Текст книги "Попрыгунья"

Автор книги: Энтони Беркли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Это, возможно, справедливо применительно к нормальной личности. Но миссис Стреттон нормальной не была. Кстати, я и сам собирался в этом поддержать Фила. Ведь это очевидная вещь. Нет, по-моему, эта, как вы сказали, расхожая точка зрения к миссис Стреттон не применима. Она была совершенно невменяема и могла совершить под влиянием внезапного порыва все что угодно.

– Что ж, неплохо. Теперь – вы согласны с Чалмерсом относительно времени смерти? Он вроде бы считает, что это произошло часа в два ночи – в течение получаса после того, как она покинула зал.

– Да. Это вообще очень непросто определить, особенно в случаях внезапной смерти, да еще холодная ночь осложняет дело; но с большой вероятностью, это случилось в течение часа после того, как она покинула зал, а скорее всего – в течение получаса.

– Чем раньше,– небрежно заметил Роджер,– тем лучше.

Доктор Митчелл посмотрел на него озадаченно.

– Вы видели, в каком состоянии она выскочила из зала. Не вдаваясь в детали, мы с уверенностью можем сообщить полиции, что она была в бешеной ярости, притом что сама себя накрутила, прицепившись к каким-то пустякам. Мало ли какой порыв мог охватить ее в тот момент?

Чем дальше отсрочивать время смерти, тем больше времени на раздумья и тем слабее порыв.

– Понимаю, о чем вы,– медленно проговорил Митчелл.– Да, пожалуй, час это некоторая натяжка. В конце концов, Чалмерс практикует куда дольше моего. Он, вероятно, прав, урезав промежуток времени до получаса.

– Это как максимум. Но ведь это могло произойти немедленно?

– О да, вполне.

– Опять-таки хорошо. Теперь следующий момент. Вчера ночью вы отрапортовали инспектору. А суперинтенданту – еще нет?

– Уже. Я собирался заглянуть к нему сегодня днем, но вместо этого он сам ко мне пожаловал, перед самым ленчем. Как раз и сказал мне, что придется провести освидетельствование тела.

– Да? Так вы ему отчитались?

– Мне было в самом деле нечего добавить к тому, что я сообщил инспектору. Он задавал множество вопросов...

– Правда?

– Да, но я ему на все отвечал, что не могу предоставить никакой новой информации до освидетельствования.

– Конечно. Итак, я понял, что сегодня днем вы обнаружили на теле многочисленные синяки, и в частности – синяк на затылке?

– Да, но небольшой, и он был скрыт волосами – чуть ниже макушки. Вряд ли бы мы его проворонили ночью, если бы так не вымотались.

– Ага.

Роджер замолчал. Теперь, когда беседа вошла в решающую фазу, он не знал, как подступиться. Надо, чтобы доктор Митчелл помог как-нибудь невинно истолковать этот синяк, но при этом ни единым намеком не дать доктору понять, зачем это нужно. Роджер не сомневался, что полиция на сей счет сделает точно такие же выводы, как и он сам; и притом что с лихвой хватает синяков на теле, именно синяк на голове может оказаться решающим. Значит, надо найти какое-то убедительное объяснение этому синяку – просто необходимо, иначе не на что и надеяться.

– Да,– проговорил он наконец, решив взять быка за рога,– а как вы объясните, Митчелл, этот синяк на макушке?

– Ну,– без обиняков ответил доктор,– думаю, кто-то треснул ее по голове.

Роджер с тоской посмотрел на него. Хуже и не придумаешь!

– Неужели это единственно возможное объяснение?– и робко добавил: – В смысле, получается так похоже на ссору, а никакой ссоры, как мы знаем, не было.

– Чтобы синяк появился в таком месте, ее должны были стукнуть по голове,– резонно возразил доктор.

– Да, но не могла она сама стукнуться?

– Да, могла, несомненно. Но как можно стукнуться макушкой?

– Ну, например, о низкую притолоку или что-то в этом роде.

