Текст книги "Охота"

Автор книги: Энтони Макгоуэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Черри рассмеялась и прикрыла рот рукой. У нее слишком большие зубы, и девочка стесняется.

– Я хочу посмотреть, – решительно заявила она.

Первые слова, услышанные мной от Черри. В саду, на хорошо освещенной площадке, окруженной лимонными и апельсиновыми деревьями, стоял теннисный стол. Мы взяли ракетки и шары у администратора. Убийца играл хорошо. Быстрая реакция, сильный удар, режет справа и слева. Мы провели отличную партию. Он победил, опередив меня на пару очков. Затем к столу встал Толстяк. Мальчик старался изо всех сил. Пот лил с него градом и капал на стол. Но у бедняги проблема с координацией. Шарик после его ударов часто летел мимо стола.

Черри наблюдает за нами, сидя на ступени крыльца. На девочке облегающие шорты и детская майка из полупрозрачного материала. Черри похожа на стрекозу или какое-то ночное существо с кружевными крыльями. Она смеется, когда получается хороший удар, кто-то ругается или Толстяк запускает шарик в заросли.

– Можно, я буду следующая?

– Хорошо.

Я показал девочке, как держать ракетку. У нее холодные и сухие пальцы, несмотря на вечерний зной. Она сделала движение, и ее бедро соприкоснулось с моим. Я перебежал на другую сторону стола. Женщины вышли из бара и сказали, что пора ложиться спать. Мальчишки захныкали – они хотели еще поиграть. Однако мамаша настаивала. Черри последней поднялась по ступеням крыльца и робко махнула мне рукой на прощание.

Кошмарная ночь. Духотища. Я весь во власти грязных похотливых чувств. Хочу избавиться от непристойных картинок, но они появляются всюду, куда бы я ни повернулся. Черри. Наши тела сплелись. Мы предаемся пытке безрадостной изнуряющей плотской любви. Ее лицо искажено то ли страстью, то ли страданием.

На следующий день пытаюсь избегать американцев. Плыву в уединенную бухточку и долго лежу на прибрежных камнях, стараясь избавиться от ужасных ночных видений. Они, подобно тугому липкому веществу, застревают в моем сознании. Вечером не иду в бар, заказываю сандвичи в номер. В девять часов раздается стук в дверь. Пришел Убийца.

– Можно поиграть с вами в теннис?

– Я занят.

Он явно смущен.

– Черри будет смотреть.

Захлопываю дверь перед его носом.

Однако через десять минут я уже у теннисного стола.

– А где ваша мама? – между делом спрашиваю ребят.

– Нам с Черри она не мать, – отвечает Убийца.

– Она моя мама, – поясняет Толстяк. – Черри и Бобби живут в нашей семье.

– Хорошо. Так где же она сейчас?

– Они с Люсиль уже легли, – отвечает Бобби.

Мы полчаса играем в теннис, после чего Толстяк заявляет, что устал и хочет спать. Бобби смотрит на Черри, потом на меня и говорит:

– Да, я тоже пойду. Ты идешь, Черри?

– Через минуту.

– Почему ты не хочешь пойти сейчас?

– Я же сказала – через минуту.

Черри свирепеет прямо на глазах. Бобби пристально смотрит на нее, затем окидывает меня предупреждающим взглядом.

– Как хочешь.

Мы остаемся одни.

– Ты не хотела бы погулять в саду?

Черри кивает. На ней длинное платье из плотной ткани. В нем она похожа на старомодную куклу с фарфоровым личиком. Девочка идет босиком по траве. Пальцы ног у нее длинные. Ночью все сады зачарованы. Вдоль дорожек стоят неподвижные пальмы, в густом воздухе витает аромат незнакомых цветов.

– Сколько тебе лет? – спрашиваю я, когда звуки и огни отеля остались вдалеке от нас.

– А что?

Нет, она вовсе не дразнится. Просто не понимает, почему я задаю подобный вопрос.

– Мне двадцать три, – говорю я.

– Я не такая старая, – смеется она, прикрывая рот рукой.

– Знаю.

Понимаю, что веду ее вниз, к пляжу. Здесь нет никакого освещения, а тропинка крутая и коварная. Протягиваю руку, она берет ее, крепко сжимая своими тонкими пальцами. Мы усаживаемся на песчаном пятиугольнике среди скал.

