Текст книги "Люди в джунглях"

Автор книги: Эрик Люндквист

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

На этой работе о нервах лучше забыть. Кран забирает бревна со склада и укладывает их на тележку не ред рамой. Огромной клешней он хватает то, что вышло из рамы, и несет либо к другим, меньшим пилам либо прямо на сортировку. Тут только поспевай! Если крановщик будет мешкать, не наладит как следует свою работу, ему придется выслушать нелестные слова тех, кто ждет помощи крана.

Но Ладонг не мешкает. Он с невозмутимостью бога парит в своем поднебесье и считает особым шиком мчаться на полной скорости, неся груз так низко, что едва не задевает машины и людей. Его правило – «поднимать не выше, чем это необходимо». Он, кажется, уверен, что выполняет самую ответственную работу на всей лесопилке. Может быть, это так и есть? Когда Лaдонг подлетает, неся на тросе пятитонное бревно, и в несколько секунд с удивительной точностью укладывает его на тележку перед рамой, у него взгляд и осанка римского триумфатора.

Ладонг отлично усвоил свои обязанности, но рабом машины он никогда не станет. Иногда нрав вольного сына джунглей берет в нем верх, а это может быть опасным, ведь в его распоряжении страшная сила.

Яванец Симон испытал это на себе.

Симон работал электромонтером. Он только что прибыл на Нунукан из Сурабаи с дипломом об окончании ремесленного училища и считал себя неизмеримо выше каких-то там полудиких ибанов.

Понадобилось исправить какой-то провод иод крышей лесопилки, над самым краном. К железной балке подвесили доску. На ней сидел, работая, Симон. Его предупредили: когда идет кран, он должен живо взбираться на балку, чтобы не тормозить работу других.

И вот Ладонг подъезжает со своим краном к сидящему на доске монтеру. Симон взглянул на крановщика и не двинулся с места. Счел ниже своего достоинства уступать дорогу этой деревенщине с серьгами в ушах.

Ладонг остановился и на своем певучем диалекте сказал:

– Прошу вас уйти с дороги. Я не могу задерживать всю лесопилку. Мне приказано не мешкать.

– Вот как, – ответил Симон и медленно полез на балку.

Слишком медленно, по мнению Ладонга.

– Следующий раз я не буду останавливаться, – предупредил он.

Возможно, Симона ввел в заблуждение мягкий голос Ладонга. Так или иначе, он не принял его слова всерьез.

И вот опять мчится кран.

Симон не ушел с дороги.

Ладонг не остановился.

Дикий вопль покрыл грохот машин.

Симона зажало между железной балкой и доской, на которой он сидел. У него сломана рука, повреждены обе ноги. Он упал на кран и судорожно вцепился в него.

А Ладонг, как ни в чем не бывало, проследовал с досками к тележкам.

Сбежался народ, Симона сняли. Ладонг так же спокойно выждал, пока разгрузят кран, и двинулся дальше. На яростную брань и проклятия заведующего он невозмутимо ответил:

– Мне приказано не мешкать.

Симон семь недель пролежал в больнице.

– Что ж это ты, чуть не убил человека? – спросил я Ладонга.

– Он сам захотел этого, туан. Я же предупредил его. Пусть не думает, что я болтаю впустую.

* * *

Наши узкоколейки протянулись ужо на десятки километров, и я, получив с Явы несколько паровозиков, тотчас посадил на них ибанов.

Поначалу им никак не удавалось поддерживать пар, по скоро они овладели этим искусством. Мой голландский машинист был вынужден сдаться после нескольких неудачных попыток одолеть длинные подъемы А ибаны приноровились брать их с ходу.

Для меня по сей день остается загадкой, как они ухитрялись удерживать состав на рельсах. Конечно, на первых порах они частенько соскакивали с них. Мы основательно потрудились, поднимая свалившиеся под откос паровозы. Но через некоторое время они уже прочие держались на рельсах, хотя ездили все быстрее и быстрее. Можно было подумать, что им помогает какая-то таинственная сила.

Разумеется, известную роль сыграло то, что мы постепенно совершенствовали полотно. Но и в этом заслуга ибанов. На ремонте была занята бригада опытных путейцев с Явы, и они работали очень старательно: ибаны грозили им страшной расправой, как только где-нибудь смещался хоть один рельс.

