Текст книги "Люди в джунглях"

Автор книги: Эрик Люндквист

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Сначала я было подумал, что вождя убили. Но, вызвав его людей и поговорив с ними, понял, что это все-таки самоубийство.

Они бегом, один за другим, примчались к хижине и с воем бросились на землю возле тела своего предводителя.

У меня сердце обливалось кровью. Они напоминали маленьких детей, потерявших любимую мать.

– Зачем ты ушел от пас? – причитали они. – Почему ты нас не дождался? Кто будет теперь руководить нами, направлять нас? Кто поведет нас обратно в деревню? Мы не можем больше оставаться здесь. И мы не заработаем на швейную машину. Как нас примут дома, когда мы вернемся без тебя? Без швейной машины? Почему только ты не дождался нас?

Как сделать рабов из таких людей? Как связать крылья такому Аби, который готов призвать на помощь смерть, только бы освободиться? Как сделать из них «настоящих» рабочих? Как приобщить их к цивилизации?

Тело Аби покоится в земле Нунукана, в выдолбленном стволе. Но его свободная душа унеслась вверх по реке к лесистым вершинам, в обитель предков. Несколько месяцев спустя ушли и его растерянные соплеменники; им предстояло держать ответ в родной деревне – почему они не последовали за своим вождем.

Боевые товарищи Асао

Я до сих пор так и не знаю, чем объяснялась самоотверженная забота Асао о моей моторной лодке – преданностью мне или преклонением перед подвесным мотором марки «Пента»? Впрочем, возможно, тут играло роль и то и другое.

Когда мы ходили по мелководным рекам и винт оказывался в опасной близости от илистого дна, Асао выключал зажигание и лез за борт, чтобы перетащить лодку через мель. Любой моторист на его месте скорее пожертвовал бы и мотором и самой лодкой, чем сунуть ногу в эти мутные воды, убежище крокодилов.

Бригада таксаторов, заброшенная Асао вверх по реке, наслаждалась отдыхом у костра на суше, а он сидел один в лодке – боялся, как бы ее не перевернул крокодил или не разбило плывущее бревно. Какой еще индонезиец решился бы оставаться вот так наедине с комарами и собственными страхами?

Когда мы попадали в коварные буруны над прибрежными отмелями, Асао храбро сражался с волнами. Взвалив мотор на свои сильные плечи, он свободной рукой тащил кренящуюся, полную воды лодку. Другой давным-давно сдался бы, предоставив волнам расправляться с упрямой лодкой.

Я провел на Нунукане уже пять месяцев и сменил пять мотористов, когда встретил Асао. Никто из них не мог управлять мотором так, как мне этого хотелось, и, спровадив последнего, я решил, что отныне сам буду заниматься этим делом. Но тут появился Асао; вместе с мотором он занял прочное место во всех моих воспоминаниях о последующих пяти годах жизни в джунглях Нунукана.

Впервые я увидел Асао в Ментсапе – там находилась наша первая лесосека. Я проверял ход работы и целый день рыскал по джунглям, а когда под вечер вернулся к реке, по соседству с моей лодкой, ожидая меня, сидел рослый малаец. Усталый, потный и грязный, я с легкой досадой думал о предстоящем мне пятнадцатикилометровом пути домой при свежем ветре. Не так-то легко вести лодку, когда налетающая сзади волна все время норовит развернуть ее боком.

Два кули помогли мне спустить лодку на воду, и я занялся мотором, отдавая в то же время последние распоряжения начальнику участка, стоявшему на берегу.

Тут рослый малаец встал:

– Если туан хочет, я доведу лодку до Нунукана.

– А ты кто? Где работаешь – здесь, в Ментсапе?

Начальник участка ответил за него:

– Его зовут Асао. У нас работает его родственник, он приехал его проведать. Возьмите его с собой, туан! Ои справится с мотором!

– Ну что ж! Попробуй! – ответил я.

«Небось, справится так же, как и все те „мотористы“, которые были до него», – думал я, направляя лодку в широкий пролив, где ходили нешуточные волны.

