Текст книги "Бюро темных дел"

Автор книги: Эрик Фуасье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 10. Новые откровения

Моросил дождь.

Погода соответствовала обстоятельствам. Мелкие капли плотным широким покровом ложились на кладбище Пер-Лашез, как погребальный саван. У ямы, в которую четверо служителей похоронного бюро опускали гроб Люсьена Доверня, собралась многочисленная безмолвная толпа, над которой покачивался лес зонтиков.

Здесь были только дамы и господа из высшего света в траурных облачениях. Семья и близкие друзья стояли в первых рядах. Мадам Довернь на грани обморока цеплялась за руку мужа, чтобы не стать героиней неподобающей сцены, рухнув наземь под грузом скорби. Супружеская пара заслоняла собой нескладный силуэт дочери-подростка, Фелисьены. Девушка с трудом сдерживала рыдания, прижимая ко рту батистовый платок; плечи у нее заметно подрагивали. На втором плане держались деловые и политические партнеры депутата. Валантен узнал сухопарый силуэт доктора Тюссо с его остроконечной бородкой. Были здесь и знаменитости из парижского высшего общества: префект Сены, полдюжины парламентариев, банкиры Доминик Андре и Эмиль Перер и даже звезда судопроизводства, прославленный адвокат Антуан-Брут Грисселанж.

Молодой полицейский стоял в стороне от всего этого бомонда, прислонившись спиной к мраморному мавзолею. Отвлекшись от погребальной церемонии, он прошелся взглядом по склепам и могильным памятникам вокруг. Нагромождение камней и растений в блеклой пелене осенней мороси навевало тоскливые мысли. Гробницы, усыпанные опавшими листьями, с выбитыми на мраморе выспренними эпитафиями, прославляющими деяния и красоту ушедших, напоминали руины некогда великолепного, но пришедшего в упадок города, который мало-помалу и сам уходит в небытие, сдавшись на милость буйному растительному покрову. Этот некрополь, похожий на английский сад, в глазах Валантена был подобен жалкой, заранее проигранной битве, которую род людской упрямо ведет веками, силясь усмирить саму смерть.

В толпе, облаченной в траур, возникло движение, и это отвлекло его от мрачных раздумий. Могильщики наконец опустили гроб в яму; благородное собрание приготовилось прошествовать перед местом упокоения Люсьена, окропляя могилу святой водой, и принести свои соболезнования родителям покойного. Фелисьена Довернь, оцепеневшая от скорби, так и осталась стоять на месте позади всех. Валантен воспользовался этим, чтобы незаметно приблизиться к ней со спины.

– Мадемуазель, – проговорил он достаточно тихо, чтобы его услышала только Фелисьена, – я побывал в «Трех беззаботных коростелях», и мне нужно с вами поговорить. Дело всего на пару слов, но безотлагательное!

Круглолицая девушка-подросток испуганно вздрогнула, ее ресницы затрепетали, как крылья бабочки, бьющейся о стекло. Она бросила беспокойный взгляд в сторону отца, который снимал перчатки, чтобы начать принимать соболезнования от всех пришедших проводить Люсьена в последний путь.

– Давайте отойдем ненадолго, – продолжил Валантен тоном, который должен был звучать успокаивающе и одновременно настойчиво. – Если вы хотите, чтобы я доискался правды о смерти вашего брата, вы должны еще немного помочь мне.

Фелисьена ничего не сказала, но позволила увлечь себя подальше от людей, которые выстроились в очередь у чаши со святой водой. Капли дождя молотили по крышке гроба, издавая неприятно гулкий заунывный звук. Монотонная барабанная дробь заглушала их тихий разговор.

– Что вы хотите от меня? – спросила Фелисьена едва слышно. – Папеньке не понравится, что я говорю с вами о Люсьене. Он очень дорожит своей репутацией и боится, что она пострадает.

– Поэтому вы и передали мне записку тайком? Но прежде скажите лучше, почему вы решили, что смерть Люсьена может быть связана с его кругом общения в том кабаке?

– Вы правда сходили туда?

– Да, два дня назад. У меня есть все основания полагать, что там втайне собираются республиканцы. Возможно, это ячейка экстремистов, которые не смирились с разгоном «Общества друзей народа»[32]32
  Республиканская организация, основанная во время Июльской революции противниками Луи-Филиппа. Членов «Общества друзей народа» заподозрили в подготовке восстания против нового режима, и оно было запрещено 2 октября 1830 года. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Вы были в курсе, с кем связался Люсьен?

