Текст книги "Немецкий орден"

Автор книги: Эрих Машке

Осуществляя заселение прусских земель, он не отступал от традиций своей родной Нижней Саксонии и отцовского дома – об этом свидетельствуют и его современники. Летопись, составленная через несколько лет после смерти великого магистра в цистерцианском Оливском монастыре под Данцигом, сообщает, что Лютер Брауншвейгский весьма благосклонно относился к духовенству и в особенности к ордену цистерцианцев. Летописец лично участвовал в переговорах относительно монастырского имущества, которые вел великий магистр, выступая при этом в защиту монахов. Собственно, поддержка ордена цистерцианцев тоже входила в задачи колонизационной деятельности, поскольку братья этого ордена, следуя своему обету, взяли на себя нелегкую работу: они выкорчевывали деревья и осушали болота. Тем самым они наиболее эффективно способствовали колонизации восточных земель. Не случайно Немецкий орден, который с большим недоверием относился к монашеским орденам, чувствуя в них близких по духу конкурентов, тем не менее покровительствовал цистерцианским монастырям Пельплину и Оливскому, которые в 1309 году вместе с Помереллией перешли в его подчинение. Этому во многом помогли немецкие воспитанники цистерцианских монастырей. А тот факт, что Лютер выступал в защиту цистерцианцев, прекрасно дополняет его колонизационную деятельность.

Летописец из Оливского монастыря сообщает и кое-что еще: это покровительство вере в определенной степени естественно для великого магистра, ведь его предки основали множество монастырей, не только цистерцианских, и сами немало послужили Богу. Но это не просто намек на происхождение Лютера и традиции его рода. Его семья действительно была связана с орденом цистерцианцев. Но и сами цистерцианцы не могли не ощущать этой связи между их орденом и домом нижнесаксонских правителей, между двумя силами, преуспевшими в деле колонизации.

Связь между родом герцогов Брауншвейгских и цистерцианцами, подводящая из разных исходных пунктов к общей задаче немецкой колонизации, не была секретом и для Лютера. Об этом свидетельствует визит в Кристбург его родственника-цистерцианца. В документе, выданном Лютером в Кристбурге в декабре 1320 года, в качестве одного из свидетелей фигурирует брат Конрад, член ордена цистерцианцев и сын Генриха I Брауншвейгского. Неизвестно, что привело туда племянника комтура. Возможно, он просто воспользовался поручением одного из цистерцианских монастырей, чтобы навестить родственника. И вот в орденском замке встретились двое отпрысков рода герцогов Брауншвейгских – братья двух орденов, – каждый из которых, не жалея сил, трудился на благо немецкого востока. Это всего лишь мимолетная встреча двух родственников, но мы вдруг начинаем понимать, что какая-то внутренняя сила заставляла выходцев из Германии захватывать и заселять новые земли и привела тогда еще юных отпрысков герцогского рода в ордена цистерцианцев и немецких рыцарей, где своим трудом и мечом они почти неосознанно служили германизации востока. Решающую роль здесь сыграла семейная традиция герцогского дома: именно она заставила Лютера Брауншвейгского посвятить себя главной миссии округа Кристбург – немецкой колонизации.

А вот деятельность Лютера на посту великого магистра уже не позволяет нам столь широко судить о его личности. 17 февраля 1331 года капитул в Мариенбурге избрал его главой ордена. Тогда над братьями все еще стояла тень недавнего убийства: великий магистр Вернер фон Орзельн был заколот одним из братьев, которого пытался призвать к порядку. Кинжал убийцы слишком рано оборвал еще одну честную и полную трудов жизнь, посвященную ордену. Впрочем, самому ордену никакой опасности не грозило. Удачливый в битвах, погруженный во внутреннее созидание собственного государства и, несмотря на отдельные неудачи, объединенный силой веры, орден и не думал воспринимать свершившееся зло как признак своего скорого распада. Новый великий магистр избирался из числа самых достойных, среди них был и Лютер Брауншвейгский.