Асао молчит. Он сидит спиной ко мне, а я маневрирую – лево руля, право руля, лево, право, – стараясь удержать курс наперекор всем козням волн.

– Ты знаешь этот мотор, Асао?

– Я работал с «Джонсоном», туан. По этот, кажется, непохож на него.

– Кого ты возил?

– Одного геолога из нефтяной компании в Таракане. Много лет возил, туан.

– Садись-ка сюда и правь вон на тот мыс!

Асао без малейших колебаний берется за руль. Лодка виляет раз-другой, потом покоряется воле Асао и идет как по ниточке. Волны дыбятся и злобно фыркают белой пеной, возмущаясь легкостью, с какой Асао разгадывает их самые коварные уловки.

«А этот парень – хороший рулевой!» – думаю я и приглядываюсь к нему более внимательно.

На круглом лице Асао запечатлены солидность крестьянина и упрямство. Он необычайно силен и широк в кости для индонезийца. Кажется, мускулам рук и ног тесно под лоснящейся смуглой кожей. У него покатые широкие плечи, но в поясе и бедрах фигура заметно сужается, благодаря чему он выглядит стройным. Глаза прищурены – яркое солнце светит ему в лицо. Угрюмый он какой-то и, похоже, недалекий.

– Пока все в порядке, Асао.

И тотчас сумрачное, упрямое выражение сменяется широкой улыбкой. Между толстыми губами сверкают крепкие белые зубы, сощуренные глаза весело искрятся. Он оборачивается и бросает взгляд на волны, которые все более угрожающе нависают над тарахтящим моторчиком.

– Этим курсом больше идти нельзя, туан. Надо прижаться к берегу. Не то «Джонсона» захлестнет волной!

– Это не «Джонсон», Асао, это «Пента»! Но вообще-то ты прав. Сворачивай к берегу, пока не поздно. А как мы пройдем мыс?

– К тому времени течение переменится, туан. Начнется прилив, и волны сразу станут меньше.

– Гляди-ка, да ты, оказывается, знаешь море, Асао!

Асао только улыбается. Возможно, он и говорит что-то. Вижу, как шевелятся его губы, но он, должно быть, нарочно говорит так тихо, что я не могу ничего разобрать сквозь шум мотора.

Мы причаливаем около моего бунгало на Нунукане; Асао снимает мотор, привычным движением взваливает его на плечи и несет в сарайчик, вернее в небольшую – два на два метра – хижину из пальмовых листьев.

– Я буду спать у «Джонсона», туан!

– Это не «Джонсон», Асао!

– В Таракане их зовут «Джонсонами», туан.

– Конечно, ты можешь спать у «Пенты», если хочешь. Но разве у тебя нет родственников или знакомых, у которых ты мог бы поселиться?

– Лучше я буду здесь, у «Джон…» – у «Пенты», туан. Я протру его завтра утром перед тем, как туан поедет.

– Хочешь пойти ко мне на службу, Асао? Стать мотористом?

– Я хотел бы попробовать, туан.

Когда наутро сразу после восхода солнца я собрался в путь, Асао уже ждал меня. Мотор сверкал, лодка была отмыта от масла и глины. Погода переменчивая, то дождь, то солнце, и я то на воде, то в джунглях – обычный рабочий день… Все участки располагались либо на берегу моря, либо вдоль рек, и связывал их только водный путь. Оказалось, что Асао не чужой в этих краях. Он знал каждую речку, каждый ручеек; мне достаточно было назвать место назначения, и он доставлял меня туда самым удобным и коротким путем.

Когда мы вечером вернулись домой, Асао сказал:

– Туан, у этой лодки слишком глубокая осадка. Я попробую раздобыть лодку получше. Она будет легче и идти будет быстрее.

Асао знал толк в лодках. Несколько дней спустя он привел даякскую пирогу. Узкая, заостренная и спереди и сзади, она резала воду, как нож. И притом была очень устойчива и надежна.

