Текст книги "Место для журавля"

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Михаил Емцев,Борис Майнаев,Николай Недолужко,Лев Кокин,Леонид Панасенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Что! Что! Не твоего ума дело. Как ты вошел?

Он постепенно успокоился и аккуратно уложил очки в шкатулку. Сережа недоуменно глядел на его худую спину с острыми лопатками и тонкие голые ноги.

«Чего он так разволновался? Что-то здесь неладно…»

– Дверь не заперта, вот я и вошел.

– У этой пьяной дурехи все нараспашку. И душа, и двери, – сердито сказал Саша. Он забрался под одеяло и сурово посмотрел на Сережу. Потом улыбнулся.

– Садись. Не обижайся, что я так… Ты меня напугал. Эта штука опасная… Что делал?

– С Юркой ходил на вокзал пиво пить… Как здоровье?

– Да ничего. Как обычно. Думал, будет хуже, но сразу после укола очухался и отпросился домой. Не люблю больницу. Что нового в школе?

– Ничего особенного. Алексей Иванович велел узнать, что с тобой…

Они перекинулись еще несколькими фразами, но разговор явно не клеился. Сережа через силу выдавливал из себя слова. Саша внимательно посмотрел на него. Сережа хорошо знал этот взгляд. Еще тогда, в первый раз, он поразил Сережу своей неподвижной безучастностью к внешнему миру. Только позже Сережа понял, что поверхностное равнодушие скрывало крайнюю уязвимость.

– Слишком много хочешь знать, дружище, – сказал Саша.

И Сережа вспомнил, что в первый же день Саша подошел к нему и сказал что-то очень похожее. Он сказал: «Хочешь поговорить со мной, дружище?» И Сережа ответил тогда так же, как и сейчас.

– Да, хочу.

Саша улыбнулся и, заложив руки под голову, сказал:

– Притащи-ка из кухни чайник и чашку для себя.

Сережа прихлебывал холодный чай из кружки с обломанным краем, Саша пил из помутневшего от времени граненого стакана.

Сереже показалось, что он не хочет рассказывать.

Но когда они покончили с чаем, Саша подобрал колени, уставился на лиловое пятно обоев и вдруг рассмеялся.

– Ты знаешь, с этой штукой, которую ты только что держал в руках, у меня связано очень многое… Если все рассказать…

Он снова замолк.

– Я об этом ни с кем не говорил. Почти ни с кем. Один раз пытался, но мне не поверили, и я с тех пор – ни-ко-му. Ни слова. А хочется… Только смотри – молчание. Даже Юрке. Понимаешь?

– Ну?! – сказал Сережа.

– Да, молчать ты умеешь. Я знаю, что ты умеешь молчать. А я вот не умею. Мне бы и сейчас помолчать… ну да все равно. Расскажу-ка я тебе одну сказочку…

– Сказку я тебе сам расскажу, – сердито сказал Сережа.

– Это будет очень страшная сказка, – улыбнулся Саша.

– Мы сегодня с Юркой повешенного бандеровца видели.

– Э-э, – махнул рукой Саша, – я видел сотни повешенных.

– Юрка в первый раз увидел.

– Юрка хороший парень, – сказал Саша, – но ему еще до многого придется доходить. Ну ладно. Так хочешь слушать сказку-быль?

– Сам знаешь, что хочу. Чего спрашивать?

Саша опять улыбнулся, совсем как мудрый старик.

– Время. Что есть время? По метрике я старше тебя на три года. А по-настоящему – на тридцать три. Ну так вот…

Лицо его стало серьезным и печальным. Сереже вдруг вспомнилась фотография внутри шкатулки.

– Дело было так. В одной каменоломне, где работали заключенные концлагеря, упал человек.

– Разве в Освенциме были каменоломни? – удивился Сережа. – Я читал, что…

– Кто тебе сказал, что это было в Освенциме? В великой Германии было много разных хороших мест, куда могли упрятать неарийцев. Итак, человек упал. Упал и скатился по склону. Так бывает, когда человек слаб, как ребенок, когда его часто бьют и он живет в напряженном ожидании смерти. Когда он уже почти потерял все человеческое, он фактически труп, который едва способен переставлять ноги, а его принуждают делать работу большого крепкого здорового мужчины. Кстати, большинство входящих в газовые камеры были именно такие, потерявшие человеческий облик полутрупы-полулюди. Для многих смерть стала избавлением от страданий. Ну ладно… Человек упал, и капо не забил его до смерти, и начальник команды не заметил, и часовой не выстрелил. Человек получил возможность пролежать несколько минут на куче щебня, в углублении скалы, скрытый от лучей палящего солнца. Потом он мне рассказывал, что, открыв глаза, сразу увидел это.