– Только если она входила в дверь задом наперед.

Роджер чувствовал, как хватка его ослабевает. Он был связан невозможностью говорить в открытую. Невозможно объяснить, что полиция, подозревающая не просто более запутанный случай самоубийства, но нечто значительно серьезнее, почти наверняка поинтересуется, не имеется ли каких-либо признаков насилия на голове погибшей, объясняющих отсутствие следов борьбы на асфальте. Ведь такие следы легко определить, и если была бы борьба, то они непременно бы остались. И вот вам пожалуйста этот самый признак насилия!

– Скажите, а не могла она как-то получить этот синяк без посторонней помощи?– спросил он в отчаянии.– Кстати, и другие синяки тоже?

Доктор Митчелл посерьезнел.

– Я вполне понимаю, что вы имеете в виду, Шерингэм, но тут ничего не попишешь: это явно следы нанесенных кем-то ударов. Так и сам Брайс сказал, и он наверняка включит это в свой отчет. Так и сказал – "Эге, кто же так Ину отделал?"

– Черт!– уныло ругнулся Роджер. И вдруг его лицо озарило воодушевление.– Митчелл! У нее чулки на коленках были порваны?

– Чулки на коленках? Да нет вроде бы. Нет, они точно не были порваны, поскольку один даже приклеился к колену запекшейся кровью, а ссадины не было видно, пока мы его не сняли. А что?

– Да то, что это все объясняет,– ликовал Роджер.– Все эти синяки. Сказать, откуда у нее этот фингал на темечке? От рояля!

– Рояля?

– Ну да, в зале. Боже милостивый, какой же я болван! Конечно же она разбила коленки не об асфальт – потому что тогда она порвала бы и чулки. Но что может ссадить кожу под тонким шелком, не повредив этого шелка? Несильный удар о полированную деревянную поверхность. Иными словами: мы оба видели, как миссис Стреттон сама ссаживала себе коленки и оббивала другие места если смотрели внимательно. Ну, теперь вы меня поняли?

– Танец? Она танцевала "апаш" с Рональдом?

– Ну конечно!– Роджер широко улыбнулся способному ученику. Это даже лучше, что ученик сам озвучил очевидный вывод. Значит, в дальнейшим он ничтоже сумняшеся станет считать, что пришел к нему сам, безо всяких подсказок и следовательно, будет отстаивать его с пеной у рта.– А ведь правда!– мысль надо довести до конца, и Роджер продолжил: – Теперь и я вспомнил, как она один раз поднялась с пола возле рояля, потирая голову. Вы тоже видели?

– Нет, не могу сказать.

– Да что вы,– с энтузиазмом воскликнул Роджер, который сам этого не видел, но был решительно настроен на то, что миссис Лефрой, и сам Рональд, и Колин это видели непременно.– Она потерла голову и сказала "Ой-ёй, вот это удар; еще, Рональд!" или как-то так, ну, сами знаете.

– Что ж, это все объясняет, без сомнения,– с не меньшим облегчением согласился доктор.

– Да. И полагаю,– добавил Роджер с легкой обеспокоенностью,– что и остальные синяки появились точно также?

– О, конечно. Она несколько раз грохнулась как следует. Мне еще показалось тогда, что ей, наверное, очень больно, но она, по-моему, испытывала удовольствие.

– Точно. И вот вам пункт второй для коронера и его жюри присяжных. Они будут вполне готовы поверить, что личности, которой боль доставляла удовольствие, должна прийтись по душе и идея самоубийства. В чем мы и убедились. Что ж, превосходно. Кажется, вы что-то говорили насчет чашечки чаю?

Доктор Митчелл проворно вскочил.

* 5 *

Роджер едва не танцуя влетел в парадную дверь дома Рональда Стреттона. Все складывается блестяще. Оставалась одна загвоздка, причем не с полицией, а с Колином.