– Мне здесь нравится, – говорит она. – Ты пахнешь цветами. Почему?

– Думаю, это запах мыла. – Оказывается, мы все еще держимся за руки. – Ты любишь держаться за руки? – спрашиваю ее.

– М-м, да, приятно.

Я обнимаю девочку.

– А так приятно?

– Очень. Но я обгорела, так что поосторожней с моими плечами.

– Мне тебя жаль. Противное солнце!

Она смеется и откидывается назад.

– Да, противное солнце!

Я ложусь рядом с ней и прикасаюсь рукой к ее щеке.

– Ты любишь целоваться?

– Конечно. Все любят.

Я целую Черри. Губы девочки слегка приоткрываются, но она не очень возбуждена.

– Все хорошо?

– Нормально.

– Приятно?

– Да. Мне нравится.

Тогда я медленно снимаю с Черри одежду, ложусь между ее ног и трахаю девчонку.

В финале она начала царапать мою спину своими длинными ногтями. Только тогда я понял, что наделал. С дрожью отвращения скатываюсь с Черри. Да ведь я же изнасиловал ее! А она, сколько бы лет ей ни было, еще ребенок. Мне нет прощения. Девочка тихо лежала на песке среди скал. Я вошел в море и поплыл.

Трудно поверить человеку, утверждающему, что пытался убить себя. Ведь вот он стоит перед вами живой и здоровый. Тем не менее я действительно хотел покончить с собой. Плыл до полного изнеможения, крепко закрыв глаза. Как маньяк, отчаянно бил руками по воде, уже с трудом глотая воздух. В голове только одна мысль – не хочу жить. И в тот миг, когда я готов без всякого сожаления пойти ко дну, передо мной возникает скала. Должно быть, я переплыл бухту и оказался на противоположной стороне. Хуже всего то, что здесь мелко. Вода достигала лишь моих бедер. Пытался заставить себя уйти под воду с головой, однако на мели тяга к жизни побеждает влечение к смерти. Бился головой о камни, стараясь потерять сознание и утонуть, но не имел ни сил, ни мужества довести дело до конца. Добился только того, что содрал кожу на лбу и щеках. В итоге рухнул на камни и зарыдал. А потом уснул.

Утром местные мальчишки начали бросать в меня камни, чтобы разбудить. Полагаю, они думали, что я пьян. Но, увидев на моем лице кровь, пацаны убежали. Вскоре на пляж явился человек с тележкой. Он грубо погрузил меня и отвез в какую-то лачугу. Я остался один. Абсолютно голый. Через некоторое время увидел над собой очертания лица. Узнал одного из голубых, живущих в отеле. Он что-то говорил мне, я ничего не понимал. Его друг оказался поблизости. Они отнесли меня в такси и отвезли в больницу ближайшего городка.

Я находился там два дня, которые прошли как в тумане. Иногда возникали лица врачей и медсестер да каких-нибудь любопытных больных. Они приходили поглазеть на сумасшедшего англичанина, бормочущего и орущего во сне. Через пару дней вылез из постели. В шкафу нашел брюки и рубашку, только туфель нигде не было. Одежду, наверное, оставили мне голубые. Брюки оказались слишком короткими и просторными. Ничего не поделаешь, пришлось надеть. Больные что-то пытались объяснить мне, но я не понимал их. Врач хотел остановить меня у выхода – ничего у него не вышло.

Я хорошо знал прибрежную дорогу. До отеля миль двенадцать. Пошел пешком. Солнце пекло голову, асфальт плавился под босыми ногами. Меня сверлила навязчивая идея: дойти до гостиницы, признаться приемной матери девочки в моем преступлении и ждать прибытия полиции. Тогда я даже не подумал о том, что оставил бедняжку одну ночью на берегу моря. Какой ужас! Мне хотелось понести наказание за свое преступление. Две машины останавливались возле меня, водители предлагали подкинуть. Однако я продолжал свой путь пешком. Язык распух во рту, и мечты о воде путались с мыслями о скорой смерти. А к жажде надо привыкать, думал я, ибо в аду пить не дают.