Фелисьена секунду поколебалась и сделала вид, что попросту не услышала вопроса.

– Люсьен всегда был мечтателем. Все связанное с торговлей и финансами внушало ему отвращение. Он ненавидел то, что принято называть мещанским духом. Это приводило в бешенство нашего отца, который упрекал Люсьена в неблагодарности, говорил, что он кусает руку дающего…

– Они часто ссорились?

– Когда Люсьен был моложе, довольно часто. Но, достигнув совершеннолетия, мой брат, скажем так, вырвался из семейных объятий. Он снял комнату на улице Ангулем и начал сочинять стихи и пьесы. Если бы не эта ужасная беда, он непременно стал бы великим драматургом! – Произнося последние слова, девушка не смогла сдержать всхлип.

– Однако вы не ответили на мой вопрос, – не отступился Валантен. – Почему в записке вы сообщили мне, что виновных в его смерти нужно искать среди завсегдатаев «Трех беззаботных коростелей»?

– Я очень любила брата, но вынуждена признать, что он был наделен беспокойным, мятущимся духом, постоянство мыслей и чувств нельзя назвать его добродетелью. Будучи человеком пылкого нрава, он слишком легко увлекался чем-то новым. В последнее время его всецело захватили идеи республиканцев. Он стал все чаще повторять, что высшая буржуазия украла Июльскую революцию у народа, что необходимо заставить правительство приступить к либеральным реформам… В доме я была единственной, с кем Люсьен откровенничал, но то, с каким пылом и энтузиазмом он рассуждал об этом, меня немного тревожило. Чтобы меня успокоить, Люсьен решил признаться, что у него есть товарищи, которые думают точно так же, как он. Я принялась его расспрашивать, и мне удалось выяснить, что он вступил в своего рода тайное братство, которое устраивает собрания в том самом кабаке.

– И все же это не объясняет, почему вы решили, что единомышленники вашего брата ответственны за его гибель.

Девушка снова посмотрела в сторону родителей, и Валантен увидел, как она внезапно побледнела. Он повернул голову в том же направлении: Шарль-Мари Довернь не сводил с них обоих взгляда. Он все еще пожимал руки друзьям и коллегам, но на слова утешения теперь отвечал лишь коротким рассеянным кивком. Печальное выражение лица депутата сменилось досадливой миной.

– Нам больше нельзя здесь шептаться, – быстро проговорила Фелисьена. – Все, что я могу добавить, – Люсьен разительно изменился в последнее время. Не только из-за увлечения новыми политическими идеями, которыми ему задурили голову. Я… я думаю, у него было нервное расстройство. Несколько недель его одолевали приступы апатии.

– Вы полагаете, это привело его к самоубийству?

– Я не врач, но как можно не увидеть связи? Тем более что было еще одно обстоятельство. Десять дней назад мы отмечали мой день рождения. По этому случаю Люсьен пришел в дом родителей на ужин и остался ночевать. Тогда произошло нечто очень странное…

– Что же? – с нескрываемым нетерпением поторопил девушку Валантен.

– В ту ночь я проснулась от звука шагов за дверью моей спальни, выглянула в коридор и увидела Люсьена. У него как будто был приступ лунатизма: он шел с широко открытыми глазами, но не видел меня и не отозвался на оклик.

– И что вы сделали тогда?

– Ничего. Я боялась, что, если попытаюсь вывести его из этого странного состояния, будет только хуже. Когда же я все-таки собралась позвать кого-нибудь на помощь, он вернулся в свою комнату. А поскольку на следующее утро он казался таким же, как прежде, вполне нормальным, я не осмелилась никому рассказать о том, что видела ночью. После его ужасной гибели я не перестаю себя в этом упрекать.

Валантену стало жалко бедную девочку с заплаканными, опухшими глазами. Он редко проявлял сочувствие к ближним своим, но сейчас испытал потребность сказать Фелисьене несколько утешительных слов.

– Не корите себя, вы ни в чем не виноваты, – ласково проговорил он. – Невозможно было предвидеть столь страшную развязку. Но вы правильно сделали, что доверились мне. Если я смогу пролить свет на обстоятельства гибели вашего брата, это будет во многом благодаря вам.

