Текст книги "Бюро темных дел"
Автор книги: Эрик Фуасье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава 16. Фиаско и всякие пустяки
После знакомства с инспектором Верном Аглаэ Марсо никак не могла забыть его ангельский облик. Девушку покорило совершенство черт его лица и благородная стать, но еще больше взволновала сумрачная аура, окутывавшая этого молодого человека. В нем чувствовалась какая-то ледяная отстраненность, тревожащая замкнутость – это одновременно влекло и отталкивало ее. Ей хотелось встретиться с ним еще раз, чтобы попытаться разгадать тайну его двойственной натуры. И в то же время она упрекала себя за любопытство, истинный смысл которого был ей вполне очевиден в моменты откровенности с собой: это всего лишь жалкий способ оправдать физическое влечение к Валантену Верну, испытанное ею с первых секунд, когда она оказалась наедине с обворожительным полицейским за столиком в кафе.
«Дуреха! И стоило строить из себя Клэр Демар[39]39
Журналистка и писательница Клэр Демар (1799–1833) – одна из пионерок феминистического движения, которое развернулось в первые годы Июльской монархии. В 1833 году, незадолго до самоубийства, Демар в своей брошюре «Обращение женщины к народу с призывом об освобождении женщин» выступила с резкой критикой института брака, назвав его легальной формой проституции. – Примеч. авт.
[Закрыть], чтобы вот так запросто поддаться чарам первого попавшегося пижона!» – изничтожала себя Аглаэ.
При этом приступы самобичевания не мешали ей время от времени воображать, что она почувствует, если в один прекрасный день обольстительный эфеб заключит ее в объятия. По крайней мере, это помогало ей забыть о гнусных приставаниях и беззастенчивых заигрываниях, которым регулярно предавались ее партнеры по сцене, пользуясь теснотой проходов за кулисами, а среди означенных партнеров были не только исполнители ролей героев-любовников.
В тот вечер терпение Аглаэ лопнуло. На сей раз ее бессовестно облапал не кто иной, как муж мадам Саки, владелицы театра, в чью труппу Аглаэ приняли восемь месяцев назад, то есть наглец, от которого не отделаешься пощечиной или добрым пинком в голень, а девушке очень хотелось проделать и то и другое. Чтобы избавиться от старика, она не придумала ничего лучше, как пригрозить ему местью «жениха», уважаемого инспектора из бригады «Сюрте». Руки у означенного «жениха», дескать, длинные, нрав крутой, и ему довольно будет щелкнуть пальцами, чтобы «Театр акробатов» в тот же миг закрыли навсегда. Месье Саки, услышав это, спешно ретировался. Если он чего и боялся в нашем низменном мире, кроме гнева супруги, так это призрака банкротства. И прелести юной актрисы, какими бы манящими и упругими они ни были, решительно не стоили для него полного зала и стабильного дохода. Это, впрочем, не помешало престарелому сатиру возмутиться тем, что ему дали от ворот поворот, и он пообещал себе проследить за обидчицей и ее кругом общения. Если эта свистушка его обманула, уж он ей обеспечит веселую жизнь! И посмотрит, как она будет строить из себя недотрогу, когда окажется без работы на улице!
Аглаэ, не подозревая о том, что творилось в голове ее нанимателя, наслаждалась легкой победой. И напрасно. Скорость, с которой она выдумала себе настоящий роман со своим прекрасным инспектором, доказывала, до какой степени он занимает ее мысли. Со своим инспектором?! Нет, решительно нужно было сей же час призвать себя к порядку! Да что такого необычного в этом блондинчике, из-за чего она так на нем помешалась? Со вчерашнего вечера и часа не прошло без того, чтобы она не погрузилась в сладостные мечтания, представляя себе то его зеленые глаза, то четко очерченный изгиб рта. Пора уже было выбросить месье Верна из головы, во-первых, потому, что Аглаэ сомневалась в перспективе когда-нибудь еще раз с ним увидеться, а во-вторых, потому, что она в данный момент была занята делом, которое требовало полной сосредоточенности.