Убийца

Поздно вечером, закончив еще один рабочий день на море и в джунглях, мы с Асао вернулись домой.

Только Асао начал снимать с лодки «Пенту», кая прибежал Джаин и доложил: несколько часов назад из Ситабока сообщили, что там убита женщина. Преступник, видимо, кто-то из нашей бригады, работающей неподалеку в лесу.

Асао не ждет приказаний. С каменным лицом ставит на место мотор и спрашивает, кто убитая.

– Жена Абаса. Ее убили около реки.

– Туан, – говорит Асао, – я сбегаю домой, возьму немного риса. Потом буду ждать здесь туана.

Я иду к себе – надо же поесть перед тем, как снова двигаться в путь. Сари уже накрыла стол.

– Так поздно пришел – и опять куда-то собираешься! Я поеду с тобой! Небо ясное, будет луна, хорошая погода. Возьми меня!

– Нельзя, Сари! Я уезжаю на всю ночь, наверно придется спать прямо в лесу. Мы будем ловить убийцу Оставайся лучше сторожить дом. Может быть, я задержусь на несколько дней.

– О! Я не могу ни спать, ни есть, ни думать, когда ты уезжаешь, бросаешь меня! Возьми меня с собой! Возьми!

У нее на глазах слезы. Но я не могу ее взять.

Отдаю необходимые распоряжения на лесопилке, предупреждаю, что меня, возможно, не будет день-два. Беру пистолет, наручники и спешу к лодке, где уже ждет Асао.

Вот и луна всплывает над лесистыми вершинами Себатика, рассыпая серебро на поверхности пролива. Едва успев задремать после жаркого дня, джунгли снова оживают, взбудораженные холодным лунным светом.

Аллах!.. Как ярко блестят глянцевитые кроны пальм! Как хороша белая магнолия! Какое волшебное сияние разлито во влажном воздухе, напоенном ароматом цветов, насыщенном их пыльцой!

– Жена Абаса – сестра Бии, – слышу сквозь гул мотора голос Асао.

Что? А, да, – это по просто прогулка при луне, нам предстоит расследовать убийство.

Убийство! И убитая – сестра Бии. Мне чудится в этом какая-то связь с лунной ночью и ее холодной страстью. Наверно, очередная любовная драма. Наверно, это женщина была похожа на Бию и свела с ума какого-нибудь беднягу. Абаса я знаю, он напоминает небольшую крысу, только глаза не блестят, взгляд у него потухший, неподвижный. Сестра Бии… Тогда понятно, почему у этого сухопарого юркого человека такие унылые глаза.

Ситабок. Лодка уткнулась в шаткую пристань, и мотор смолк, но лунный концерт джунглей может поспорить с рокотом «Пенты». В исступленном соревновании – кто кого перекричит – всех одолевают цикады. В их резком, пронзительном стрекоте тонут мелодичные голоса ночных птиц, звонкое кваканье лягушек, хриплые страстные крики оленей.

Вдоль серебристой песчаной дорожки выстроились пятнадцать домиков Ситабока. Молчат, притихли в лунном свете. Кроме дома Абаса: здесь горит свет и слышны голоса. Кое-как возделанные клочки земли с редкими писангами и путаной порослью сахарного тростника пытаются убедить нас, что природа покорилась человеку. Куда там: джунгли, щедро осыпающие все вокруг белыми лепестками с гигантских камфарных деревьев, стиснули деревушку в железных объятиях. Да, джунгли властвуют тут безраздельно, тут действует их закон. Смешно и нелепо, вооружившись пистолетом и наручниками, вторгаться в это лунное царство, чтобы взять в плен одного из его подданных, виновного лишь в том, что он следовал законам этого царства.

Вот она лежит, сестра Бии. Тело вымыли, накрыли пестрым саронгом. Завидев нас, Абас суетится, пытается изобразить горе.

Саронг приподнимают, различаю маленькую ранку на пышной белой груди. Сразу видно, что удар нанесён опытной рукой, хорошо знакомой с кинжалом. Остекленевшие черные глаза тщетно пытались прикрыть веками.

– Она в самом деле мертва? – спрашиваю я удивленно.

Так и кажется, что она просто лежит, ожидая, чтобы кто-нибудь еще из-за нее потерял голову или, как здесь говорят, – был околдован ею.