Асао немного переделал корму, установил мотор, и пирога стала ходить со скоростью двенадцати узлов.

* * *

Асао получал от меня двадцать пять гульденов в месяц. На этот заработок он мог вести роскошную жизнь, так как жил один, не играл в азартные игры и не увлекался девушками. За год у него образовался небольшой капитал, около двухсот гульденов. Тут и кончилось его беззаботное существование: он решил, что теперь можно семью завести.

Женился Асао на своей двоюродной сестре – женщине красивой, толстой и ленивой. Мать ее была даячка из Себуку; отец, как и отец Асао, наполовину буг, наполовину даяк.

Эта женщина – ее звали Бия – могла целый день просидеть на одном месте, жуя бетель и не произнося ни слова. Казалось, что ее большие черные глаза мечтательно устремлены вдаль. А приглядишься – какая там мечтательность, скорее она походила на ядовитую змею в засаде. Поймав Асао, она высасывала из него все деньги до последнего гроша. Только «Пента» и я мешали ей лишить его еще и разума.

Бия, разумеется, умела колдовать. Все жительницы долины Себуку знают, как поймать в свои сети мужчину и укротить его, сделать безвольной игрушкой. Смирись и будь послушным рабом, а воспротивишься – простись со своим рассудком.

Асао попытался выбрать нечто среднее. Когда он был с Бией, его душа и тело безраздельно принадлежали ей. Но стоило ему взяться за руль, как он тотчас забывал ее. Он мог путешествовать со мной по нескольку суток, не думая о ной и не скучая по дому, хотя отлично знал, что недовольство Бии возрастает с каждой минутой и дома его ждет грандиозный скандал. Пока Асао не видел жены, ее ворожба, как ни странно, совершенно не действовала на него.

Глядя, как жирная белая Бия молча сидит в углу хижины, устремив широкие зрачки на Асао, а тот суетится вокруг, готовит пищу и прислуживает ей, я невольно вспоминал большого спрута. Когда паши глаза случайно встречались, мне становилось жутко. У нее были фарфорово-холодные глаза гигантского моллюска, уверенного, что добыча уже не ускользнет. Асао напоминал мне в таких случаях маленькую рыбку, которая по сознает как следует грозящей ей опасности и мечется в пределах досягаемости извивающихся щупалец, загипнотизированная мутновато-голодным взглядом. И мне всегда хотелось поскорее увести его с собой.

– Пошли, Асао! Пора ехать на Себатик, отыскивать уплывшие бревна!

С каким трудом Асао вырывался из хижины! И какое облегчение было написано на его лице, когда мы, наконец, оказывались вдвоем в лодке!

Странная сила, которой была наделена Бия, действовала не только на Асао. Она влекла к себе всех мужчин. Где бы ни была Бия – в доме Асао или в какой-нибудь другой хижине, – около нее постоянно толклись мужчины. И ведь никто не мог сказать, что Бия как-либо поощряет его, никто не посмел бы обвинить ее в неверности Асао. Хотя я подозреваю, что она ему изменяла. Асао тоже так думал, но относился к этому безразлично. На Борнео существует поверье, будто женщины-колдуньи вроде Бии могут настолько прочно привязать к себе мужчину, что он прощает им даже измену. По-моему, это так называемое колдовство есть не что иное, как суеверие, а не суеверие – так самовнушение со стороны мужчины. Он верит, что женщина околдовала его, и оказывается в ее власти. Загадочная сила Бии заключалась в том, что она, сама оставаясь холодной, вызывала у мужчин сильное вожделение; вот у нее и сложилось убеждение, что она может делать с мужчинами все, что ей заблагорассудится.

Когда Асао, голодный и уставший, приходит вечером и свою хижину, его там не ждет обед. Если Бия дома, она спит; но чаще всего она сидит у других подобных ой женщин и проигрывает в кости или в карты деньги Асао. Он должен сам разводить огонь и варить себе рис. Зато когда обед сварится, Бия, если она дома, сразу оживает и помогает управиться с едой. Самой ей готовить лень, будет сидеть голодная, пока не вернется Асао, в лучшем случае перехватит что-нибудь у подруг.