Решив больше не позволять себе отвлекаться, девушка приникла ухом к двери, возле которой терпеливо ждала удобного случая уже несколько минут. Когда стало ясно, что можно переходить к действию, она осторожно повернула дверную ручку и на цыпочках переступила порог. Комната была тускло освещена единственной свечой. Дрожащее пламя рисовало зыбкие тени на стенах и возвращало к жизни потертую позолоту на переплетах книг, которыми полнились шкафы величественной библиотеки. Аглаэ взяла подсвечник и принялась внимательно изучать названия на корешках, выстроенных ровными рядами. Пока ее пальчик скользил по вытесненным названиям, на выразительном лице одно за другим сменялись выражения: любопытство, нетерпение и неумолимо нарастающая тревога.
Наконец девушка, едва заметно вздрогнув, остановилась и несмелой рукой открыла застекленную дверцу книжного шкафа. Дальше рука на ощупь устремилась в темноту полки. Раздался громкий щелчок – и целый ряд фальшивых книжных корешков отъехал в сторону, явив взору глубокую нишу. Аглаэ достала из этого тайника перевязанную стопку листов. Одного взгляда хватило, чтобы удостовериться: это те самые документы, которые она искала. Теперь у нее в руках было неопровержимое доказательство заговора, сплетенного с целью убить короля и развязать кровавую войну против великих европейских держав.
– Я была права! – вырвалось у нее, когда она клала свою находку на геридон[40]40
Геридон – круглый столик на одной ножке.
[Закрыть], чтобы повнимательнее ее изучить. – Это поможет мне вызволить моего бедного отца из узилища, куда его бесчестно бросили враги!
Не медля более, девушка погрузилась в чтение документов.
Едва она приступила к этому занятию, у нее за спиной бесшумно открылась дверь. Порог переступил одноглазый человек, на чьем лице отражалась вся беспросветная тьма его черной души.
На вошедшем были замызганные панталоны, латаный редингот, лихо заломленная шляпа и галстук сомнительной чистоты, криво завязанный высоко под подбородком. Левый глаз его скрывала черная повязка; на сильно выступающем вперед подбородке, похожем на башмак, чернела трехдневная щетина. Зловещий вид одноглазого напугал бы кого угодно. Чего уж говорить о том, что у него в руке поблескивало обнаженное лезвие длинного кинжала?..
Стараясь ступать неслышно и при этом гротескно задирая ноги, как осторожная цапля, одноглазый начал подкрадываться к девушке, которая была так поглощена чтением, что не замечала угрожавшей ей смертельной опасности. Злодей приближался неумолимо, как сама судьба, а когда оказался у будущей жертвы за спиной, его рука с кинжалом начала медленно, мучительно медленно подниматься над головой Аглаэ.
В этот самый момент в зале громко прозвучал насмешливый голос:
– Слышь, бандюган, ну ты уже решишься воткнуть в нее перо или тебе помочь?
– Вы, там, на галерке, заткнитесь! – понеслось со всех сторон.
Одноглазый замер с кинжалом в одной руке, а другой приподнял повязку и обвел свирепым взглядом зрителей верхнего яруса, которые только что, в самый интересный момент, испортили весь драматический эффект сцены. Клакеры в партере уже разразились гиканьем и свистом в адрес нарушителей спокойствия и шквалом аплодисментов в поддержку двух актеров, призывая их продолжить спектакль. Публика мгновенно разделилась на два враждующих лагеря, которые принялись самозабвенно обмениваться оскорблениями и насмешками. Вместо стрел на поле боя с темной галерки обрушились артиллерийские залпы из сальных оберток от еды, скатанных в шарики, и яблочных огрызков.
Аглаэ, так и не дождавшись рокового удара, который позволил бы ей продемонстрировать все свое актерское мастерство в изображении предсмертной агонии, перестала делать вид, что поглощена чтением, и переключила внимание на первые ряды зрителей. В следующий миг сердце у нее заполошно забилось: там, внизу, в полумраке за оркестровой ямой, она увидела прекрасное лицо инспектора Верна. Он, не побоявшись горячего масла, капавшего как раз над этими креслами с люстры, сел совсем близко к сцене, чтобы посмотреть спектакль, в котором она, Аглаэ, играла.