– Что это?..

Саша посмотрел на него.

– Не перебивай. Я рассказываю сказку-быль. Догадывайся сам. Сходи-ка на кухню. Еще чайку хочется.

Сережа быстро поставил чайник и вернулся. Саша продолжал свой рассказ.

– Оно ослепило его. Ему показалось, что он смотрит на солнце. В действительности он лежал, уткнувшись носом в черный блестящий кусок породы. Человек ощупал его и отодвинул от себя, перевернулся на бок и снова посмотрел. Теперь оно не ослепляло его. Порода эта выглядела, как антрацит. Холодный металлический блеск, тонкая радужная пленка, сложная паутина поверхностных трещин. И в то же время она походила на друзу плотно сросшихся кристаллов, на их гранях сверкало солнце, далекое безжалостное солнце сорок четвертого года… Человек рассматривал неведомый минерал и ждал, когда прозвучит выстрел. Впрочем, он знал, что не услышит, как прозвучит смертный выстрел.

Но выстрела не было, и человек встал. Он подтянул ноги, опираясь на локти, приподнялся. А потом и выпрямился во весь рост, как и подобает человеку. И, пошатываясь, пополз вверх, туда, где его ждала смерть.

А вечером, когда рабочая команда вернулась в свои бараки и после проверки разошлась по блокам, человек обнаружил, что нашел удивительный минерал. Он сразу понял это. Человек этот был геолог, и не существовало для него немых камней. Каждый камень сверкал и звучал для него по-своему. Он умел различать немую музыку камня. Но мелодия черных кристаллов была ему незнакома. Он услышал сильные красивые звуки, он услышал большую, как мир, музыку, но инструментовка ее была ему непонятна. Голод, страх смерти, болезни и надругательства не убили в нем желания знать. Желание знать в нем было всегда не меньше желания жить. Он и жил для того, чтобы знать.

Человек нашел себе игрушку, и она согревала его душу, как греет душу мальчишки выигранный в расшибалочку пятак. В долгие безрадостные вечера и ночи, лежа на голых неструганых нарах, человек ощупывал минерал руками и вспоминал… Он вспоминал те сотни и тысячи образцов, которые когда-то ощупывали его пальцы. Тупая тоска и безысходное отчаяние отступали под натиском воспоминаний, разгорался тусклый огонек надежды и веры… Минерал расслоился на несколько пластинок, и однажды человек заметил странное явление. Минерал начинал светиться, если его приближали к глазам! Накрыв глаза пластинками, человек лежал в темноте, где ворочались, кашляли, хрипели и умирали люди, а перед его глазами сверкал ослепительный солнечный свет. Просто свет в его чистом виде, свет и больше ничего, но и это было чудо!

Еще одно удивительное свойство черного минерала обнаружил человек. Он светился только в темноте или в тени, на ярком солнце свечение меркло, и человек видел окружавший его печальный мир, как в темном стекле.

Человек не разгадал тайны черных пластинок. Он решил их использовать. От яркого летнего солнца, от страшной известковой пыли каменоломен у заключенных гноились глаза, они слепли и попадали в газовую камеру. Человек сделал себе очки и надел их. К нему подошел капо и остановился напротив него, закрыв собой солнце. У этого убийцы была увесистая дубинка, которой он заколотил насмерть не одного заключенного. Человек стоял и ждал удара. Возможно, последнего удара. И тогда к нему в сердце хлынула лютая ненависть. Ненависть к палачам, истязателям детей и старцев. Ненависть ко всему, что обозначалось словом «фашист». Ненависть ко всем тем, о ком знал, читал и чьи портреты видел в газетах и журналах. Человека душила ненависть. Она была стопроцентная, чистая, освобожденная от нерешительности или колебаний.

