Текст книги "Непобежденный еретик"

Автор книги: Эрих Соловьёв

Томас Мюнцер родился в 1488 или 1489 году в Штольберге в семье чеканщика. О его детстве и отрочестве почти ничего не известно. В 1507 году юноша поступил в Лейпцигский университет, где поначалу занимался медициной, а затем философией и теологией. Позднейшие сочинения Мюнцера свидетельствуют о его знакомстве с гуманистической литературой и сочинениями римских моралистов; оно, по-видимому, состоялось уже в студенческие годы. По окончании университета Мюнцер выбрал должность священника, которая в то время давала наибольшие возможности для общения с простыми людьми. Перед тем как принять священнический сан, он, как и Лютер, пережил духовный кризис, обремененный приступами страстного богоборчества. Кризис разрешился в мистико-пантеистическое воззрение, сформировавшееся под влиянием идей Таулера и средневековой секты иоахимитов, но вместе с тем вполне оригинальное. К 1518 году Мюнцер слушал в Виттенбергском университете богословские лекции Лютера и воспринимал их с одобрением. Однако, как пишет Г. Чебитц, «он не был учеником Лютера и лишь некоторое время находился в поле его духовного напряжения».

Мюнцер с молодости культивировал в себе суровый и жертвенный образ мысли. Он поражал окружающих непритязательностью, бескорыстием и самозабвенностью. Он не знал никаких личных пристрастий, кроме собирания книг. Рассказывают, что, когда у него родился первенец, он не позволил себе радости – из опасения, что эгоистическая привязанность к сыну помешает ему любить «общее дело».

С самого начала пасторской деятельности Мюнцер сочетал легальную церковную проповедь с конспиративной работой в среде беднейших прихожан. В 1512 году он был изгнан из Галле по обвинению в заговоре; в 1519–1521 годах подвергся преследованиям в Ютербоге, Орламюнде и Цвиккау за мятежную агитацию среди подмастерьев, поденщиков и бедняков.

Мюнцер легко нашел общий язык с радикальными цвиккаускими анабаптистами, хотя не принимал самой идеи «второго крещения». Знакомство с «перекрещенцами» укрепило его в замысле построения собственной теологии, отвечавшей нравственно-религиозным запросам обездоленных низов.

Относительно цельное представление о путях развития антифеодальной революции сложилось у Мюнцера в 1522–1523 годах, после посещения Праги и знакомства с идеями таборитов. Оно было сознательно заострено против государственно-политического учения Лютера.

Если Лютер видел в князьях низший сорт палочников, поставленных богом для обуздания «преступных и злых», то Мюнцер считал, что их разнузданное самоуправство как раз и есть первоисток всяческой преступности. Главная причина постигших Германию бед, отчеканивает он летом 1524 года, – это немецкие господа и князья, которые присвоили себе все: рыб в воде, птиц в небесах, злаки на земле – и тем самым превратили преступление в условие существования простолюдина. Зло и ложь, в которых погряз мир, не могут быть искоренены без решительных социальных и политических преобразований.

Как и Лютер, Мюнцер уже неподвластен типичной массовой иллюзии конца XV – начала XVI века – надежде на добронравного немецкого императора. Невыход из политического кризиса, разразившегося после Вормсского рейхстага, он видит вовсе не в упрочении княжевластия, хотя бы и антиримски настроенного. Мюнцер, писал Ф. Энгельс, «превращает… требование единой германской империи в требование единой и неделимой германской республики»[47]47
  Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 7, с. 382.


[Закрыть]. Он полагает, наконец, что республиканское объединение нации невозможно «без доброго восстания».

В феврале 1524 года в маленьком городке Альштедте, находящемся вблизи рудников Гарца и мансфельдского графства, Мюнцер организует «Союз избранных». Поначалу он насчитывал около 30 членов, но к осени превратился в разветвленную тайную организацию, охватывавшую свыше пятисот приверженцев и имеющую ячейки во многих районах Тюрингии. «Союз» ставил своей целью организацию антифеодальной борьбы и подготовку насильственного ниспровержения княжеской власти.

В качестве легального альштедтского проповедника Мюнцер осуществляет коренную перестройку богослужения. Первым среди немецких реформаторов он изгоняет из церкви латинский язык: и проповедь, и литургическое песнопение звучат теперь по-немецки. Постановляется, что народу необходимо читать проповеди не только на текст Нового завета (таково было прежде незыблемое церковное правило), но и из всех священных книг.

