Текст книги "Долгое безумие"
Автор книги: Эрик Орсенна
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Она была ослепительна: умело подкрашена, никаких украшений, кроме коралловых сережек, сиреневый пиджак особого покроя, напоминающий сюртук, и длинная цветастая плиссированная юбка.
– Куда вы меня тащите?
Выпитое вино оказало свое действие. Созданный его воображением новый мир держал свои обещания.
X
На углу улиц Линне и Кювье перед фонтаном в виде скульптурной группы – благородная белая дама давит своими августейшими ягодицами сборище тварей: крокодилов, омаров и даже львицу – располагается вход в Ботанический сад. Габриель вынул из кармана ключ и, убедившись, что вокруг никого, отворил калитку.
– Спасибо за романтическое начало, – пролепетала его спутница.
Едва он закрыл калитку с отчаянным тщанием того, кто незатейливым ручным занятием пытается отдалить нечто неизбежное; едва они прошли бок о бок, но не касаясь друг друга, несколько метров, не произнеся ни слова, не сделав ни жеста; едва желание, охватившее их обоих, обрело плоть и кровь, такие ощутимые, что, если бы кто-нибудь в эту минуту вдруг присоединился к ним, они вряд ли удостоили бы его вниманием, раздавленные приказом свыше; едва в последний раз перед тем, как их накроет волной, они наполнили легкие воздухом, насыщенным испарениями влажной земли и хвои, как план, выработанный за несколько дней до того двумя Габриелями, отцом и сыном, был нарушен. Г-жа В. вдруг отстранилась, подошла к Eucalyptus gunnii, которому и сегодня можно нанести визит, обернулась и прислонилась к стволу. В темноте мелькнули два белых пятна колен, что доказывало: длинная плиссированная юбка – с разрезами, а следовательно, сообщница происходящего. Выше, из-под расстегнутого пиджака, показались две другие светлые округлости – они медленно шевелились, словно сморенные сном птицы. И чей-то незнакомый голос звал:
– Иди ко мне.
– Тихо, тихо…
Она билась в руках Габриеля, словно раненая лань, но глаза ее оставались лукавы.
– Тихо, тихо…
Одну руку он положил ей на живот, пульсирующий, словно сердце, а другой гладил лоб. Она понемногу овладела собой.
– Должно быть, уже поздно. Здесь можно найти такси? Что обо мне подумают родственники, у которых я остановилась?
– Что они не совсем правильно поняли, сколько длится ваш рабочий день. Такие люди, как вы, то в Женеве, то в Брюсселе. Разве нет?
Габриель и представить себе не мог, что ему может быть присуща такая уверенность. In petto[10]10
В душе (лат.).
[Закрыть] он поблагодарил за это отца. В том же, что должно было произойти далее, он и вовсе целиком полагался на него. Непременно дважды, – наставлял его Габриель XI, – и второй раз как можно дольше.
– У меня, представьте, своя жизнь, – вскипела было она, но быстро успокоилась.
Несколько секунд спустя она полностью отдалась на его волю. Воспользовавшись открывшимся у него даром быть лидером, таким новым и, конечно же, эфемерным, он взял ее за руку.
– Меня зовут Элизабет, – успела она вымолвить, прежде чем он увлек ее в глубь сада.
– В двух шагах отсюда Альпийский сад, маленький в большом. Там я изучал ботанику.
Сегодня, тридцать пять лет спустя, Габриель оправдывается перед Элизабет: была непроглядная ночь, и, противно всем правилам поэзии и романтического повествования, ни один лунный луч не «серебрил благоухающие поляны». Никакого мало-мальского серпа не нависало над ними. А от городских огней их скрывали деревья. Темнота была полнейшая, и оттого насладиться великолепием и разнообразием видов не было никакой возможности.
Но для Габриеля все было нипочем, ведь Альпийский сад просто-таки вошел ему в печенки. За годы учебы он провел здесь столько времени, столько всего изучил, высушил, измерил, что мог продвигаться по его холмам с закрытыми глазами. Может, так было даже лучше, доброе старое время возвращалось к нему, не накладываясь на сегодняшнюю реальность. Он шел по своей юности. Им было по двадцать. Вся жизнь, свободная, легкая, была перед ними, без их половин, без ее детей, им предстояло изучить и заселить ее вместе. Правда, составить ему компанию в воспоминаниях она не могла. Но могла разделить его воодушевление.