Но человек стоял неподвижно и ждал удара. Он не мог даже пошевелиться и уж, конечно, не мог нанести смертельного удара своему истязателю. Ярость бушевала только в его голове и сердце.

Сквозь черные пластины, как через толщу океанской воды, он видел темную фигуру капо. Рука с палкой взлетела вверх… сейчас! смерть! Но неожиданно удар получился слабый, нерешительный. Очки слетели с носа, упали на камень, от них откололся кусочек, это и теперь заметно… а человек остался стоять. Зато капо схватился за грудь, задохнулся и выронил палку. Несколько секунд этот зверь, эта горилла, тряс головой, словно избавляясь от навязчивого кошмара, потом повернулся и, пошатываясь, поплелся прочь.

А на другой день человек узнал, что капо умер. Конечно, этот капо был маловажной фигурой в блоке, он мог умереть от чего угодно и как угодно, но, когда за несколько часов скончался и штурмфюрер войск СС Отто Шромм, человек задумался. Дело в том, что человек и на Отто Шромма посмотрел сквозь черные очки. Штурмфюрер выходил из блока, и человек увидел его жирный затылок в нескольких шагах от себя. Секунды ненависти было достаточно, чтобы, охнув, эсэсовец схватился за затылок и застыл как вкопанный. Сопровождавший Шромма холуй отволок эсэсовца в штаб. К вечеру штурмфюрер испустил дух.

Тогда человек понял, что у него есть оружие. Он мог убивать ненавистью. Ненавистью, которая стала целью и смыслом его существования…

Саша откинулся на подушку и вяло улыбнулся:

– Ну, как сказочка?

– Жаль, что это только сказочка, – тихо сказал Сережа. – Что же дальше?

– Да, жаль. Человек, то есть… впрочем, пусть будет человек. Человек начал мстить. Не было для эсэсовцев страшнее лагеря, чем тот, где находился этот человек. Фашисты умирали от мгновенного кровоизлияния в мозг, паралича, менингита. К сожалению, это не могло долго продолжаться. Очки действовали на близком расстоянии, и для каждого «выстрела» человеку приходилось неимоверно напрягаться. Его силы были на исходе, он чувствовал, что малейшая неосторожность выдаст его и погубит чудесную находку. На выручку пришел случай, и человеку удалось связаться с подпольной группой сопротивления, действовавшей в лагере. Одним словом, с помощью черных очков семь человек бежали и скрылись в предгорьях Карпат. Среди них был и этот человек.

– А как очки оказались у тебя?

– Очень просто. Мой отец был один из семерых беглецов.

– И что же дальше? – нетерпеливо спросил Сережа.

Саша молчал, на бледное лицо легли голубые тени. Оно казалось прозрачным и чистым, как фарфоровое.

– Я очень устал, Сережа, доскажу в другой раз, – он закрыл глаза.

Сережа осторожно встал. Что ж, надо уходить. Больняга этот Сашка… Какой у него жалкий, несчастный вид. Сережа покачал головой и выскользнул из комнаты.

На улице он вдохнул чистого весеннего воздуха. А что если у Сашки и впрямь те очки, которые убивали фашистов? Было бы здорово…

Этот Карлов замок так похож на замок, как я на средневекового рыцаря.

Сережа стоял на валу и смотрел вниз. Перед ним лежало болотистое поле, поросшее молодой травой. По ту сторону луга тянулась развалившаяся каменная ограда. За оградой – сад и двухэтажный старый домик. «Замком» его прозвали за островерхую черепичную крышу, увенчанную тонким высоким шпилем.

Сережа видел стеклянную веранду, выходящую в сад. Окна заколочены фанерой. Между деревьями бродили куры с выводками цыплят.

Над оградой появилась Юркина голова. Он замахал рукой: давай, дескать, живее сюда. Сережа неохотно спустился с вала и направился к замку. Под ногами жадно чавкала мокрая трава.

«Глупости все это. Просто игра в сыщиков. Юрка любит такую чепуху. Ничего не получится. Попадемся… И пистолета нет. Юркин отец нашел его в тайнике и забрал, Юрке влетело».

– Давай, – зашептал Юрка. Он был возбужден, глаза горели. – Хозяев нет, на рынок уехали. Сегодня воскресенье. А Генчик на конференции учителей, раньше вечера не придет.