До отеля добрался только к вечеру. Служащие, еще несколько дней назад хорошо относившиеся ко мне, теперь при виде меня шарахались в сторону или делали злые лица. Наверное, я походил на вампира, прокаженного или религиозного фанатика: босой, окровавленный, изнуренный. Разыскивал американскую семью по всему отелю. Так и не нашел. Обратился к администратору:

– Где американцы?

– Простите, сэр?

Дежурный был невозмутим.

– Куда подевались американцы?

– Мне кажется, вы не вполне здоровы. Позвольте, я вызову врача.

– Где они?

– Если сэр имеет в виду группу из пяти человек, то эти люди уехали.

– Куда?

– Я не знаю. Прошу вас, сэр, говорите потише, иначе мне придется позвать кого-нибудь на помощь.

Пытаюсь объяснить ему, что обидел девочку и должен понести наказание. Он только улыбается. В конце концов помогает мне добраться до номера. Голубые тоже исчезли. Никто в отеле ничего не слышал от американцев о совершенном мной преступлении. Ни один человек не знает меня.

На следующий день я все же настоял на том, чтобы администратор вызвал полицию. Два дружелюбных офицера внимательно выслушали мой рассказ и позвонили управляющему отеля. Нет никаких жалоб, не совершалось никаких преступлений. Мне следует отдохнуть и пора возвращаться домой. Может быть, меня подвезти до аэропорта?

Я так и не вернулся на место раскопок. На следующий день я улетел в Англию и уволился. Этот поступок положил конец всем моим мечтам, устремлениям и трудам. Пропала диссертация, закончилась, едва начавшись, карьера. Прощай, любимая работа. Целую неделю я практически не выходил из квартиры. Питался тем, что находил на кухне, а когда еда кончилась, лежал не раздеваясь на кровати, совершенно опустошенный. Слышал, как звонит дверной колокольчик. Приходили друзья и коллеги, удивленные моим внезапным увольнением и исчезновением. Я игнорировал их.

Наконец я понял, что надо делать. Упаковал вещи в две сумки и сел на поезд до Лидса. Книги с собой не взял, надеясь когда-нибудь вернуться. Не случилось.

Я знал, что мама должна быть дома. Она всегда на месте. Открыл дверь и увидел ее, стоящую у плиты. Как обычно, при виде меня лицо матери выражало не то радость, не то досаду.

– Большие у тебя сумки, – сказала она. – К чаю у нас картошка и колбаса. Ты всегда любил колбасу с картошкой. Есть и капуста, но ее ты терпеть не можешь.

Мать пятьдесят лет прожила в Англии, но все еще говорила с польским акцентом. Свою любовь она выражала упорным трудом и обильными обедами. Баловал меня папа, но он к тому времени уже два года как умер. Его, разумеется, погубил алкоголь. Кому нужен отец или муж пьяница? Однако мой папаша отличался от вульгарных алкашей. Он давал деньги матери на ведение хозяйства и пропивал остальные. Домой приходил веселый. Последний счастливый выпивоха в мире.

Итак, я поселился в своей старой комнате. В ней по-прежнему свисали прикрепленные нитками к потолку модели самолетов «спитфайер» и «МиГ». Папа помогал мне собирать их, а я всегда забывал раскрасить пилота, прежде чем посадить его в кабину, поэтому маленькие фигурки так и остались серыми на фоне сине-зеленого камуфляжа. Я хранил модели с подросткового возраста. Привязался к ним, можно сказать, крепился теми же нитями, что и они. Маленькие самолеты соединяли меня с детством, временем бескорыстной любви и обильных обедов.

Теперь я снял модели и отдал соседскому мальчишке с родинкой на лице, похожей на ягоду. Он с недоумением смотрел на подарки. Полагаю, сейчас у пацанов совсем другие интересы.

Время, проведенное в родном доме, благотворно сказалось на мне. Вроде исцелился. Мой ужас оброс твердой коркой. Я вновь был готов действовать. Решил начать жить сначала. Совершенно случайно поступил на курсы при службе занятости, сдал экзамены и получил назначение в Лондон. Поработал в двух местах, но никак не мог найти подход к нужным людям. Никому не рассказывал о своем прошлом, о той жизни, которую потерял. Она валялась где-то рядом в разобранном виде, вроде отдельных частей моделей самолетов. А потом, сам того не желая, оказался в налоговом офисе района Килберн.