Но прежде чем доставить добрую весть лично Рональду, Роджер поспешил прямиком в зал, где совершил весьма и весьма неблаговидный поступок.

Тщательно притворив за собой дверь, он высмотрел в нижней части рояля выступающий торец и, встав на четвереньки, подлез и как следует потерся о него головой. На волосах любого человека всегда есть какое-то количество жира, и вот уже Роджер с удовольствием созерцал замечательное тусклое пятно, появившееся на сверкающей полировке инструмента; он бы еще добавил тонкий черный волос, но, увы, сие уже превышало его возможности.

Ничего, и так все чудесно! Зная, что полиция станет осматривать рояль, грех не вознаградить ее такой изумительной уликой!

Потом он отправился вниз, чтобы найти Рональда и миссис Лефрой и сообщить им, что именно им надлежало видеть своими глазами и отчетливо помнить. Ведь теоретически Ина Стреттон вполне могла удариться головой о рояль; сомнения же по поводу этического аспекта Роджера не терзали.

Глава 13

Стирая все следы

* 1 *

Без двадцати шесть Роджер, больше не ослабляя хватки, уединился с Колином Николсоном в кабинете Рональда и приготовился к тяжкому труду.

– Мы прояснили все остальные пункты,– начал он умоляющим голосом.Вплоть до каждого. Осталось только это кресло. Если бы и с ним все объяснилось, то не останется не только оснований для обвинения, но даже для подозрения.

– Так ты хочешь, Роджер, чтобы я пошел в полицию и признался, что я стер с него отпечатки?

– Да.

– И не надейся.

– Но ты должен это сделать, старик!

– Ничего я не должен. Я стер с кресла твои отпечатки, чтобы ты, Роджер, не угодил в переплет по твоей же собственной безалаберности. Я не собираюсь попадать в этот переплет вместо тебя.

– Но как ты не понимаешь...

– Я понимаю только то, что отпечатки за собой надо вытирать. Так что можешь сам идти и признаваться полиции, что ты наделал, старый негодник.

– Но я не могу!– взвыл Роджер.– Я слишком опытный уничтожитель улик. Они сразу заподозрят неладное, если я им скажу такое.

– А, глупости!– грубо перебил Колин.– Ты просто трусишь признаться, вот и все. Боишься, что теперь поссоришься с полицией на веки вечные.

– Так оно и будет.

– Что ж, тут я ничем не могу помочь. Надо было думать раньше, прежде чем встревать во всю эту историю. Нет-нет, это пусть теперь у тебя, Роджер, голова болит. А я тут совершенно ни при чем. Совершенно!

– Послушай, Колин,– в отчаянии воззвал к нему Роджер,– если ты не явишься с повинной, как мужчина, то я сам скажу полиции, что ты вытер кресло.

– Правильно. А я им скажу, что ты его передвинул.

– Но этого делать нельзя! Это выдаст Дэвида, а мы его только-только выгородили!

– Тогда скажи, что стер все отпечатки сам!

Роджер застонал. Колин – типичный упертый шотландец. Но если честно, то нельзя не признать, что у Колина есть свои резоны. Он выполнил то, о чем следовало побеспокоиться самому Роджеру, и теперь не может понять, с какой стати ему, а не Роджеру, держать за это ответ.

Тем не менее оставлять Колину эти резоны нельзя. Не то о совместной работе с полицией Роджеру придется забыть навсегда.

– Послушай, Колин, а если я придумаю для тебя какую-нибудь очень вескую причину, по которой ты вытер кресло, может, ты...

– Не может, Роджер, и точка.

– Проклятье!

В дверь постучали.

– Войдите,– угрюмо отозвался Колин.

В дверном проеме показалась головка миссис Лефрой.

– О, мистер Шерингэм, Рональд попросил передать, что полиция опять здесь. Он вместе с ними наверху, в зале.

– Спасибо. Нет, не убегайте, миссис Лефрой. Заходите и посмотрим, может, вам удастся убедить Колина совершить благородный поступок. Мне так и не удалось.

