Текст книги "Стирбьёрн Сильный"

Автор книги: Эрик Рукер (Рюкер) Эддисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Подними голову, Торгнир, хочу я видеть твое лицо.

Старик поднял голову и взглянул на короля. Спустя несколько мгновений король снова заговорил и сказал:

– Сорок лет ты служишь мне. И должно быть, хорошо ведомы тебе мои мысли.

Затем король промолвил:

– Под страхом смерти я запрещаю тебе и кому-либо еще говорить о том, что случилось сегодняшней ночью. Что до королевы, то единожды женщину стоит простить. Что же до Стирбьёрна – ты должен пойти сам и разыскать его, и передать ему, что сможет он беспрепятственно покинуть Шведскую землю, если сделает это сегодня. Но если, покуда я жив, еще раз ступит он на эту землю или же встретится где со мной, это будет его смертью.

Торгнир смотрел на короля из глубины своих темных глазниц и ничего не отвечал. Его длинные руки чуть вздрогнули. Затем он заговорил:

– Ты иной раз думал, что я играю в свою игру, а не на твоей стороне, повелитель. Не хотел бы ты сам переговорить с ним?

– Если я с ним встречусь, – отвечал король, – будет это его погибель. Иди и передай ему мою волю.

Торгнир покинул залу прежде короля. Во всем доме царила сумятица, с королевского двора слышалось ржание и топот коней. Торгнир вышел во двор и подошел к Стирбьёрну, который уже садился в седло. Вокруг уже верхами собрались его йомсборжцы. Торгнир подошел совсем близко, чтобы никто не расслышал его слов, кроме них двоих, и передал королевское повеление, ничего не прибавив и не убавив. Стирбьёрн выглядел как человек, не до конца пробудившийся ото сна, что длился много ночей. Торгнир, не будучи вполне уверен, что тот вполне расслышал королевское послание, повторил его слово за словом. Но Стирбьёрн молвил ему в ответ:

– Я хорошо расслышал тебя. Теперь ты добился своей цели. К чему еще эта излишняя болтовня?

С этими словами он сунул ногу в стремя, сел в седло и, не оборачиваясь и более не обращая внимания на Торгнира, поскакал вместе со своими людьми прочь с королевского двора, вон из Уппсалы на юг, к морю.

11. Стены у гавани Йомсборга

Пока его корабли проходили во внешние ворота Йомсборгской бухты, Стирбьёрн стоял на стене. Провести корабли было делом непростым – высокие волны бились в скалы, – а потом все стало и вовсе трудным, поскольку солнце уже село и путь освещали лишь факелы и сияние луны, временами судорожно выскальзывающей и снова прячущейся в клочья тумана. Но все подчинялись приказаниям – именно Стирбьёрн был причиной того, что за три дня, как они отплыли от Низин, его люди стали считать более безопасным разбить один или два корабля, чем связываться со своим вожаком. Стирбьёрн стоял в полном вооружении, под его кольчугой с золотой кромкой надет был тот самый греческий кертл из кармазинного шелка с золотом, что поднесла когда-то ему в дар хольмгардская княжна. Перепоясывал его тяжелый серебряный пояс с конеголовыми змеями в каждом звене – тот самый пояс, что взяли они в сердце храма Йомбалы в землях Кирьяланда. И те варвары напрасно надеялись, что земля поглотит его, действовавшего столь вызывающе нечестиво. На бедре висел дар Эрика, обоюдоострый меч, с которым Стирбьёрн совершил столько достославных завоеваний – тот самый, которым он сражался с самим Пальнатоки, когда впервые прибыл в Йомсборг. Стирбьёрн стоял с непокрытой головой и, по своей недавней привычке, был без плаща, так что взору были доступны сила и мощь его рук и широких плеч, и вся его гордая стать, казавшаяся мантией гораздо более достойной, чем иные мантии на плечах королей.