Любопытно, но ненависть к самому себе не привела меня к целомудрию. Хотя плотская любовь и по сей день пугает и причиняет страдания. Большой радости она мне в любом случае не приносит.

Что до девочки и моего греха с ней, то, возможно, она уже была достаточно взрослой и умной, чтобы добровольно совершить со мной половой акт. Иногда мне хочется в это верить. Впрочем, вскоре я понимаю, что такое утешение нашептывает мне мой грех. Я по-прежнему жду наказания.

ГЛАВА 12
ЛЕГКАЯ СМЕРТЬ

Удар кулаком мог убить его. Произошел разрыв дыхательного горла, значительно повреждена ткань, возникла опухоль, затрудняющая дыхание.

Однако он еще жил. Задыхаясь, испытывая позывы к рвоте, он видел человека, стоящего над ним. Гнев, которым сверкали его глаза буквально за мгновение до удара, уже улетучился. Теперь взгляд стал спокойным и скучным. Он хотел спросить: за что и почему именно сейчас? Но издавал лишь трескучие звуки, напоминающие работу газонокосилки. Потом перед ним возник большой нож, и смерть стала неизбежной. Закрыл глаза и мучительно пытался вспомнить какую-нибудь молитву. Единственные слова, которые приходили на ум: «Боже, прошу тебя». А затем нож вонзился ему в сердце.

Предполагалось, что эта смерть должна быть легкой. Трудности еще впереди. Он оттащил тело подальше в лес, чтобы никто не заметил его, проезжая по дороге. Даже не собирался хоронить труп. Разумеется, спустя несколько дней кто-то обнаружит мертвеца. Так всегда случается. Обычно какой-то человек, прогуливающий собаку. Но это уже не имеет никакого значения.

Последняя работа. Взял бритву и осторожно вырезал плоть около рта убитого. Теперь покойник как бы улыбался. Идиотская ухмылка. Странным образом, орудуя бритвой, он неожиданно испытал чувство удовлетворения. Захотелось вырезать язык.

О, это не последние его художества. Нет и нет.

Он четко представлял свои дальнейшие действия. Тем не менее до поры ему предстоит держаться в тени. Монстр пока не должен выявлять себя. Расстегнул ремень и ширинку. С удивлением обнаружил, что пенис набух. Пробормотал что-то невнятное. С самого начала предприятия он хранил полное молчание. Дернул пару раз, и член встал колом. По плечам и спине прошла приятная дрожь. В пустом до сей поры сознании начали появляться похабные картинки. Эти образы преследовали его со школьных дней. Сопровождали, когда он ложился в постель с девчонкой или, после нескольких лет намеренного воздержания, снимал мальчика. Если дурные изображения появлялись во время актов с девками, он просто сворачивался в клубок и ждал, пока они исчезнут. И проклятые картинки, и девочки. Если в такой момент рядом находился мальчик, что-то взрывалось внутри: руки сами собой сжимали горло подростка, пока у того глаза на лоб не лезли. Затем он отпускал свою жертву и просил извинения, а пацан говорил: «Да ничего, вы такой сильный, мне понравилось». Тогда он опять свирепел и, понимая, что может убить мальчишку, покидал его. Бросал последний взгляд на белое обнаженное тело. А потом начинал планировать дальнейшие действия.

Он кончает. Образы при нем. Они в лесу. На физиономии Уинни. В небе. Проливая сперму на это лицо, он издает крик, в котором слышатся любовь и ненависть.

Слабеют колени, и он чуть не падает на землю. Ему нехорошо, очень грустно. Как мог человек совершить такой грех? Он касается рукой ноги Уинни. Тот носит такие же туфли из мягкой кожи, какие любил носить в детстве. Счастливый, беззаботный и веселый ребенок, укравший всю радость у младшего друга. Похитил и растратил.

Убить приятеля оказалось не так уж и сложно. Сделал несколько шагов по направлению к дороге. Вернулся назад и опустил ногу в тяжелом ботинке на эту ненавистную рожу. Почувствовал, как сломалась нижняя челюсть.

Теперь давай улыбайся, Весельчак.