Сам Мюнцер чаще всего проповедовал по поводу ветхозаветных пророков. Книги Иеремии, Иезекииля, Даниила, Захарии, свободные от христианского пафоса смирения, вообще стали для него смысловым центром и вершиной всей Библии.

Со священными текстами Мюнцер обращался весьма произвольно. Он по-своему перекраивал речения пророков, а порой вкладывал в их уста такие слова, каких они вообще не произносили. Мюнцер был искренне убежден, что новый пророк, каковым он себя ощущал, вправе поправлять и дополнять пророков древних.

В августе 1524 года проповедник-революционер вынужден был покинуть Альштедт. Осенью он был уже во Франконии, в районе начавшегося повстанческого движения. Из-под пера Мюнцера (или из-под пера кого-то из его сподвижников) вышло так называемое «Статейное письмо» (Artikelbrief). Оно объявляло анафему феодально-княжеской власти, трактовало конфискацию помещичьих имуществ как право угнетенного народа и требовало, чтобы любые переговоры с господами шли под неослабевающей угрозой крестьянского насилия.

Мюнцер заявляет о себе как автор продуманного плана углубляющейся антифеодальной революции, которая должна совершаться под руководством общественного слоя, в наибольшей степени страдающего от помещичье-княжеского насилия. План этот сделал бы честь вождю решительной партии, действующей в условиях буржуазно-демократической революции XVIII–XIX веков (не случайно имя и идеи Мюнцера привлекли сочувственное внимание Ф. Энгельса после поражения немецких мелкобуржуазных демократов в 1848–1849 годах). Однако в самый момент его появления на свет план Мюнцера не мог иметь успеха из-за незрелости и сословно-средневековой запутанности классовых конфликтов; из-за патриархальной ограниченности угнетенной крестьянской массы.

«Статейное письмо» оказало серьезное воздействие на тактику наиболее революционных повстанческих отрядов Франконии, но широкого признания в крестьянской массе не получило. В письмах Мюнцера, относящихся к началу 1525 года, все чаще звучит горькое сожаление по поводу забитости и невежества простых людей, которые не желают понять своих собственных интересов, или, как он выражается, «внушений сердца, несомненно исполненного святого духа». Да и позже, проповедуя среди крестьян Тюрингии, «Мюнцер, – писал Ф. Энгельс, – сам, по-видимому, чувствовал глубокую пропасть, отделявшую его теории от непосредственно окружающей его действительности, пропасть, которая тем меньше могла остаться им незамеченной, чем больше искажались его гениальные воззрения в неразвитых головах массы его приверженцев»[48]48
  Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 7, с. 424.


[Закрыть].

Обе наиболее продуманные программы немецкой раннебуржуазной революции: лютеровская, отстаивающая единство антипапской оппозиции на основе народного терпения, и мюнцеровская, предполагавшая радикализацию стихийного крестьянского возмущения и перерастание его в повсеместное движение за республику, народовластие, уравнительное перераспределение собственности, – обе они в реальных условиях Крестьянской войны оказались политическими утопиями.

Но у проблемы есть и другая сторона. Несбыточные проекты Мюнцера и Лютера были тем не менее реальными идеологическими силами, оказывавшими противоположное воздействие на классовую борьбу: проповедь Лютера тормозила, проповедь Мюнцера усиливала антифеодальный протест. Это ясно обнаружилось в ходе литературной полемики между «Альштедтом и Виттенбергом», развернувшейся в 1523–1524 годах.

Начавшаяся Крестьянская война показала, что спор между Лютером и Мюнцером будет решаться не на книжных страницах. Весной 1525 года оба реформатора оказались в бушующей Тюрингии, – оба проповедовали перед народной аудиторией. Первый был ею отвергнут, второй встречен как долгожданный «теолог революции».

В тюрингенский район Мюнцера привело верное классовое чутье: именно здесь существовали возможности для соединения крестьянского восстания с движением угнетенных горняков Гарца и мансфельдского графства. В имперском городе Мюльхаузене плебейские низы преобразовали ранее созданный «Вечный союз бога» в боевую революционную организацию. В одиннадцати «Мюльхаузенских статьях» была изложена сообразная моменту программа действий. Она проводилась в жизнь Вечным советом, который отрешил от власти старый патрициат.