Яростным и сумрачным был вид Стирбьёрна, однако был он сейчас тих, будто укрощенный звуками музыки дикий зверь. Смотрел он, как плясали столпы воды, как волны бросались на скалы, закипали вокруг них, падали, разбивались и вздымались вновь – вечные чада Ран [19]19
  Ран – великанша, штормовое божество моря, сестра и жена владыки морей Эгира.


[Закрыть], они словно совершали обряд некоего тайного служения, что недоступно знанию и пониманию обычных человеческих существ. Он слушал могучий рев разбивающихся валов, грохот и гром от их ударов, и сухое шипение гальки под отступающими волнами – словно злоба, что древнее мира и старше богов, вскипала в их дыхании, строя еще более зловещие козни.

Отступив назад, чтобы избежать брызг от более яростной и взлетевшей выше обычного волны, взметнувшей ввысь белые хлопья пены, Стирбьёрн почувствовал на своих плечах руки Бьёрна Асбрандсона, который неслышно подошел сзади.

– Что за демон в тебя вселился? – спросил Бьёрн. – Не мог ты разве вытащить корабли на берег в спокойную погоду и в укромном месте? Вон уж один разбит у ворот в гавань, и человек вроде как утонул, мы не можем его достать – сейчас тьма и ветер.

– Тогда пускай тонут, – сказал Стирбьёрн, – и ты тони с ними, раз завел такие разговоры.

Он резко отшатнулся от Бьёрна, и большой меч, подарок Эрика, лязгнул на его бедре. Стирбьёрн схватил меч обеими руками, на миг взглянул на него при свете луны, словно то была какая-то диковина – а потом сдернул вместе с перевязью и с силой швырнул в море.

– И вот это туда же, – сказал он.

Бьёрн, будучи человеком разумным, воздержался от ответа.

Последний корабль вошел в гавань. Спустя какое-то время Стирбьёрн, все так же продолжая стоять и следить за бесконечными набегающими водяными валами, прошептал тяжело и словно лишившись голоса:

– Рассказать ли тебе о том, что сделал я в Швеции?

– Разве я не брат тебе? – сказал Бьёрн.

Стирбьёрн молвил:

– Я связался с блудней и потерял королевство.

Бьёрн, знавший, когда следует промолчать, не ответил на это ничего.

Стирбьёрн поднял глаза к луне, стоявшей высоко над Вендландом и схожей с ликом мертвой королевы, белым и бессчастным, полускрытым тонкой туманной вуалью облаков, которые тускло посеребрили небо. Чуть ближе к краю неба порывистый ветер гнал мохнатые тучи, угольно-черные на фоне белой луны. Каждая из туч, проплывая, словно стремилась собрать на себя немного лунного сияния, и улетала затем, гонимая ветром, к востоку в чуть менее черной, чем прежде. То там, то сям вспыхивали одинокие звезды.

Стирбьёрн проговорил:

– Я солгал тебе. Вот как все было: я подло оклеветал королеву и потерял то, чего не смогу вновь приобрести ни за какие королевства или сокровища мира.

Бьёрн, рассудив про себя, что слова эти схожи с суматошным барахтаньем тонущего, ничего не ответил и лишь взял его за руку. Стирбьёрн стиснул его запястье, его железная хватка крепчала, когда ему казалось, что Бьёрн собирается уйти; он оставался неподвижным, только, шире расставив ноги, крепче уперся в землю, словно некий великан, противостоящий наводнению. Бьёрн, держа его руку, ощущал, как билась кровь в жилах Стирбьёрна, возмущаемая изнутри токами Судьбы и Жизни, билась не менее сильно и яростно, чем морские воды вокруг стен бухты Йомсборга.

Наконец Стирбьёрн проговорил:

– Люди ученые говорят, что прелюбодеи, когда умрут, должны блуждать в потоках яда, в краю мертвых, отдаленном от солнца, в замке, что перевит змеиными кольцами. Правда ли оно так, побратим, как считаешь ты?

Бьёрн отвечал:

– Я того не знаю.

