Текст книги "Долгое безумие"

Автор книги: Эрик Орсенна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

LII

Какие следы оставляет на стенах, ковровом покрытии и паркете год совместной жизни? Какой вред наносится замкам, батареям, сантехнике?

Чтобы ответить на эти и добрую сотню других вопросов, они явились втроем: эксперт, пузатый и утомленный сорокалетний мужчина, его помощник по имени Жерар, безынициативный молодой верзила, и хозяйка, та самая, что распахнула двери счастью год назад, вся с иголочки, с дежурной улыбкой на устах, в кудряшках.

Эксперт с порога приступил к своим обязанностям:

– Порог: циновка непригодна, на полу не хватает одной плитки размером двадцать на двадцать, дверца почтового ящика не закрывается. Гараж: требуется подновить стены, заменить лампочку в шестьдесят ватт, пол залит маслом.

И далее в том же духе до самой крыши. Однотонное бормотание. Изумленный подобной проницательностью помощник все заносил в тетрадь.

– Успеваете, Жерар?

– Стараюсь, хотя за вами трудно поспеть! Хозяйка, не переставая улыбаться, завела разговор о

том, как ей по нраву быть домовладелицей в таком интернациональном городе, как Гент.

– Все мои постояльцы – сплошь иностранцы. Я многое от них узнаю. Однако при выборе их следует проявлять осторожность. За некоторым исключением я в общем-то не бываю разочарована. Мы словно одна большая семья. И они всегда возвращаются ко мне. Как ваша очаровательная подруга? Вы ведь тоже вернетесь, не так ли?

А Габриель по мере продвижения по дому прокручивал в голове все, что произошло с ним и Элизабет за этот год.

– Винтовая лестница, ведущая в гостиную, четвертая ступенька, четыре вмятины в дереве, – диктовал эксперт.

Это случилось летним вечером, когда они вернулись с одного чопорного приема. Элизабет посадила пятно на юбку своего костюма едкого желтого цвета. Войдя в дом, она тут же бросилась в кухню и чем-то посыпала жирное пятно, предварительно сняв юбку и оставшись в пиджаке. Габриель тем временем рухнул на диван, переваривая шато-фижак и сливовую, и подумал: «Стыд и позор, так ведут себя только мужья». Но стоило ему из-под закрывающихся век увидеть голые ноги подруги, как его накрыло горячей волной, и он наскочил на нее, как петух на курицу. Элизабет, умоляя пощадить ее, вцепилась зубами в четвертую ступеньку винтовой лестницы.

– Плесень и грибок на окнах, от влажности, – бубнил эксперт.

Бедняга! Ему и невдомек, от чего это могло быть на самом деле. Влажность, о которой он упомянул походя, была предметом неустанных забот Габриеля. Каждый день он опрыскивал из пульверизатора ящички с растениями, установленные на окнах застекленной террасы, расположенной на крыше. Это было излюбленное место Габриеля, где он трудился и мечтал, полулежа в кресле и вперив взор в небо, по которому проплывали облака и пролетали голуби. А нескончаемому бельгийскому дождичку никак было не добраться до Габриеля, и оттого он еще ожесточенней барабанил по стеклу.

Именно там ему впервые пришла мысль отправиться в Китай…

Эксперту, проводящему инвентаризацию, это и в голову не могло прийти. Что мог знать он, видящий лишь плесень и грибок, о саде, состоящем из редких пород мха: Andreaea petrophila, Funaria hygrometrica и др.?

Инвентаризация в спальне принесла разочарование. Там, где произошло столько всего, ведомого лишь двоим, эксперт обнаружил только облупившуюся в одном месте штукатурку и вырванную из гнезда розетку. Столько надежд, общих планов, объятий, шепота, стонов – и ничего?

Габриель решил, что во всем виновата кровать. Когда они сюда входили, то тут же валились на нее, а она ведь все поглощает и ничего не отдает. Безмолвна, как могила, и так же уносит все секреты.

Габриель еще раз утвердился в одном из правил своей жизни: не заниматься в постели ничем важным, включая любовь.

Но хозяйка спасла честь спальни, ткнув пальцем в сторону батареи:

– А там, под подоконником, все вам кажется нормальным?

– Простите. Как же это я проглядел? Жерар, запиши и подчеркни: «С батареи сорвана печать».

