяния. Из кривого клюва вырвался вой.

Этот Маккон был выше ростом, чем его собратья, и, возможно, был старше их. Его очертания пульсировали в тумане, местами теряя четкость.

Он надвигался, раскинув руки, и его движения сопровождались звуком, напоминающим скрежет серпа, срезающего спелую пшеницу. И теперь Воин Заката разглядел, что лапы у этого Маккона не чешуйчатые и шестипалые, а прозрачные, словно сделанные из чего-то похожего на ограненный кварц, под твердой блестящей поверхностью которого по всей длине скрюченных пальцев переливались тусклые красные и яркие пурпурные огоньки, увеличенные, как под лупой.

Желтовато-серый клюв судорожно открылся, и в нем замелькал твердый треугольный язык. Маккон бросился на Воина Заката всем своим громадным телом, и тот развернулся на левой ноге, встретив нападавшего левым боком и плашмя ударив мечом по плечам твари.

Когда Маккон проскочил мимо него, он услышал какие-то ритмичные звуки, исходившие из огромного туловища. Они повторялись снова и снова, и теперь ему стало казаться, что это искаженная человеческая речь, словно чудовище много лет учило одну фразу, а теперь пыталось выдавить ее голосовыми связками, не приспособленными для произнесения этих звуков.

– Я хочу их, – твердил Маккон.

Воин Заката увернулся от очередной атаки, но на этот раз Маккон был к этому готов и гораздо стремительней, чем можно было ожидать от такого массивного существа, сделал обманное движение и прорвал его защиту. Воин Заката ощутил жгучую боль в левой руке. В его жилы как будто ввели жидкий лед.

Кварцевая рука схватила его, и прозрачные когти вонзились в предплечье как раз над тем местом, где заканчивалась перчатка из шкуры Маккона. Огоньки из-под прозрачной кожи устремились в его плоть через кончики полых когтей. Он дернулся, но вырваться не смог. Замахнулся мечом, но положение было не самым удобным, к тому же у него почти не было опоры. Клинок лишь скользнул по пульсирующей шкуре. Ужасный клюв раскрылся, и из пасти Маккона вырвался страшный вой.

– Я хочу их.

Он опять попытался вырвать руку, чувствуя, как обжигающий лед вливается в него. По телу распространялась боль. Перед глазами все поплыло. Закружились деревья… Ноги вдруг обессилели, и он опустился на колени, выронив бесполезный меч.

– Я хочу их.

Другой лапой Маккон провел по перчатке Воина Заката и попытался стянуть ее с руки. Воин Заката сжал кулак, и тут еще одно воспоминание ярким пятном всплыло в его сознании. Зеленый дом дор-Сефрита из покрытого глазурью кирпича в Городе Десяти Тысяч Дорог. В комнате на втором этаже – пустой стеклянный ящик с двумя отпечатками, напоминавшими человеческую руку. Крупнее. А сколько пальцев? Конечно! Перчатки были изготовлены магом. Не с этим ли Макконом бился дор-Сефрит? Не он ли отсек у него обе лапы? Он заглянул в лихорадочно сверкающие глаза и все понял.

Ледяная тьма грозила полностью затопить его, и он мысленно отругал себя за беспечность. Похоже, он влип серьезно. Схватка близится к концу, не успев толком начаться. Он направил все мысли внутрь – в себя. Мир перевернулся.

Он ударил каблуками по земле, чтобы набрать инерцию. Подался вперед и перекатился. Свободен.

Он понял свою ошибку: он ожесточенно сражался, пытался вырваться из яростной хватки Маккона, накапливал силы, чтобы перетянуть его, упирался ногами в снег и лед, наращивал усилие, скрипя зубами, не обращая внимания на растекающуюся в сознании тьму, и поэтому Маккон одолевал его. Но теперь он изменил направление усилия, используя силу Маккона против него же, поддавшись ему, врезавшись в его туловище, а потом перепрыгнул через пошатнувшегося Маккона. На миг – долгий, мучительный миг – кипящее янтарное небо перевернулось и оказалось у него под ногами. Ветер свистел у него в волосах, а кучи снега превратились в белый барьер у него над головой.

Из-за рывка рука чуть не выскочила из сустава, но когти отпустили его. Теперь огоньки, изливающиеся из них, летели в воздух. Воин Заката перекатился по мерзлой земле. Его шлем отлетел в сугроб.