Охваченная трепетом девушка подумала, что инспектор пришел сюда только ради нее. И тогда, забыв обо всех разумных доводах против дальнейшего общения с этим молодым человеком, которые она себе приводила, Аглаэ с нетерпением юной девы накануне первого бала повернулась к своему партнеру по сцене и скорбно возопила:
– Нам что тут теперь, до ночи топтаться? Ты заколешь меня или нет? Давай уже решайся!
К ужасу драматурга, маявшегося за кулисами, и мадам Саки, которая и так уже рвала на себе волосы, представляя рецензии в завтрашних газетах, зал разразился оглушительным хохотом. С этой минуты мелодрама, замысленная довести до слез самых искушенных завсегдатаев бульварных театров, превратилась в бурлеск – публика веселилась до закрытия занавеса.
* * *
– У вас на спектаклях всегда так шумно? – поинтересовался Валантен Верн.
По окончании пьесы он сумел пробраться за кулисы, в актерскую гримерку, под предлогом служебной необходимости инспектора из «Сюрте» при исполнении. Аглаэ сидела пунцовая от стыда за постигшее сегодняшнюю премьеру фиаско, но быстро обрела прежнюю живость и хорошее настроение, едва лишь Валантен предложил продолжить вечер в его обществе. Они отправились в бар «У Бертрана» – так звали виноторговца с улицы Фобур-дю-Тампль, в чьем заведении любили проводить время статисты и исполнители ролей второго плана. Сейчас, уютно устроившись за столиком с кружками пива, оба следили за клубами голубоватого дыма, поднимавшегося от трубок других посетителей, и слушали потрескивание поленьев в старенькой печке.
– О, сегодня еще, считайте, было тихо! – отозвалась Аглаэ, которой пришлось наклониться совсем близко к своему спутнику, чтобы он услышал ее за шумом переполненного бара. – Раньше я играла в «Пти-Лазари». Там представление разворачивается не столько на подмостках, сколько в зрительном зале. Публика – сплошь работяги и шелупонь из предместий. Люд настолько простой, что ни в чем себя не стесняет: все что-нибудь едят во время спектакля, а объедки зачастую бросают в актеров. – Девушка замолчала, сразу пожалев о своей откровенности. «Вот дуреха! – мысленно вздохнула она. – Ты только что расписала ему себя как бездарную актрисульку, чей удел – прозябать в заштатных театриках. Ой, ну бестолковщина, да и только! Он примет тебя за жалкую девицу, у которой нет ни таланта, ни честолюбия для большой сцены. И примет заслуженно!»
Но у Валантена и в мыслях ничего подобного не было. Он почему-то разволновался, оказавшись так близко к этой молодой женщине, – и сам не ожидал от себя подобной реакции. Всякий раз, когда она наклонялась к нему еще ближе, он вдыхал аромат ее духов с цветочными нотками и старательно отводил взгляд, чтобы не засмотреться на открытый корсаж, под которым угадывались восхитительно округлые формы.
Распрощавшись с комиссаром Фланшаром и префектом полиции, молодой инспектор закончил последние приготовления к завтрашней дуэли и подумал, что не сможет провести в одиночестве вечер, который, возможно, станет для него последним на земле. Хотелось развеяться, выбросить из головы мрачные мысли о том, что случится завтра на рассвете, и он вспомнил о молодой актрисе, встреченной накануне. Раз уж ему предстоит на заре рискнуть жизнью лицом к лицу с Фове-Дюменилем, можно напоследок нарушить привычный монашеский уклад и подарить самому себе приятный вечер в театре. Лишь когда спектакль подходил к концу, Валантен решился предложить Аглаэ вместе поужинать. И сделал он это безо всяких нескромных мыслей – в отличие от большинства молодых людей его возраста, Валантен никогда не пытался искать благосклонности прекрасного пола. Как правило, женщины оставляли его равнодушным. Однако в этот вечер, сидя рядом с Аглаэ, он все больше нервничал. Удивительным образом Валантен не на шутку поддался озорному обаянию актрисы и вместе с тем чувствовал себя неспособным затеять игру в соблазнение.
– Ваш талант безусловно заслуживает того, чтобы блистать на самых престижных сценах, – сказал он в ответ на ее слова. – Ведь и Люсьен Довернь считал, что вы заслуживаете более достойного репертуара, верно?