По замыслу Мюнцера Мюльхаузен должен был сделаться центром средненемецкого восстания, целью которого будет уже не устранение отдельных несправедливостей, а «захват власти бедными для исполнения божьей воли на земле». В широком проекте «огненно-очистительных действий» особое место было отведено пресечению пагубного «виттенбергского книжничества». «Я до него доберусь, – говорил Мюнцер о Лютере в одном из частных писем. – Доберусь, и уж на этот раз острый язык его не спасет».

* * *

Во время своего пребывания в Тюрингии Мюнцер интересовался повседневными заботами крестьян – позднее они вспоминали о нем как об «отце Томасе, верном советчике бедных». Лютер разговаривал с тюрингенскими крестьянами как пастор-резонер; он был раздражен их «несговорчивостью и самодовольством». Раздражение это еще более усилилось в Эйслебене, куда он прибыл после своей неудавшейся проповеднической поездки и прощания с курфюрстом Фридрихом, умиравшим в Веймаре. Некто Рюель, советник графа Альбрехта Мансфельдского и свояк Лютера, ознакомил его с сообщениями, поступавшими из Верхней Германии. Составленные верноподданными осведомителями графа, сообщения эти рисовали мрачную картину «крестьянских бесчинств и оргий». Лютер склонен был им верить. Отставив в сторону прежние колебания, он в короткий срок сочинил памфлет, где крестьянскому восстанию объявлялась анафема.

Памфлет не оказал влияния на исход Крестьянской войны, поскольку был распечатан и распространен в тот момент, когда основные очаги восстания уже были подавлены[49]49
  Католики утверждали даже, что это была всего лишь хитрая политическая игра Виттенберга: Лютер будто бы отрекся от любезных его сердцу мятежников просто потому, что увидел обреченность крестьянского восстания.


[Закрыть]. Это не значит, что акция Лютера была безобидной: влиятельнейший бюргерский идеолог, проповедям которого еще недавно внимала вся Германия, благословлял карательные действия князей.

Новый памфлет назывался «Против разбойничьих и грабительских шаек крестьян». Он лег несмываемым пятном на имя Лютера.

Реформатор объявляет крестьян трижды виновными: во-первых, в нарушении клятвы верности и преданности, некогда данной светским господам; во-вторых, в общей преступности их кровопролитных и грабительских действий; в-третьих, – в том, что эти тягчайшие грехи они пытаются прикрыть словами Священного писания. Эта троякая вина делает восставших крестьян достойными смерти. «Каждый, кто может, должен рубить их, душить и колоть, тайно и явно, так же, как убивают бешеную собаку».

Лютер успокаивает совесть князей в отношении предстоящих кровавых дел. Даже начальству, которое стало бы избивать мятежников без всякой попытки полюбовного соглашения, – даже ему, говорит Лютер, не следует мешать. Конечно, действия такого начальства не отвечают заповеди терпения. Но они вытекают из права, которое законная власть имеет против бунтовщиков. Там же, где повстанцы отказываются от соглашений, – там надо, не смущаясь, руководствоваться правилом: «Коли, бей, дави их, кто только может, и если кого постигнет при этом смерть, то благо ему…» Дьявол вселился в крестьян, и обходиться с ними следует как со стаей бесов.

В отличие от «Призыва к миру…» памфлет не содержит ни внятных аргументов, ни сколько-нибудь интересных политико-юридических выкладок. Сила мысли вдруг покидает реформатора, а его крестьянская прямота превращается в площадную жандармскую грубость.

Нетерпимое отношение к революционным выступлениям масс – норма политического мышления раннебуржуазной эпохи. В XVI–XVII веках трудно найти влиятельного теоретика государства и права, который не говорил бы, что восстание – это худшее из зол, а потому должно подавляться с помощью самых крутых мер. Но даже на их фоне Лютер 1525 года – явление из ряда вон выходящее. Его памфлет не просто дозволяет расправу над повстанцами – он проникнут карательным пафосом, «фанатическим бешенством против народа» (Ф. Энгельс)[50]50
  Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 534.


[Закрыть].

В чем разгадка этого пафоса? Как мог он зародиться в сердце того, кто начал «свое жизненное поприще как человек народа»[51]51
  Там же.


[Закрыть]?

Фанатическая ненависть к восставшему народу коренилась в фанатической сосредоточенности Лютера на проблеме преодоления папства. Священная неприязнь к Риму суживала его политическое мышление и мешала трезво смотреть на события. В мае 1525 года реформатор все еще грезил об антиримском единстве немецких сословий, все еще считал его принципиально возможным. До конца дней Лютер был искренне убежден в том, что реформация одержала бы полную победу над папством, если бы в дело не затесался «Мюнцер с его восстанием».