– Ты старше меня на десять лет, и должен знать поболее, чем я, – сказал Стирбьёрн.

И еще долго он молчал, следя за могучими набегами волн, которые догоняли друг друга, ударялись о берег и опадали, и отползали назад в море; и каждая волна, отступая, встречала другую, идущую ей на смену; словно молодые животные, они играли, сталкивались, бороли одна другую с ревом и шипением, что возносились высоко в небо в общей пелене брызг и разлетающейся пены. Затем Стирбьёрн промолвил:

– Снорри Годи [20]20
  годи – жрец и законник в Исландии


[Закрыть]изгнал тебя из Исландии из-за женщины.

– Не изгнал, – отвечал Бьёрн, – я сам ушел.

Стирбьёрн резко повернулся к нему, положил обе руки на его плечи, рванул к себе и пристально посмотрел в глаза. Он сказал:

– Следуй за мной, и я покажу тебе много диковин. Нет ничего доброго под солнцем и под луною, Бьёрн. И последовавший за мною не обретет себе добра. Я не смогу и во всем мире отыскать благ, которые мог бы дать идущему со мною. Но власть и силу он получит, а кроме того – когда нога моя будет попирать шею короля данов и короля Бурислейфа, и великого короля Миклагарда и… достаточно! Так вот – нога последовавшего за мной станет попирать шеи их всех вместе с моей ногой, вместо того, чтоб его шее быть рядом с их шеями.

– Ты кощунствуешь, – отвечал Бьёрн, – и думаю я, что ты тронулся умом.

– Это все, что скажешь ты мне? – проговорил Стирбьёрн.

Бьёрн в ответ промолвил так:

– Вот что я скажу – я тебя не оставлю и не отрекусь от тебя, пока и ты, и я живы.

12. Укрощение короля данов

Наконец вернулись из летних набегов ярлы Йомсборга. Никому не говорил Стирбьёрн о том, что приключилось в Уппсале в конце лета. Однако произошедшее не осталось тайной, ибо те, кто плавал с ним в Швецию, пересказали все, что знали, своим сотрапезникам, и большинство посчитало, что вряд ли Стирбьёрн смирится с таким позором.

Всю зиму Стирбьёрн оставался в Йомсборге. Он постоянно был не в духе, и связываться с ним опасались. Бьёрн все это время оставался с ним, однако остальные разъехались по своим родным местам: Сигвальди и его братья – в Сконе, Буи и Сигурд – к старику Весети, их отцу, в Борнхольм, и остальные тоже разъехались кто куда. Пальнатоки, тоже отбывавший домой в Фюн, отвел Стирбьёрна в сторону и сказал:

– Очень немногие могут выстоять в одиночку. Запомни хорошо: что бы ни надумал ты делать или куда бы ни собрался плыть будущим летом, окажем мы тебе помощь, как большой палец помогает указательному.

Стирбьёрн схватил его руку и крепко пожал.

Зима вступала в свои права, и Стирбьёрн становился все более мрачным. Все чаще он уединялся, часами мог ходить по стенам гавани Йомсборга даже в сильный мороз и под пронизывающим ветром; иногда в одиночку выходил в море на лодке. Раз или два, когда погода особенно разыгрывалась и лодку начинало захлестывать, он прыгал в воду и плыл к берегу, чего до сих пор не удавалось почти никому, кроме особо хранимых удачей. В другие дни уходил он вдаль от побережья и бродит один среди холмов и утесов. Однако, когда уехал Стирбьёрн из Уппсалы, трелл Эрланд решил привезти к нему Моулди, и погрузил его на корабль, и приплыл с ним на юг, к Йомсборгу. Потому что подумалось ему – его хозяин и так уж оставляет в Шведской земле достаточно такого, о чем станет сожалеть и грустить, так пусть хоть этот бычок убережется и станет отрадой для его господина, хоть тому сейчас может быть вовсе не до него, как и не до чего иного. И вышло так, что когда Стирбьёрн бродил один по окрестностям, Моулди в отдалении ходил за ним. Однако Стирбьёрн, казалось, не видел его и не подозревал о нем, и обращал на него внимания не более, чем на собственную тень. В это время не один Моулди следовал всюду за Стирбьёрном – Бьёрн также всюду следовал за ним, находясь с отрядом воинов неподалеку и следя, чтобы Стирбьёрна не застигли венды. Однако те предпочитали держаться подальше – то ли опасаясь Бьёрна с его людьми, то ли из-за давнего страха перед йомскими викингами и Стирбьёрном, то ли (и это было самой весомой причиной) из-за того, что меж королем Бурислейфом и йомсвикингами была мировая.