– О, Колин, ты же благороден, я знаю!

– Не трать на меня свои чары, Агата! Меня этим не проймешь!

– Боюсь, так оно и есть, мистер Шерингэм. А что он должен сделать?

– Просто сказать правду.

– Что ж, это бы внесло в нашу жизнь приятное разнообразие,– прощебетала миссис Лефрой.– По-моему, мне за всю жизнь не приходилось говорить столько неправды!

Роджер взглянул на нее с надеждой.

– А вы бы не могли сказать еще одну?

– Одной больше, одной меньше – какая разница. Какая именно неправда вам нужна?

Роджер колебался. Миссис Лефрой ничего толком не знает, что бы она сама на этот счет ни думала. Будет ли разумно дать ей понять, насколько все на самом деле серьезно?

– Заткнись, Роджер, старый ты осел.

Роджер принял решение. Редкой женщине он бы доверился в подобной ситуации, но миссис Лефрой – это редкая женщина.

– Не могли бы вы, миссис Лефрой, сказать, что вчера ночью на крыше вытерли спинку кресла, а заодно стерли с нее отпечатки пальцев, притом что вы сами прекрасно знаете, что никогда ничего подобного не делали?

– А, Роджер, хватит. Ты не имеешь права просить ее об этом. Иди, старик, и сам все расскажи..

– А это важно, мистер Шерингэм?

– Можно сказать, вопрос жизни и смерти.

– А Колин не хочет?

– Нет.

– Да и не надо этого, Агата! Роджер может сам пойти и признаться. Нет совершенно никакой необходимости ни тебе, ни мне таскать для него каштаны из огня.

– Не для меня,– осадил Роджер.– И ты это прекрасно знаешь.

– Видимо, Колин, у мистера Шерингэма есть какие-то серьезные причины не брать это на себя.

– Конечно есть, но Колин не желает их видеть. У полиции возникнет еще больше подозрений. Они знают, что я никогда не стану уничтожать подобную улику, не сознавая, что я делаю; а моя явка с повинной заставит их сделать то, что нам совершенно не нужно, а именно – задуматься, чего ради я это сделал. А что мне нужно, так это чтобы кто-то пошел и признался, что это сделал он, и сделал потому, что просто не сознавал, насколько это на самом деле важно. Вы ведь понимаете меня? Потому что Колин-то – нет.

– Ага, да, понял, наконец; но они же не поверят и мне, что я не ведал, что творю. Я же ведал будь здоров!

– Подменяем основания, да?

– Но это же правда!

– Как бы то ни было, хватит ссориться,– умиротворяюще проворковала миссис Лефрой,– потому что я все скажу сама. Мне это будет легко сделать, потому что я побывала на крыше вчера ночью вскоре после того, как нашли Ину.

– Правда?– изумился Роджер.– Вот не знал.

– Правда. Боюсь, вчера я не сообщила об этом инспектору, потому что мне показалось, что это не имеет ни малейшего значения; но коли на то пошло, то меня не было в зале, когда пришел Колин, чтобы нас оттуда не выпускать. Я была... Ну в общем,– продолжала миссис Лефрой,– на лестнице началась какая-то суматоха, и я пошла прямиком на крышу. Осберт был там и рассказал мне, что произошло.

– Осберт ничего об этом не говорил.

– Думаю,– отвечала миссис Лефрой,– он мало что об этом помнит. Но наверняка вспомнит, если ему подсказать.

– Превосходно.

– Да. Так в чем именно мне следует покаяться? Кажется, что-то такое с креслом?

– Дело вот в чем, миссис Лефрой,– и Роджер принялся быстро объяснять.Вы знаете, что под виселицей лежало кресло, которым, видимо, воспользовалась миссис Стреттон. По некоторой причине, в которую я в настоящее время не намерен вдаваться, Колин заполировал это кресло своим носовым платком – и при этом заодно стер все возможно имевшиеся на нем отпечатки, включая отпечатки самой миссис Стреттон. Полиция обнаружила, что кресло вытерли, и предпочла усмотреть в этом злой умысел. Поэтому необходимо, чтобы кто-то признался в этом вытирании кресла, причем с беззаботным смехом, как бы не подозревая, что подобное действие может рассматриваться как серьезное. Вот что я попросил бы вас сделать.