Церемония погребения подошла к концу. Люди, ускоряя шаг под усилившимся дождем, двинулись к выходу с кладбища, где их ждали экипажи. Вокруг могилы остались только близкие родственники и друзья. Полицейский достал карманные часы – у него еще было время вызнать адрес квартиры, которую Люсьен Довернь снимал на улице Ангулем, – этого не было в полученном от Фланшара досье, – и наведаться туда с проверкой.

Он свернул на аллею, по обеим сторонам которой высились склепы, и вдруг заметил женщину в черном. Судя по всему, она тоже пришла на похороны Люсьена, но намеренно держалась подальше от остальных. Насколько можно было судить, несмотря на почти скрывавший лицо капюшон ее просторного плаща, женщина была довольно молода и миловидна. Она стояла метрах в двадцати от свежей могилы, у какого-то другого надгробия, и задумчиво смотрела, как служители похоронного бюро, взявшись за лопаты, бросают на гроб первые комья земли. В руках незнакомка нервно комкала обшитый кружевами платок.

Заинтригованный Валантен прошел мимо нее не останавливаясь, затем, сделав еще несколько шагов по аллее, укрылся за сараем с погребальными инструментами, откуда можно было наблюдать за женщиной, оставаясь для нее невидимым. Когда она наконец решила покинуть кладбище, у последнего пристанища Люсьена Доверня остались только могильщики. Одинокая незнакомка словно нарочно задержалась здесь, чтобы попрощаться с покойным наедине.

Валантен, поджидавший у выхода, незаметно двинулся за ней. Кто эта женщина? В каких отношениях она была с Люсьеном Довернем? Может ли она быть полезной в расследовании? Пока инспектор следовал за ней на расстоянии так, чтобы она его не заметила, эти вопросы настойчиво теснились у него в голове. Если поначалу он был раздосадован временным переводом в «Сюрте», то теперь должен был признаться себе, что делу Доверня удалось завладеть всеми его мыслями. В этой истории было слишком много любопытных обстоятельств. Молодой человек без видимых причин выбросился из окна на глазах у родной матери. На лице трупа застыла блаженная улыбка. До смерти он состоял в подпольном обществе… А теперь вот еще появилась таинственная незнакомка, явно знавшая покойного, и при этом до сих пор никто из его родных не упоминал о ее существовании. Вполне достаточно оснований для того, чтобы почувствовать азарт и вступить в игру.

Продолжая слежку, Валантен повнимательнее изучил объект. По осанке и походке он дал бы ей лет двадцать – двадцать пять. Одета она была довольно изящно, но вещи приобрела не в дорогом ателье. Определить ее общественное положение было сложно. Явно не простолюдинка, не поденщица и не прислуга, но и не дама из высшего света. Ткань плаща была среднего качества, покрой не безупречен, а обувь – старая, поношенная, из-за чего ее обладательнице приходилось старательно обходить лужи в выбоинах брусчатки. Кроме того, у ворот Пер-Лашез ее не ждал экипаж, и, несмотря на дождь, она не остановила ни один из двух свободных фиакров, попавшихся по дороге.

Вслед за женщиной Валантен вошел в Париж через заставу Онэ, миновал женскую тюрьму Птит-Рокетт, пересек канал Сен-Мартен и направился к бульвару Тампль. Плохая погода распугала горожан – обычно они собирались здесь на гуляния, и веселье не утихало с вечера до поздней ночи. Сейчас на аллеях вдоль мостовых большинство ярмарочных павильонов стояли с закрытыми дверями. Разноцветные вывески казались тусклыми и унылыми под дождем; полотно шатров печально хлопало на ветру. Женщина в капюшоне торопливо зашагала прямиком к фронтону одного из небольших театриков.

Валантен тоже ускорил шаг, чтобы ее догнать. Увидев, что она свернула к служебному входу старого «Театра акробатов», возглавляемого знаменитой мадам Саки[33]33
  Канатоходка и акробатка, прославившаяся во времена Первой империи и затем ставшая директрисой театра. – Примеч. авт.


[Закрыть], он решился ее окликнуть.

– Прошу прощения за дерзость, мадемуазель, – сказал он, удержав незнакомку за локоть, – но не могли бы вы уделить мне пару минут?

Молодая женщина порывисто обернулась и, чтобы лучше рассмотреть дерзкого преследователя, приподняла капюшон, открыв личико пикантной брюнетки.