Итак, Пол Уинни уже больше никогда не будет развлекать друзей за выпивкой и не увидит свадьбы своего названого брата Доминика.

ГЛАВА 13
ИГРА ДВУХ ПОЛОВИН

Снился Тунис. Мне часто он снится. Жаркое солнце. Девочка в страхе размахивает белыми руками. Она старается освободиться от меня, царапается и кусается.

В этом сне я раздваиваюсь. Одна моя половина насилует девочку, а другая – наблюдает, осуждает и обвиняет. Она знает: я творю богохульство и совершаю надругательство над любовью. Наблюдающий двойник тянет занятого делом насильника прочь от девочки. Однако похотливая часть меня слишком сильна и полностью увлечена своим занятием. Спина и плечи напрягаются мускулами, которые мне снятся только в кошмарах.

Во сне всегда присутствует эпизод, когда обе половины сходятся вместе и смотрят друг другу в глаза. Наблюдатель видит похотливого козла насквозь. Его зрению доступно и лицо девочки, искаженное гримасой страха. Он также чувствует сверхъестественную силу своего зеркального отражения, ощущает, как зло пульсирует в мускулатуре. В этом месте я обычно делаю над собой усилие и просыпаюсь.

Только на сей раз все происходило несколько иначе. Передо мной девочка. Когда наши глаза встречаются, я не вижу в них страха; напротив, они светятся иронией и выражают согласие. Темное лицо.

Проснулся, дрожа всем телом. Тоненький луч света пробивался в окно. Затвердевший член казался бесчувственным, как свинцовая труба. В голове царил красный жар, и слышался страшный грохот деревенской кузницы. «Иисус, Дева Мария и Иосиф», – проговорил я вслух, вспомнив единственное ругательство своей матери. Язык разлагался во рту, словно дохлый кит. Воды! Умираю от жажды. Скончаюсь прямо здесь, в собственной постели. Под одеялом, которое ни черта не греет. Вчера я определенно много пил. Попробовал пошевелить головой – не выходит. Скосил глаза и увидел на полу кувшин с водой. Вот оно, спасение! С трудом дотянулся до ручки, поднес сосуд к губам.

Пусто.

Вдруг раздается звук, напоминающий плевок, и тотчас ледяная влага льется на мою шею и грудь.

Наконец встаю. Смотрю на кувшин. Поверхность воды подернута ледяной коркой. Делаю большой глоток, следом еще один. Выглядываю в маленькое оконце. Деревья, трава и машины на улице покрыты таким толстым слоем инея, что на мгновение он показался мне снегом. Однако покрытие твердое, как кварц, и ничего общего не имеет с мягкими пушистыми снежинками.

Через десять минут спускаюсь вниз. Все уже собрались в большом зале. Здесь тепло. Какое блаженство! В камине горит бревно размером с ракету «Скад». Стол накрыт не так торжественно, как вчера. Простые тарелки, старомодные вазочки с вареньем. Доминик и Тойнби стоят у камина и оживленно беседуют. Монти, о котором хозяин так беспокоился накануне, мирно спит на полу между ними. Пес похож на грязный мохеровый джемпер. Бланден, Нэш и Симпсон сидят за столом. Габби как раз возвращается из кухни.

– Боже, какой у тебя неопрятный вид, – укоряет меня Дом. – Могу дать свою щетку, если ты забыл прихватить из дома расческу. Плохо себя чувствуешь?

– Все нормально. Пахнет беконом.

– Я бы на твоем месте поблевал, – советует Нэш. Не понятно, то ли он сочувствует, то ли так вульгарно шутит. – Лучший способ очистить желудок перед едой. Отравленный бургундским организм не примет бекон с яйцом. Все равно вырвет.

Сами они выглядели на удивление здоровыми и бодрыми. Только Бланден казался измученным после убийственного ночного пиршества. Об этом можно было судить по матовому оттенку розовой гладкой кожи его лица. В руке у Родди стакан с желтой жидкостью, липнущей к краям, будто слизь.

– Я чувствую себя отлично, – отвечаю на вопрос, который мне никто не задавал. – Почему никто из вас не страдает от похмелья?

– Мы прошли специальное обучение, – тихим голосом говорит Нэш.

– А я думал, что вы пижоны и слабаки, – замечаю вполне дружелюбно, пробираясь к столу.