Сережа перелез через забор и спрыгнул в сад. Земля липкая, как тесто. Сделав несколько шагов, он остановился.

– Слушай, Юр, может не стоит, а?

– Брось ты! Мы ж только посмотрим и сразу уйдем.

– Так ведь двери заперты.

– Э! На веранде все доски болтаются, я уже одну оторвал. А с веранды дверь ведет в комнаты нашего Ярослава. Мы только посмотрим, что у него там, и сразу уйдем, ей-ей, ты не волнуйся.

Они с трудом протиснулись в щель и оказались на веранде, заставленной грудой пустых банок и битыми горшками. Садовая земля была насыпана прямо на дощатый пол.

– Хе, не очень-то хозяйновитый наш преподобный пан профессор, – насмешливо сказал Юрка, озираясь по сторонам.

– А что ему? Это дело хозяев уборкой заниматься. Смотри, какой смешной цветок!

Сережа показал на ярко-красный, очевидно, недавно распустившийся цветок с одним непомерно большим лепестком. Остальные три почему-то не успели развиться. Вырванный с корнем цветок валялся в углу, его выдавал только яркий цвет.

– А вон какая уродина! – Юра показал на толстый ствол без листьев, торчавший из старого горшка. Голубые и розовые прожилки напоминали рисунок кровеносной системы из атласа анатомии.

– А вот какой!

– И здесь тоже…

Мальчики осмотрелись и поняли, что это не простая свалка.

– Больные растения. Наверное, хозяева… – предположил Юрка.

Выходившая из комнат дверь вдруг скрипнула и стала отворяться. Мальчики застыли. От страха Сережа даже вспотел.

Влипли! В дырку двоим не пролезть, дверь в сад на замке.

Юрка, с серым лицом, независимо заложил руки за спину. Сережа шмыгнул носом. Стояла глубокая тишина, только поскрипывала медленно открывающаяся дверь.

Из нее вышел кот. Мальчики дружно вздохнули. Кот был страшен на вид. С чудовищно раздутой головой, облезлой шерстью, затекшими глазами. Он поднял голову и жалобно мяукнул.

Юрка оттолкнул его ногой и просунул голову в щель. Затем, осмелев, вошел. Сережа послушно двинулся следом.

Комната чем-то походила на веранду. Заставленная невообразимой рухлядью, она напоминала мебельный склад, где хранят вещи, обреченные на сожжение. Лестница в углу прихожей вела на второй этаж. Под лестницей стоял массивный кованый сундук.

Из прихожей раскрытые стеклянные двери вели в гостиную. Виднелся лишь край стола, покрытого темно-красной бархатной скатертью, и старенький диван с бугристым сиденьем.

Мальчики переглянулись. Затаив дыхание, Сережа сделал шаг вперед. Он так и не понял, что произошло. Очевидно, он за что-то зацепился и предмет с грохотом покатился на пол.

В гостиной раздались шаркающие шаги.

– Кто здесь?

Как гром оглушил оцепеневших мальчиков. Шаги приближались. Сережа бросился к лестнице. Сзади раздавалось прерывистое Юркино дыхание. Они вознеслись на второй этаж, как духи, гонимые петушиным криком.

Внизу голос сказал несколько слов по-польски. Послышалось мяуканье, затем грубая брань по-русски. Дверь на веранду хлопнула, щелкнул засов. Человек внизу прошаркал, что-то бормоча, и все стихло.

Мальчики огляделись. Комната на втором этаже походила и на лабораторию и на кабинет. Здесь было много книг, некоторые валялись прямо на полу. Большой письменный стол загроможден приборами. Перед письменным столом огромное венецианское окно, за ним сад, зеленый луг и вал, приведший их к Карлову замку.

– Что делать? – прошептал Сережа.

– Тсс, – Юра прижал палец к губам. Они стояли, боясь пошевелиться, взволнованные, сознавая, что попали в скверную историю. Они забрались в чужой дом, как воришки, и каждую минуту их могли поймать.

На цыпочках они подошли к письменному столу. Меньше всего он напоминал стол школьного учителя. Скорее это было рабочее место радиолюбителя. Электрический паяльник, канифоль, олово, раствор кислоты в бюксе, старые радиолампы и батареи. Несколько мудреных радиосхем с надписями на немецком языке. Изорванные, закапанные иностранные журналы, чертежи, расчеты.