– Люсьен в свои годы оставался пылким, восторженным мальчишкой. Но, как я сказала вам в нашу первую встречу, он начинал терять интерес к театру. В последнее время бедняга носил букеты роз другой музе.
Валантен отозвался на это с неожиданной горячностью:
– Как непростительно с его стороны! Могу поспорить, его новая избранница вам в подметки не годится!
Аглаэ комплимент обрадовал невероятно, но она не подала виду: боялась сойти за легкомысленную девицу, которой мужская лесть способна вскружить голову. Еще меньше ей хотелось, чтобы Валантен принял ее за распутницу, готовую увлечься первым попавшимся любезником. Однако в глубине души она не могла не признать, что теперь молодой инспектор волнует ее еще больше. Несмотря на внешнюю холодность и серьезный взгляд, который порой становился суровым и колючим, Аглаэ чувствовала в этом человеке какую-то затаенную муку. Именно душевные страдания придали ему столь сумрачный вид и прочертили горькие складки по углам рта. «Что за боль несет он в себе?» – гадала Аглаэ. Откуда в ней взялось это жгучее желание исцелить его, рассеять боль, как ветер разгоняет облака? И под силу ли ей справиться с такой задачей?
Девушка так глубоко задумалась, хмуря лоб и покусывая ноготь на большом пальце, что не сразу почувствовала на себе пристальный взгляд своего спутника. Валантен смотрел на нее, будто ждал ответа. Очнувшись, она смущенно проговорила:
– Прошу прощения, вы что-то спросили?
– Я спросил, кто та женщина, которой Люсьен Довернь, этот болван, так увлекся, что посмел вас покинуть?
– Вы слышали о мадам де Миранд?
Валантен попытался припомнить это имя, но в итоге покачал головой:
– Нет, не слышал. И кто же она?
– Благородная особа, с прошлого года живущая в Париже. Она поселилась в особняке на улице Сен-Гийом и каждый четверг устраивает весьма престижные приемы у себя в салоне. Бывать у нее считается хорошим тоном, а уж проявить себя там – большой успех. Завсегдатаи салона – писатели, художники, музыканты, но захаживают туда также репортеры и политики.
– И большинство гостей придерживаются республиканских взглядов, я полагаю?
– Вы так решили из-за убеждений Люсьена? О нет, вы ошибаетесь! Салон мадам де Миранд, говорят, единственное место в Париже, где мирно сосуществуют орлеанисты, легитимисты, республиканцы и даже бонапартисты. И причиной тому одно из многочисленных достоинств хозяйки салона, а именно – дар объединять вокруг себя самых талантливых обитателей столицы без оглядки на их финансовое состояние, происхождение, общественное положение и политические взгляды.
– Стало быть, хозяйка салона не обделена умом и обаянием, – задумчиво прокомментировал инспектор. – Любопытно, как она выглядит. Должно быть, редкостная красавица.
Эти слова разбередили затянувшуюся было рану в самолюбии актрисы, нанесенную Люсьеном. Горячая кровь девушки мгновенно вскипела, и она отреагировала чересчур пылко.
– Ах, и вы туда же! – гневно сверкая глазами, выпалила Аглаэ. – Всего минуту назад вы понятия не имели о ее существовании, а теперь умираете от желания познакомиться с этой женщиной! Чертовщина какая-то!
Ошеломленный этим всплеском темперамента собеседницы, Валантен попытался загладить вину:
– Познакомиться? Что вы! Уверяю вас, я…
– Нечего оправдываться! – перебила его Аглаэ, состроив на этот раз обиженную гримаску. – Я прекрасно понимаю, что благородная дама из Сен-Жермен, вращающаяся в высших кругах светского общества, куда привлекательнее в ваших глазах, чем скромная комедиантка из бульварного театра.
Валантен никак не мог взять в толк, чем он мог вызвать столь бурную реакцию, но, чувствуя, что его спутница настолько раздражена, что вот-вот встанет и уйдет, хлопнув дверью, он отважился накрыть ее ладонь своей. Аглаэ руку отдергивать не стала.