Однажды – это было зимой – Элизабет никак не могла согреться, и Габриель взял и усадил ее на батарею. А затем воспользовался этим и овладел ею. В воспоминаниях осталась нежность. Забыв обо всем на свете, они не отводили друг от друга завороженных глаз. Прохожие могли видеть спину женщины и счастливое лицо мужчины. Видимо, тогда-то и была сорвана печать.

Когда вернулись в гостиную, меж ног у них проскользнула мышь.

– Жерар, пишите: требуется дератизация.

Затем все проследовали на кухню. Эксперт разложил свои бумаги и принялся за подсчеты: сумма обещала быть внушительной. Жерар ел своего начальника глазами, а хозяйка, не успокаиваясь на достигнутом, все шарила взглядом.

– Что ни говори, но домом вы попользовались на славу! Что да, то да.

Эксперт с видом знатока подмигнул Габриелю.

– В каком-то смысле это даже хорошо. А то иные жильцы съезжают, оставляя все в таком идеальном состоянии, что и не знаешь, жил ли кто-нибудь в доме. С вами вопросов не возникает.

– Да уж, тут без вопросов, – услужливо поддакнул помощник эксперта.

Эксперт наконец покончил с расчетами и назвал цифру, которая чудесным образом совпадала с суммой, положенной на депозит в качестве гарантии.

– Что ж, мы с вами в расчете! – весело воскликнула хозяйка.

Габриель молчал. Он вышел подышать воздухом. Чего бы он ни дал, чтобы спрятаться за старую корявую липу. Чтобы все о нем забыли – на год, на два, а он оставался бы там и все вспоминал, вспоминал… Как она загорала голышом, укрывшись за кустами роз…

– Господин Орсенна, отчет готов.

Трио уставилось на него. Никому не хотелось задерживаться.

– Подпишите вот здесь, – указали ему место под кругленькой суммой.

– Куда вам выслать окончательный счет?

Он не знал, что сказать на требующий четкого ответа вопрос. Севший на подоконник голубь подсказал ему.

– До востребования, Париж, почта XIII округа.

– Понятно. Говорят, в Париже с жильем проблемы.

– Вот именно.

– Хорошо. Никаких проблем. Все с ума посходили, без конца переезжают. И чего людям дома не сидится? Это все общая Европа.

Эксперт пожал ему руку и удалился. За ним засеменил помощник. Оставшись с ним один на один, хозяйка взглянула на него иначе.

– Как ни крути, а инвентаризация – волнующее событие, не правда ли?

По всему было видно, что ухоженность – ее единственная защита от тоскливого одиночества.

– Даже я, хоть и не в первый раз ее провожу, что-то сегодня разволновалась. Ну, в общем, не теряйте меня из виду. Большинство моих постояльцев пишут мне, дают о себе знать… – Она села в машину и продолжала говорить через открытое окно. – Может быть, вас подвезти?

– Нет, спасибо, я пройдусь.

– И правильно сделаете. Ничто так не бодрит, как ходьба. Каждое первое января даю себе зарок больше ходить, но потом… ну, вы знаете.

– Знаю.

Она нажала на газ и долго ехала с широко открытой правой дверцей, что было удивительно для столь благовоспитанной дамы.

Так закончился этот год, а вместе с ним и их договор об уступке.

LIII

Длинное белое здание барачного типа с закрытыми, несмотря на вывеску «Круглосуточный обмен», ставнями; черно-желто-красный флаг, реющий над ним по воле ветерка, редкого для этого времени суток; пустая сторожка, поднятый шлагбаум.

На сей раз никаких сомнений: это последний предел – и временной, и географический – их договора.

Он остановился, обернулся, снял головной убор, склонился в благодарном поклоне, как его учили в детстве.

«Спасибо за все, что было даровано мне в эти триста шестьдесят пять дней».

«Спасибо за простоту, отсутствие спеси, без всяких там „Старшая дочь Церкви, Мать городов, Центр прав человека“.

«Спасибо за неграндиозность размеров: от одного чуда до другого было рукой подать».

«Спасибо за бескомпромиссную языковую борьбу между Фландрией и Валлонией, напомнившую о важности слов».

Пешеход отчетливо и громко произносил слова своей благодарности, словно обращался к пожилому человеку или кому-то далекому.

«Спасибо за надежду. Местным новоделам так и не удалось уничтожить старинные фасады городских усадеб, домов корпораций и все эти Мясные, Хлебные, Травяные улочки, Дровяные набережные – еще одно доказательство того, что Время выстаивает в борьбе с самыми отпетыми из гангстеров».

«Спасибо местным жителям за привычку любой разговор заканчивать благожелательным „Все в порядке?“. Обходительность сродни рыцарству».