Ох, и упрямый этот Юрка. Ведь могли же просто прийти к своему учителю. Задача трудная, никак решить не можем, объясните, пожалуйста. Сережа зябко поежился.

– Юрко, давай тикать.

Юрка сердито посмотрел на него.

– Накроют нас. Тикать надо, пока Генчик не вернулся.

– Зачем? – горячо зашептал Юра. – Зачем тикать? Мы сейчас спрячемся, а когда придет Генчик, все подслушаем. Даром мы что ли сюда залезли?

– Куда спрячешься?

– Да хоть сюда! – Юрка указал на массивный темный шкаф.

– А Генчик придет да откроет?

– Он только посмеется над нами, – убежденно прошептал Юрка.

Вдруг снова раздались шаркающие шаги.

Мальчики бросились к большому платяному шкафу. К счастью, дверца не заперта. Она скрипнула только один разик и, может, не было слышно, так как лестница уже потрескивала под тяжестью грузного теле. В шкафу одежды оказалось немного, и два друга поместились там между сильно пронафталиненными костюмами. Дверцы остались приоткрыты ровно на Юркин палец. Сережины ноги топтали мягкие податливые узлы с бельем. Юра почти вплотную придвинул лицо к щели. В комнате щелкнула зажигалка и запахло табачным дымом.

Сережа попытался придвинуться ближе, но потерял равновесие и с ужасом подумал, что сейчас упадет. Оперся рукой о заднюю стенку шкафа и… провалился в пустоту. В шкафу не было задней стенки, ее заменяла черная плотная штора. Сережа попал в чуланчик, из которого можно было подняться на чердак. Он просунул руку в шкаф, нащупал Юрку и потянул к себе.

На чердаке они отдышались.

– Ну и ну, – прошептал Сережа.

Юрка ткнул пальцем вниз.

– Бандит, – сказал он, прижавшись к самому уху Сережи.

– Тикать надо, – тоскливо сказал Сережа.

Юрка согласно кивнул головой.

Они направились было к слуховому окну, но их внимание привлек странный предмет возле одного окошка. Накрытый темным покрывалом, он напоминал алтарь. Спутанные провода уходили от него в пол чердака и к шпилю Карлова замка. Юрка не утерпел, подошел и сдернул покрывало.

Ребята ахнули. Блестящая штука на колесиках походила на огромный фотоаппарат. Ее объектив смотрел на городок, который громоздился своими развалинами сразу же за бывшим крепостным валом.

Сережа прищурился и увидел вдали тонкую ленточку Главной улицы, зеленый пух городского парка, готический остов костела.

– Съемки ведет, – прошептал Сережа.

Юрка скептически пожал плечами.

– А чего там фотографировать? – прошептал он в ответ. – Развалины? Аэродром все равно сюда не попадает. Нет, тут что-то другое. Пошли. Накрой, а то заметит.

Они высунули головы в слуховое окно и тотчас отпрянули. К Карлову замку подъезжала машина. В виллисе сидели Генчик и трое военных с малиновыми погонами. Они оживленно переговаривались, пока машина въезжала во двор. Сережа успел хорошо рассмотреть белокурый чуб Генчика, его крепкие белые зубы. Он рассказывал что-то веселое. Военные смеялись. Голосов не было слышно.

Внизу, в кабинете Генчика послышались польские и русские проклятия, упал стул. Человек тяжело затопал вниз.

– Испугался энкаведешников, – сказал Юрка.

– А как же нам?..

– Погодим малость. Посмотрим, что будет. Может, этот бандит сам забрался к Генчику.

Сережа был здорово напуган, но сейчас ухмыльнулся.

– Сам! Держи карман шире. Он Генчика поджидает.

Двое военных вошли в дом. Третий остался за рулем. До ребят доносились глухие голоса и раскаты смеха. Никогда в школе не видели они своего учителя таким веселым. На уроках и на переменах он был ужас какой постный и серьезный.

Сидели долго. Солнце склонилось к закату. Тени на лугу стали острыми и глубокими. Похолодало. У Сережи по спине побежали мурашки, руки заледенели; Юра развлекался, ощупывая и разглядывая «фотоаппарат».

Солдат в виллисе дремал, развалившись на сиденье. Внизу кто-то пытался запеть.