– Дайте-ка я угадаю, – промолвила она, смерив его взглядом с головы до ног. – Бьюсь об заклад, вы такой же, как прочие. У вас у всех одно на уме.

– Могу я полюбопытствовать, что именно, по-вашему? – Валантен был уверен: она ошиблась в его истинных намерениях, решив, что имеет дело с вульгарным соблазнителем.

Но ее ответ, произнесенный с очаровательной улыбкой, совершенно сбил его с толку:

– Убить меня, разумеется! Что же еще?

Глава 11. Шаги в тумане

– Жуткая бойня, воистину! С начала года я веду подробный учет. Меня сто тридцать пять раз зарезали, двести пятьдесят шесть раз отравили, а уж соблазнили и похитили и вовсе пятьсот двадцать девять раз![34]34
  Театры на бульваре Тампль в ту пору славились кровавыми мелодрамами, из-за чего газетные репортеры даже окрестили его бульваром Преступлений. – Примеч. авт.


[Закрыть] Так что, сами понимаете, когда вы подошли ко мне у дверей «Театра акробатов», я не могла не подумать, что вы один из тех драматургов, которые спят и видят, как я испускаю последний вздох на подмостках под благосклонным взором прекрасной Талии[35]35
  Муза комедии в древнегреческой мифологии. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Ее звали Аглаэ Марсо, и недавно ей исполнилось двадцать два. Она была актрисой. Броская, искрящаяся красота обеспечивала ей роли юных героинь в коротких драматических интермедиях между номерами мимов и акробатов – гвоздей представления в театре мадам Саки. За последний год молодой Довернь стал завсегдатаем театральных залов на бульваре Тампль и сделал из прекрасной актрисы, чей талант его заворожил, свою официальную музу.

– Он бывал на наших представлениях почти каждый вечер, – продолжала рассказ Аглаэ, деликатно дуя на горячий шоколад в чашке, когда они с инспектором сидели за столиком в кафе напротив театра. – Так забавно хорохорился, так старательно пускал пыль в глаза, хотя едва оторвался от мамкиной юбки и еще не познал ни одной женщины. Я находила это очень милым. Он говорил, что я слишком хорошая актриса, чтобы довольствоваться игрой в бульварных мелодрамах и водевилях. Что я, дескать, должна блистать на сцене «Варьете», а то и «Французского театра». Грозился написать для меня величайшую роль в пьесе, которая затмит собою шедевры всех его предшественников в драматургии. И надо сказать, он не терял времени даром: порой ночами напролет, запершись в своей комнатке, исписывал страницу за страницей.

– Вы говорите это с иронией, – заметил Валантен.

– Ну, его мнение о моем якобы несравненном таланте и уверенность в том, что сам он превзойдет Скриба и Гюго, доказывают, что в драматическом искусстве бедняжка разбирался не лучше, чем в женщинах. Однако этим он меня и подкупил – своей чистотой и наивностью. Люсьен был из тех чудаков, которые, проспав свидание из-за бессонной ночи над рукописью, потом несколько дней посылают своей даме один роскошный букет роз за другим, чтобы испросить прощения!

Валантен все не решался задать вопрос, который его занимал. Он не хотел спрашивать об этом напрямую, чтобы не обидеть собеседницу, а отсутствие опыта в общении с женщинами и вовсе заставляло его чувствовать себя не в своей тарелке. Некоторое время он ломал голову в поисках подходящей формулировки, но так ничего и не придумал. В итоге он ляпнул от отчаяния:

– Вы его любили?

Красавица-актриса поставила чашку на стол. Взгляд ее на миг омрачился, ничуть не рассеяв исходивших от нее задорного обаяния и дружелюбия. При этом в ее одухотворенном лице с упрямым подбородком и огромными глазами цвета золотистого каштана не просматривалось и намека на слащавость.

– Если вы желаете знать, не был ли он моим любовником, ответ нет, – произнесла она наконец, глядя в глаза инспектору. – Буду честной до конца: сам Люсьен от этого не отказался бы. Но как можно влюбиться в мужчину, который вызывает в большей степени материнские чувства, нежели желание спать с ним в одной постели? Он был для меня скорее братом, чем возможным кавалером. Его неожиданная смерть меня опечалила донельзя.

Чтобы скрыть неловкость, инспектор откашлялся в кулак.