Минул Йоль, дни становились длиннее, и Стирбьёрн стал понемногу приходить в себя после черной полосы. Однажды вечером, когда они прогуливались вдоль стены в ярких лучах заходящего солнца, сказал он Бьёрну, своему побратиму:

– Одну вещь я зря оставил и не взял с собой. До сих пор я не тосковал по нему, но сейчас вдруг стало мне его не хватать.

– Что же это? – спросил Бьёрн.

– Моулди, – отвечал Стирбьёрн.

– Моулди, – молвил Бьёрн, – был подле тебя всю зиму. Не было ни разу, чтоб ты уходил куда-то блуждать и он не следовал за тобой.

– Ты смеешься надо мной, – сказал Стирбьёрн, вперяясь в него взглядом.

– Я говорю истинную правду, – возразил Бьёрн. – Твой человек, Эрланд, привел его к тебе из Швеции.

– Эрланд! – воскликнул Стирбьёрн. – И ты!

И он резко отвернулся, пряча лицо.

Зима подошла к концу, и Йомсборг снова был полон людей. И Пальнатоки, как было заведено, держал совет с ярлами Йомсборга, решая, что предпринять им в это лето. Они собрались на стенах гавани, обозревая их, и ворота закрывающие вход в бухту, и саму бухту, и корабли. Пальнатоки занял место на небольшом выступе скалы, который чуть возвышался над уровнем стены; Стирбьёрн сел по правую руку от него, а Сигвальди – по левую. Остальные сели или же встали вкруг них. Каждый был при оружии и одет в доспехи и шлем как для битвы, ибо так было у них заведено, что были они готовы ко всему даже во время совета.

Когда все разместились, Пальнатоки заговорил:

– До сих пор так велось у нас, что спрашивал я у всех вас, что каждый почитает для себя лучшим, и что за деяние он может предложить нам совершить. Однако этим летом, думаю я, нам следует сперва выслушать Стирбьёрна – что он собирается делать. Потому что, как мне видится, нет в Йомсборге человека, который не отложил бы своих собственных замыслов, сколь бы они ни были важны, дабы оказать помощь Стирбьёрну.

Так сказал Пальнатоки, и все с ним согласились. Только Сигвальди пододвинулся ближе к Пальнатоки и прошептал что-то ему на ухо.

– Нет мне до этого дела, – сказал тихо Пальнатоки. – Я не стану ставить никаких условий.

Затем он сказал громко:

– И вот что мы решили: помощь Стирбьёрну мы окажем, и не в чем-то определенном, и не в определенное время, но дадим ему полную свободу делать то, что он посчитает нужным.

Сигвальди прикусил губу, но промолчал. Он поднялся вместе со всеми, и каждый из них обнажил меч, и залязгала сталь о сталь, мечи застучали о щиты, и все они кричали, что готовы помочь Стирбьёрну.

Стирбьёрн переводил взгляд с одного из них на другого. Казалось, он не мог найти нужных слов. Затем в своей торопливой сбивчивой манере он сказал:

– Спина будет голой, если ее не прикроет брат. Ясно, что мне тут сказать нечего. Но есть один человек и одна страна, против которой я не стану вести войну – буду воевать с любой державой, кроме державы короля свеев. Многим то покажется странным, но я ни за какие блага не подниму топор войны против короля Эрика. Я это сказал, и вам следует это знать. Но раз уж я не воюю против него, я должен воевать с кем-то другим – иначе мое сердце разорвется.