Карательный пафос Лютера питался его религиозно-политическим мифом: представлением об антихристе-папе и о пособнике-черте, действующем «через смятение умов». Он был охранительной модификацией того священного одушевления, которое когда-то помогло поднять нацию на борьбу с церковным феодализмом.

Ненависть к тем, кто не вытерпел мирского гнета и унижения, взяла верх над самой идеей «христианского терпения», определявшей все развитие раннереформационной идеологии. Лютер грубо противоречил тому, что декларировал в 1520 году. Он, говорил Ф. Энгельс, «предал князьям не только народное, но и бюргерское движение»[52]52
  Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 7, с. 368.


[Закрыть].

И в «Верном предостережении…», и в сочинении «О светской власти», и даже в «Призыве к миру…» Лютер еще оставался идеологом всего немецкого бюргерства – сословия, в равной мере враждебного и помещичье-княжескому произволу, и попыткам революционного ниспровержения феодальных институтов. В памфлете «Против разбойничьих и грабительских шаек крестьян» он выступил как идейный представитель консервативной части этого сословия, наиболее заинтересованной в феодальной эксплуатации деревни городом, наиболее напуганной разгулом повстанческой стихии.

За свой реакционный памфлет Лютер заплатил утратой национального авторитета. Но, пожалуй, еще более отталкивающее впечатление произвело на Германию его третье антикрестьянское выступление – «Послание о жестокой книжице против крестьян», написанное в июле 1525 года. Это была попытка агрессивного самооправдания: «Послание…» достаточно определенно свидетельствовало о больной совести Лютера и вместе с тем о стремлении снять с себя вину. Реформатор видел себя обагренным кровью казненных повстанцев, но объявлял, что действовал по жестокому божественному внушению. Он то прибегал к откровенно софистическим уловкам (утверждал, например, что удел крестьянина, даже подневольного, лучше удела господ), то отставлял в сторону всякие рациональные доводы и требовал, чтобы крестьянам «шомполами прочистили уши».

Давно замечено, что «Послание…» зафиксировало резкий перелом в самом темпераменте бюргерского религиозного идеолога. С лета 1525 года Лютер делается мнительным, населяет мир враждебными демоническими силами, опасается сговоров и интриг, торопится первым нанести удар тем, кого подозревает. Начинается тяжелая депрессия, которая – с короткими просветами – будет длиться в течение двух лет.

* * *

В мае 1525 года Крестьянская война вступила в свою трагическую фазу. Особенно мрачными были события, развернувшиеся в Тюрингии.

Мюнцер стремился к тому, чтобы превратить в железный кулак крестьянские отряды, собравшиеся под Мюльхаузеном, и двинуть их на помощь восставшему Франкенхаузену, в район взволновавшихся горняков. Этот революционный проект не получил поддержки. Предводители отрядов поддались агитации Генриха Пфейффера, в недавнем прошлом вожака мюльхаузенской голытьбы. Он ссылался на свои вещие сны и звал в богатый монастырями Эйхсфельд. Опасаясь полного разрыва с повстанческой массой, Мюнцер уступил и оказался в положении одного из руководителей не одобряемого им экспроприаторского похода. Несмотря на меры, принятые против дележа захваченного, предотвратить его не удалось. Дисциплина в отрядах падала. Пфейффер был уличен в казнокрадстве. В конце апреля в Мюльхаузен возвратилось немногим более половины крестьянского войска. Остальные разошлись по деревням.

Верный долгу солидарности, Мюнцер развернул отчаянную агитацию за поход к Франкенхаузену, защитникам которого он еще недавно обещал самую широкую повстанческую поддержку. Однако лишь несколько крупных отрядов поддались его увещеваниям, пророческим угрозам и рассказам о благоприятнейших предзнаменованиях.

Между тем на соединение под Франкенхаузеном уже шли войска герцога Георга Саксонского и ландграфа Филиппа Гессенского, к которому по пути пристали брауншвейгские отряды.

13 мая под Франкенхаузеном восьми тысячам повстанцев, плохо вооруженных и не имевших серьезного военного опыта, противостояло 2500 рейтаров и 5 тысяч регулярной наемной пехоты. 14 мая крестьяне еще выстояли против конницы ландграфа, но на следующий день были коварно обмануты и разбиты. Шесть тысяч крестьян, плебеев и франкенхаузенских бюргеров остались лежать на поле сражения.