– Мы только рождаемся слабыми и беспомощными, – философски обобщает Габби.

– У меня свой метод лечения, Мэтью. Приготовил себе оздоровительный напиток. Рецепт получен от Чарлза Кеннеди. – Бланди дотрагивается до кончика носа. Как будто этот жест что-то значит для меня. – Хочешь глоток?

– Мне кажется, ты должен все выпить сам, – пытаюсь я уклониться.

– Не беспокойся. У меня целый кувшин этого пойла.

Он налил стакан. Все смотрели на меня. Закрыл глаза и залпом выпил жидкость. Сырое яйцо и… Может быть, бренди или ром. С добавлением чего-то горького. Похоже на лекарство. На мгновение показалось – вот-вот вырвет. Однако тошнотворная волна прошла, и мне действительно полегчало.

Когда все наконец уселись за стол, Суфи и Энджи начали разносить завтрак: большие тарелки с яичницей с беконом, грибами и кровяной колбасой. Я боялся, что Суфи по неосторожности опрокинет горячие яйца, плавающие в жире, на чьи-то колени, и надеялся, что не повезет Нэшу. Однако девушка осуществила удачную посадку.

За столом я оказался между Бланденом и Симпсоном. Тойнби и Нэш сидели напротив, а Доминик во главе стола. Они напали на еду по-военному. Чувствовалось стратегическое планирование. Налицо также жесткие методы ведения наземных боевых действий. Солдафоны не оставили в покое даже сверкающие лужицы густого жира. В него постоянно обмакивались кусочки хлеба. В целом завтрак проходил в спокойной обстановке. Слышалось только довольное мычание, да раздавались порой возгласы одобрения. Лишь изредка кто-то просил принести из кухни еще подрумяненного хлеба.

Я съел несколько гренок и залпом, словно вампир кровь, выпил чашку горячего чая.

– Вам не нравится еда?

Суфи стояла за моей спиной и говорила тихо, но очень отчетливо. От девушки пахло кухней и плитой, и тем не менее я ощущал аромат ее прохладного тела.

– Сегодня у меня нет аппетита.

Она улыбнулась и отошла в сторону, покачивая бедрами под голубым фартуком.

Внезапно я понял, что все смотрят на меня. Нэш хрюкнул, а Бланден ткнул меня локтем в бок:

– Ловок же ты, старик! Воспользовался тем, что поселился над девицами и закадрил одну из них. Молодец! Даром времени не теряешь.

Я улыбнулся. В добродушном подшучивании чувствовалась настоящая ревность. Может быть, стоит подыграть им, хотя репутация Суфи, безусловно, пострадает.

Нэш спас меня. Он быстро окинул взглядом зал и, убедившись, что женщин поблизости нет, произнес доверительным тоном:

– Я сам люблю черных баб. Пристрастился во Фритауне, о котором рассказывал вам вчера. Трахаться с негритянками – одно удовольствие. Только надо предохраняться. Иначе триппер с сифилисом вам обеспечены. В лучшем случае.

Кто-то засмеялся, однако тотчас смолк. Мне показалось, что это был Доминик. Вмешался Бланден. Я позорно промолчал.

– Не стоит развивать эту тему, Гнэшер.

– О чем ты, Бланди? – удивился Нэш. – Здесь ведь нет дам.

– Мы должны соблюдать общепринятые правила приличия. Нельзя оскорблять представителей других рас и… женщин вообще.

Нэш рассмеялся:

– Не знаю, какого черта ты…

– Заткнись, Ангус.

Эти слова произнес Луи Симпсон. Он даже не взглянул на Нэша, смотрел прямо перед собой. Я чувствовал, как растет общее напряжение.

– Не понимаю, почему должен выслушивать оскорбления, – проговорил Нэш.

Теперь Симпсон повернулся лицом к Нэшу и посмотрел ему прямо в глаза:

– В самом деле? Неужто?

В голосе явно звучала угроза.

Тойнби, сидящему между ними, очевидно, надоела перебранка.

– Ладно, девчонки, – успокаивал он друзей, похлопывая обоих по плечам, – давайте не будем бросаться пудингом. Лучше разомнемся после завтрака, выпустим пар.