– Две тысячи видов на таком крошечном пространстве! Невероятно! Как? Мы уже покинули Корсику и оказались на Кавказе! А вот та тень, как вы ее называете? Китайская метасеквойя? Всего несколько шагов – и такое путешествие! Пожалуй, я вернусь сюда днем. Растения более устойчивы к свету, чем те несчастные птицы. Помните? Обязательно вернусь, чтобы взглянуть на цвета.
Она сняла свои изящные лодочки, постелила пиджак на что-то твердое и круглое: подпорки для ломоноса. Она вздрагивала, ступая босыми ногами по невидимым камням, мхам, песку – «надеюсь, скорпионов здесь нет?» – и даже ледяной воде, доходящей ей до щиколоток. Казалось, еще немного – и она станет битв в ладоши от радости. Она вдруг освободилась от своего возраста, обязанностей, семьи, себя самой. Позволила себе изумляться и восторгаться, по-детски слушать, как взрослый рассказывает ей в темноте разные истории: Габриель не переставал нашептывать ей на ушко названия, словно даря крошечные сокровища.
– Мы входим на Балканы. Маки кончились, зато цветет ослепительно голубой синеголовник. Начинается Средиземноморье. Чувствуете розмарин, молочай?
Возможно, излишняя педантичность Габриеля кому-то и покажется неуместной. Но в Элизабет сидел некий вечно голодный зверек, который требовал все новых приношений. Она была сродни безумному кучеру, что без устали погоняет и все время что-то наверстывает. Она не верила на слово, ее нужно было убеждать, она должна была точно знать, что ничего не теряет оттого, что находится в этом, а не в ином месте. Почуяв это, Габриель пусть и неловко, но от души действовал в этом направлении.
– Уф! – вздохнула она наконец. – Вы меня доконали. И доставили огромное удовольствие. – И присела у гималайской березы.
То ли от усталости, то ли оттого, что они находились как бы на одной из высочайших горных цепей мира, покрытой вечными снегами, но она задрожала. Он обнял ее.
Его отец в своих наставлениях был безжалостен: «Тебе не удержать такую женщину. По крайней мере если ты не подаришь ей весь мир – это первое, и не внедришь в нее нечто свое – это второе». Альпийский сад был одной из прекраснейших моделей мира, так что с первой задачей, или подвигом Геркулеса, Габриель в общих чертах справился. Что до второго, то отцовские речи носили аллегорический характер, и под «нечто свое» он понимал некую нематериальную субстанцию, а в силу этого вечную: общую мечту, совместное деяние…
Однако в том эмоциональном состоянии, в котором в эту минуту пребывал Габриель, нечто абстрактное и символическое было ему недоступно, и потому он внедрил в Элизабет совершенно определенную часть себя. Деяние сие было из самых банальных с тех пор, как существуют живые существа, однако Элизабет весьма высоко оценила ту силу и нежность, с которыми оно было совершено, и с годами будет ностальгически к нему возвращаться: «Ты с первой минуты разгадал мою натуру географа, путешественника».
В этом убежище, таком теплом и уютном, оставались они до тех пор, пока над ветвями гималайского дерева, на еще красноватом ночном небе Парижа, не забрезжил бледный свет зари.
– Бог мой, заря! – вскрикнула она и заспешила.
Воздух сразу сделался ледяным, Габриелю стало трудно дышать. Он хотел удержать ее, но ее уже не было. Он приказывал ногам бежать за ней, но они не слушались. Отчаяние овладело им. Ему казалось, что он не перенесет этого и умрет, и призывал смерть – единственный возможный выход. Означал прозревать, что подлинное горе в самом себе содержит дар порождать желание уйти из жизни, поскольку все и без того кончено, погасло, заледенело. Он услышал шаги. Напрягшись изо всех сил, открыл глаза. Она вновь стояла перед ним в еще неясном утреннем свете и была в полном порядке: лодочки, юбка, застегнутый пиджак, серьги в ушах, и вроде даже подкрасилась.
– Благодарю вас, Габриель. Но у меня своя жизнь. Полагаю, вы поняли: продолжения не будет.
И – легкая, решительная – отправилась на первую деловую встречу, назначенную на этот день.