«Спасибо за конкурс виолончелистов, посвященный королеве Елизавете».

«Спасибо за музей Тервюрен: настоящая Африка под дождем».

Лицо пешехода исказилось, как от внезапной боли.

«Если я стану называть всех и вся, о чем сожалею, покидая эти места, стоять мне здесь вечно. Чтобы не вызывать зависти у других, ограничусь лишь двумя усопшими.

Спасибо Карлу Пятому, уроженцу Гента, ставшему крестным нашей любви. Спасибо еще одному уроженцу Гента – Виктору Хорте, понявшему, что архитектура и ботаника – родственные области человеческого духа. Да здравствует арт нуво! Элизабет был так к лицу твой роскошный декор – и тот, что на доме номер шесть по улице Поля-Эмиля Янсона, и тот, что на доме номер две тысячи тридцать шесть по Эхтскому шоссе».

Помолчав с минуту, пешеход снова заговорил, набравшись духу:

«Несчастный Бодлер, написавший „Несчастная Бельгия“!»

Затем надел головной убор и тронулся в путь.

Права была его матушка: даже будучи безмерно несчастным, надо благодарить, это придает силы.

LIV

– Шеф, вы видите то, что вижу я?

– Я вижу лишь, что не способен сделать ставку при таком раскладе на бегах.

– Какой-то мужчина со стороны бельгийцев. Разговаривает сам с собой.

– Это не редкость.

– Снял головной убор, кланяется.

– Вежливый.

– Идет в нашу сторону.

– Наверное, еще одна поломка.

– Сдается мне, у него нет машины. Он явно издалека.

– Бельгийские коллеги его пропустили?

– Вам ведь известно: их пост всегда пустует.

– Вижу, куда ты клонишь. Хотел бы его задержать?

– Но, шеф, если кто-то ступает на территорию Франции пешком, у него должны быть причины…

– А нам-то что до того?

– Но, шеф, это наша работа! Проверка, выявление контрабанды.

– По-твоему, дело в этом? Впрочем, если встать на такую точку зрения… Стоит поблагодарить Европу. С тех пор, как в нас отпала нужда, ты сильно поумнел. Ладно, лошадки подождут. Не знаешь, куда подевалось мое кепи?

Если кому-то это интересно, требуется два дня, чтобы бодрым шагом дойти от Гента до Франции, начав путь с бульвара Бургомистра. Стоит только запастись ватными тампонами для носа, чтобы не задохнуться, проходя мимо греческих ресторанов Дёрля, темными очками – чтобы предохранить глаза от кричащих цветов, в которые выкрашены супермаркеты Куртре, и берушами, чтобы не оглохнуть от шума на автостраде.

Налегке и с растерзанной душой покинул Габриель Бельгию.

– Добрый день. Французская таможня. Можно взглянуть на ваши документы?

Габриель протянул удостоверение личности, которое долго изучалось.

– Можно узнать, почему вы пешком?

Габриель подумал-подумал и решил не врать при возвращении в страну, являющуюся старшей дочерью Церкви.

– От тоски.

– А что, от тоски ходят пешком?

– У каждого своя тоска.

– Пройдемте.

Они вошли в помещение таможни. Его заставили вывернуть карманы, обыскали. Помощник, которому это было поручено, был старше своего начальника. Смутившись, он извинился.

– Сожалею, таковы правила.

– Я не против. Вы делаете то, что положено. Это ваша работа.

– Да какое там! Взгляните. – И помощник указал ему на беспрепятственно проезжающие автомобили. – Вам не кажется, что они могли бы хоть слегка притормаживать? Не из уважения к нам, конечно, но к границе.

Шеф потерял к ним интерес и снова погрузился в изучение заездов.

– Так вы ничего с собой не несете? Слово? Габриель дал слово. Лучше и не скажешь: он и впрямь ничего не нес из Бельгии.

– Все в порядке. Вы свободны. Но будьте осторожны. Гулять по автостраде опасно и даже запрещено. Но это нас не касается. Можно задать вам вопрос частного порядка?

– Валяйте.

– Пешком – это я еще могу понять. Но почему по автостраде?

– Мне нужна была граница, в прочих местах ее нет.

– Вы так говорите не для того, чтобы сделать нам приятное?

– Что вы, у меня такое настроение, что я охотно поубивал бы всех вокруг.

– Шеф, могу я проводить этого господина?

«С учетом сложившихся обстоятельств» разрешение было дано.