– Блестящая идея! – воскликнул Дом. – Как насчет прогулки по лесу? Можно взять пушку Луи и поохотиться на сорок.

– Полагаю, тут поблизости найдется озеро, в котором водятся лебеди, – вмешался я. – Давайте подстрелим парочку.

– Послушай, Мэтью. Не знаю, на что ты намекаешь, только я не убиваю этих славных существ. В любом случае они принадлежат королеве.

– Только те особи, которые обитают на Темзе, – опроверг его Тойнби, тайком улыбнувшись мне:

– Действительно? Ладно, пусть это не государственная измена, все равно не стоит отстреливать благородных птиц. Если только на нас не нападет бешеный лебедь. Тогда мы вправе прибегнуть к самообороне.

– Какая разница между сороками и лебедями?

– Сороки – настоящие вредители. Они поедают яйца куропаток. Ха-ха-ха! Ты хочешь сделать из меня варвара. Кстати, мне кажется, я где-то видел мяч для игры в регби. Скорее всего в шкафу. Может быть, найдем ему применение?

– Будем убивать сорок мячом?

– Не пытайся казаться большим идиотом, чем ты есть на самом деле. Давайте поиграем в регби, парни. Это лучше, чем болтаться по лесу, как задроченные бойскауты.

– Я бы предпочел крикет, – возразил Бланден. – В этой игре мне нет равных.

Он вскочил на ноги и с самым зверским выражением лица начал имитировать удары крикетной битой.

– Боюсь, у нас нет подходящего снаряжения, Бланди, – сказал Дом. – Поиграем в регби.

– Я – «за» обеими руками, – поддержал его Нэш. Ног только игры сегодня не получится. Подморозило, и грунт слишком твердый.

– Наверное, ты прав, – задумчиво протянул Дом. – Нужно быть очень осторожным, чтобы не упасть на «бетон, посыпанный стеклом».

– В любом случае, – заметил я, – вас, ребята, заводить не надо. Вы сами постоянно то надираете друг другу задницы, то моетесь вместе в душе.

Последовало недоуменное молчание. Потом Нэш заявил:

– Меня чертовски утомили твои насмешки.

– Точно, – согласился с приятелем Дом, – может, прикроешь варежку, Мэтью?

Я хотел продолжить «дискуссию», но сдержался. Они, разумеется, правы. Раз уж Дом наехал на меня, значит, я действительно зашел слишком далеко. Внезапно почувствовал себя занудой. Надо прикинуться, будто мне здесь очень нравится. В конце концов, пошалить еще успею.

– А футбольный мяч есть? – спросил я.

– Конечно, – ответил Дом. Он не способен долго злиться. Добродушная натура. – Прекрасная мысль!

По залу прокатился гул недовольства. Не все испытывали острое желание принять участие в игре.

– Я вообще-то против, – пытался сопротивляться Бланден. – На таком твердом фунте даже в футбол опасно играть. Можно растянуть связки или сломать ногу. Не все же мы… спортсмены.

– У меня болит живот, – доложил Тойнби.

– Хватит, парни, – заключил Дом. – Я устраиваю вечеринку и диктую правила. Придется подчиняться мне.

Эти слова все и решили.

– За особняком есть небольшая лужайка, обнесенная живой изгородью. Очень удобно. Мяч не улетит далеко.

Итак, спустя двадцать минут, одетые кто во что горазд и в основном в самую неподходящую для игры одежду, гладиаторы, ведомые Домиником в сопровождении тявкающего Монти, проследовали через декоративные сады к месту сражения. У многих нашлись плотные спортивные штаны и просторные куртки. Однако Дом с гордостью выступал в шортах, а Бланден скользил по обледенелой земле в дорогих башмаках. Доминик держал в руках старомодный кожаный мяч. Возможно, точно таким же британские солдаты играли с немцами во время рождественского перемирия 1914 года.

– Над кем смеешься? – спросил Дом, запустив в меня мячом.

Я принял его на грудь. Весил мяч не меньше замороженной индейки.

– Просто развлекаюсь вместе со всеми, – объяснил я, несколько искажая факты.

Бросил мяч на землю и отдал пас Бландену. Тот неуклюже пнул тяжелый снаряд и чуть не упал, словно девочка, впервые надевшая туфли на высоких каблуках. Веселье продолжалось.