– Если женщина дает себе труд вернуться, чтобы сказать, что все кончено, значит, все только начинается. Прошу прощения за нескромность…
Кто произнес эти слова? Габриель обернулся. Г-н Жан, очень похожий на лакея стародавних времен, стоял с его вещами в руках.
– Видите ли, я совсем не знаю женщин и тем более таких. Могу только сказать, что она очень занята. И если уж она возвращается, значит, не все потеряно. Я позволил себе позаботиться о ваших вещах, иначе они намокли бы от росы. Вот ваша рубашка.
Я до сих пор задаю себе вопрос, кто поставил в известность г-на Жана. И всегда думаю, что это сделал мой отец. Для чего? Чтобы тот донес ему обо всем? Не исключено. Но прежде всего чтобы оказаться рядом в случае, если… Слава отцам, пекущимся о своих безнадежно влюбленных отпрысках!
XI
Последовавшие за этим месяцы вспоминаются мне как долгое ученичество. Моя новая семья взялась за меня, чтобы подготовить к решающей битве за Элизабет. В том, что она вернется, никто не сомневался: женщина, ведущая себя так, как она, не отрезала путей к возвращению.
Казалось бы: в какой еще помощи нуждался этот сорокалетний теленок? Неужто он был не способен самостоятельно разобраться в своих переживаниях? Да, так думают те, кто хоронится от большой любви, кто не знает и никогда не узнает, как она с первой секунды меняет вас, превращая в беспомощное дитя.
Энн, Клара и Габриель XI ничего не желали пускать на самотек.
Шаг за шагом они осачивали мои слабости и пытались закалить мою душу.
Может, как-нибудь выберешь время и возложишь на их могилы цветы? Без этих трех стариков, взявшихся за мое воспитание, я не мог бы предпринять опасного путешествия, которым является большая любовь. А следовательно, на свет не появился бы и ты.
XII,
в которой речь пойдет о физической стороне любви
– Хвала тебе, Габриель, во веки веков!
Красноречивая и возвышенная Клара, несмотря на свое извечное стремление к абсолюту, умела и пошутить. Особенно легко это у нее получалось после одной или двух рюмок кьянти, хранящегося в погребе дома на авеню Вестер-Веймисс.
Ее сестра была более прямолинейной.
– Габриель, подойди, не бойся, ну же! Положи мне руку на живот. Это живот старой женщины, которая мучает себя нестерпимыми упражнениями по утрам. Ты ничего не чувствуешь?
Габриель, краснея, признался, что ничего.
– Он трепещет. Я трепещу, как девушка, в мои-то годы! Представляешь? А кто в том виноват? Ты не догадываешься?
– Ну же, Габриель, подумай хорошенько.
– Да твой отец! Ну и дурачина же ты!
– Твое любовное увлечение воскресило его.
– Он говорит только о любви.
– И не только говорит.
– Мы обе ему благодарны.
– И ему, и тебе.
– Хвала вам, Габриели, отец и сын!
– Мы и не ожидали, что к нему вернется молодость.
– А ведь мы предвидели многое. Только не эти трогательные ночные наскоки нашего мячика.
Они умолкали, закрывали глаза, приоткрывали рты, уйдя в воспоминания. Улыбались ангелам и их земным посланникам – Габриелям.
Я наведался в Канны-ла-Бокка на уик-энд отдохнуть от профессиональных перипетий. Агентство «Оливье-де-Сер» по причине небрежения со стороны шефа переживало не лучший период.
Сестры говорили шепотом, чтобы не нарушать послеобеденного сна моего отца, такого заслуженного. Может, они уже загадывали и о будущей ночи. И заботились о том, чтобы он поднабрался силенок. Он приучил их к определенному ритуалу. Любовь порождает любовь. Да только спал ли он? Ведь, как и большинство смертных, он был жаден до похвал, особенно если они касались его физических способностей. Голову дал бы под заклад, что он стоял в чем мать родила под дверью и упивался похвалами в свой адрес.
Сестры в одно и то же мгновение открыли глаза, плеснули себе кьянти и вновь взялись за меня.
– Ну а ты? – спросила Энн.
– Что я?
– Сестра хочет знать, – уточнила Клара, – достаточно ли ты понаторел в любовных делах?