Но Маккон быстро пришел в себя, и, как только Воин Заката выпрямился, прозрачные когти опять потянулись к нему. Он ощутил сырое, зловонное дыхание чудовища, душившее его тошнотворными нутряными запахами, и ударил сжатым кулаком по черепу твари. Маккон зашатался и завалился на бок, опасно размахивая длинными руками, но снова сделал обманное движение и, пробив защиту Воина Заката, попал лапой ему по щеке. Лицо мгновенно онемело. Ему показалось, будто у него разлетелась скула. Зрение в одном глазу вдруг помутилось, и он потерял глубину восприятия. Что-то холодное и липкое обвилось вокруг шеи. Хвост Маккона… И тут же к его глазам устремились сверкающие когти. Маккон все-таки зацепил его. Воин Заката выбросил вверх кулак в перчатке, ударив снизу по мерзкому клюву. Клюв разломился, тварь взвыла от боли и ярости, однако, петля из хвоста сжимала горло все туже, не выпуская воздух из легких, и, как только организм израсходовал весь кислород, началось отравление углекислым газом. Он сам себя убивал.

Воин Заката с трудом дотянулся до короткого меча. Девственно-чистый клинок зашелестел в воздухе, словно рассказывая о тайнах войны, смерти и разрушения, и он, не глядя, ткнул мечом вверх, в разорванную пасть. Он искал рану на уже поврежденной шкуре, нащупывал ее клинком. Но Маккон извернулся, не позволив кончику меча добраться до уязвимой точки у него на нёбе. Липкая черная кровь чудовища стекала на Воина Заката тошнотворной волной, а прозрачные когти искали точку опоры у него на руке, раздирая плоть. Время свелось к веренице мучительно кратких мгновений, в течение которых Воин Заката наносил удары мечом, а Маккон впрыскивал в его вены свой леденящий яд. Лохмотья плоти и зловонное дыхание.

Лед превратился в алый поток, уносящий из него силу. Капли сверкающей смерти вливались в его кровь. Но Воин Заката не обращал внимания на усиливающуюся боль. Наконец зрение полностью восстановилось. Он еще на сантиметр сдвинулся влево, резко выпрямил ногу и ударил под нужным углом Маккону под подбородок, вложив в удар всю свою силу. Чудовище взвыло. Хвост его развернулся как плеть, но смертоносные когти не отпустили его руки. Воин Заката всадил меч Маккону в пасть, ощутив, как клинок пронзает нёбо и рассекает мозг твари. Маккон дернулся над ним в последней попытке опередить сверкающий меч, но Воин Заката продолжал давить, прилагая неимоверные усилия, пока мышцы не запросили пощады, не выдерживая напряжения. Опрокинув громадную тушу на спину, он уселся на Маккона верхом и обеими руками вонзил клинок в голову своего врага, пробив затылок яростным ударом. Кончик меча зарылся в белый иней.

Огромное тело судорожно содрогнулось. Воин Заката выдернул короткий меч. Искромсанная морда уткнулась в снег.

Он вытер меч снегом, вложил его в ножны и подобрал Ака-и-цуши и откатившийся в сторону шлем. Переложил длинный меч в левую руку и надел шлем на голову.

Янтарное небо уже темнело, хотя до захода солнца оставалось еще много времени. День умер, и мир погрузился в вечные сумерки.

Покинув прогалину, на которой осталось лежать, истекая черной жижей, распростертое тело поверженного Маккона, он направился на север, вглубь запутанного, обугленного лабиринта.

Здесь не пели птицы, среди ветвей не жужжали насекомые; здесь не было ни кустов, ни лишайников – ничего, кроме нескончаемых стволов, напоминавших могильные столбы, наспех врытые в промерзшую, заснеженную землю.

Дорога вдруг круто пошла в гору. Теперь повсюду среди деревьев громоздились серые валуны, а деревья с упрямой яростью тянулись к небу, словно презирая смертоносную силу огня, лишившего их листвы.

Он начал подниматься на высокий хребет, пробираясь сквозь снег и лед, цепляясь за почерневшие ветви и подтягиваясь на них, чтобы идти быстрее.

Хребет извилистой линией уходил вверх, словно загибаясь дугой к краю света. Приблизившись к перевалу, Воин Заката увидел алую ткань, раздуваемую сырым ветром – знамена проклятых.

Его ребристый панцирь блеснул бирюзово-зеленым светом, когда он поднес руку к высокому шлему и аккуратно опустил забрало. И мир вдруг сузился, ограниченный черной решеткой, этим прибежищем мести смерти. Багряные знамена манили его к себе.