Утро выдалось хмурое, серое. Солнце не проглядывало сквозь тяжелые свинцовые облака. Давление низкое, чувствуется приближение зимы. Однако к десяти часам небо прояснилось. Намечался погожий, хотя и холодный день. В сельской местности у нас с погодой получше. В Лондоне вы или потеете в невыносимую жару, или дрожите от сырости и мокнете под дождем. Возможно, деревенская жизнь не так уж плоха. Мне лично город опротивел до безумия.

Сады меня никогда не привлекали, однако местные заросли оказались просто очаровательными. И в то же время в красоте сверкающей в холодных лучах солнца зелени таилось нечто тревожное. Кусты и деревья, казалось, хранили какую-то многозначительную тайну. Вечнозеленые живые изгороди образовывали переплетающиеся квадраты, а внутри их розмарин и можжевельник плели узоры, похожие на древнюю клинопись. Камни и песок заполняли пространство между растениями. Это не лабиринт, нет и намека на то, чтобы запутать человека, прогуливающегося в саду. Каждый квадрат предельно упорядочен и абсолютно ясен. Тем не менее я бы там точно заблудился.

– Ты что-то совсем притих. – Габби шел рядом со мной. Я и не заметил, когда он появился. – Только не говори, что расстроился из-за футбольного матча. Просто самомнение у тебя высокое, а результаты пока не очень.

– Я думаю о садах. Они как-то не сочетаются ни со средневековой постройкой, ни с викторианским готическим возрождением.

– Верно, – задумчиво отвечал он. – По-видимому, план создания садов появился в конце семнадцатого столетия. Тогда же возникла идея перестроить замок. Последняя вспышка энергии в семействе Гэсгоингсов перед тем, как погрузиться в вечную спячку.

– Это как-то связано с мертвыми младенцами? – Габби замялся, и я продолжал: – Они, наверное, хотели изгнать призраков с помощью прямых линий и четких углов. По принципу «наука побеждает предрассудки».

Габби внимательно посмотрел на меня. Потом выражение его лица стало более благодушным.

– Никак не раскушу тебя… У меня просто в голове не укладывается. Ты ведь работаешь в небольшом налоговом офисе, и этим все сказано. Мелкий чиновник. Однако не могу отделаться от чувства, что ты когда-то совершал неординарные поступки. Только скрываешь прошлое от других, да и от самого себя тоже. Извини за праздное любопытство. Меня считают хорошим психологом – такая уж работа.

– Я полагал, что врачи не должны строго судить своих пациентов.

– Ты ведь не проходил курс психотерапии и не подвергался психоанализу, верно?

– Разве заметно?

– Конечно.

– Считаешь, что мне необходимо подлечиться?

– Ты спрашиваешь меня как профессионала или… как друга?

– Скажем, я нуждаюсь в совете специалиста.

Нет смысла пояснять, что Габби никак не может считаться моим другом.

– Тебе это действительно нужно.

Меня вновь поразила странная притягательность его личности. Неожиданно появилось желание довериться Габби, подчиниться этому волевому человеку, позволить ему полностью распоряжаться собой. Признаться начистоту и рассказать о своих страхах. Но что-то сопротивлялось во мне, и дело тут не в природной скрытности. Я словно знал: не стоит сообщать информацию, которая может быть использована против тебя.

– Вы, психотерапевты, считаете, будто все люди нуждаются в лечении, – попытался я свести разговор к шутке. Габби загадочно улыбнулся. Я же вдруг начал заикаться: – Не-не знаю. Есть вещи… со мной произошло… я поступил…

– Эй вы, оба, идите сюда! – раздался крик Доминика, прежде чем Габби успел отреагировать на мои слова.

Дом стоял в проеме между живыми изгородями, за которым открывалась довольно большая территория.

– Поговорим позже, – заключил Габби и потрусил по направлению к приятелю.

Активно перемещаясь, он не выглядел таким уж массивным: движения приобрели удивительную легкость. У меня неожиданно возникло желание обогнать доктора. Когда я поравнялся с ним, Габби иронически улыбнулся. Мы оказались на прямоугольной лужайке без всяких признаков растительности. И никаких магических знаков, требующих расшифровки.