Испуганный взгляд, брошенный мною в их сторону, вызвал смех. Этот день был для них просто подарком.
Они посерьезнели и вновь заговорили с выработанной за годы привычкой, когда каждая добавляла в разговор по фразе, словно каменщики, кладущие по кирпичу, и постоянно выстраивали стену разговора.
– Габриель, ты любишь женщину.
– А женщины интересуются физической стороной любви больше, чем мужчины.
– Вот мы и спрашиваем: на высоте ли ты в постели?
– Если, положа руку на сердце, ты ответишь «да», никаких проблем.
– Если же у тебя есть сомнения, ты можешь усовершенствоваться до возвращения твоего чуда.
Я отключился, перестал их слушать, в памяти ожило давнее. Я пустился против течения вплавь по реке времени.
Когда г-н Леваллуа по прозванью Девственник, временно исполняющий обязанности преподавателя естественных наук в коллеже Жана Ростана в Биарицце, увидел в разгар урока за стеклянной дверью класса два лица, одно из которых было лицом директора, он убедился в том, что давно предчувствовал: Бог жесток по природе своей. И взмолился: «Нет. Пожалуйста, только не сегодня», и возжелал смерти. Желание его, конечно, жестокий Бог не выполнил, а ограничился лишь тем, что смочил потом светлые волосы злосчастного преподавателя и окрасил в розовый цвет все видимые участки кожи.
При появлении двух серых костюмов ученики дружно поднялись.
– Представляю вам…
Инспектор на полуслове оборвал его:
– Продолжайте, словно меня здесь нет, – и большими шагами двинулся в конец класса, где и уселся, потеснив двух заядлых лентяев: Кристофа и Жана-Эрве. – Прошу вас, продолжайте с того места, на котором остановились.
Девственник медленно опустил взор на знаменитый учебник Альбера Обре, доктора наук, «Наука наблюдения» для шестого класса. На любом другом уроке он мог бы изменить тему так, чтобы ни один ученик этого не заметил. Но не на этот раз. Он попал в западню. До того как урок был прерван, его слушатели шутили, фыркали, отпускали непристойные шутки, перемигивались, но при этом впитывали буквально каждое его слово. И теперь им непременно хотелось дослушать до конца. Они не позволили бы ему переменить тему урока. Будь проклят маниакальный интерес людей к вопросам пола, особенно в подростковый период.
– Мы проходили размножение, господин инспектор…
– Прекрасно, продолжайте же, программа обширна, а на дворе уже май. Нельзя терять ни минуты.
Дрожащим голосом г-н Леваллуа стал читать по учебнику, разминая мел длинными пальцами левой руки.
– В центре цветка у бобовых находится пестик, окруженный мембраной, образованной девятью тычинками и представляющий собой вытянутый мешочек, имеющий форму стручка. Это завязь.
– Яичники, что ли? Мамаша вырезала их себе в феврале.
Кто-то во втором или третьем ряду произнес эту безобразную фразу, способную смутить и самого стойкого. Но кто? Видимо, в наши ряды затесался враг учителей, временно замещающих других, – этой презренной части учительского состава, которых малейший дурной отзыв способен превратить в безработных, лишенных выходного пособия.
Инспектор подскочил, но сдержался и продолжал что-то писать.
Г-н Леваллуа хватал ртом воздух. Наконец, опомнившись, наполнил легкие и продолжил:
– Пестик оканчивается рыльцем с клейкими волосками, способными удержать пыльцу.
– Клейкими? – переспросил кто-то другой. – Как у женщин?
Надо сказать, что вот уже несколько недель в дортуаре из рук в руки переходила пачка фотографий, которые зажгли юное воображение подобно ветру, дующему на трут, и дали возможность самым осведомленным – тем, кто имел старших сестер или наблюдал за родителями во время субботней сиесты, – просветить остальных.
Юнцы – доверенные лица жестокосердого Бога – окончательно распустились. Когда г-н Леваллуа в конце своего крестного пути затронул терминологию и стал произносить:
– Половое размножение клеток бывает изогамное и гетерогамное. При изогамном две клетки сливаются в одну, которая затем делится. При гетерогамном сливаются две различные клетки: подвижная (мужская) и неподвижная (женская). На высшей ступени развития размножение происходит с образованием в материнском организме особой клетки – яйца, которая лишь после оплодотворения, то есть слияния с другой подвижной клеткой, живчиком, развивается в зародыш… – выкрики с мест достигли верха неприличия.