– Что ж, по-моему, это совсем нетрудно,– отвечала миссис Лефрой.

– Как я люблю женщин, не задающих тысячи ненужных вопросов!– Роджер сразу оживился.

– Да, но один вопрос я все-таки задам, явно нужный. Почему я это сделала?

– Действительно – почему?– Роджер на мгновение задумался.– Да, самое главное – иметь по-настоящему вескую причину.

– Причем такую, которая бы охватывала не только спинку кресла, но и сиденье,– добавил Колин.

– Да, и сиденье. Вот бы – стоп, я, кажется, кое-что вспомнил. Нам, пожалуй, повезло.

– Что?

– Как же, я ведь как раз беспокоился насчет сиденья – помнишь, Колин? Но все в порядке. Я сам на него становился. Так что, если даже его немножко и протерли, следы от ботинок все равно проявятся. И вот что я теперь подумал – это хорошо, что его вытерли. Таким образом песок с подошв оставил следы, но стерлась разница между широким плоским каблуком и узким и высоким. Да, это нам повезло.

– Рад, что от меня хоть какая-то польза,– сухо произнес Колин.

– Знаете, мистер Шерингэм, что меня так и подмывает задать тысячу ненужных вопросов?– сказала миссис Лефрой.– И хочу, чтобы вы это знали, потому что не стану задавать ни одного!

– Я расскажу Рональду, какая вы редкостная женщина,– пообещал Роджер.Он, наверное, тоже это подозревает, но вряд ли до конца понимает.

– Агата великая женщина!– согласился Колин.– Но ей-то зачем понадобилось кресло вытирать?

Они смотрели друг на друга. Было очень трудно вообразить, для чего миссис Лефрой понадобилось вытирать кресло.

– Может, на нем было варенье или что-то такое?– без особой надежды спросила миссис Лефрой.

– А может, птичка?– предположил Колин.

Роджер застонал.

– Ты его так тщательно вытер,– сказал он.– От чего человеку может понадобиться так тщательно оттирать кресло на крыше?

– От сажи,– тут же сообразила миссис Лефрой.– Потому что у меня платье белое.

Роджер глянул на нее в восхищении. И тут же увял.

– Но вы же не собирались на него сесть. Во-первых, оно лежало на боку. Во-вторых, вы не должны были садиться именно на это кресло.

– Нет. Мне стало дурно и пришлось сесть на ближайшее кресло.

– Если бы вам стало дурно, вам было бы не до вытирания кресла. К тому же чем вы его вытерли? Полой вашего белого платья? Боюсь, не очень убедительно.

– Ага, Агата его и не вытирала. Это Осберт вытер его для нее своим носовым платком. Парень был пьян, как сапожник. Он и не вспомнит, сколько кресел перетер за ночь – может, с полсотни.

– Колин,– проникновенно произнес Роджер,– кажется, ты попал в яблочко. Но погоди-ка, неужели Осберт так и вытирал его, не поднимая с пола? Разве правила приличия не требуют его сначала поднять?

– О да,– сказала миссис Лефрой,– но потом я его снова уронила, когда встала.

– Тогда почему на кресле нет отпечатков самого Осберта?

– О! А я сама подняла кресло, прежде чем он его вытер. А моих отпечатков нет потому, что я была в бархатных перчатках.

– Именно!– радостно воскликнул Роджер.– И вы попросили Осберта вытереть кресло, потому что увидели пятнышко сажи на белой бархатной перчатке, после того как подняли кресло.