Наступил час господской расправы. 27 мая на эшафоте, построенном среди бивака, пала голова Томаса Мюнцера. Насилия и зверства помещиков-карателей превзошли все, что приписывала «разбойничьим крестьянским шайкам» самая оголтелая обывательская молва. В Мюльхаузене лобное место не успевало просыхать от крови: на плаху волокли по малейшему подозрению. «За несколько недель в сражениях и расправах в Германии было убито более ста тысяч крестьян.

В начале XVI века участников «Союза Башмака» наказывали отсечением пальцев: уродовали правую руку, которую крестьянин подымал вверх, когда давал повстанческую присягу. В 1525–1526 годах повсеместно прибегали к иному карательному изуверству – выкалыванию глаз. Это делалось, чтобы крестьянину впредь неповадно было читать немецкую (лютеровскую, «Сентябрьскую»!) Библию и искать в ней своего «божьего права».

Глумление над именем и учением Лютера было частью дворянско-княжеских издевательств над захваченными повстанцами. Об антикрестьянском памфлете каратели не вспоминали, видя в нем дешевую хитрость. 23 августа 1525 года папа Клемент VII послал графу Трухзесу фон Вальдбургу, предводителю войск дворянско-княжеского Швабского союза, велеречивое приветствие, в котором крестьянское восстание обличалось как порождение «злостного еретического духа». «Если бы не Вы и не Ваша дельность, проницательность и сила, – возглашал папа, – ненависть гнусных еретиков, распаливших дерзкую толпу, обрушилась бы на все духовенство, на все дворянство, на всякое общественное и частное достоинство, на нравы, законы, права и, наконец, на самую Германию с мечом, убийством, огнем, пагубой и ввергла бы столь мужественный и благородный народ, доселе отмеченный исключительной заботой о человечности и уважением к католической вере, в озверение и неспособность что-либо понимать». Клемент достаточно прозрачно намекал на то, что успешное подавление бунтовщиков должно бы простереться и до духовных истоков мятежа.

Немецкие католики требовали этого уже в мае. Князьям, говорили они, следовало бы привлечь к ответственности главного виновника беспорядков, который с недавнего времени «лицемерно выдает себя» за их яростного противника. Покоя не будет, покуда немецкий мирянин не перестанет самостоятельно судить о Писании и не вернется в блаженное состояние умственной подопечности, которого лишил его Лютер.

Та же мысль проводилась и в католических сочинениях, рассчитанных на простолюдина. К тысячам ослепленных, которые вереницами ползли по дорогам Германии, паписты хотели добавить десятки тысяч добровольно завязавших себе глаза.

Роттенбургский хроникер и сатирик Микаэль Эйзенхарт обращался к простым читателям «Сентябрьской Библии» со следующими словами:

 
О, Новый вартбургский Завет,
Причина смут, источник бед!
Коварный Лютер, мне сдается,
Теперь над вами же смеется.
Сам еле избежав петли,
На тех, чьи головы снесли,
Он возложил свою вину,
Кляня притворно сатану.
Не сотвори он книги вредной,
Была б Германия безбедной,
На кротких мир бы почивал,
А гордых пастырь врачевал…
Писанье Лютер изложил вам,
В рот, разжевавши, положил вам,
И вы, поверивши ему,
За ложным светом шли во тьму.
Узрите же, что обманулись,
К пророку лживому тянулись,
Что, наигравшись вами всласть,
Стяжал он царственную власть,
А тех, чью растревожил плоть,
Дозволил резать и колоть…[53]53
  Перевод автора книги. – Ред.


[Закрыть]
 

Как же реагировал Виттенберг на новую атаку католиков?

Меланхтон был встревожен. Он считал, что надо возражать, оправдываться, еще и еще раз повторить лютеранские антиповстанческие декларации. Иначе, неровен час, «романисты» приведут карателя Трухзеса в Виттенберг. Между тем в самом Лютере не было ни прежнего полемического пыла, ни тревоги за престиж виттенбергской партии. В последние месяцы Крестьянской войны им овладело ощущение никчемности всех масштабных замыслов, всех действий, рассчитанных на общественное одобрение или порицание. Подавленный событиями, он с головой ушел в мелкие хлопоты: сетовал о пустующих виттенбергских школах, журил прихожан, пропускавших церковные службы, устраивал жизнь монахов и монахинь, которые покидали монастыри.