На прощание инспектор ограничился лишь одной фразой:
– Класс надо держать в руках.
В октябре, когда занятия возобновились, г-на Леваллуа в школе уже не было. Был организован сбор средств в его пользу. Зло свершилось.
Но в день урока какое живое существо, достойное этого имени, могло без стыда выйти из школы? Что, кроме отвращения, могло вызывать собственное тело? К тому же если его сравнивали с растениями. Ни одна часть человеческого тела не могла поспорить в красоте с лепестками, рыльцами, пестиками растений. Что уж тут говорить о самом акте соития? О свершаемых людьми движениях, криках, стонах, сопровождающих их? То ли дело мир растений, где жизнь возрождается легко, по доброй воле ветра, фантазии сбирающих мед пчел или бабочек, с помощью касаний и порханий.
Сестры проявили великое терпение. По-прежнему не спуская с меня глаз, они оценивали меня со всевозрастающей тревогой: неужто вкус к постели перепрыгнет через поколение, никак не задев меня? Я как только мог успокаивал их. Время изучать и сравнивать осталось позади. Все это было лишь подготовкой к безумной ночи в Ботаническом саду.
– Уверяю вас, с этой точки зрения все отменно.
Они не очень-то верили мне и, бросив друг на друга многозначительные взгляды, перешли в наступление.
– Габриель, мы должны это сделать, – начала Клара.
– Пусть ты и не наш родной сын.
– Мы расскажем тебе, что нравится женщинам.
– Слушай хорошенько. Не забывай, твоя чаровница может объявиться с минуты на минуту.
– Начинай, Энн.
– У тебя получится лучше, Клара.
– Хорошо. Прибереги свои застенчивые улыбки для другого раза, Габриель. Ты давно уже не юноша. Все это очень серьезно. Речь идет о твоем счастье. Для начала даешь ли ты ей ощутить твою силу, схватив ее за затылок?
– Бывает.
– А уши покусываешь?
– Иной раз…
– Так. Дальше. Мужчины никогда не уделяют достаточного внимания бедрам, особенно с внутренней стороны.
Урок наверняка очень развеселил бабочек. До сих пор они лениво порхали, а тут вдруг заплясали вокруг нас, присаживаясь то на дельфиниум, то на астры, то на астильбу. Сестры понемногу забыли о моем существовании, меж ними завязалась оживленная дискуссия. Вот уж поистине, жизнь иной раз подсовывает нам такое, до чего самим бы нам ни за что не додуматься.
На залив опускался вечер. Большие суда медленно возвращались в порт Канн. Сосед подстригал газон. А две пожилые дамы, как прилежные ученицы, старательно проходили со мной урок. Мало-помалу они стали говорить громче. Кому адресовали они все это – мне или моему отцу, наверняка подслушивающему нас за дверью? Если ему, то для чего – чтобы в предстоящую ночь он превзошел самого себя?
XIII,
в которой со мной пытаются поговорить о деньгах
Утром в понедельник, похожий на многие другие, Габриель сидел с пачкой счетов в руках перед раскрытым ежедневником и молчащим телефоном и – обычное дело в жизни мелкого предпринимателя – задавал себе вопрос, удастся ли подбить бабки за месяц, не свертывая дела.
Вместо меценатов-эстетов, пожелавших осчастливить агентство каким-нибудь заказом века, что был бы сродни Вилландри[11]11
Город Вилландри (община Эндр-и-Луара) славен своими садами.
[Закрыть] или Сиссинхерсту, в дверь звонили лишь любители-садоводы, достававшие из пластиковых сумок анютины глазки в бурых пятнах и спрашивавшие: «Что это?»
Поставив диагноз – этероспориоз – и прописав лечение – опрыскивание специальным раствором, Габриель не осмеливался даже назвать им сумму оплаты.
В агентство вошла Каролина – сногсшибательная красотка, приемщица, телефонистка и секретарша одновременно. Уик-энд она, как обычно, провела в Динаре, а вернувшись, не могла скрыть своего беспокойства по поводу того, как идут наши дела.
– Пришла дама.