Нелегкое наследство принял Лютер от своего предшественника. Главным внешнеполитическим вопросом того времени были отношения с Польшей. Король Владислав никак не мог забыть о Помереллии и всем своим существом жаждал кровавой битвы. Некоторое политическое равновесие, сложившееся между восточноевропейскими государствами, могло лишь оттянуть на время возможное столкновение, но оно было неизбежно. В 1327 году орден напал на Куявию. Теперь давно существовавшее противостояние между орденом и Польшей переросло в открытую войну, лишь на время прерванную перемирием. Поскольку король Иоганн Богемский считал законными претензии своих предшественников, князей Пшемысловских, орден, вдохновленный победами богемского и прусского оружия, мог начать завоевывать новые территории и утвердить свое право на Помереллию. В 1331 году, вскоре после того, как новый великий магистр въехал в свою резиденцию, снова началась война. В сентябре войска сошлись в открытой битве, которая закончилась для обеих сторон большими потерями, однако ничего не разрешила. За переговорами опять последовала война. И лишь в сентябре 1333 года, когда умер польский король, ситуация начала меняться. Новый король, Казимир Великий (1333–1370 гг.), выбрал иной путь для достижения прежних целей и попытался установить мир. А летом 1335 года, когда в очередной раз было установлено перемирие, великого магистра не стало. Окончательный (как тогда казалось) мир был установлен лишь в 1343 году: по этому договору польский король навсегда отказывался от своих притязаний на Помереллию, а король Богемии – от притязаний на Польшу.

Вряд ли можно судить о личности великого магистра, основываясь на его политических шагах. Слишком коротко время его правления; нужны десятилетия, прежде чем политическая деятельность принесет свои плоды. Лютер унаследовал от предшественника неустойчивую политическую ситуацию – состояние между войной и миром – такой он и передал ее своему преемнику. Его правление пришлось на самый смутный период в прусско-польских отношениях XIV века.

К тому же внешняя политика того времени характерна тем, что каждый член ордена, следуя традиции, определенной пятью высшими должностными лицами, всего-навсего представлял мнение ордена в целом. Конечно, и в этом случае была важна позиция отдельной личности; не раз история ордена приобретала тот или иной оборот благодаря удачной или неудачной внешней политике того, кто им руководил. Но такая личность, как Лютер Брауншвейгский, не могла ограничиться лишь политической деятельностью. Он делал то, чего требовало время, выказывая при этом личное мужество, а именно этого и ждали братья от первого рыцаря Немецкого ордена. Последующие поколения рисуют его умелым воином, который самолично нанес немалый урон неверным, однако это лишь собирательный образ покорителя язычников, характерный для тех времен. Убедительно звучат лишь высказывания его польских современников, сетующих на то, что миролюбие было чуждо великому магистру.

Но ни в войне, ни в дипломатических играх (переговорах и коротких поездках) не раскрылось все своеобразие этой личности, ориентированной на внутреннюю политику ордена – строительство государства, отвоеванного у язычников, распространение христианской веры, заселение земель немцами, в чем и заключалось предназначение этого государства.

Поток немецких переселенцев двигался с запада на восток и от побережья в глубь материка. Уже в XIII веке в непосредственной близости от крепостей ордена возникло несколько городов; города продолжали возникать и в XIV веке, теперь этот процесс был непосредственно связан с колонизацией земель. Планировалось создать целую сеть германских поселений, более укрепленную с востока. Как раз в те годы, когда Лютер уже служил ордену, в прусское государство прибывали буквально толпы германских крестьян; именно они определили на все времена национальный характер этих земель. Но, кроме ордена, колонизацию земель осуществляли епископы, соборные капитулы и владельцы больших имений. А главными «поставщиками» переселенцев были Нижняя Германия, Саксония, Вестфалия, ганзейские города, восточные области Средней Германии, Тюрингия, а также территории по среднему течению Эльбы и Силезия, сама еще в XIII веке принявшая огромный поток германских переселенцев. Так в Восточной Пруссии появились области, в которых говорили только на средненемецком и нижненемецком диалектах немецкого языка; они существуют и сейчас.