– Естественно. Я после этого едва стояла, пока он его вытирал, так мне стало нехорошо. И все замечательно получается, потому что я и правда была на крыше с Осбертом, пока вы с Рональдом занимались Иной внизу. Боюсь, я проявила нездоровое любопытство – пошла поглядеть на виселицу сразу после того, что случилось, но я его вовсе не стыжусь.

– По-моему,– сказал Роджер,– у нас вышел очень неплохой сюжет. Мы его прогоним еще разок, чтобы быть уверенными во всех деталях, а потом расскажем его Осберту. Итак, миссис Лефрой, вы – это вы, я – Осберт, а Колина тут нет. Вот виселица, вот кресло. Мы трое только что спустились, а вы поднялись и наткнулись на Осберта. Он рассказал вам, что произошло, и вы направились к виселице. Да, вот тут веревка, представили?

– Какой ужас,– пробормотала миссис Лефрой.– Не может быть... О Осберт, мне что-то нехорошо. Я должна сесть,– она подняла с пола стул, исполнявший роль кресла.– Ой, глянь на мою перчатку. У тебя не найдется платка, Осберт? Ты не вытрешь кресло для меня, ну пожалуйста!

Роджер вытер стул.

– Прошу!

– Спасибо.– Миссис Лефрой села.– Господи! Нет, нет, ничего, со мной все в порядке, спасибо. Да, теперь получше. Но думаю, я пойду вниз. Кто расскажет всем остальным? Господи, не представляю, как они управятся с нашими дамочками. Ой, кажется, я кресло уронила. Да бог с ним! Пойдемте лучше вниз, Осберт! Может быть, я смогу там чем-нибудь помочь.

– Превосходно,– Роджер захлопал в ладоши.– Да, все выглядит совершенно естественно. Колин, ты не смог бы найти Уильямсона и заманить его сюда?

Колин, кивнув, отправился выполнять задание.

– Боже,– сказала миссис Лефрой,– по-моему, это совершенно безнравственно, правда, мистер Шерингэм?

– Правда,– ликовал Роджер.

* 2 *

Вид у мистера Уильямсона был ошарашенный.

– Что такое? Я огорчил полицию? Да что вы несете? Никакой я полиции не огорчал. А? Что такое?

– Я могу и ошибаться,– кротко проговорил Роджер,– но мне кажется, вы их заставили немножко понервничать. Тем, что вытерли кресло для миссис Лефрой помните, да? Думаю, вам лучше об этом им сказать.

– Вытер кресло? Что? Вчера? Да никакого кресла я для Агаты не вытирал.

– Осберт!– с укоризной воскликнула миссис Лефрой.

– Ну, и когда же это я вытирал для тебя кресло?

– Как же, Осберт. Когда я пришла к тебе на крышу, после того как Ину уже унесли. Ты должен это помнить.

– Помнить, что я вытер для тебя кресло? Да не было этого, разрази меня гром. Да что происходит? А? К чему вы клоните?

– Нет, но ты помнишь, что я пришла на крышу?

– Да? Ну, наверное, пришла. Да, помню.

– И ты рассказал мне, что произошло.

– Да. Ну и?

– И мне сделалось нехорошо.

– Правда? Неужели?

Миссис Лефрой повернулась к Роджеру.

– Н-да, плохо дело, если Осберт уже не помнит, что делал,– произнесла она с неподдельным возмущением.

Роджер помрачнел.

– Вы что, правда этого не помните, Уильямсон?

– Нет, я помню, как Агата пришла на крышу, это да. По крайней мере, что-то припоминаю. Но что я делал – не помню. А что, это что-то меняет?

Мрачность Роджера усугубилась.

– Боюсь, это меняет очень многое. Видите ли, вы уничтожили весьма важную улику.

– Я? Да как, черт возьми, я мог это сделать?– мистер Уильямсон явно встревожился.

Роджер тут же принялся раздувать его тревогу.

– Послушайте, все это очень неприятно. Вы же сами знаете, что вчера немножко перебрали.