– Какая она? – с надеждой вскинулся я.
– Старая, в летах и богатая.
– Откуда ты знаешь?
– На ней часы от Ван Клее. И настоящая кашемировая шаль. Но главное – она нетерпелива. Сразу стала ходить из угла в угол. Пусть войдет?
– Боже, спаси нас!
Так Энн попала в мой скудно обставленный кабинет, в котором было десять квадратных метров от силы и на стенах висели две гравюры: боскет Юпитера в Версале и Гранха (Сан Ильдефонсо) Филиппа V[12]12
Гранха – королевская резиденция на юго-востоке Сеговии: создана к 1720 г. при Филиппе V по планам немецкого архитектора Ардеманса и французских мастеров-садоводов. Сады Гранхи напоминают версальские.
[Закрыть].
Энн едва поздоровалась, ее взгляд скользнул по мне, не видя. Чтобы оценить положение дел, ей хватило двух секунд.
– Так. Сколько тебе лет, Габриель? – приступила она к делу, сев на единственный в кабинете стул.
– Сорок один.
– Я так и думала. Пора расстаться с детством. – Она повела головой, давая понять, что имеет в виду. – Ты отдаешь себе отчет, сколько тебе будет стоить твоя аргентинка?
– Она замужем.
– Но ты ведь хочешь, кажется, заменить его. Или я что-то не поняла? Вы уже обедали вместе?
– Нет.
– Судя по всему, платить придется тебе. Даже если она и зарабатывает не меньше твоего.
– Прошу тебя, избавь меня от этих банальностей.
– Но это вовсе не банальности. Это реальность. И она такова, что для женщин подобного типа получать своеобразная манера давать. Привычка королев. – Она вынула чековую книжку. – Сколько тебе нужно, чтобы создать настоящее дело?
– Ничего не нужно.
– Семья есть семья, Габриель. Можешь на нас рассчитывать. Твои заботы – наши. Твои увлечения – тоже. Мы не позволим тебе их испортить. Любовь – это война. Ты проиграешь ее, если как следует не вооружишься. Так сколько?
Вслед за моим пожатием плеч, продиктованным гордостью, последовало ее, означавшее: для того, кто верит в мечту, деньги не должны стоить ничего.
После такого обмена мнениями она выписала чек на кругленькую сумму и поднялась.
– Что-то подсказывает мне, что ты в скором времени вернешь мне долг. Люди все больше нуждаются в корнях. Я не изучала рыночной экономики, но, будь я на твоем месте, я бы обосновалась в Версале, чтобы и Людовик XIV работал на меня. Разве это не прекрасная приманка? Удачи тебе.
Она ушла, а в двери возникла Каролина.
– Ну что, я была права относительно состоятельности этой дамы?
Всю вторую половину дня предавались мы мечтаниям. А я – так еще и весь вечер и всю ночь.
Жил-был на свете ландшафтный художник, очень одаренный, только об этом никто не знал. Благодаря своей мачехе, одной из любимых жен своего отца, он основал шикарную фирму на площади Вогезов или авеню Ош. На открытии были весь Париж, Лондон и Нью-Йорк. И пока шампанское лилось рекой, в дверь позвонили. Пришла телеграмма от королевы Англии: она заказывала ему обновление Виндзорского парка. И одновременно на пороге появилась тезка королевы, прибывшая из Аргентины. «Простите за дорожный костюм. Есть ли в вашей прославленной жизни местечко для меня?»
Волшебство растаяло как дым с первыми проблесками зари. Энн была права: чем сложнее жизнь, тем она дороже.
Энн сделала и другой подарок: подсказала, что нужно изменить адрес. Там, где до сих пор был расположен его офис – на одной из улочек XV округа, – одаренный художник по ландшафтам так и прозябал бы, леча балконную герань или в лучшем случае – вишневые деревья.
Однако дело было вовсе не в роскоши офиса. Габриель отослал чек: «Спасибо, Энн. У меня есть собственная задумка» – и сел в поезд до Версаля.
Писатель Брюс Четвин делает такое заключение: истина в движении вперед.
У аборигенов Австралии не имеется карт, и тем не менее они не теряются, поскольку на всем протяжении путь их сопровождает поэзия. Они напевают на ходу. Эти songlines, дорожные песни, образуют огромный лабиринт невидимых дорог.