– Завтра утром похороним, туан, – говорит Абас. – Мы хотели, чтобы туан посмотрел на нее сначала.

– Кто убил ее?

Отвечает Асао:

– Похоже, это сделал тот баджао, который навещал ее, когда Абаса не было дома. Он работает в Бинджао.

Бинджао – наша лесосека, километрах в трех на восток от Ситабока. Там занято около сорока человек. Преобладают даяки, но есть яванцы, буги и один баджао, пират из Замбоанги. Высокий, стройный, почти черный. Он, кто же еще, – баджао привычны к ножевой расправе.

От Ситабока до Бпнджао по лесной тропе ходу полчаса. Лагерь – длинная хижина – расположен на берегу ручья. Переходим ручей по поваленному стволу. Вдруг Асао вскрикивает, предупреждая спящих.

– Ты зачем крикнул? Теперь он убежит, ясное дело!

Асао молчит.

Бросаюсь к хижине, распахиваю дверь. Асао неотступно следует за мной. Видим, как кто-то прорубает отверстие в противоположной стене и лезет в него.

– Стой! Стрелять буду!

Исчез…

Страшный переполох. Кричат на полдюжине наречий одновременно.

А баджао нет. Он явно ждал нашего прихода и приготовился к бегству. Там, где он спал, – голая циновка.

Десятник клянется, что ничего не знал; правда, ему было известно, что баджао наведывался в Ситабок, к жене Абаса.

Искать человека в джунглях – пустая затея. Но баджао не лесной житель, он сын моря, пират с юных лет. Долго не выдержит в этих дебрях. При первом удобном случае попытается раздобыть лодку, чтобы перебраться на английскую сторону. От восточной оконечности Себатика до Тавао всего несколько часов хода на веслах.

Решаю залечь в засаде на мысу. Вместе с Асао. Поставим у берега лодчонку для приманки и подстережем убийцу.

Но в Ситабоке выясняется, что мы не можем отчалить: отлив. Что ж, подождем несколько часов, пока не начнется прилив.

Вытягиваюсь во весь рост на пружинистых досках пристани. Теплый ветерок с моря отгоняет москитов. За илистой отмелью лениво вздымаются хмельные от лунного света маслянистые валы; посреди неба застыла круглая луна, а под ней джунгли борются с мутной волной страсти.

Деревня притихла, но не спит, она как будто скована судорогой. В голосах птиц, в звоне цикад нет вольной радости – только исступленная страсть. Глухие черные джунгли трепещут в холодном чувственном свете и, опьяненные страстью, не могут устоять, безвольно отдаются ему.

Закрываю глаза, спасаясь от лунных чар, и вижу белое тело убитой.

Нет, она не мертва! Нельзя убить это буйное воплощение чувственности! Как нельзя уязвить кинжалом луну.

Ну, конечно, теперь я вижу!

Она и есть луна!

Бесчувственная луна с красным пятнышком кинжального укола. Ее белизна – это белизна луны, ленивая жадная улыбка – холодный блеск луны, которая будит темные страсти джунглей, сама оставаясь бесстрастной. Да нет же, это не джунгли – это смуглые мужчины с горящими глазами. Обратив искаженные лица к Манящей, Белой, они молча простирают вверх бессильные руки. В одной из рук дрожит окровавленный кинжал.

Но разве можно убить Ее! Луну!..

Вдруг замечаю, что луна смотрит на меня зовущими глазами Бии. А в толпе обезумевших смуглых мужчин вижу искаженное лицо Асао. Кинжал – в его руке!

Что у него на уме? Неужели он думает, что может убить Бию?

Я вздрагиваю и просыпаюсь.

– Вода поднялась, туан. Можно ехать домой.

Вот так же Асао разговаривает со мной. И никакого кинжала в руках, всего-навсего гаечный ключ. Протираю глаза и поднимаюсь с досок.

– Домой? Нет, Асао, мы поедем на мыс, устроим засаду, будем ждать убийцу. Сходи в деревню, займи немного риса. Еще неизвестно, сколько дней придется здесь провести.

Асао отвечает мне долгим взглядом, который я тщетно пытаюсь разгадать. Он присаживается на корточки. Зачем-то роется в щебне. Подмышки опираются на колени, он удобно сидит на пятках. Вдруг поднимает глаза и смотрит на меня в упор. В его улыбке смущение сочетается с твердой решимостью.