– Как же так? – сказал Буи. – Выходит, ты согласен с тем, что тебя изгнали из Швеции и лишили твоих законных прав из-за какой-то гулящей девки? И как возможно допустить, что кто-то, спесивая жаба, раздувается от гордости, нанеся нам такое оскорбление – и не выпустить его кишки наружу, как он хотел сделать с тобой?

Стирбьёрн встретил его хмурый внимательный взгляд с той улыбкой, которой он всегда встречал советы и наставления, когда решение было уже им принято.

– Я не стану воевать со шведским королем, – повторил он.

Буи сказал:

– Ты, верно, подшутил над нами. Должно быть, хочешь нас испытать. Идем, я пойду с тобой. Он поставил сеть на щуку, а поймает огнедышащего дракона. И мне не надо иной награды, кроме права первым бросить факел, когда подожжем мы Уппсалу.

– Ты получишь достаточно добычи, Буи, – сказал Стирбьёрн, – но этого никогда не получишь.

И видно было, что, как ни хорошо он владел собой, сейчас терпение его было на исходе. Сигвальди сказал:

– Мы пообещали Стирбьёрну следовать за ним этим летом и поддерживать. Думается мне, немного мудрости в том, чтобы подстрекать его к безнадежному и трудному делу – идти войной на короля свеев в Уппсалу. И многие сочтут слишком трудным следовать своей клятве, когда впереди столь безрассудное предприятие.

Однако большинство взяло сторону Буи, говоря, что встанут вместе со Стирбьёрном, что бы ни произошло и что бы их ни ждало впереди.

После того Пальнатоки переговорил с ярлами по отдельности и сказал, что лучше будет для всех больше не заговаривать со Стирбьёрном о всем том дурном, что приключилось между ним и шведским королем. А более всего, сказал он, следует воздерживаться от слов, подобных сказанному Буи – о войне с королем.

– Потому что он далек от этого, и любое помышление о том, что произошло, подобно искре, упавшей в копну сена, может вновь возжечь в нем печаль и ярость.

Стирбьёрн поплыл на восток со всей силой йомсвикингов, и прошел войной по прибрежным и дальним от моря землям, покорив много владетельных князей и их племен как на матерой земле, так и на островах. И среди населявших те края ужас при одном имени Йомсборга возрос как никогда ранее. Стирбьёрн, который ранее ходил в набеги лишь с небольшим числом кораблей, теперь словно вовсе забыл об опасности. И ни одна дружина не могла устоять против него или спастись бегством от его стремительного натиска. Пошла по Вендланду, Гардарики и Эстланду, и по другим землям у восточных морей молва, что Стирбьёрн не человек, а тролль, которого не берет железо. И его враги выходили на битву с ним, терзаемые страхом. Но сколь ни много он завоевывал земель и племен – всех связывал с собой клятвами и обетами и звал людей из тех племен вместе с собой в набеги. И люди замечали ту странность, что встретившиеся с ним лицом к лицу и говорившие с ним хоть единожды были после того готовы покориться его воле и следовать за ним, и повиноваться ему во всем. Потому что он притягивал к себе людей, как магнитный камень притягивает железо.