– Ну что за муха вас укусила? – спросил Валантен примирительным тоном. – Мы так хорошо сидели и спокойно разговаривали, как добрые друзья, а вы вдруг рассердились из-за пустяка. Мне нет никакого дела до этой мадам де Миранд, смею вас заверить.
– А минуту назад мне так не казалось.
– Вы очень необычная девушка. То резвы и очаровательны, а то вдруг в мгновение ока превращаетесь в грозную фурию, выпустившую когти. Ума не приложу, чем я вас так разгневал, но поверьте, я этого не хотел, и мне очень жаль. Умоляю простить меня за оплошность.
Аглаэ закусила губу. Плечи у полицейского сокрушенно поникли, на лице было написано искреннее раскаяние, что придавало ему невероятно трогательный вид. Да, эти бархатные зеленые глаза и черты юного греческого бога, должно быть, покорили не одно женское сердце. Но сегодняшний вечер он предпочел провести именно с ней, с простой актрисой, а она, дуреха, пытается его оттолкнуть из-за всяких пустяков! Если бы Аглаэ могла, сама бы сейчас влепила себе пощечину.
– Вам не за что извиняться, – сказала она, потупив взор. – С моей стороны глупо было так раскипятиться. Но после вечерних спектаклей я всегда на нервах.
– Тем более мне жаль, что я ненароком вас огорчил, – улыбнулся Валантен. – Если судьба перестанет мне благоволить, вы, возможно, будете последней женщиной, с которой мне дано счастье побеседовать в этом мире.
Рука Аглаэ невольно сжалась под ладонью молодого человека, на лице актрисы отразилось недоумение, а в ее сердце шевельнулось дурное предчувствие.
– Что вы хотите этим сказать?
– Завтра на рассвете мне предстоит дуэль. А мой противник, если верить слухам, отличный стрелок. Так что, как видите, знакомство с мадам де Миранд никак не вписывается в мои планы на будущее, которого у меня может и вовсе не оказаться.
Пока он говорил, глаза Аглаэ открывались все шире от ужаса. Стало быть, она не ошиблась, заметив, что на прекрасном челе Валантена лежит тень злого рока. Девушка медленно высвободила руку из-под его ладони и прошептала, будто обращаясь к самой себе:
– Боже! Какие же мужчины глупцы!
Глава 17. Перед лицом смерти
Свет занимавшейся зари пока еще несмело просеивался сквозь кроны деревьев, окрашивая сумрак в синеватый оттенок. По сторонам заиндевевшей аллеи Венсенского леса вздымались дубы, словно вычерченные граверным резцом. Тропа вела от аллеи к круглой поляне, на краю которой стояла берлина[41]41
Берлина – большая дорожная карета.
[Закрыть], запряженная четверкой лошадей; в ледяном утреннем воздухе от попон поднимался пар. Мужчина в длинном каррике с двойной пелериной и в элегантном цилиндре расхаживал туда-обратно возле дверцы, нервно поглаживая тонкие усики и через равные промежутки времени бросая сердитые взгляды в сторону аллеи. Наконец он остановился и испустил досадливый вздох; дыхание, сорвавшись с губ, тотчас превратилось в белое облачко.
Из кареты донесся медоточивый голос:
– Друг мой, повторяю, вам лучше подождать внутри. Холод собачий, еще простуду подхватите, что будет весьма обидно, сами понимаете. Тем более что это никоим образом не ускорит прибытие вашего соперника.
– Он опаздывает уже почти на четверть часа! Просто возмутительно! Мы ведь договорились на семь часов, я не ошибаюсь, Грисселанж?
– Ни в коей мере! Я сам обсудил все детали поединка с Галуа. Наш юный друг лично поручился за то, что стервец из полиции явится сюда непременно.
– Видимо, он забыл добавить «в назначенное время»! – проворчал человек в каррике, а это был не кто иной, как репортер Фове-Дюмениль. – Будем надеяться, нам не придется пожалеть о том, что мы поверили на слово этому шпику.
Заспанное и покрасневшее от мороза лицо адвоката Грисселанжа показалось над дверцей берлины.