– Не стоит туда ехать, туан. Лучше домой! На что нам сдался этот баджао! Если он и впрямь согрешил, пусть Аллах сам покарает его!

Смотрю Асао в глаза; он отвечает тем же. И мне чудится в его взгляде стремление сделать все, чтобы спасти жизнь убийце. Что сейчас происходит в мозгу Асао? Может быть, думает: нашелся человек, сделавший то, что он и сам не прочь бы сделать, да решимости не хватает. А ведь Асао хороший, очень хороший человек… В самом деле, зачем нам нужен этот баджао! Будем надеяться, что Аллах обойдется без нашей помощи.

– Ты прав! Поехали домой, Асао!

Колдунья

Примерно в то время, когда я встретил мандура Анама, Джаин выехал на восточное побережье Суматры, чтобы навербовать там китайцев, о которых он столько говорил.

Мы долго обсуждали этот вопрос. Я не хуже его знал, что китайцы энергичнее наших людей, а, главное, они лучше работают. Лучше строят дороги, лучше делают салазки, лучше обращаются с инструментом и лучше орудуют им.

Но с ними гораздо труднее ладить.

Потому-то я и тянул так долго. Но другой возможности поднять производительность мы не видели. Значит, надо испытать китайцев. Нам было еще очень далеко до пяти тысяч кубометров в месяц!

От Нунукана до восточного побережья Суматры путь длинный. Десять дней туда на пароходе компании КПМ [15]15
  КПМ – «Королевская компания почтового пароходства» – голландская судоходная компания.


[Закрыть]и по меньшей мере столько же обратно. Да еще десять дней нужно Джаину, чтобы набрать людей. Целый месяц обходиться без него. Нелегко… У нас уже было полтора десятка бригад, одному с ними не так-то просто справиться. Что ни лесосека, то особый мирок, и люди здесь давали волю своим страстям несравненно чаще, чем в больших поселениях. Убийства, несчастные случаи, всякие происшествия в порядке вещей. Мы, руководители, должны были быстро устранять недоразумения, не допуская серьезных конфликтов и срывов в работе. В частности, вовремя удалять из лесного лагеря женщину или мужчину, которые оказывались опасными для окружающих, быть советчиками в работе и любви.

Мы с Джаином разделили участки примерно поровну. Теперь мне предстояло заниматься и его подопечными. Ладно, как-нибудь справлюсь, зато у нас будут китайцы!

В эти же дни ко мне попал Бара – буг, красивый парень, молчаливый, но явно пользующийся авторитетом среди других бугов. Я решил сделать его своим помощником.

С отъездом Джаина Бара принял начальство над бригадой бугов и макассарцев, которые до сих пор больше шумели и скандалили, чем работали.

За месяц, пока отсутствовал Джаин, я смог поближе познакомиться с Барой.

Он рассказал, что приехал к нам из Сангколиранга. Там работал в японской лесопромышленной компании, но начальники пришлись ему не по душе, он уволился и перебрался сюда. Слышал, что на Нунукане деньги гребут лопатой, а все ссоры решают ножами. И что чаще всего ножи сверкают из-за женщин.

Бара обнажает в улыбке ослепительно белые зубы:

– Хоть я и буг, туан, но убивать кого-то из-за женщин не буду, не такой дурак. И уж я послежу за тем, чтобы на Себакисе такого не было.

Всего в подчинении Бары оказалось около тридцати человек. Вскоре мне передали, что они чуть не убили его. Однако, прибыв туда спустя еще неделю, я обнаружил, что на участке царят мир и порядок, работа идет полным ходом. Во всяком случае так мне показалось. И лишь когда Бара попросил меня остаться на ночь кое о чем потолковать, я догадался, что не все обстоит как надо.

Ночь прошла спокойно, разговаривали мы недолго, но я успел уловить, что атмосфера тут напряженная.

Участок находился в шестидесяти километрах от Нунукапа, на реке Себакис, на самом Борнео. Наш поселок был ближайшим населенным пунктом, так что лагерь был совсем изолирован в джунглях. Уже одно то, что здесь водились дикие буйволы и слоны, могло хоть на кого нагнать страх. Но не только это беспокоило Бару. Он не хотел прямо сказать, в чем дело, но я догадывался, что тут замешана нечистая сила.