– Мне именно так и показалось сегодня на похоронах, – сказал он.

– Ах, вы там были?

Валантен кивнул. За несколько минут до этого, представившись девушке как инспектор полиции, расследующий обстоятельства смерти Люсьена Доверня, он умолчал, что следовал за ней от самого кладбища.

– Почему вы держались в стороне? – спросил молодой человек.

– Мне подумалось, Люсьен хотел бы, чтобы я проводила его в последний путь. Но посудите сами, было бы уместным мое присутствие среди тех благородных дам и господ, которые туда явились? Едва ли.

Она сказала это безо всякой горечи или обиды – просто констатировала очевидное, то, с чем не поспоришь. И Валантен невольно взглянул на нее с новым интересом. Похоже, он познакомился с весьма необычной особой, обладавшей искренностью, твердостью характера и привлекательной внешностью, но при этом начисто лишенной жеманности и деланого кокетства, столь характерных для танцовщиц и актрис.

«Должно быть, она производит ошеломляющее впечатление на большинство мужчин. Неудивительно, что у молодого Доверня при виде ее вырастали крылья», – подумал Валантен.

– Сестра Люсьена призналась мне, что он разительно изменился в последнее время, и намекнула на появившееся у него нервное расстройство, сопровождавшееся приступами лунатизма. Вы ничего подобного за ним не замечали?

– Вы хотите сказать, что Люсьен был болен? Нет, это, пожалуй, преувеличение. Однако должна согласиться, что в последние недели он был сам не свой. Заявил вдруг, что уважающий себя писатель не может не радеть о благе отечества. До тех пор он казался мне человеком легкомысленным и беспечным, а тут сделался молчаливым и серьезным. Провозгласил, что намерен создать произведение, способное всколыхнуть народ и вернуть к жизни угасшее пламя Июля. Всё жонглировал громкими словами: «равенство, братство, единство, революция, конституция, эмансипация…» Вы заметили, сколько слов, заканчивающихся на «-ство» и на «-ция», звучат для людей как заклинания, от которых кружатся головы?

Валантен воздержался от комментария и продолжил гнуть свою линию:

– У вас есть предположения, что могло вызвать в Люсьене подобные перемены?

– Некоторые книги оказывают сильное воздействие на умы. Когда я познакомилась с Люсьеном прошлой зимой, он не читал ничего, кроме стихов, а в последнее время увлекся оппозиционной прессой и не расставался с одним сочинением, которое все время цитировал наизусть целыми страницами. Я забыла название, но его автор – тот знаменитый революционер, которого зарезали в ванне.

– Марат? «Цепи рабства»?

– Да-да, верно! Люсьен говорил, что с тех пор ничего не изменилось, народ так и не смог избавиться от своих цепей, и самое время открыть людям глаза.

Перед тем как расстаться с Аглаэ, Валантен получил от нее адрес квартиры Доверня на улице Ангулем и дубликат ключа. Он немедленно туда отправился – ему всего лишь нужно было перейти на другую сторону бульвара.

От квартиры там было лишь название: на деле съемное жилье отпрыска депутата Доверня оказалось комнатушкой на чердаке обветшалого доходного дома, тесной и скудно обставленной. Было совершенно очевидно, что богатый буржуа не одобрял радикального поворота в устремлениях сына и урезал его содержание как минимум вдвое.

Тщательный, проведенный по всем правилам обыск занял у инспектора меньше часа. И мало что дал в итоге. Путаные черновики, сваленные в кучу; листы, исписанные посредственными стихами; целая кипа номеров «Трибуны» и «Национальной газеты»[36]36
  Республиканские периодические издания тех времен. – Примеч. авт.


[Закрыть]. А под надрезанной подкладкой редингота нашлось такое же меню из «Трех беззаботных коростелей», как у Эвариста Галуа, и сложено оно было тем же хитрым способом. Только на этом, на обороте, было написано несколько слов от руки: «Три быстрых удара, два медленных». Почерк совпадал с тем, которым были написаны стихи.

Выйдя на улицу, Валантен обнаружил, что совсем стемнело. Температура резко понизилась, и влажный воздух сгустился в плотный туман, подкрашенный местами желтушным светом фонарей. Полицейский едва различал под ногами мостовую, по которой шел, но, зная город как свои пять пальцев, считал, что беспокоиться ему не о чем, и потому решил срезать путь через Сент-Антуан.