По пути вспоминали прежние времена. Помощник был эрудитом, поскольку его профессия оставляла ему много свободного времени. Он так и сыпал историями о таможнях, о контрабандистах… Габриелю вспомнился «Blauwershof», приют бунтарей. Там тоже тосковали по прежним временам.

– Обо всем этом вам стоило бы написать.

– Вы думаете? Впрочем, я уже и заголовок придумал: «Золотой век северной границы». Вы считаете, это пользовалось бы спросом?

– Публика падка на золотые века.

– Вы вселяете в меня надежду.

Несмотря на радужные перспективы, прощание было грустным.

– Людям нужно собственное пристанище – кусок земли. Если все общее, как они будут себя чувствовать?

– Приспособятся. Не впервой. Таков закон жизни.

– В таком случае мы с вами…

– …последние из любителей границ.

За этой сценой с большим удивлением наблюдали служащие автодорог Севера Франции. Не так часто увидишь таможенника, дружески похлопывающего пешехода по плечу, а потом задумчиво бредущего по запретной полосе к своему посту.

«Почему меня знобит?» – раздумывал пешеход. И только под Перроном догадался: это холод изгнания, хоть он и возвратился домой. Его осенило, что отныне найти на земле убежище будет для него задачей не из легких.

LV

Новая привычка Габриеля была мукой для окружающих.

– Господин Орсенна, прошу вас, будьте так добры, остановитесь хоть ненадолго. Дома – неугомонный муж, тут вы… – умоляла его секретарша.

– Да возьми ты себя в руки, – ворчал сосед-ветеринар, – от твоей бесконечной ходьбы у меня животные начинают беситься.

– Простите за нескромность, у вас неприятности с простатой? – осмелилась спросить клиентка, видя, что приглашенный ею специалист ни на минуту не останавливается. – У моего мужа было тоже самое. Небольшая операция, и все наладилось. Только не откладывайте. Это вредно для организма. Да и ваше постоянное хождение действует на нервы.

Когда автострада, ведущая из Бельгии во Францию, кончилась, Габриель не остановился и все шел и шел – целый день, где бы он ни находился, и даже ночью.

– Несчастный человек! – вздыхала консьержка, рассказывая о беспокойном жильце торговцам квартала Святого Людовика. – Такой с виду приятный, а вот поди ж ты, бродит и бродит по ночам. Этот годовой отпуск не пошел ему на пользу, повредился умом человек.

– И что, он так никогда и не спит?

– Ну, может, несколько часов в сутки, да и то кричит, стонет, ворочается. Видать, кошмары мучают.

– Вот не повезло человеку!

Бесконечная ходьба прерывалась лишь приступами гнева. Доказательство того, что твой дед вовсе не таков, каким хочет казаться, а именно человеком тонкой культуры, обученным благодаря общению с растениями умению владеть собой.

Он вдруг останавливался и превращался в дикаря: бледнел, сжимал кулаки и скрежетал зубами. И, не обращая внимания на окружающих, гневно вопрошал: «Почему? Ну почему?» Глаза его недобро поблескивали. Несмотря на свою невеликую фигуру, он производил устрашающее впечатление. Вокруг него образовывалось пустое пространство. Вздумай кто-нибудь приблизиться к нему в такую минуту, он рисковал бы жизнью, даже Элизабет, особенно Элизабет. Ибо к ней и были обращены его яростные причитания: «Почему, ну почему ты меня покинула после стольких дней и ночей, проведенных вместе?»

Месяцы спустя он получил ответ: брак – это заслон, возведенный против Любви. Элизабет не так уж предрасположена душой к Любви. Она убежала от нее в брак. Не столько дети нуждаются в ней, сколько она сама прячется за них. И выбрала в защитники несчастье: ведь, плача, ничем не рискуешь. Счастье – совсем другое дело, там ты уязвим. Ненавижу тех, кто только и умеет, что сетовать. Счастливые – единственные рыцари. Я осмеливаюсь любить.

И, высоко подняв голову, преисполнившись гордости, он продолжал ходить. Эта гордость была единственным лекарством от гнева. Правда, она действовала недолго. Ибо с гордостью приходило и презрение, презрение к той, от одного воспоминания о которой слезы наворачивались ему на глаза.

За его спиной шушукались, совещались, как можно помочь. Одна хозяйка книжной лавки, его давняя знакомая, придерживавшая для него раритеты, однажды решилась:

– Габриель, вам следует обратиться к врачам. Наука очень продвинулась, теперь почти от всего есть лекарство.