Колонизация земель немцами была не только вопросом экономической и военной политики. Это был к тому же надежный путь укрепить христианскую веру в смешанном населении молодого государства; ведь недавно обращенные пруссы исповедовали ее лишь внешне. Но, главное, благодаря колонизации на этой некогда вражеской земле возникала часть немецкой жизни, и в ней рыцари Немецкого ордена уже не чувствовали себя завоевателями, говорившими на чужом языке, а напротив, повсюду находили своих соплеменников. В этой Новой Германии, как ее называли позднее, как раз во времена Лютера за стенами крепостей и городов началась почти такая же жизнь, что и в Германии, и, наконец, спустя десятилетия после завоевания земель, возникла атмосфера для свободного развития духовного творчества. Теперь и во внешних, и во внутренних своих проявлениях это была жизнь на немецкий лад, хотя осознанно к этому никто не стремился, условия сложились сами собой. А задача состояла совсем в другом: жить и трудиться в христианской вере, для защиты и распространения которой и был создан орден. Глубоко близки задачам ордена были личные устремления самого Лютера: война, колонизация, поэтическое творчество, строительство и административная деятельность.

Основание деревень, а тем более городов влекло за собой строительство новых церквей. Поэтому духовный патронат как обязательное условие власти ордена напрямую был связан с заселением земель. Получив в Голлубе свое первое самостоятельное административное поручение, Лютер посвятил всего себя строительству церквей в городах и деревнях. Оливская летопись славила деяния предков Лютера в Нижней Саксонии, а орденский летописец второй половины XIV века Виганд Марбургский сообщает нам о том, что Лютер приумножал количество церквей; другая короткая летопись примерно середины века повествует о деятельности Лютера в стихах:

 
В городе Мариенбурге,
В Голлубе и Кристбурге,
И в городах иных
Приумножилось число церквей
Делами его благими
Во славу Господа.
 

Строительство церквей являлось прямой обязанностью Лютера, поскольку он всячески способствовал колонизации подчиненных ему земель, однако ему эта деятельность, несомненно, была гораздо важнее и ближе, чем другим должностным лицам ордена, иначе не восхваляли бы ее так современники и потомки. Строительство главной резиденции ордена растянулось на многие поколения и ставило каждый раз новые технические и художественные задачи; но можно ли считать случайностью тот факт, что именно в правление Лютера была возведена часовня святой Анны, или то, что сам Лютер принимал активное участие в строительстве Кенигсбергского собора.

Но есть область, в которой еще ярче и глубже выразилась его неординарность: в поэтическом творчестве. Сын нижнесаксонского герцога, облаченный в орденские одежды, по-настоящему раскрылся в поэзии, показав свою душу и свой талант.

В одном из своих стихотворений на немецком языке Лютер Брауншвейгский описал жизнь святой Варвары и чудо обретения ее головы. Оно, к сожалению, не сохранилось. Текст утраченной рукописи весьма отдаленно опирался на латинское предание о святой Варваре. Ясно только то, что стихотворение написал сам Лютер, а предание о святой Варваре было использовано лишь как основа сюжета, видимо, потому что было особенно близко ему. Николаус фон Ерошин, который по просьбе великого магистра Лютера сделал стихотворный перевод латинского варианта орденской летописи, составленного Петром из Дусбурга, советует своим читателям:

 
Загляни в эту книгу,
которая порождена
светлым даром герцога,
брата Лютера из Брауншвейга,
отпрыска славного рода
тамошних государей.
Перевел он ее всю
совершенным немецким стихом.
 