Он поднялся на самый верх, где его уже ждал огромный воин в броне из резного обсидиана. Он стоял поперек гребня, широко расставив ноги. На нагруднике у него тускло отсвечивала алая ящерица, похожая на большой, неправильной формы рубин. За спиной у него развевался алый плащ.

Выступавшие на лице складки жира надежно скрывали высокие скулы, которые Ронин счел бы чужими на этом знакомом лице. Складки кожи искусно маскировали форму продолговатых миндалевидных глаз с ярким обсидиановым блеском, но сейчас под слоями жира и плоти Воин Заката разглядел характерное для буджунов строение костей лица. А где правый глаз Саламандры? На его месте зияла дыра, кое-как прикрытая повязкой. Не прощальный ли это подарок от Боннедюка?

– Ты нашел меня, Ронин. Как это глупо с твоей стороны.

Мечи скрестились и разошлись со звоном. Они стояли лицом друг к другу.

– Вижу, твои новые друзья дали тебе другой меч, – заметил Саламандра, – но он тебе не поможет. Ты никогда и ни в чем не мог сравниться со мной.

Они испытующе разглядывали друг друга.

– Ты до сих пор убежден, что наказание за твое предательство слишком сурово? Верность – тяжелый урок, но, усвоив его, можно надеяться на спасение.

– Фрейдал мертв. – Голос Воина Заката был приглушен закрытым шлемом, и Саламандра не уловил в нем новых, непривычных ноток.

– Что ж, от своего ученика меньшего я и не ждал. Его смерть была медленной и мучительной? Должна бы. Он был садистом.

Воин Заката рассмеялся.

– Что тебя забавляет?

– К'рин.

Он сумел произнести это имя недрогнувшим голосом.

– Ты пренебрег мной! – воскликнул Саламандра. – Я тебя сделал. Только благодаря мне ты стал тем, что ты есть. Я один знал, каким ты сможешь стать. Ты был глиной в моих руках. Ты не имел права уходить!

Полетели сине-белые искры, эхом раскатился лязг металла. Воин Заката молчал. За него говорил Ака-и-цуши.

– Теперь во мне его сила, – сказал Саламандра. – Что тебе принесет твоя месть? Ничего, кроме смерти!

Их мечи снова скрестились; нанося косые удары, они передвигались по неровному гребню извилистого хребта – белого шрама на сером с коричневым теле земли.

– Меня тебе не одурачить новым оружием и доспехами! Мне сказали, чего можно ждать от тебя.

Его смех прокатился по лесу, резкий и искаженный густым, вязким воздухом. Исковерканные деревья, словно расколотые зеркала, отражали фрагменты бесформенных образов.

Воин Заката налетел на Саламандру с серией коротких рубящих ударов, но тот отбил все, не сходя с места, и стремительно контратаковал. Его клинок превратился в сверкающую молнию, и теперь Воину Заката пришлось отбивать все направленные на него удары.

Они бросались друг на друга, наносили удары, делали обманные выпады и движения. Саламандра переместился вправо, замахнувшись мечом по пологой дуге, и, когда меч дошел до высшей точки траектории и начал опускаться. Воин Заката сдвинулся, чтобы отразить атаку. Но в последний момент Саламандра метнулся в другую сторону и ударил Воина Заката коленом по бедру, прямо под нижний край ребристого панциря.

Нога Саламандры мелькнула в воздухе, и Воин Заката получил удар в подбородок. Он пошатнулся, уже предчувствуя неминуемый смертоносный удар, нацеленный в незащищенную шею. Он знал, что за этим последует, он явственно услышал тихий посвист клинка, готового снести ему голову. Он качнулся, оставшись на месте, поднял левую руку и почти безучастно дождался, пока меч Саламандры не ударит по перчатке из шкуры Маккона. Не причинив ни малейшего вреда, лезвие соскользнуло по сверкающим чешуйкам.

Он заглянул в застывшие глубины глаз Саламандры и только теперь увидел первый проблеск эмоций, давно неведомых этому человеку. Лишь мгновение трепетал этот едва теплящийся огонек. Потом он исчез, вытесненный ровным блеском черных зрачков.

– Если хочешь чародейства, – прошипел Саламандра, – будет тебе чародейство.

Промелькнул алый вихрь, и Саламандра исчез. На его месте стоял его тезка, тускло-красный гигантский ящер с трепещущим раздвоенным языком, который высовывался из безгубого рта на клинообразной голове.

Раскрыв пасть, ящер с шипением прыгнул на Воина Заката, попытавшись вцепиться ему в лицо. С его зубов капал темный яд. Но Воин Заката нанес боковой удар, и Ака-и-цуши легко рассек ящеру брюхо, словно оно было из рисовой бумаги. Его обдало теплым облаком зловония.