Если бы речь шла только о Бие, Асао еще хватило бы двадцати пяти гульденов. Но на его хижину, словно саранча, совершала налеты родня Бии. Не успеет отчалить лодка, набитая дорогими родственниками, как из долины Себуку уже прибывает новый отряд. Родственники решили устроить себе легкую жизнь за счет богатого мужа Бии. Вот почему Асао не хватало его денег и до середины месяца; приходилось занимать, чтобы не ходить голодным.

Понятно, кроме меня, занять ему было не у кого. Он начал с десятки, которую обещал вернуть в первую же получку. И своевременно отдал ее, но назавтра занял две десятки, снова до получки.

Потом Асао начал сочинять истории, чтобы убедить / меня дать ему в долг более крупные суммы. То у него умер родственник и нужно было помочь с похоронами, то какому-то больному грозила смерть, если Асао не раздобудет дорогое лекарство пли но заплатит шаману, то он по дороге домой в толкучке потерял только что полученный заработок, а то Бия уже на второй день после получки проиграла все деньги. Асао заверял, что это никогда не повторится, клялся, что избил Бию до бесчувствия. Но я-то хорошо знал, что он никогда не решится задать жене давно заслуженную ею трепку. Он не смел слова сказать даже тогда, когда она действительно проигрывала все деньги и они сидели без зернышка риса.

Случалось, для разнообразия Асао сочинял более замысловатые истории. Однажды он рассказал, что кто-то из родичей занял у них десять гульденов и оставил в залог золотой браслет. И вот теперь этот родственник пришел и потребовал браслет обратно. Но к этому времени Асао сам успел заложить безделушку ростовщику за тридцать гульденов. Не буду ли я так добр одолжить ему эту сумму, чтобы он мог вернуть браслет и ему не надо было краснеть перед родственниками?

– Зачем тебе тридцать, Асао? Ты ведь получишь обратно десятку, когда вернешь браслет!

– Так он мне еще не отдал деньги… Потом, когда я их получу, я возвращу туану десять гульденов.

Асао получил от меня тридцать гульденов; некоторое время я ничего не слышал об этом деле. Мы вместе обследовали участки, разыскивали уплывший лес, ходили на ночную охоту. Поджидая меня где-нибудь на берегу, Асао ловил рыбу и крабов и варил из моего риса гарнир к своему улову. Во время охоты он помогал нести через окутанные мраком джунгли убитого оленя. Когда мы были с ним на море или в джунглях, Бия, долги и все прочее как бы не существовали.

Но вот снова наступил день получки, и Асао пришел отдать часть долга, который к этому времени перевалил за сто гульденов.

– Я принес двадцать пять гульденов, туан! Возьмите их.

– Но ведь тебе не на что будет жить!

– Туан! Если я верну сейчас двадцать пять гульденов, мне придется занять у туана пятьдесят. А если ничего не верну, мне надо будет занимать только двадцать пять. Ведь что получилось. Я потерял тот браслет, который выкупил в прошлом месяце. Как раз шел отдать его. Видимо, в кармане была дыра… Теперь мой родственник грозится подать на меня в суд, если я не заплачу ему стоимость браслета. А он оценивает его в тридцать гульденов!

– Но ведь ты можешь вычесть те десять, которые он уже получил под залог браслета?

– Могу, конечно… Тогда мне, пожалуй, хватит и сорока пяти, если туан даст…

* * *

В следующем месяце Асао рассказал, что у Бии был выкидыш и пришлось посулить двадцать гульденов дукуну [9]9
  Дукун – шаман, колдун, занимающийся врачевапием.