Тогда пришел он с войной в Вендланд, ибо счел, что венды что-то уж сильно задумались, не им ли принадлежит Йомсборг, стоявший как раз на меже их земель. Против него собралась орда вендов, а с ними и сам король Бурислейф, с которым была такая сила воинов, что на каждого йомсвикинга приходилось по пять или шесть вендов. И встали венды по обе стороны реки ниже флота йомсборжцев, который заплыл вверх по течению далеко вглубь матерой земли. И венды бревнами перекрыли реку, отрезав йомсвикингам путь к морю – это показалось им самым надежным. Битва вышла тяжелой, и с обеих сторон пало множество людей, потому что венды были добрыми воинами, и многое было против йомсборжцев. В конце концов после долгого сражения Стирбьен взял верх. И таковыми были его условия мира с королем Бурислейфом, что Пальнатоки становился ярлом по имени и достоинству, и что отныне и навечно венды укладывали мировую с людьми из Йомсборга, признавая йомсвикингов своими друзьями и союзниками, и впредь должны были они оказывать им всякую помощь и поддержку. Король Бурислейф дал Стирбьёрну множество сокровищ и даров, и поклялся снаряжать Стирбьёрну корабли и людей и плыть с ним на войну, когда бы тот ни позвал.

Дело шло к середине лета. Они доставили захваченную добычу в Йомсборг, сложили ее там и привели в надлежащий порядок свое снаряжение. Затем Стирбьёрн сказал:

– Теперь хочу я, чтоб мы отправились в викинг на запад. И прежде всего – в Данию.

Легко было заметить, что Пальнатоки эта затея не пришлась по душе.

– Я сам дан по крови, – сказал он, – и родом из Фюна. И я не ставлю себя выше короля данов Харальда Гормсона, раз уж я избран воспитывать его сына. Не заставляй нас делать такого выбора.

Стирбьёрн потемнел было лицом, но затем чело его разгладилось.

– Мне не следовало о таком просить, Пальнатоки, – сказал он. – Оставим это, раз так. Подумаем о чем-то ином.

– С твоей стороны это щедрость, – сказал Пальнатоки. – И мы друзья с тобой именно оттого, что привыкли видеть в тебе эту щедрость. Но и я в этом не отстану от тебя, и не поступлю недостойно, раз я поклялся помогать. Так что решай сам, куда поплывем. Пускай будет Дания.

На том и порешили. Лишь одно было утешением для Пальнатоки – самому ему не пришлось плыть со Стирбьёрном. Ибо рассудили, что когда придет пора, короля легче будет заставить есть с руки того, кто не шел против него силой. Потому положили, что Пальнатоки с сыновьями Струт-Харальда и половиной всего флота, который был теперь в Йомсборге, поплывет снова на восток и соберет там еще больше войска, и затем встретится со Стирбьёрном в Йомсборге в первое полнолунье после середины лета. И уж потом вместе пойдут они в поход до самого конца лета.

Стирбьёрн, с Бьёрном, сыновьями Весети и остальной дружиной, поплыл в викинг на запад в Данию, и там учинил большое беспокойство и смуту. Он одержал три победы в морских сражениях, а потом проплыл через Ютландское море в Лимфьорд, где и нашел короля данов с его дружиной. Король счел делом безнадежным сражаться со Стирбьёрном, и они заключили мир. В те дни у короля Харальда был большой прекрасный дом в Алаборге, и он упросил Стирбьёрна сойти на берег и погостить. Стирбьёрн ответил на это согласием, и корабли короля Харальда и корабли Стирбьёрна были частью выволочены на мелководье ниже Алаборга, а частью стояли на якоре, ибо в небесах не было ветра и нашлось тихое место для кораблей.

Король на глазах всего народа засвидетельствовал, что у него со Стирбьёрном мир, но разговоры про сроки и условия были отложены до завтрашнего утра.

В послеполуденное время вышло так, что Стирбьёрн, прогуливаясь на солнце по внутреннему двору и разглядывая прочные амбары и загоны для овец, и печи, и дома и другие прекрасные строения, что были у короля в Алабуге, зашел за угол большого дома и лицом к лицу столкнулся с Тири, дочерью короля Харальда. Она стояла с непокрытой головой, и солнце играло в ее волнистых смоляно-черных локонах. Одета она была в темно-синее шерстяное платье и шелковую накидку того же цвета, роскошную и дорогую. На руках она держала маленького пушистого кролика, который угрелся у ее груди, прижав длинные ушки и сунув нос под ее руку. И так случилось, что Стирбьёрн мурлыкал под нос какую-то песенку и Тири так же мягко напевала что-то своему кролику, смотря, как он устраивается на ее руках, баюкая его и чувствуя, как дышит в ее руку маленький его носик. Встретившись, они оба бросили петь и замерли, словно собирались отвернуться друг от друга, и лица их вспыхнули румянцем. Стирбьёрн отступил в сторону, давая ей пройти. Но Тири застыла на месте, будто ожидала, что он скажет. Она взглянула на кролика в своих руках, поглаживая его ушки и головку. Спустя время она подняла глаза и сказала:

– Его схватил было хорек, но я его спасла.

Стирбьёрн ничего не сказал, встретившись с ней взглядом в неловком молчании. Потом они вдруг оба улыбнулись.

Тем вечером король устроил для Стирбьёрна и его людей пир и развлечения. Стирбьёрн говорил по преимуществу с Тири, и она охотно и легко беседовала с ним. Ни словом, ни взглядом она не напоминала о той дурной ночи, что разделила их в Уппсале, и все было так, словно ее память и ум очистились ото всех воспоминаний о произошедшем. И чудесным образом она снова взяла тот дружеский тон, какой был меж ними в самую первую их встречу, так что даже брат и сестра, встретившиеся после долголетней разлуки, не могли бы беседовать более дружественно, перебрасываясь словами и шуточками. Вдруг он ее спросил:

– Говорили мне, что ты выходишь за короля Бурислейфа.

– Так и есть, – она отвечала, словно пробудившись от сладкого сна.

– И на то есть твоя добрая воля? – спросил снова Стирбьёрн.

Вся легкость речей и поступков покинула ее. Она гордо вздернула голову, словно собиралась сказать, что это не его дело. Потом ее взгляд встретился с его взглядом. Она опустила глаза и сказала едва слышно:

– Нет.

– Он же старик, – сказал Стирбьёрн.

– Да, так мне говорили, – отвечала она тихо, словно выдыхая слова.

Они помолчали. Затем Стирбьёрн сказал:

– Я дурно поступил. Теперь уже поздно?

Тири подняла на него глаза.

– Нет, – молвила она.

На следующее утро Стирбьёрн и король Харальд говорили наедине, выйдя на скальный выступ, откуда открывался вид на морское побережье под Алаборгом. Стирбьёрн назвал условия мира, которые ставил он перед королем: даны должны дать ему сотню снаряженных кораблей с людьми и сражаться с ним в трех больших битвах, а помимо того он получает в жены Тири, дочь короля Харальда.

По всему было видно, что таковые условия пришлись королю не по душе. Они долго толковали и перетолковывали, то так, то эдак, однако ни до чего не договорились.

– Я уже хорошо запомнил, – молвил король, – что с недругами ты словно непокорный дикий конь. Но то, о чем ты просишь, выходит за пределы разумного, и я того исполнять не стану.

– Тогда будет худо, – отвечал на это Стирбьёрн, – потому что сейчас речь идет о дружбе или раздоре между тобой и нами, йомсвикингами.

Король взглянул ему прямо в глаза.

– Тогда ответь мне, – сказал он, – кто ты есть, что говоришь ото всех йомсвикингов? Пусть Пальнатоки говорит от имени Йомсборга, а ты говори только за себя.

Стирбьёрн рассмеялся.

– Хорошо, – сказал он, – я стану говорить за себя.

– А я, – отвечал король, – уже дал тебе свой ответ.

– Но такого ответа я не приму, – сказал Стирбьёрн.

Король пришел в крайнюю ярость. Он замер на несколько мгновений, а потом резко повернулся к Стирбьёрну и уставился прямо в его лицо.

– Можешь убираться отсюда, – сказал он со злостью, – и пусть все демоны Хель последуют за тобой. Никогда меж мною и Йомсборгом не было ничего дурного ни в речах, ни в деяниях, пока не объявился ты. С Пальнатоки и с любым другим мужем из Йомсборга я легко достигну согласия. Но тебя я чтобы больше не видел.