Современник великого магистра просто сообщает, что тот пробовал себя на ниве поэтического творчества, а вот кенигсбергский летописец Пауль Поле, писавший свою летопись уже после реформации и умерший в 1532 году, пишет: «То, как попала в Пруссию глава святой Варвары, подробно описано Лютером, пятнадцатым великим магистром, в особой книжице»; в другом месте он приводит кое-какие подробности из этой «Libellum», доказывающие, что текст он знал неплохо, и, значит, еще в XVI веке рукопись существовала.

Не случайно Лютер столь трепетно относился именно к преданию о святой Варваре. В 1242 году, во время войны с восточнопомеранским князем Святополком, орден взял крепость Сартовиц на Висле, и ему досталась голова святой Варвары, точнее, рака с частицей головы этой святой, умершей в Египте в III веке. Это восприняли как знак Божьего заступничества, и реликвия была перенесена в Кульм, где она особенно почиталась, как, впрочем, и во всей Кульмской земле. А Голлуб, в котором Лютер многие годы был комтуром, был одним из округов Кульмской земли. Должно быть, здесь он и услышал впервые предание о святой Варваре и историю о чудесном обретении в Сартовице ее главы; несомненно, уже тогда он размышлял об этом и, возможно, вынашивал замысел немецкой версии этого латинского предания. Однако когда появилась сама поэма, неизвестно.

Не так уж много известно нам о жизни людей в средние века, поэтому, как правило, непросто обозначить важнейшие вехи их внутреннего развития. Слишком мало знаем мы и о самом Лютере, чтобы сказать точно, когда в нем проснулся поэтический дар. По дошедшим до нас произведениям мы можем судить лишь о кристбургском периоде его творчества, причем в первые три года в Кристбурге Лютер, по-видимому, писал меньше. Вероятно, многое было просто утрачено, или на это были какие-нибудь внешние причины. Но по мере появления других документов мы сможем судить о росте и созревании личности, росте административном и творческом. Когда Лютер занял пост верховного магистра, с поэтическими опытами было навсегда покончено. Его высокое положение позволяло ему лишь поощрять чужое творчество, собственная же литературная деятельность осталась в прошлом. Однако в столь продуктивный для Лютера период жизни, каким стали годы, проведенные в Кристбурге, вполне могла появиться поэма о святой Варваре, как, впрочем, и еще одно стихотворение, судя по всему, законченное в это же время.

Поэзия Лютера и иные его творения вовсе не являлись какой-то отдельной частью его жизни, ведь и его поэзия, и сама его жизнь были достоянием ордена. Уже будучи великим магистром, на одном из генеральных капитулов он узаконил празднование дня святой Варвары: день следовало начинать с чтения вслух «истории» святой; кроме того, «накануне надлежит позвать к вечерней трапезе двух нищих, и в день ее к утренней трапезе двух нищих, и к вечерней трапезе двух нищих».

Однако гораздо глубже на идеи ордена повлияло другое поэтическое произведение, тоже, по всей видимости, написанное Лютером. Это поэтическое переложение на немецкий язык двух книг Маккавеев. Ветхозаветное семейство Маккавеев, жившее во II веке до Рождества Христова, с их княжеством первосвященников являлось провозвестником рыцарских орденов: ради общего успеха Маккавеи тоже соединяли в своем служении религиозный и воинский долг. Поэтому папа Гонорий III мог приветствовать братьев как «новых Маккавеев в благие времена». И в книгах ордена Маккавеи символизировали его двойную задачу, являясь одновременно примером для подражания. Язык и образы были заимствованы из летописей немецкой миссии в Прибалтике XIII и XIV веков. Прочая немецкоязычная литература мало обращалась к книгам Маккавеев, вот почему ордену потребовалось перевести их: братьям необходим был пример воинства, объединенного религиозной идеей.