[Закрыть], чтобы тот вылечил ее. Разумеется, Асао уже накопил эти двадцать гульденов, но, когда он повез деньги дукуну, его лодчонка перевернулась у самого берега Себатика. Он упал в воду, и двадцать гульденов намокли. Но он не потерял их, нет! Борясь с волнами, он все время только и думал о том, как спасти деньги. Была ужо ночь, когда он выбрался на берег, пробился сквозь мангровый лес и разыскал рыбачью хижину. Прежде всего надо было высушить намокшие деньги. Вдруг как назло налетел порыв ветра и швырнул их прямо в огонь!

Эта история показалась мне настолько хитроумной и необычной, что я без слов выдал Асао двадцать пять гульденов. И он ушел сияющий, очень довольный тем, что я оценил его выдумку.

Вскоре после очередной получки Асао поздно вечером пришел к моему бунгало. Стал в глухой тени около лестницы и необычайно озабоченным голосом произнес:

– Туан не одолжит мне двадцать пять гульденов?

– Не знаю. А на что они тебе? Ты же получил получку позавчера, и я у тебя ничего не вычел в счет долга.

Если ему так нужны деньги, пусть сочинит еще что-нибудь у него достаточно богатая фантазия!

– Туан ведь отпустил меня вчера в Танах Мерах за братом и его семьей…

Верно, отпускал. Начало звучит вполне правдоподобно.

– Посадил я их всех в лодку – брата, его жену и их малыша… Только пошли мы через Сембаконг, как начался шторм, туан. Он нас задержал, и уже темнело, когда мы добрались до Леолантая. Там вода была спокойнее. Идем по реке. С полчаса шли, вдруг лодка обо что-то стукнулась носом. Брат привстал, хотел посмотреть, думал, мы на мель наскочили. А тут вода как забурлит, возле самой лодки вынырнул огромный крокодил и хвостом сбил брата прямо в реку. Потом ударил лодку – раз, два, она перевернулась и развалилась. Дальше я ничего не помню, туан. Кое-как удалось мне выбраться на берег. Там я залез на пальму и просидел на ней до рассвета, словно обезьяна. А брат, его жена и малыш – все исчезли… Утром, на мое счастье, подошла другая лодка из Танах Мерах, и мы долго их искали, но никого не нашли. Теперь мне нужно заплатить за панихиду, потом надо справить поминки…

– Постой, Асао! Ты тут столько всего напридумал, это уж чересчур! Берегись, не то в самом деле накликаешь беду. Такими вещами не шутят!

Я не вижу в темноте выражения лица Асао, слышу только, как он смущенно переступает с ноги на ногу.

– Но это правда, туан! Все до последнего слова!

– Ладно, держи двадцать пять гульденов, но в следующий раз придумай что-нибудь более правдоподобное!

Асао молча исчезает с деньгами. Я смеюсь: ну и кровожадная фантазия! Что еще преподнесет он мне? И вообще, что за охота сочинять истории всякий раз, когда ему нужны деньги, чтобы накормить Бию и ее родичей? Впрочем, так интереснее. И лучше для наших взаимоотношений.

А на другое утро я узнал от Джаина, что Асао рассказал мне чистую правду. Его в самом деле подобрали в Леолантае, обнаружили и разбитую лодку; сегодня туда отправилась экспедиция на розыски погибших.

Так действительность, можно сказать, затмила фантазию Асао…

Джарджа

Аванг сказал мне, что его жена при смерти, когда уже было поздно что-либо предпринимать. Вечерело. По пути ко мне он предупредил Асао, и тот приготовил лодку. Солнце спряталось в море, и с гор на востоке спускалась ночь. Со скоростью десяти узлов мы помчались по отливающему чернью водному зеркалу.

Я знал, что Джарджа ждет ребенка. Неделю назад Аванг взял отпуск, чтобы ухаживать за ней. Они по-прежнему жили в Ментсапе, где начиналась первая битва с джунглями.

– Что, Аванг, ей очень плохо? – спрашиваю я; мне так хочется услышать успокоительный ответ.

Аванг молча всматривается в сгущающийся сумрак, следя за тем, чтобы мы не наскочили на бревно, не разбили лодку.