– Выпивают, должно быть, – заметил Юрка. – Им сейчас не до нас. Давай двигать, уже стемнело.

– Только бы на глаза солдату не попасться, – сказал Сережа.

– А мы спустимся с другой стороны, там я видел водосточную трубу.

Путешествие по крутому скату крыши оказалось нелегким делом. Хорошо, что многие черепицы лежали неровно и было куда поставить ногу. Юра первым скользнул вниз. Ржавая труба загромыхала. Сережа несколько мгновений болтал в воздухе ногами, затем нащупал трубу и, обдирая ладони, стал спускаться. Жесть вибрировала и дрожала, издавая ухающие звуки. Сережа спрыгнул и притаился. Рядом на корточках сидел Юрка.

– Тихо!

Несколько секунд, задержав дыхание, они прислушивались. Вокруг них стояла тишина, только из дома доносились приглушенные возгласы гостей. Пригибаясь, чтобы их не могли увидеть из окон, они обогнули дом.

И тут что-то заставило ребят обернуться. Прямо за их спиной из окошка подвала смотрел человек. Стремясь разглядеть их получше, он буквально прилип к грязному стеклу. Ребята увидели широкий белый расплющенный нос и черные усы. И до того был страшен этот безмолвный испытующий взгляд, шедший, казалось, из глубины земли, что Сережа, вскрикнув, бросился в сад Юрка затопал вслед за ним.

Они перемахнули через ограду и побежали к валу, не разбирая дороги. Уже совсем стемнело, и они порядком забрали в сторону. До вала добежали, вымокнув по пояс, усталые, с дрожащими коленями.

Погони не было. В Карловом замке зажглись огни.

Юрка сел на землю, снял ботинки и вылил из них воду. Сережа проделал то же самое.

– Чтобы я еще раз играл в сыщики-разбойники… – раздраженно сказал он, очищая со штанин комья грязи. – Что я скажу матери?

– А я что скажу батьке и матери? – философски заметил Юре. – Что-нибудь скажу. И ты что-нибудь скажешь. Придумаем. А наведаться в Карлов замок еще придется.

– Ты что?

– А как же? Ничего не доказано.

– Вот те раз! Как так не доказано? Ты видел бандита? Кстати, почему ты решил, что он бандит?

– Ты на меня положись. Если я говорю, это уж точно.

Они шагали по аллейке, ведущей к городу.

– Это тот самый, что смотрел?

– Не знаю, у того, наверху, я видел только спину. А лица не видел. Может, и тот, а может, и другой.

– Ну, хорошо, – рассудительно сказал Сережа, – если это бандит, тогда нужно пойти заявить на Генчика, и все в порядке.

– Ты пойдешь?

– Нет.

– То-то. Надо же проверить, что и как. Видишь, у Генчика и среди военных есть друзья. Может, он для наших работает? А мы тут заявимся, вот выискались какие умные, умнее всех на свете, скрытого фашиста, дескать, обнаружили. Да нам, если что не так, потом на край света придется бежать. Ведь засмеют. В школе пальцами будут показывать. Нет, я за самодеятельность. Давай понаблюдаем. Что страшного? Ну руки поцарапали, ноги промочили. Эка невидаль!

– Ладно, – сказал Сережа, – занимайся самодеятельностью. Только без меня.

– Как так?

– А так! Я тебе не помощник.

– Э, – сказал Юра, – я знаю, ты меня одного не бросишь.

Сережа поморщился. Юрка был прав.

– Как ты думаешь, что у него за аппарат? – спросил вдруг Сережа.

– Не знаю. Но, по-моему, – сказал Юрка, – преступник не станет заниматься наукой. Ему не до радиосхем.

– А может, у него шпионский радиопередатчик?

– Давно бы засекли.

Они вошли в город и, стараясь держаться подальше от света, направились по домам…

Сережа принес для Саши домашние задания, чтобы он не отстал от класса. Тетя Зося, завитая, нарядная, даже красивая, встретила Сережу радостно:

– Наш гарный хлопчик пийшов на шпацир! Йому покращало.

– Где ж он шпацирует? – улыбнулся Сережа. Ему нравилась эта веселая женщина. Как-то не верилось тому, что о ней говорили.

– Так где завжды. На валах.