Этот перевод, вместе с другими переложениями Библии, был включен в роскошную рукописную книгу второй половины XIV века. Видимо, из скромности автор этой книги себя не называет, сам текст тоже не дает никаких ключей к разгадке авторства. Ясно только то, что первое стихотворение, построенное на сюжете о Маккавеях, создано до 1331 года (когда уже появилось второе стихотворение), но, скорее всего, оно было написано гораздо раньше, поскольку в нем автор сожалеет об отсутствии законно признанного императора, а между тем в 1322 году Людвиг Баварский уже одержал победу над Фридрихом Австрийским. Но там, где упоминается «немецкий auctoris» и автор говорит о самом себе, начальная буква содержит герб великого магистра Лютера Брауншвейгского. Значит, произведение каким-то образом связано с Лютером. Возможно, автор посвятил его сыну нижнесаксонского герцога, занимавшему тогда пост комтура Кристбурга. А возможно, сам Лютер и был автором. Летописец второй половины XIV века сообщает о том, что великий магистр «сочинял немецкие книги». Итак, кроме легенды о святой Варваре он мог перекладывать на немецкий язык и другие произведения.

В Кракове хранится один том некогда трехтомного списка Библии, попавшего в Польшу в качестве военного трофея после битвы при Танненберге в 1410 году. Одна из миниатюр, содержащихся в этой книге, изображает рыцарей в белых плащах с черным крестом; таким образом, список изготовлен если не самими братьями, то, по крайней мере, по их заказу. В рукописи отмечено, что прибыла она в Кристбург в 1321 году по распоряжению комтура Лютера Брауншвейгского. Рукопись имеет непосредственное отношение к поэме о Маккавееях. Можно предположить, что именно в Кристбурге она и была написана в 1321–1322 годах, в таком случае автором ее является Лютер Брауншвейгский.

Это произведение сложно назвать изысканной поэзией. Тяжеловат язык, перегруженный вводными словами, к тому же слишком явно проступает латинский оригинал. Однако если говорить о том значении, которое эта поэма, вероятно, имела в жизни Лютера, а тем более для ордена в целом, то критика здесь неуместна. Должность комтура в Кристбурге не исчерпывалась для Лютера лишь чисто практическими задачами – административной деятельностью, заселением земель и войной. Он жил и трудился во имя идеи своего ордена. Теперь эта идея прорисовывалась гораздо четче, чем сто лет назад, когда во имя нее же была начата борьба за Пруссию. Но и сто лет спустя братья не утратили глубокой связи с изначальной природой ордена. Однако теперь они начали задумываться о ней: жизнь ордена стала темой художественных произведений. В первой половине XIV века, как никогда прежде и никогда после, в Пруссии процветали поэзия и историография. Таково было веление времени: осознанный акт литературного творчества призван был отразить идеи монашеской и рыцарской жизни, борьбы с язычниками и вытекающую из этих идей необходимость миссионерских войн против пруссов и создания государства. Царил мир, страна активно развивалась в культурном отношении, и ей было под силу выполнить эту задачу.

Центральной фигурой этого культурного процесса стал Лютер Брауншвейгский. Он не был великим поэтом, однако то, что он реализовал свои яркие художественные способности, было несомненно важно и для него самого, и для ордена. Крепость Кристбург, возвышавшаяся над небольшим – чуть ли в одну улицу – городком, с видом на обжитые, процветающие земли была не только замком для комтура и его конвента и не только административным центром, руководившим заселением территорий. Здесь шла богатая духовная жизнь. Опытная рука переписывала ценнейшие рукописи, а в часы досуга комтур создавал поэтические произведения, призванные оживить и укрепить веру и мужество братьев.

Эта многогранная внутренняя жизнь была свойственна не только Кристбургу и не является уникальным достижением тогдашнего комтура. В первой половине XIV века так жило все орденское государство. Поэтому и в должности великого магистра Лютер мог не изменять своим увлечениям. Однако теперь ему приходилось ограничиться лишь поощрением чужих поэтических опытов. Он с радостью принимал все, в чем находил поэтическое искусство.