На ходу он предавался раздумьям. Разговор с Фелисьеной Довернь и откровения Аглаэ Марсо укрепили уверенность в том, что гибель Люсьена тесно связана с его недавним увлечением республиканскими идеями и внезапными переменами в образе мыслей и поведении. Эти события были слишком близки по времени, чтобы можно было их рассматривать как простое совпадение. Оставалось выяснить, как внезапное пробуждение политического сознания могло за несколько недель привести к самоубийству молодого человека, перед которым были открыты все пути. И Валантен решил, что ради этого, безусловно, следует рискнуть и постараться проникнуть в таинственный кружок республиканцев, которые собирались в «Трех беззаботных коростелях».

Занятый размышлениями о том, как лучше достичь своей цели, инспектор добрался до квартала Сент-Авуа с его грязными закоулками, вонючими улочками и удушливыми тупиками. Здесь, в этом темном, нечистоплотном уголке Парижа, влачили жалкое существование особого рода обитатели: беспризорники, чернорабочие, потерявшие заработок, подпольные проститутки, источенные сифилисом, воры и разбойники самого мелкого пошиба… И здесь, в этой городской трясине, четырьмя годами ранее Гиацинт Верн потерял след Викария.

При мысли о покойном отце Валантену почудилось, что ледяная рука сжала его сердце. Погребение Люсьена Доверня пробудило в нем скорбные воспоминания. На единственных похоронах, где он присутствовал до этого, провожали в последний путь его обожаемого отца. Валантен помнил чудовищную боль, которая мучила его в то время. Все случилось так внезапно… В одночасье его жизнь превратилась в страшную трагедию. Гиацинта Верна на набережной Сены сбил фиакр: лошади понесли, кучер не успел их удержать. Отец ударился головой и умер почти мгновенно. Несколько дней спустя, когда Валантен разбирал документы покойного, он нашел папку, спрятанную в потайном ящике секретера. Содержимое папки его потрясло. Словно с глаз резко сдернули пелену. Словно великое Зло с большой буквы нашло способ прорваться через барьеры, специально возведенные, чтобы удерживать его в стороне. На страницах, исписанных ровным, изящным почерком отца, все было подробно изложено. Валантен прочел страшную историю Дамьена, брошенного ребенка, который попал в когти чудовища. Он узнал, что Гиацинт Верн в тайне от него, единственного сына, семь долгих лет выслеживал Викария, вкладывая в эти поиски всю свою энергию, не скупясь на силы и средства. Это позволило ему найти логово монстра, и далеко не одно, но всякий раз, когда он приезжал на место, было слишком поздно. И в конце концов он потерял след Викария в суете кварталов парижской черни.

Благодаря отцовским записям Валантен шел по следам Викария, запачканным кровью убитых им невинных жертв, и постепенно впадал в беспросветную печаль, мало-помалу перешедшую в депрессию. Он замкнулся в себе, погрузившись с головой в подавленное состояние, из которого мог бы уже не вынырнуть, если бы не проснувшееся желание продолжить дело отца. Оно-то и вывело его из прострации. В глубине души созрела убежденность в том, что он обязан принять эстафету. Теперь он был уверен, что отныне никто, кроме него, не сможет прийти на помощь Дамьену. Только смерть Викария вырвет мальчика из тенет вечной ночи.

На колокольне церкви неподалеку прозвонили девять раз. Этот звук, странным образом приглушенный густым туманом, донесся до Валантена как сквозь вату и отвлек его от раздумий. Молодой человек обнаружил, что уже довольно давно бредет в этом мареве, потеряв все ориентиры, наугад, касаясь тростью фасадов домов, чтобы не свернуть с тротуара. Он остановился и попытался понять, где находится. В тот же миг ему показалось, что за спиной прозвучало и смолкло эхо чужих шагов: кто-то тоже остановился, с небольшой задержкой. Валантен замер и подождал в полной тишине. Больше никаких звуков не было слышно. Вероятно, ему просто померещилось, или туман создал такой странный резонанс его собственных шагов.

Таблички с названиями улиц было не разглядеть, так что молодой полицейский решил довериться чутью и продолжить путь наобум. Ему достаточно следовать по улицам, ведущим слегка под уклон, чтобы выйти к набережным Сены, а там будет нетрудно сориентироваться и добраться до своего дома на левом берегу. Утвердившись в этом решении, он продолжил нелегкое путешествие в непроглядном мареве.