На рубке и трелевке работало человек двадцать пять; пятеро занимались сплавом по реке. Старшим у сплавщиков был коренастый светлокожий силач, тоже буг. Квадратное лицо, узкие глаза, тонкие, недовольно сжатые губы. Звали его Осман, и была у него жена удивительной красоты. Мало женщин могло сравниться с этой дочерью буга и даячки: нежная светлая кожа, правильные черты лица, большие яркие глаза и мягкий рот. Разве что излишне полновата.

Как могла такая красавица очутиться в лагере лесорубов?

– Осман уже пять лет женат на ней, – сообщил Бара.

– Такая женщина, и кругом столько холостяков! Они же перережут друг друга!

Я чувствовал, что и сам способен на глупость ради нее.

– Нет, туан, ее никто не смеет трогать. Они боятся ее.

– Ее? Ты хочешь сказать – Османа?

– Нет, туан, ее. Осман и сам боится. Я даже не уверен, спал ли он с ней хоть раз. У них нот детей, туан.

Да, тут что-то не то. Редкостная красавица, кругом пылкие мужчины, и никто, даже муж, не осмеливается тронуть ее!

– Туан сегодня ночью ничего особенного не заметил? – спросил Бара.

– Я спал как убитый. А что?

– Если туан останется еще на одну ночь, мы не будем ложиться так рано, и тогда туан, может быть, кое-что увидит.

– Нечистая сила появилась?

– Не знаю, туан. Сказать, что это духи, – так ведь в духов теперь не верят. Во всяком случае что-то странное.

Вот оно что – старая басня… Конечно, духи, кто же еще; здесь каждый уверен, что джунгли кишат ими. А когда человек заранее настроился что-то увидеть и услышать, ему это и впрямь видится и слышится. И даже больше!

– Ладно, останусь. Кстати, проверим как следует твои наряды. Ты, должно быть, ошибся: на реке леса меньше, чем у тебя записано.

Лесорубы и трелевщики жили в бараке, в километре от того места, где вязали плоты. На месте вязки обосновались Осман с женой и четырьмя товарищами, а также Бара.

Четверо рабочих жили в одной хижине, Осман с женой и Бара – в другой. В ней было три отделения. Одно служило спальней Осману и его жене, в другой жил Бара, в третьем помещалась так называемая контора.

Контора была первой от двери. Дальше шли спальни Бары и Османа.

Управившись с вечерним рисом, мы с Барой на час-другой пошли поохотиться. Довольно быстро добыли киджанга (местный вид оленя) и вернулись с добычей домой.

Потом сели проверять отчетность. Время близилось к одиннадцати.

– А почему Осман не идет домой?

– Он никогда не бывает дома ночью, туан. Работает до утра. Если нет другого дела, сторожит плоты.

– И красавица жена остается с тобой в доме одна?

– Тихо! Слушайте, туан! Слушайте!

– Слышу – река журчит да цикады поют.

– Нет, там внутри! В ее комнате, туан.

Внимательно прислушиваюсь и улавливаю слабый шорох.

– Она еще не спит?

– Не знаю. Она легла, опустила москитную сетку. Но по полу что-то движется.

Я невольно вздрагиваю, кожа покрывается пупырышками. Гнетущий мрак тропической ночи, таинственный шепот Бары, его туманные намеки, – кажется, все это повлияло на меня. Я откровенно трушу.

Бара видит мой испуг.

– Когда человек вот так вздрагивает и волосы встают дыбом, это самый верный признак нечистой силы, – говорит он.

– А, брось, Бара! Не выдумывай! Подумаешь, шум в комнате. Посмотри и ты увидишь: либо она встала и ходит, либо Осман вернулся домой.

Из комнаты опять доносится шум. Словно что-то упало.

Бара смотрит на меня.

Я начинаю сердиться. Что он, нарочно меня пугает?

– Пошли, Бара, поглядим в чем дело!

Мы проходим в его спальню. Дверь в комнату Османа закрыта, но стена сделана из пальмовых листьев, щелей в ней предостаточно. У соседей горит тусклый ночник.

Глядим. Ничего не видим. Ничего не слышим.

– Наверно, крыса, – говорю я.