– Вот тут уж вам, дорогой мой, винить надо будет только себя самого, – досадливо заявил он. – Кабы вы меня послушали, судьба означенного шпика решилась бы еще вчера в «Трех беззаботных коростелях», пока он был в нашей власти. Откуда у вас вообще уверенность, что он сдержит слово и еще не сдал нас всех своему начальству?
– Галуа обещал глаз с него не спускать во избежание неприятных сюрпризов, – раздраженно отозвался репортер, перестав вышагивать по выстуженной земле. – К тому же я неплохо разбираюсь в людях. Этот Валантен Верн не из тех, кто манкирует словом чести и бежит от опасности. Я не сомневаюсь, что он придет. И вы можете заранее считать его трупом.
– Если вы так уверены, зачем же нервничать из-за нескольких минут опоздания?
– Это дело принципа. Нельзя заставлять ждать того, кто должен отправить вас на тот свет, так поступают лишь бессовестные грубияны… О, глядите-ка! Похоже, это они. Наконец-то!
Пара лошадей рысью несла по аллее легкий кабриолет с поднятым верхом. От породистых скакунов с гордо вскинутыми головами валил пар, упряжь тонкой выделки звенела на все лады. Их бег походил на сказочный танец балерин в тумане, а в самом появлении экипажа было что-то неземное, призрачное.
Пока кабриолет останавливался на противоположном краю поляны, двое мужчин вышли из черной неуклюжей берлины и встали рядом с Арманом Фове-Дюменилем: этакая укоризненная группа встречающих. Человек, сидевший до этих пор в карете с Грисселанжем, носил очки в роговой оправе; в руке он держал чемоданчик, выдававший его профессию врача. Выстроившись в ряд, троица молча наблюдала за приближением новоприбывших, которые направлялись к ним.
Во главе размашистым шагом, приминая покрытую инеем траву поляны, шел Валантен Верн. Полицейский даже сейчас не изменил своей привычке элегантно одеваться: на нем была мягкая шляпа с загнутыми по бокам полями и просторный плащ с муаровым отливом. Под мышкой он держал большой плоский ящик из полированного вяза. За ним, чуть ли не срываясь на бег, чтобы не отставать, спешил Эварист Галуа, разводя на ходу руками, словно оправдываясь: мол, не я в ответе за опоздание.
– Мы прождали вас двадцать с лишним минут! – выразил свое возмущение Фове-Дюмениль, мрачно смерив обоих взглядом. – Стыдитесь, господа! Дуэли нынче не поощряются, и в наших интересах поскорее покончить с этим, пока совсем не рассвело.
– Мы задержались не по своей воле! – воскликнул Галуа. – Всему виной фиакр, который должен был подъехать за нами к дому инспектора Верна. Кучер попросту не явился!
Валантен, сняв шляпу, торжественно поприветствовал собравшихся.
– Прошу прощения, господа, что заставил вас потерять столько времени, – сказал он. – Но я вынужден был спешно обратиться к соседу, профессору Дюпюитрану[42]42
Знаменитый анатом из Отель-Дьё, без сомнения величайший хирург той эпохи. – Примеч. авт.
[Закрыть], чтобы одолжить у него кабриолет. Ради этого пришлось разбудить всеми уважаемого человека ни свет ни заря. Боюсь, он решил, что я внезапно помешался рассудком, и лишь его дружбе с моим покойным отцом я обязан тем, что он не велел слугам выставить меня за дверь, отказав в просьбе.
– Мы тут до костей промерзли, пока вы решали свои проблемы, – процедил сквозь зубы Грисселанж. – Хорошо хоть вообще соизволили явиться. Однако ваши оправдания я нахожу ничтожными, учитывая всю важность дела, которое затрагивает вопросы чести и требует самого серьезного отношения.
Как и накануне, в погребе «Трех беззаботных коростелей», адвокат не скрывал своей враждебности к Валантену.
Инспектор предпочел ответить в ироничном ключе:
– Боюсь, дорогой мэтр, мне не удастся получить от вас сатисфакцию за этот оскорбительный выпад. Если только почтенная адвокатура не согласится подождать своей очереди после прессы (он поклонился в адрес Фове-Дюмениля) и если ваш друг, присутствующий здесь, не подарит мне такой возможности, заблаговременно позволив себя убить. Полагаю, однако, что это никак не входит в его намерения.