Однако через несколько сотен метров ему опять пришлось остановиться. Тот же звук прозвучал эхом к его шагам. Можно было подумать, что кто-то следует за ним на некотором расстоянии, подстраивая свой шаг под него. Валантен прислушался. Все было тихо. Ватная тишина, почти осязаемая, заглушала привычные шумы города. «Воображение, что ли, разыгралось?» – нахмурился инспектор. Он хорошо знал дурную репутацию этой части Парижа. Здесь каждую неделю оплакивали новых жертв насилия, порожденного беспросветной нищетой, разъедавшей души. Кражи, разбойные нападения, сведение счетов… А поскольку почти все жертвы были из бедняков или из преступного мира, власти в большей или меньшей степени закрывали на это глаза. Периодически полиция совершала рейды по трущобам, в результате чего удавалось на время распугать девиц легкого поведения, бродяг, беспризорников или, в лучшем случае, арестовать несколько беглых каторжников.

Ни подозрительных звуков, ни движения в тумане уже не наблюдалось, так что Валантен решил продолжить путь. Но теперь он внимательнее смотрел по сторонам и держал ухо востро, не позволяя себе снова погрузиться в размышления. Это позволило ему спустя пару минут различить едва слышный звук, который он, скорее всего, упустил бы, если б не был настороже. На сей раз можно было не сомневаться: подошва чужого башмака звякнула о мостовую. Именно звякнула – металлический звук не мог быть эхом его шагов, это чиркнула по камню специальная набойка, которой укрепляют обувь для калек от рождения с особой патологией ступни. Теперь Валантен был уверен, что кто-то следует за ним по пятам. Более того, незнакомец успел сократить расстояние, с тех пор как инспектор услышал его в прошлый раз. По звуку можно было определить, что преследователь остановился в десятке метров.

Валантен развернулся, быстро прошел назад, но никого не увидел. Либо человек успел укрыться в подворотне, либо Валантен проскочил мимо, не заметив его в густом тумане. Охваченный раздражением и тревогой, он несколько раз повернулся вокруг своей оси, озираясь, и, ускорив шаг, решил снова пойти к Сене. Несколько минут казалось, что преследователь бросил свое занятие, потому что больше ни один звук не выдавал его присутствия, и Валантен расслабился. Еще два-три переулка, и он выйдет к Сене, а там никаких угроз можно будет не опасаться.

Он уже начал корить себя, что всполошился попусту, когда позади вдруг раздался стук, за которым последовало приглушенное проклятие. С бьющимся сердцем инспектор резко обернулся и вгляделся в клубящуюся мглу. По-прежнему вокруг никого не было видно, и он крикнул с досадой:

– Эй, кто там?

А в следующую секунду понял свою ошибку. Загадочный преследователь – кем бы он ни оказался и каковы бы ни были его намерения – сумел по голосу определить местоположение цели. Еще до того, как взгляд Валантена заметил движение в тумане, чутье подсказало ему отпрянуть в сторону, к ближайшему фасаду. Этот рефлекс спас ему жизнь. Какой-то тяжелый предмет, задев его голову по касательной, обрушился из марева на плечо у основания шеи. Вся левая рука тотчас онемела, но инспектор понимал, что действовать нужно быстро.

Превозмогая боль, он повернул кольцо на рукоятке трости – и обнажилось тонкое длинное острие шпаги. Атакуя в фехтовальной третьей позиции, Валантен ринулся вперед, туда, где предположительно должен был находиться отступивший преследователь, и нанес три укола в пустоту. Четвертый попал в цель – острие шпаги встретило некоторое сопротивление, и тогда Валантен сделал выпад, загоняя сталь глубже. Раздался душераздирающий стон, а через секунду в тумане отчетливо зазвучали неровные шаги: кто-то, уже не скрываясь, убегал, прихрамывая.

Преследовать вслепую этого человека Валантен сейчас был не в состоянии: он рухнул на колени, на мокрую мостовую. Голова раскалывалась, в глазах плясали искры. Он старался дышать глубоко и размеренно, чтобы унять бешеное биение сердца. Постепенно боль, обжигавшая всю левую половину тела, унялась. Тогда Валантен поднес к лицу кончик трости-шпаги, чтобы получше его рассмотреть.

Стальное острие на два пальца было окрашено алым.