Сережа нашел Сашу на скамейке под старым вязом.

– Ожил?

Саша сидел, запрокинув лицо к солнцу.

– Греюсь, как видишь. Солнце меня не берет, зато я его беру терпением. Принес задания?

«Странное дело, почему с Сашкой всегда так тревожно? Может быть, за это его и не любят ребята. Их раздражает его внутреннее напряжение. Сидит, молчит, а чем-то волнует. Что-то такое в нем происходит, невидимое для глаза, но… Они его не понимают; они не понимают, а человек мучится у них на глазах, и никто не хочет замечать. А я понимаю? Понимаю, поэтому я с ним, хотя и не знаю, как могу ему помочь. Может быть, это только любопытство? Может быть… Ну и что? Это хорошее любопытство. Если пойму, сделаю что нужно. Он молчит, значит, так надо, пусть помолчит».

Сережа вытянул ноги, теплые солнечные лучи навевали лень и покой. Если закрыть глаза, можно услышать, как поют деревья, земля и небо. Особенно небо. Песня неба была далекая и ласковая. Может, там поют птицы? Нет, так поет само небо. Облака и бездонная синяя глубина звучали, как далекие скрипки.

– Как Юрка? – И в вопросе, простом и естественном, все то же скрытое напряжение.

Почему он заинтересовался Юркой? Он никогда ни о ком не расспрашивал.

– Ничего.

– Не знаю, чего ты с ним водишься?

– Он хороший парень. Надежный друг и… в общем, мне с ним нравится.

– Он неплохой, – заметил Саша.

Чего в нем Сережа терпеть не мог, так вот этого снисходительного тона. Тоже мне, бывалый человек.

– Он не неплохой, он просто хороший, – сердито сказал Сережа.

Саша чуть улыбнулся.

И улыбка у него бывает иногда не очень приятная.

– Пусть будет по-твоему. Юрка хороший. Только… он еще очень сырой, ему еще ой-ой сколько головой работать надо, пока он поймет, что это за штука жизнь.

– Ну и пусть, – возразил Сережа, – у него еще есть время. А кто из нас не сырой? Я? Ты?

– Ты не сырой, – засмеялся Саша, – ты мягкий, теплый и сухой. Об тебя можно греться. И я не сырой.

Он помолчал и добавил:

– Я злой, Сережа, я очень злой. Потому, что у меня есть одна заветная мечта и нету сил эту мечту исполнить.

– Наговариваешь на себя, Сашок…

– Брось ты! Не наговариваю, а недоговариваю. Ты меня не знаешь. Ты ребенок, мальчишка, а я старик. Мне с вами на одной парте сидеть смешно. Все эти игры и забавы для меня так, тьфу! Да и сил у меня для них нет. Я свои силы для другого берегу.

– Поэтому на тебя ребята зуб имеют, что ты перед всеми заносишься и самым умным себя считаешь.

– Не заношусь я, просто мне не до них. А на уроках я занимаюсь делом. Мне нужно получить четкие правильные знания. Мне некогда в морской бой играть, я из-за своей головы да нервов месяцами в школу не заглядываю, сам знаешь. У меня все рассчитано, у меня цель в жизни есть. А что у вас? Ну что с вас спрашивать? Вам пятнадцать лет, а мне тридцать, сто тридцать!

Саша замолчал, закрыл сверкающие черные глаза и подставил лицо солнцу. Они молчали, и молчание длилось бесконечно долго, время текло медленной и густой медовой струей. И не было конца вязкому молчанию, льющемуся теплу из синих небес, назойливому жужжанию невидимых мух.

– Саша, – робко попросил Сережа, – ты обещал досказать мне про черные очки. Это те самые? Неужели они могут убивать? Ты пробовал?

– Ишь ты какой… А впрочем, сказавший «а», да скажет «б».

Он нахмурил брови.