Достаточно было устроиться на обочине одной из них, по которой двигались подлинные любители садов, и прислушаться к ним.
В Версале все было как всегда: орды в майках брали приступом дворец. У входа в собор Святого Людовика всё так же, как и пятнадцать лет назад, когда я оканчивал биологический факультет, г-жа Шартон со вторника по пятницу торговала семенами и саженцами.
– Никак Габриель! Каким ветром вас сюда занесло?
– Возможно, я сюда переберусь.
– В нашем полку прибыло. Стоит только отведать Версаля, потом ни за какие коврижки не оттащишь. Это я вам говорю.
Из вереницы дам весьма почтенного вида образовалась очередь.
– Я бы вас с удовольствием проводила, но вы сами видите, каким спросом пользуется наш товар…
В воздухе пахло осенью, заложенными в кладовые фруктами, вареньем.
В Королевском огороде заканчивали сбор урожая. Отыскать тропу подлинных любителей садов не составило труда.
Прежде всего они воздавали должное Ленотру[13]13
Ленотр Андре (1613—1700) – французский создатель парков и садов. Ему принадлежит идея «французского сада» с бесконечными перспективами и фонтанами.
[Закрыть], восторгались перспективами липовых аллей, Большим каналом, по-детски умилялись деревне Марии-Антуанетты и готовы были отдать дьяволу душу, только чтоб попасть в один из закрытых для посещения уголков.
Однако вскоре меняли огромные пространства, заполоненные толпами, на Королевский сад, более приемлемый для человека по своим размерам. Там-то они и отводили душу, восторгаясь изяществом шпалерных кустарников и деревьев, выровненными по ниточке рядами яблонь…
Прежде мне и невдомек было поинтересоваться, куда лежал их путь дальше. А тут я решил пойти за четой пожилых американцев, цеплявшихся друг за друга, в одинаковых шляпах, как у рыболовов, в бесформенных твидовых пальто.
На улице Арди они повернули направо и маленькими шажками добрели до собора. Не без труда преодолев пять ступенек, застыли у входа. Жена стала читать и переводить мужу то, что было написано на доске, прибитой у двери:
«4 мая 1789 года процессия Генеральных штатов закончила здесь свой путь. В этой церкви состоялась торжественная месса, которую отслужил архиепископ Парижа. Людовик XVI добрался до замка к 16 часам».
Старички покачали головами. Достав из кармана план, старушка стала потерянно оборачиваться. Я чуть было не пришел на помощь. Но ее спутник не волновался, давая ей время сориентироваться. Гидом в их паре была явно она.
Затем они двинулись дальше и трижды чуть было не угодили под автомобиль. И хотя они переговаривались, их дорожная песнь была мне не слышна. Вскоре они добрались до зала Игры в мяч.
«Собравшиеся в этом зале депутаты народа 20 июня 1789 года поклялись не расходиться до тех пор, пока не будет принята французская Конституция. И сдержали слово»[14]14
После угроз короля положить конец совещаниям третьего сословия и закрыть зал Меню-Плезир, где проходили заседания генеральных штатов, депутаты от народа собрались в зале Игры в мяч (Же де Пом) и там дали торжественную клятву «не расходиться и собираться повсюду, где того потребуют обстоятельства, до принятия конституции».
[Закрыть].
И только тогда я заметил, что за двумя пожилыми людьми следует черный длинный лимузин, который они, судя по всему, наняли. Прогулка окончилась. Шофер, держа в руках фуражку, открыл им дверцу.
Я усвоил урок: всякий сад – история, влюбленные в сады любят историю.
Где еще во Франции сыщется место, больше подходящее для моего дела, чем эта обочина дороги, ведущей от Людовика XIV к революции?
Я гордо вышагивал по улице с медной табличкой в руках. За мной шел Стефан, плотник, мастер на все руки, который, словно мальчик из хора, нес все необходимое для торжественной церемонии: длинные медные шурупы, дрель и отвертку с красной рукояткой. И вдруг дорогу нам преградил маленький лысый человечек, появившийся из дома с вывеской «Ветеринар».
Со злобой, не предвещавшей, что впоследствии мы станем друзьями, он стал кружить вокруг нас, а вскоре к нему присоединилась уже с утра накрашенная визгливая дама – его жена.