Красавица лежит в постели. Спит она или нет, не поймешь, но дышит, как спящий человек.

Вдруг снова шорох.

Совсем близко от нас.

Бара поворачивается ко мне; у него дрожат руки, в глазах ужас.

– Смотрите! Смотрите, туан! – Он заикается.

Борясь со страхом, заставляю себя снова заглянуть в щелку и явственно вижу – по полу медленно ползут две женские туфли. От кровати к столу.

Никогда еще я не чувствовал себя так мерзко.

И в то же время меня злит моя трусость.

Не могут же туфли ползти сами собой. Должно быть какое-то объяснение.

– Кто-нибудь тянет их за ниточку, Бара!

Бара только снисходительно улыбается.

Бам!

Жестяная коробка падает со стола и ударяется об пол со звуком, напоминающим выстрел.

Нервы не выдерживают, я громко вскрикиваю. Слышу, как женщина со стоном поворачивается на кровати.

Мы возвращаемся в контору. Мне совсем не хочется проверять, почему двигались туфли.

– И вот так каждую ночь, – говорит Бара. – Иногда по комнате летают камни, а то ножи. Теперь туан своими глазами видел. А то бы туан не поверил. Я нарочно не хотел ничего говорить, пока туан сам не убедился. Я уже не так боюсь, туан. У меня есть амулет, от всякой нечисти охраняет. Так что я привык. А Осман никак не может привыкнуть. Сначала они жили в бараке вместе со всеми. Что творилось! Парни были без ума от нее и не скрывали этого. А Осман – хоть бы что. Но когда вещи начали сами собой двигаться, они перепугались. Сперва подумали, это Осман сговорился с злыми духами, чтобы они охраняли красавицу-жену. Потом поняли, что Осман не меньше их боится. Вот и пришлось Осману переехать. Никто не решается жить с ними в одном доме. Кроме меня…

Мое смятение прошло, я вспоминаю случаи, про которые когда-то читал. Будто и у нас, в Швеции, и в Англии появлялись женщины, которые неведомо как, даже не отдавая себе отчета в этом, могли на расстоянии передвигать предметы. Что-то в этом роде я слышал и на Яве. Вот и тут – жена Османа наделена каким-то неизвестным свойством, позволяющим ей бессознательно, во время сна делать такие штуки.

Конечно, было бы интересно как следует разобраться во всем этом. Но я, ей же богу, не испытывал никакого желания, во всяком случае в ту минуту, еще раз увидеть, как вещи двигаются сами собой. Наверно, у меня не научный склад ума. И у меня пропал всякий интерес к жене Османа.

Днем-то страхи, конечно развеялись. Но все равно, она меня уже не волновала после того, как заставила туфли прогуливаться по полу.

Зато я проникся глубоким уважением к Баре. Рядовой буг ни за что не отважился бы жить в таком соседстве. Тем более что Бара в отличие от меня не искал рациональных объяснений, а беспрекословно верил, что тут замешана нечистая сила.

Остается загадкой, как мог Осман жить с такой женщиной. Почему не ушел от нее? Ведь она отравляла ему жизнь.

– Очень просто, – заявил мне Бара. – Она околдовала его.

Куда проще!

Следующий день я провел среди лесорубов и остался ночевать у них в бараке. Хотелось побольше разузнать о жене Османа.

И наслушался же я! Одна история невероятнее другой. Но в основе их было то, в чем я убедился сам: там, где живет эта женщина, вещи сами летают по воздуху!!

В бараке жили четыре женщины. И что поразительно: страх заставил их быть верными мужьям, а мужчин – укрощать свои страсти. В лагере не было ни одного недоразумения из-за женщин; царило напряженное спокойствие, которое бросилось мне в глаза еще в первый день.

– Туан, – обратился ко мне один из лесорубов, – переведите нас в другое место. Или заберите Османа и Бару. Осман и его жена водят дружбу с духами. А теперь еще и этот Бара, он даже хуже их. Не боится ничего, хоть бы духи среди ночи на него верхом уселись. А два моих товарища повздорили с ним, так он им такую трепку задал…

Лучшей рекомендации Баре нельзя было придумать.

– Ты как, Бара, выдержишь здесь? – спросил я уезжая.

– Конечно! Останусь, сколько туан захочет.