– Так получилось, что я был в другом лагере, не там, где отец. И, как ни странно, ближе, чем он, к гибели. Я не изнывал от непосильного труда в каменоломнях, меня везли прямо в газовые камеры. Это был Освенцим, будь он проклят отныне и навсегда! Спасло меня чудо – меня не сожгли сразу, а дали возможность умереть от дизентерии и голода, ну, а если бы я это выдержал, тогда бы, конечно, сожгли. Потом немцы ударились в бегство, не забыв прихватить с собой и уцелевших узников. Начались мои скитания по лагерям. Но до окончательной ликвидации дело не дошло. В одно прекрасное утро немецкая охрана исчезла. А вскоре подошли американцы. Я тогда уже был очень болен. А месяцы, проведенные в Западной зоне, меня окончательно доконали. Нервы стали совсем никудышные. Я не буду рассказывать, что мне пришлось вынести потом, это слишком много, да и вредно слушать детям. Одним словом, я выбрался оттуда и вернулся сюда, подо Львов, в родные места. Я знал, что не найду своей матери, она погибла в газовой камере. Но я не знал, что сталось с отцом. Он скрывался у чужих людей, он был блондин с голубыми глазами, и его не могли схватить на улице. В концлагерь его привело предательство. Вот так…

Саша замолк.

– Дай сигарету, Сережа.

– У меня с собой нет.

– Ладно, черт с ними, с сигаретами. Да, дома меня ожидала огромная радость. Это даже не радость, а счастье. Меня встречал живой и почти здоровый отец. Что тут было! Я узнал, что своим вызволением из Западной зоны обязан в значительной мере усилиям отца. Он разыскал меня… Мы попытались жить заново. Ведь мы были не только родственники, но и товарищи по страданию. Все шло отлично. Отец с головой влез в работу, он хорошо, знал людей и наши условия. Выезжая в село, он не клал в коляску мотоцикла автомат, как это делает наш уполномоченный, что живет напротив, но… в кармане его лежали черные очки.

– Как? Они же были у геолога?

– Из семерых, покинувших концлагерь, в живых остался только отец. Остальные погибли. Кто в партизанах, кто умер в дороге от истощения. Геолог передал отцу очки как память о славном побеге.

– Они ими пользовались?

– Отец говорил, что пуля в тех обстоятельствах была вернее, чем стреляющие очки. Тем более, что только у геолога все получалось очень здорово. Наверное, он был какой-то особенный. Так или иначе, отец возил с собой очки, как талисман. Но заклинания бессильны перед коварством. Отец получил письменное приглашение от старого знакомого из одного села. Однажды он как раз проезжал мимо по райкомовским делам и решил навестить своего бывшего приятеля. Он пошел один. Его уже там ждали «лесные братья». Три часа они мучали…

– Не рассказывай.

– Нет, не думай, я уже прошел через это. Предатель потом рассказывал, что слышал все, сидя в каморке, рядом с горницей, где бандеровцы истязали моего отца. Он слышал, как его били, как накачивали водой, как ломали ребра, раздавливали досками органы, он слышал все. Он поседел, потому что бандиты угрозой вынудили его написать записку и ему было жалко моего отца. Но еще больше ему было жалко своих детей и жену, которым грозила в случае отказа смерть. Итак, однажды домой привезли тело моего отца, которого не смог убить Гитлер и которого убили свои, а в кармане у него лежали черные очки. Я думаю, он просто не успел ими воспользоваться.

Саша отвернулся. Сережа молчал.

– Вот какой грустный конец у этой истории, – сказал Саша. – Ты не горюй, Сержик. Теперь уж ничему не поможешь. А очки я тоже ношу с собой. В нагрудном кармане. Вот здесь.

Он хлопнул себя по груди.

– Они… работают? – тихо спросил Сережа.

– Нет, никогда я не замечал, чтобы они работали. Впрочем, сам понимаешь, я не могу проверить их на людях.

– На плохих можно, – убежденно сказал Сережа.

– И на плохих нельзя. Только когда я встречу тех… я надену очки.

– А что, очки ни разу не стреляли?

– Нет, Сержик, может, они вообще никогда не будут стрелять, может, в них должен смотреть особый человек, как тот геолог, не знаю. Сколько я на кошек и собак ни смотрел, ничего с этой живностью не происходило. У нашего Кабысдоха, по-моему, после выстрела из очков только аппетит прибавился. Жрать стал раза в полтора больше.

– Слушай! – заволновался Сережа. – Нужно показать учителям, ученым, это ж интересная штука!

– Не надо, – жестко сказал Саша, – никому ничего не надо показывать. Сначала я посчитаюсь с отцовыми убийцами, а потом будем показывать.