Веселый, беспечный Аванг! Никогда я не видел его таким суровым, как сейчас. Аллах, помоги Джардже! Пощади ее. Возьми взамен кого-нибудь еще. Каждый день смерть пожинает в джунглях такой обильный урожаи, но разве кто-нибудь идет в сравнение с Джарджей! Это она, когда джунгли почти подчинили нас своей власти, навязали нам свои жестокие законы, заставила нас вспомнить, что мы – люди. Джарджа – единственная, против кого джунгли оказались бессильными.

Асао заглушает мотор, лодка причаливает к берегу у пристани. Здесь стоит старший сын Аванга; он плачет. Хватает отца за руку и тащит за собой. Я спешу следом за ними, освещая фонарем извивающуюся среди колючих кустарников тропинку.

Пришли… По глазам Джарджи сразу видно, что она на пути в то царство мертвых, которое рисует ей ее вера. Я достаточно часто видел этот взгляд у моих товарищей на Нунукане, ставших добычей смерти.

Обычно я равнодушен к смерти; здесь, в джунглях, она идет рука об руку с жизнью. Но это другое дело.! Джарджа из другого мира. Джарджа – человек.

– Ребенок лежал неправильно, туан, – объясняет старый Дулла. – Я еще вчера им говорил, чтобы позвали туана. Они не верили, что это так опасно. А теперь поздно.

– Ребенок был мертвый, когда нам удалось вытащить его. Уже под утро… – всхлипывает Аванг.

Пытаюсь нащупать пульс у Джарджи. Она силится улыбнуться. Пульса нет. Руки ледяные, зато грудь пылает жаром.

Делаю ей укол камфары. Но разве камфара может отнять Джарджу у смерти? Небольшая отсрочка, только и всего…

– Что будет с Авангом, – шепчет Джарджа, – и с детьми…

«А что будет со всеми нами здесь, в джунглях», – думаю я. Страшное чувство безнадежности овладевает мной: вот и Джарджа раздавлена, словно жалкий муравей.

– Вскипяти воду, завари кофе, – шепчет Джарджа своей восьмилетней дочери.

Вздрагивая от рыданий, девочка подчиняется. Слезы капают в чашки, которые она ставит перед нами на земляной пол.

Мы пьем кофе.

Никогда не забуду эту чашку кофе. Никто из нас не вымолвил ни слова. Никто не решился отказаться.

Сын Аванга плакал за дверью. Дочь зарылась головой в подушку Джарджи. Когда мы кончили пить, Джарджа, глубоко вздохнув, навсегда ушла от нас.

Окаянные джунгли! Не смогли одолеть дух Джарджи, так взяли ее тело.

Мы снесли Джарджу к лодке – я, старый Дулла и наполовину обезумевший Аванг. Двое маленьких сирот сели возле мертвой матери. Лил дождь, и мы прикрыли всех троих брезентом. Решили доставить Джарджу в деревню, чтобы похоронить ее в освященной земле.

* * *

Утро заливает землю ослепительным светом. Мы добрались до места, и сразу у меня оказывается столько дел, что я даже не могу присутствовать на похоронах. Мне докладывают, что на том конце острова унесло водой бревна. Нужно немедленно спешить туда с буксиром, разыскивать и собирать лес. Тут уж не до похорон. Работа прежде всего – таков закон Запада.

Не знаю, понимает ли меня Аванг или считает бесчувственным кретином. Когда я, измотанный, под вечер возвращаюсь, Аванга нет. От Дуллы узнаю, что он отправился в Тавао.

– Здесь он сошел бы с ума, – говорит Дулла.

Ему необходимо было уехать, чтобы забыться. Детей он оставил у своих друзей.

Через три месяца Аванг вернулся из Тавао, худой, изможденный, проиграв все, что имел. Он забрал к себе детей и сказал, что снова готов работать у меня.

Аванг бросил игру, от его беспечности и жизнерадостности не осталось и следа. Вопреки обычаям своей страны, своего народа он не женился больше.