Ящер бесследно исчез.

– Ты разделался с моим слугой, – сказал Саламандра, возвращаясь на прежнее место в окружении алого и ониксового света. – Но все-таки я тебя задержал, и скоро здесь будет Маккон.

Воин Заката ударил вниз, поперек, наискось, пробивая защиту Саламандры.

– Последний Маккон мертв.

И снова в глазах Саламандры блеснул тот же чуждый огонек.

– Не верю. Ты не мог его убить.

– Это тот, что с прозрачными когтями? Я его убил. Он остался лежать там, в лесу. Еще одна пожива для стервятников.

– Выходит, я тебя недооценил?

Пока они говорили. Саламандра извлек из складок развевающейся одежды черный металлический веер с кисточками на конце. На его рукояти Воин Заката увидел заостренный дзитте и настроился на решительный поединок, поскольку память Ронина ему подсказала, что никто во Фригольде не мог устоять против Саламандры, когда он решал воспользоваться гунсеном. В давние времена учеников бросало в дрожь при одном только виде этого оружия, потому что все знали, что Саламандра раскрывал его лишь в тех случаях, когда хотел убить.

Раскрытый гунсен трепетал в душном воздухе, словно крылья смертельно ядовитого насекомого. В неверном свете черный металл казался матовым, а заостренный дзитте представлял постоянную угрозу даже в качестве оружия обороны.

Воин Заката атаковал коротким мечом, нанося удар снизу, от бедра, а гунсен продолжал выписывать в воздухе узоры, которые редко кому удавалось увидеть. Дзитте зацепился за его меч рядом с узкой гардой. Саламандра провернул кисть, а другой рукой сделал стремительное, неуловимое движение.

За мгновение до этого Воин Заката успел разглядеть проблеск бледного света на одном из заостренных кончиков. Он пригнулся. Расстояние между ними работало сейчас и за, и против него. У него не было времени на то, чтобы уйти от удара, но и оружие противника не могло набрать нужной скорости.

Сюрикен в форме звезды вонзился в его панцирь, в сочленение между правым плечом и рукой. В то же мгновение Саламандра вывернул, гунсен и выдернул у Воина Заката короткий меч. Гунсен мелькнул, устремившись вверх, врезался в высокий шлем и сорвал забрало, хотя Воин Заката и успел ударить по гунсену перчаткой и даже погнул одну из его металлических пластин. Он заглянул в ониксовые глаза и увидел наконец всплеск эмоций на жирном лице, ибо перед Саламандрой предстал не Ронин, а какой-то другой, незнакомый ему человек с внушающим ужас лицом – человек, в горящих глазах которого Саламандра увидел то, чего и представить себе не мог: свою смерть.

Он отпрянул, как ужаленный, и призвал своего хозяина. Он молил о спасении. Но кошмар преследовал его. Воин Заката нанес страшный удар ногой, разбив обсидиановый доспех Саламандры.

– Почему он мне ничего не сказал? – заскулил Саламандра.

– Обманщик сам был обманут. – Воин Заката нанес удар ребром ладони.

– Кто ты?

– Тот, кто пришел, чтобы убить тебя.

– Скажи!

– Я друг Боннедюка Последнего. Это все, что тебе нужно знать. Время все же настигло тебя, холод тебя побери! Они настигли тебя – все, кого ты убил, кого уничтожили под твоими проклятыми знаменами, за твое «священное» дело.

– Силы! – вскричал Саламандра. – Дай мне еще силы!

Он взывал к клубящимся янтарным тучам.

– Это конец, – произнес Воин Заката, и эти два слова прокатились грохочущей эпитафией по искореженному, кошмарному лесу.

Ака-и-цуши поднялся и опустился на огромную голову, и сила удара сложилась не только из мощи мускулов, но и из устремления воли. За Ронина. За Оленя. За весь народ Боннедюка Последнего. За К'рин.

Череп раскололся.

Но это был уже не Саламандра или Токаге. Жир потек тонкими струйками воска по стремительно усыхающим мышцам. Руки и ноги взорвались, словно их наполняла бурлящая, рвущаяся наружу жидкость. Жирное туловище развалилось на части, принимая иные очертания, разбухающие, пугающие, хотя они еще только начинали формироваться.

Воин Заката сделал шаг назад, ощущая пронзительный холод, поднимающийся от лодыжек. Он знал: наконец наступила великая битва, ибо у него на глазах на этом одиноком гребне посреди обугленного колдовского леса возникал образ страха и уничтожения.