Он отправился к специалисту в области нестандартного поведения. В кабинете была очень приятная атмосфера, развешанные по стенам снимки кораблей свидетельствовали о том, что у хозяина тоже были проблемы.

Тот долго молча изучал его. Затем вытащил из-под стола гитару и взял несколько аккордов. Габриель узнал Баха.

– Когда я не могу понять, в чем причина болезни, я предпочитаю играть, а не говорить. Так честнее. Я мог бы вам сказать следующее: вы страдаете амбулаторной[37]37
  От ambulatorius – подвижной (лат.).


[Закрыть] депрессией. Мы справимся с вашей болезнью. Но что вам это дает? – Он убрал гитару. – Что вами движет?

– Мне кажется, если я остановлюсь, моя кровь превратится в слезы.

– Любопытно. Продолжайте.

– Разве можно жить со слезами вместо крови?

– Вряд ли.

– Вот видите, значит, я должен продолжать, чтобы жить.

– Пациент, не утративший здравого смысла! За последние годы впервые сталкиваюсь с таким феноменальным явлением. Это редкость. А если вы всего-навсего паломник?

– Паломник?

– С тех пор, как мир стал миром, есть люди, неустанно шагающие по нему.

– Но у паломников есть цель: Компостелла, Лурд…

– У вас должны быть свои святые места.

– Как вам кажется, я иду к ним или от них?

– Время покажет. Это его ремесло.

Они еще некоторое время поговорили о парусниках, до тех пор, пока не раздался звонок, возвещающий о следующем посетителе. Спускаясь по красному вытертому ковру и повстречав излишне веселую даму, Габриель вообразил, что мысль показаться врачу внушил ей муж, озабоченный ее игривостью.

– Как поживает твой траур, Габриель?

– Повторяю тебе, Габриель: траур – это вопрос воли. Будь добр, прими решение выздороветь.

– Дайте Габриелю поспать, его траур обессиливает его.

– Ты улыбнулся, Габриель, не отрицай. Это признак, что твой траур не стоит на месте.

Так разговаривали с ним все эти мучительные для него годы его друзья – замечательное братство, полное терпения и доброжелательности. Траур Габриеля превратился в некую персону из плоти и крови, наделенную собственной жизнью, отличной от его. О ней справлялись, оценивая произошедшие сдвиги. О замеченных изменениях тут же сообщалось всем остальным друзьям.

– Я с ним завтракал. На нем был зеленый галстук, цвет надежды, передай другим.

– Не знаю, как остальное, но глаза ожили: неотрывно смотрел на грудь моей секретарши Маги. Передай другим.

Неоспоримые признаки скорого и окончательного выздоровления даже отмечались. Если же на следующий день и происходил некоторый откат («Сегодня утром Габриель явился небритым»), огорчение друзей длилось недолго. Всегда находился кто-нибудь, чтобы напомнить, что сам факт отката свидетельствует о движении и что Габриель преодолел первый важный этап: вышел из состояния зацикленности на себе.

Можно ли было разочаровывать столь великодушных друзей? Габриель старался этого не делать и подыгрывал им, исполняя роль некоего господина Траура.

Но сегодня он может признаться: не было в нем никакого траура, он испытывал ужас, упражняясь в извращенном умерщвлении самого себя, постыдном выкорчевывании души, ее растаптывании, высушивании, сжигании в компостной яме забвения. Это было недостойно того легендарного любовника, которым он пожелал стать, крестника Карла V и побочного сына Сервантеса.

Он выбрал иной путь обуздания своего горя.

Несмотря на всю мою нежность к тебе, мой ужас перед любой твоей болячкой, я все же желаю тебе пережить любовный недуг. Только боль позволяет ощутить в себе наличие некоего беспокойного народца, с которым под страхом различных потрясений стоит считаться: чувств.

А против боли я тебе советую одно: ходьбу.

Если б я задался целью по всем правилам исполнять роль деда, я поделился бы с тобой некоторыми подробностями, секретами, маршрутами, всем, выработанным за сорок лет практического применения данного рецепта, опробованного на собственной шкуре. Предостерег бы тебя. Однако потребовался бы целый труд, брошюркой тут явно не обойдешься. А время торопит, и нужно еще столько успеть рассказать тебе. Ведь я еще даже не подошел к китайскому периоду своей жизни…

Но ты из тех, кто умеет домысливать. Слава аристократическим по своему духу намекам и недомолвкам: благодаря им не нужно ни повторять, ни заканчивать фразу, можно подгонять жизнь. А неспешность предоставить тем ее моментам, которые это заслужили.