– Неслыханная дерзость! – взвился адвокат. – Посмотрим, будете ли вы таким же наглецом с куском свинца в груди!
Очередное оскорбление Валантен попросту проигнорировал и повернулся к своему противнику, снова слегка ему поклонившись:
– Поговорим серьезно, месье. Если вынужденное ожидание на морозе, по вашему мнению, может повлиять на исход поединка, я готов перенести его на любой день и время, которые вы сочтете подходящими.
На сей раз Фове-Дюмениль схватил Грисселанжа за локоть, чтобы помешать ему продолжить ссору с Верном. Репортер, чьи нервозность и раздражение неумолимо нарастали с каждой минутой ожидания, обрел неколебимое спокойствие, как только соперник ступил на поляну, а на его изможденном лице теперь отражалась решимость человека, который точно знает, что делает. В глазах прославленного дуэлянта появился смертоносный блеск.
– Такое предложение делает вам честь, – ответил он полицейскому поклоном на поклон. – Но решение наших разногласий и так уже запоздало. Давайте без отлагательств перейдем к делу.
Валантен, откинув полу плаща, показал репортеру на двух руках плоский ящик-футляр, который он до этого держал под мышкой.
– Признаться, я плохо знаком с правилами дуэлей, но подумал, что, раз уж вы сочли себя оскорбленной стороной и на этом основании получили право выбора вида оружия, вы, может статься, позволите мне сразиться с вами на пистолетах, унаследованных мною от отца, которого я безмерно чтил. – Он вытянул руки так, чтобы Фове-Дюменилю удобно было повернуть в двух замках футляра маленькие медные ключики.
Однако открыть футляр у репортера получилось не с первой попытки – он даже слегка поцарапал большой палец на левой руке, настолько тугими оказались запорные механизмы. Когда крышка наконец была откинута, взорам предстали лежащие на зеленом бархате два великолепных дуэльных пистолета работы мастера Лассанса-Ронже из Льежа. Длина каждого составляла сорок сантиметров – это было весьма внушительное оружие. И красивое: резные пластины из орехового дерева на цевье и рукояти, восьмигранный ствол с фасками и клеймом льежской оружейной мастерской, курок и замочная доска с выгравированным витиеватым растительным орнаментом. Пистолетам сопутствовало множество необходимых принадлежностей: пороховница, шомполы, деревянный молоток для забивания пуль в канал, форма для отлива пуль, отвертка, масленка…
– Позвольте выразить свое восхищение, – сказал Фове-Дюмениль, облизнув царапину на пальце. – Орудия убийства высочайшего качества. Жаль только, что ими редко пользовались, если судить по замкам, забывшим о ключах. Что ж, быть посему! Раз уж такая смерть вас вдохновляет, используем оружие вашего покойного батюшки. Пусть его сначала проверят наши секунданты и каждый из них зарядит по пистолету, а мы затем выберем пистолет наугад. Есть возражения?
Валантен покачал головой, после чего Грисселанж и Галуа, взяв у него оружейный футляр, удалились к берлине. Пока они осматривали и заряжали пистолеты, врач принял у дуэлянтов головные уборы, плащи и сюртуки. Из-за холода оба остались в расшитых жилетах. Валантен ослабил узел шейного платка, чтобы легче дышалось.
Согласно жребию, первым пистолет себе выбрал репортер «Трибуны». Пока Эварист Галуа с футляром в руках шел к Валантену, Грисселанж зачитывал правила поединка:
– Господа, когда будете готовы, вам надлежит встать передо мной спина к спине. После этого я медленно досчитаю до десяти. На каждый счет вы будете делать один шаг вперед, удаляясь друг от друга. По окончании отсчета, никак не раньше, вы можете повернуться друг к другу лицом и выстрелить, когда сочтете нужным. Дуэль будет продолжаться до первой крови.
Последние слова адвокат сопроводил недоброй усмешкой. Не было сомнений, что, по его представлениям, исход поединка предрешен: противник Фове-Дюмениля будет уложен на месте единственным выстрелом, ибо, учитывая стрелецкое мастерство репортера, ничего другого и ожидать нельзя.