– О чем только думает мэрия?
– На Королевской улице три практикующих врача.
– Решили погубить нас, выдавая лицензии кому ни попадя.
– Смерти нашей хотят.
– Вам, наверное, известно, что квартал находится под охраной государства?
Забыв всякий стыд и правила приличия, выгибали они шеи, пытаясь прочесть надпись на моей медной табличке.
Мы же чинно и высокомерно занимались своим делом. Приладившись, мы привинтили табличку и отошли полюбоваться.
К нашему удовольствию добавился вздох облегчения соседей.
– Нужно было сразу сказать, кто вы.
– Другое дело!
– Какая хорошая мысль!
– Будем дополнять друг друга.
Я поблагодарил, вытащил из кармана кусок белого полотна и с помощью друга завесил табличку.
– Я жду отца и двух его подруг. Хочу устроить им сюрприз.
– Ну да, ну да, – закивал ветеринар. – Простите нас за наше поведение, но знаете, в наши дни так непросто иметь свое дело.
– Муж – ветеринар. Чтобы сократить расходы, я исполняю обязанности секретаря, – вступила в разговор размалеванная дама.
– Обычное дело, – отозвался я, – все мы на одном корабле, – и пригласил их на небольшое семейное торжество.
– Вы правы, это стоит отметить. Вывеска на фасаде – это тебе не фунт изюму.
Среди солдат с бритыми затылками, младших секретарей и на ходу вычитывающих фанки корректоров из «Монда», сошедших с поезда Версаль – Левобережье, я увидел все семейство. И не поверил своим глазам. Их было четверо: папаша со своими двумя подружками, вырядившимися как на раут (в темных костюмах) и шествующими, словно навстречу судьбе и… темноволосая молодая смуглоликая женщина в платье с воланами. Она вся светилась счастьем. Отксанда, моя мать, вырвалась из своей потусторонней тюрьмы, чтобы быть со мной в этот день.
В нашей семье всегда получалось так, что мужчины исчезали – и больше уже не возвращались, а женщины стояли до конца. Им можно слепо доверять – в нужную минуту они обязательно будут рядом, откуда бы им ни пришлось добираться.
Медленно, торжественно сорвал я покров с таблички. В желтом вечернем освещении появился четырехугольник с мудреным названием:
Агентство «Ля Кентини»[15]15
Ля Кентини (1626—1688) – французский агроном. Был представлен Кольбером Людовику XIV, и тот назначил его директором садов и огородов королевских домов. Создатель фруктового сада в Версале, а затем и в других королевских владениях того времени: Шантийи, Во, Со, Рамбуйе. Автор «Наставлений по возведению садов и огородов» (1690).
[Закрыть] Создание ландшафтов
Манера хлопать в ладоши – что отпечатки пальцев: у каждого своя. Габриель XI хлопал от души, словно на свадьбе, гордясь своим отпрыском, выбравшим нелегкий путь, но верным своему призванию!
Клара аплодировала одними пальцами, пребывая в задумчивости: что это так возрадовался наш старичок, нет ли поблизости какой-нибудь красотки… Энн раза два крикнула «браво!» и умолкла, раздосадованная тем, что я не посоветовался с ней относительно названия «Ля Кентини»! Вот те раз! Бог знает что за название. Уж лучше «Оливье-де-Сер».
Из окна выглядывала жена ветеринара: смотри, как разошлись цветочники!
Сам ветеринар захлебывался от восторга, уже вынашивая планы на будущее: те, кто любит животных, любит и растения и непременно заглянет к вам… И наоборот.
Все вместе отправились сбрызнуть событие.
– Хотите знать, кто такой Ля Кентини? Так вот. Родился он в 1626 году. Был адвокатом, председательствовал в парламенте, затем был приглашен в качестве наставника в семью председателя Счетной палаты. Учитель с учеником вскоре забросили все иные занятия и увлеклись разбивкой сада вокруг особняка на Университетской улице. Юрист переквалифицировался в садовода. Его заметил Ленотр. – Тут я заторопился.
– Не спеши, не горит ведь, – охладила меня Энн.
– Личность-то какая необычная, – задумчиво проговорил отец, уже возмечтавший о том, как его сын подобно садоводу XVII века станет общаться с сильными мира сего.