Вот лишь несколько набросков для будущего труда под названием «О ходьбе, всесильной врачевательнице любовного недуга». Собери с них жатву.

I. Ветер движения

Лицо в силу движения человека испытывает на себе благотворное дуновение. В тяжелые минуты этот знак внимания со стороны мироздания примиряет с самим собой.

II. Зрелище мира

Медленное продвижение, то бишь свершаемое пешком, без помощи какого-нибудь технического средства с застекленными окнами, позволяет проникнуть в самую суть человеческой комедии. Нет ничего более братского, чем открытое окно первого этажа. Достаточно одного взгляда, чтобы окунуться в чужую жизнь и забыть о своей. Что может послужить большему откровению, чем каникулы от самого себя? Жизнь идет своим чередом. «А, это ты», – говорит она, когда мы возвращаемся. Никакой язвительности с ее стороны. Бегство от самого себя было благотворным.

III. Обучение отрыву

От двадцати до тридцати раз в минуту, в зависимости от шага, покидаешь землю. Эти крошечные, но регулярные отрывы от земли учат душу тому, что можно расставаться без страданий.

IV. Опьянение орошением

Иные физиологи считают, что в человеческом организме имеется насос, подобный тому, которым накачивают матрасы или надувные лодки, и расположен он якобы в пятке, являясь чем-то вроде второго сердца, одушевляющего шаги. Он позволяет крови лучше циркулировать и омывать весь организм. Пешехода охватывает эйфория, он смеется или даже хохочет, хотя ему нелегко шагать в течение долгого времени.

V. Песнь Земли

Наша круглоликая матушка-земля говорит с нами. Мы можем избежать асфальтового или бетонного покрытия, заглушающего ее послания нам. Мы можем выбирать подошву потоньше или почаще ходить босиком и улавливать ее желания чуткими ушами, расположенными у нас в подошвах ног. Из ее глубин до нас доносится музыка. Не карнавал ли это в ее недрах? Чем дальше идешь, тем больше всего улавливаешь. Ощущения сродни тем, что испытывает европеец, попавший на карнавал в Рио. Музыка постепенно захватывает его, а потом и вовсе вовлекает в танец.

Тем, кто всерьез интересуется любовным недугом и лекарством от него, я предлагаю небольшое дополнение: рассказ о своем личном опыте.

Доктор был прав: ходьба Габриеля была не чем иным, как паломничеством. А также реконкистой. Исчезновение из его жизни Элизабет сломало его, разнесло на части. Внезапно наступившее одиночество расправилось с ним не хуже стаи крыс. В одну ночь без единого звука они изгрызли его кожу – всю без остатка, а ведь она, вроде некоего сосуда, худо-бедно поддерживала его консистенцию.

Наутро от него ничего не осталось. Тысяча частичек его плоти и его духа разлетелись на все четыре стороны. И не стало для него ничего более срочного и необходимого, чем отправиться на поиск частичек самого себя. Вот если бы вернуть их, тогда можно было бы задуматься о будущем. Так что о трауре не было и речи, он должен был собрать себя, как пастух сбирает разбредшееся стадо.

На это ушли годы. Где только не попрятались от него эти частички: и там, где он бывал с Элизабет, – в Севилье, бельгийских замках, садах, и там, куда он только мечтал свозить ее: в Патагонии, Неаполе, на теплых источниках острова Хоккайдо. Ох и непросто убедить мечты вернуться в опустевшее, заброшенное место!

И вот теперь, после долгих поисков, хитростей, призывов стадо почти в полном составе было в сборе: все – сбывшиеся и несбывшиеся, такие разные по своей природе, но отнюдь не враждующие друг с другом, ведь они были родом из одной истории любви.

Габриель ощутил, как в нем восстанавливается некое равновесие, появляется некая сила, пусть не радостная, зато безмятежная. На смену отчаянию пришла печаль. А печаль подобна родине, которую никому у вас не похитить, которая всегда с вами.

Его замечательные друзья стали даже считать, что он выздоровел. И были правы. Но совсем не так, как они полагали. Траур не имел ничего общего с этой жалкой одержанной им победой. Напротив, Габриель поздравлял себя с тем, что не уступил ему. «Я горд, что не отказался от своей любви. Ничто не предал забвению. Ничто не вырвал с корнем. Все во мне. Я по-прежнему верен духу жителей Арана: благодаря бесконечному хождению я получил немного плодородной земли на голых скалах».