В лице нового великого магистра, который сам создал не одно поэтическое произведение, поэты справедливо рассчитывали найти своего покровителя. Лютер был избран главой ордена 17 февраля 1331 года, а уже 8 мая того же года каноник из Кенигсберга Тило Кульмский закончил поэму «О семи печатях». Посвящение гласило, что написана она во славу Господа и святой Марии и в честь братьев Немецкого ордена, а особенно в честь его великого магистра. Писал он очень быстро, это видно из текста: некоторые строчки присутствуют исключительно ради рифмы. Очевидно, Тило очень хотел первым представить Лютеру свое сочинение. Однако он рассчитывал поразить великого магистра не только быстротой, с которой он творил, но и необыкновенным латинским посвящением: искусный рифмоплет выстроил шесть гекзаметров таким образом, что читать можно было слева направо и снизу вверх.

По поручению Лютера неизвестный поэт создал еще одно духовное сочинение – поэтическое переложение на немецкий язык Книги пророка Даниила (поэтические переложения Библии были наиболее распространенным жанром в тогдашней литературе ордена), посвятив его братьям:

 
Они взялись за рыцарский меч
И изгнали с боем
Из Прусских земель
Идолопоклонников всех мастей.
 

Было, наконец, и историческое сочинение, написанное по заказу великого магистра. После того как кенигсбергский капеллан Николаус фон Ерошин сделал стихотворный перевод легенды о святом Адальберте, первом христианском мученике в Пруссии (ск. в 997 году), Лютер поручил ему переложить на стихи летопись ордена, составленную в 1326 году кенигсбергским священником и членом ордена Петром из Дусбурга. Это произведение было завершено уже после смерти Лютера, но если великий магистр дал такое поручение, он, несомненно, умел использовать таланты для поддержания главной идеи ордена и воспитания братьев в духе этой идеи.

С Кенигсбергом Лютера связывала общность духовных интересов, которая возникла, должно быть, еще в бытность его комтуром в Кристбурге. Однако то, что он принимал столь активное участие в жизни Кенигсберга, вовсе не случайность. Ведь именно в Кенигсберге собрались наиболее деятельные духовные силы. Бюргерство, маршал в орденском замке и самландский капитул в кафедральном соборе создавали трезвучие, которому вторило другое – города Альтштадт, Лебенихт и Кнейпхоф. В Кенигсберге велись летописи и писались стихи; на его площадях проходили духовные диспуты; здесь процветало книжное дело. Не в Кристбурге, с его ограниченным духовным пространством, и не в Мариенбурге, где жизнь великого магистра была слишком однообразна, а в Кенигсберге жили люди, близкие Лютеру по духу, и здесь была его духовная родина.

Поэтому он придавал такое значение своему путешествию в Кенигсберг, предпринятому в конце лета 1333 года. Оно отличалось от прочих рабочих поездок великого магистра. В иных замках он проводил по нескольку дней, не более, а здесь, на востоке Пруссии, он задержался более чем на месяц. Первый документ был подписан им в Кенигсберге 28 августа, а последний – 18 сентября. В промежутке между этими двумя датами было совершено путешествие в Побетем, в Самланде: необходимо было разрешить спор с самландским епископом по поводу строительства собора.

Епископ Иоганн и его соборный капитул планировали построить в Кнейпхофе церковный замок вроде тех, что и по сей день стоят в Мариенвердере и Фрауэнбурге. Орден же, разумеется, не мог допустить, чтобы прямо рядом с его замком появилась церковь, готовая в любой момент превратиться в боевую крепость. Поэтому он пытался всячески препятствовать уже начатому строительству. Великий магистр, обычно ратовавший за приумножение церковных служб, здесь настаивал на праве ордена, поскольку речь шла уже не о богослужении, а о политической власти. Когда соглашение, наконец, было достигнуто, в Лютере снова проснулся интерес к искусству. Оба документа, выданные 3 и 13 сентября, содержали точные, вплоть до мельчайших деталей, распоряжения по строительству. Кроме политического и военного, учитывался и художественный аспект. Всего себя отдал великий магистр этому плану.