Эварист Галуа, вероятно, придерживался того же мнения. Когда он протянул Валантену открытый футляр с одним пистолетом, в глазах юноши читалась тревога, и он, не удержавшись, шепнул инспектору напоследок:
– С двадцати шагов Фове-Дюмениль выбивает монету в двадцать су. Ваш единственный шанс на спасение – это выстрелить раньше него и ранить так, чтобы он уже не смог в свою очередь спустить курок. Храни вас Господь!
Валантен тепло поблагодарил молодого ученого за совет. Сегодня они встретились около пяти утра, и за то малое время, что провели вместе, оба почувствовали некое сродство душ. Нет сомнений – если бы они познакомились при иных обстоятельствах, это могло бы стать началом настоящей дружбы. Галуа, который еще вчера радовался тому, что сумел вырвать инспектора из когтей соратников по тайному обществу, теперь корил себя за то, что не только не воспрепятствовал неравной дуэли, но и согласился стать секундантом. В его глазах это было не что иное, как убийство, замаскированное под дело чести. И неминуемая гибель инспектора казалась ему тем более бессмысленной, что, по его словам, члены «Якобинского возрождения» не имели никакого отношения к смерти Люсьена Доверня. Эварист даже предложил Валантену вступиться за него перед Фове-Дюменилем и воззвать к совести репортера, но полицейский заявил ему, что это будет напрасный труд, и сумел отговорить юношу. Так или иначе, теперь уже было поздно отступать. Оставалось идти до конца.
Пока врач раскладывал на банкетке в берлине корпию, бинты и медицинские инструменты, необходимые для оказания первой помощи раненому дуэлянту, четверо других участников мероприятия неторопливо сходились в центре поляны.
Валантен считался не таким уж плохим стрелком, но в этом деле ему было далеко до своего противника. Инспектор чувствовал бы себя куда увереннее, если бы им предстояло сразиться на шпагах: он всегда питал слабость к благородному искусству фехтования, которое требует ближнего боя. Противники сходятся в таком бою лицом к лицу, несут или принимают смерть, глядя ей в глаза, а не издалека, что низко и вульгарно. Дуэльный пистолет в его опущенной вдоль бедра руке казался невероятно тяжелым. Никогда еще Валантену не доводилось держать столь внушительное огнестрельное оружие. Достав футляр вчера вечером, перед тем как отправиться в театр, он даже не потрудился потренироваться стрелять из этих пистолетов. Репутация Фове-Дюмениля как непобедимого дуэлянта делала такую затею бесполезной, и желание забыть о предстоящем испытании в обществе прекрасной Аглаэ легко перевесило. Но сейчас, пока Валантен и его противник взводили курки и становились спиной к спине на поляне в ожидании начала отсчета от Грисселанжа, молодой инспектор задавался вопросом, не проявил ли он чрезмерную веру в судьбу или же это было непростительное легкомыслие. Впрочем, и то и другое грозило неизбежно привести к одному результату, а именно к его собственному трупу. Еще немного, и он, возможно, будет лежать на траве в окружении пятен своей крови, которая окрасит белоснежный иней багрянцем…
Адвокат начал отсчет, и противники стали удаляться друг от друга. На слове «десять» каждый сделал последний шаг, повернулся на месте и встал в профиль – так, чтобы не подставлять грудь под пулю и уменьшить тем самым площадь мишени. Валантен невольно почувствовал дрожь. Дистанция, отделявшая его от Фове-Дюмениля, казалась немыслимо короткой. Возникало леденящее душу впечатление, что он может рассмотреть малейшее сокращение мышц на лице репортера.
Вскинув пистолет, инспектор рискнул бросить взгляд в сторону: Эварист Галуа беспокойно переминался с ноги на ногу. Валантен по губам прочел, что тот велит ему стрелять без промедления, и снова переключил внимание на противника. Странно, но Фове-Дюмениль тоже не торопился открыть огонь. Дуло пистолета в его руке покачивалось, будто репортер не мог определиться, в какую часть тела соперника выстрелить. Валантен сделал глубокий вдох, задержал воздух в груди и неспешно прицелился.