Стирбьёрн улыбнулся.

– Я, видимо, достаточно испытывал твое терпение, король. Мне жаль, что так вышло. Корабли я тебе, пожалуй, прощу. Но дабы скрепить нашу дружбу прочными узами ты должен отдать мне свою дочь.

– Об этом и не помышляй, – сказал король Харальд. – Ты уже имел на то возможность, хоть и тогда не было на то моего полного согласия – когда твой дядя поддерживал тебя. Я думаю, теперь он вряд ли станет тебя поддерживать.

С этими словами он презрительно взглянул на Стирбьёрна.

– Воистину, ты наглостью схож с псом, – сказал он. – Будь осторожен с пивом и чужими женами. Когда затвердишь себе этот урок, можешь снова приходить просить руки моей дочери.

Волосы на голове Стирбьёрна чуть приподнялись от ярости, и он потемнел от бросившейся в лицо крови.

– Теперь же, – говорил король, – она обещана в жены королю Бурислейфу. И свадьба состоится этим летом.

– Есть ли на то ее воля? – сказал Стирбьёрн.

– На то есть моя воля, – отвечал король.

– И ты не дашь ей свободы выбирать?

– Не дам, – сказал король.

Стирбьёрн шагнул к королю Харальду, встал перед ним, как встают друг перед другом, тяжело дыша, готовые броситься в схватку псы.

– Долгие речи – это не по мне, – сказал он, – но по твоей прихоти, король, я потратил два часа на болтовню. Тут чужих ушей нет. Вон там внизу ты видишь мои корабли и свои корабли. Хорошо подумай, даю тебе выбор: протянуть мне руку и отдать свою дочь за меня, поклявшись в дружбе, а также отдать мне сотню кораблей. Если же нет, я сегодня же ночью заберу тебя на корабль и отвезу за море в Кирьяланд или в пустошь Смоланда, или еще куда, и отдам тебя тамошним дикарям, чтоб они отрезали тебе нос и уши, и выпотрошили тебя, отдав кишки на корм своим псам. Выбор за тобой.

Его речь, запинающаяся и прерывистая, отдалась в ушах короля лязгом оружия. Король поднял взор, неподвижный, как у мертвеца, щеки и лоб его приняли грязно-серый цвет, а губы раздвинулись в злобной гримасе, обнажив зубы и десны; и уродливый мертвый зуб, торчащий наружу из левого угла его рта, сейчас казался клыком дикой свиньи. Правая рука железной хваткой сжала рукоять меча, но меч его так и не покинул ножен. Когда Стирбьёрн закончил свою речь, повисла тишина, нарушаемая только плеском волн о берег далеко внизу.

– Что ж, Стирбьёрн, – медленно проговорил король Харальд, – ты и впрямь сильный человек. Но думается мне, что сила твоя однажды изничтожит сама себя, став чрезмерной. Ты теперь своего добился, как добивался ранее. Но раз уж ты до сих пор мне потакал и не опозорил перед лицом моих людей – это кое-чего стоит.

– Тогда по рукам, – сказал Стирбьёрн. Ярость его прошла быстро, как мартовская буря, и его лицо, словно весенний солнечный свет, осветила радость, так знакомая друзьям его. Он протянул руку. Рука короля в деснице Стирбьёрна казалась мертвой рыбиной. Стирбьёрн сказал:

– Ты прав, у нашей сделки нет свидетелей. И все же я рассчитываю, что ты сдержишь свое слово. Кроме того, я хочу, чтоб принес ты клятву, король.

Король поклялся именем Христа и девы Марии.

– Теперь тебе нет обратной дороги, – сказал Стирбьёрн. – Но ты должен поклясться также именем Тора.

Король поклялся Тором.

Стирбьёрн сказал:

– Мы с тобой пришли к согласию. Теперь, думается мне, меж нами будет хорошая дружба.