А полтора года спустя Лютер дал указания насчет своего последнего пристанища: им должен был стать собор, в котором едва успели воздвигнуть клирос. На его могиле надлежало зажечь негасимую свечу, а саму церковь в случае его смерти ожидали щедрые пожертвования. Возможно, эти предписания призваны были несколько сгладить разочарование, которое, несомненно, испытывали в Самландском епископстве из-за срыва строительных планов. Хотя вряд ли Лютер Брауншвейгский стал бы руководствоваться такими соображениями при выборе последнего пристанища. Скорее всего, он был просто заинтересован в строительстве и, главным образом, в художественной стороне дела. А еще у Лютера существовали литературные контакты с Прегельштадтом и тамошним собором. Здесь был свой духовный мир, здесь повсюду царило творчество, весьма деятельное и плодотворное, и Лютер тоже принадлежал к этому духовному пространству; он желал сохранить ему верность даже после смерти. Поэтому своим последним пристанищем он избрал Кенигсбергский собор.

Предчувствовал ли он свою скорую кончину в начале апреля 1335 года, делая свои последние распоряжения? Еще 17 апреля в Штуме он подписал какой-то документ, а на следующий день умер по дороге в Кенигсберг, где и мечтал быть погребенным. Желание его было исполнено. Останки Лютера Брауншвейгского покоятся в небольшой нише в южной стене клироса. Там же находится деревянная доска, на которой отошедший в вечность великий магистр изображен лежа.

Немногих великих магистров потомство вспоминает со столь же глубоким почтением. Конечно, мужество его прославлялось, главным образом, в угоду традиции, и то, что его называли кладезем всех добродетелей, была лишь красивая фраза. Однако о его благочестии сохранились и вовсе не официозные свидетельства, благодаря которым становится понятно, на чем стояла эта личность. Он жил в ордене, как сказал об этом Тило Кульмский:

 
И на белом плаще
Он несет черный крест,
И несет в своей душе
Он великий свет
И не ждет за то награды.
 

Летописец, рассуждающий о приумножении церквей и о литературных произведениях Лютера, продолжает: «Частенько певал он в хоре, ибо умел выбрать правильную ноту, и особенным образом почитал он святую Елизавету как свою покровительницу». Вот каким человеком был брат Немецкого ордена и его великий магистр Лютер Брауншвейгский: он был предан вере и жил ради нее, он предпочитал «хоровое пение», неизменно оставаясь членом общины, внутри которой он трудился, движимый любовью к искусству, поэзии, строительству и благочестивым легендам. И братья были преданы своему великому магистру: «Тем более братья его во всем с ним соглашались и любили его».

Что касается внутреннего развития ордена, то здесь Лютер Брауншвейгский не только подавал пример истинного благочестия, переполнявшего орден. Он являлся творцом истории ордена, он помнил, с чего начиналось прусское государство и какую силу веры нес он в себе тогда. И как творец и участник этой истории, он попытался сделать ее совершеннее, насколько позволяла внешняя ситуация, и обогатить внутренне. При нем почти оформилась административная структура прусского государства, его политика, полным ходом шло освоение земель. Однако внешнего совершенства государство еще не достигло. Уже начала формироваться его новая сущность, а внешне оно по-прежнему объединялось силой веры. Лютер не отвергал волю к власти, которая была столь необходима прусскому государству. На какое-то время в государстве на равных действовали два руководящих принципа – власть и вера, – пока первая не начала превалировать над второй. При Винрихе фон Книпроде этот принцип руководства обрел свою полноту и уже не увязывался с изначальной природой ордена. Однако апогея в своем внутреннем развитии орден достиг прежде, чем своего внешнего расцвета. Лишь несколько десятков лет удивительным, неповторимым образом сосуществовали внешняя политика и внутреннее администрирование, военная и колонизационная политика, поэзия и архитектура. Подлинным представителем этой ярчайшей эпохи в истории ордена был великий магистр Лютер Брауншвейгский.