– Немножко – это еще мягко сказано!– довольно обидно вставила миссис Лефрой.

– Я не был пьян, если вы об этом,– истово возмутился мистер Уильямсон.

– Нет,– с ударением воскликнул Роджер,– вы не были пьяны. Что бы ни произошло, полиция не должна знать, что вы были пьяны. Если у них только появится такая идея, они подумают, что мы все были пьяны. Пойдут разговоры о пьяных оргиях, при которых погибают люди, и в результате мы в большинстве своем рискуем оказаться на скамье подсудимых – по обвинению в убийстве.

– Можем, дьявол нас всех дери!– заверещал Уильямсон.– Слушайте, Шерингэм! Вы же так на самом деле не думаете, правда?

– Я именно это и думаю. Так что лучше всего вам будет припомнить как следует то, что вы делали прошлой ночью, а потом явиться в полицию с повинной, как подобает мужчине. В конце концов, дело житейское, и я не думаю, чтобы вам грозило что-то большее, чем обычный нагоняй. А может, и вообще обойдется.

– Но слушайте, что же я сделал-то?– в отчаянии вопросил мистер Уильямсон.

Роджер ему рассказал.

– Теперь помнишь, Осберт?– спросила миссис Лефрой.

– Ну, не то чтобы совсем,– горестно признался мистер Уильямсон.– Так, туманно. Расскажи еще раз. Агата. Ты спросила, нет ли у меня платка...

Миссис Лефрой рассказала еще раз. И в третий раз – чтобы уж наверняка. После чего Роджер все снова повторил ему от начала до конца.

Под конец мистер Уильямсон все превосходно вспомнил самостоятельно.

* 3 *

Роджер замер на минутку под дверью зала, бесстыдно подслушивая. Изнутри доносился то хрипловатый басок, то звонкий голос Рональда. Там явно шел допрос с пристрастием, но не было никакой возможности разобрать ни вопросов, ни ответов.

Роджер открыл дверь и вошел. За ним, робея, просеменил мистер Уильямсон. Кроме Рональда и его собеседника, в зале, чуть в сторонке, стояли Силия Стреттон, с видом крайне встревоженным, и инспектор Крейн – с видом, как всегда, виноватым.

– А вот и мистер Шерингэм!– объявил Рональд с явственным облегчением в голосе.– Он вам подтвердит мои слова. Роджер...

– Если позволите, мистер Стреттон,– перебил его обладатель хриплого баска, крупный мужчина с властной повадкой, в котором Роджер мгновенно и безошибочно определил суперинтенданта полиции,– если позволите, я сам расспрошу этого джентльмена. Мистер Роджер Шерингэм?

– Он самый,– бодро отозвался Роджер.– А вы, разумеется, суперинтендант ...?

– Моя фамилия Джемисон, сэр. Рад нашей встрече,– сказал крупный мужчина, впрочем, без особого энтузиазма.– Я расспрашивал мистера Стреттона о ссоре, случившейся перед тем, как миссис Стреттон покинула это помещение. От мисс Стреттон мы уже узнали,– сурово изрек суперинтендант, покосясь на совершенно расстроенную Силию,– что таковая имела место. Был бы рад услышать вашу версию.

– Силия все преувеличивает,– торопливо сказал Рональд Роджеру.– Я говорил суперинтенданту...

– Мистер Стреттон!– загремел суперинтендант так свирепо, что инспектор Крейн прямо-таки съежился.– Итак, мистер Шерингэм?

– Но никакой ссоры не было,– вежливо ответил Роджер.

Суперинтендант поднял свои чудовищные брови.

– Тогда как вы объясните тот факт, мистер Шерингэм, что мисс Стреттон признала, что такая ссора была?

– Я ничего не признавала,– с сердцем возразила Силия.– Вы так говорите, будто я уже сижу на скамье свидетелей. Я сама, по доброй воле вам рассказала, что...

– Прошу вас, мисс!– Суперинтендант поднял ладонь, похожую на хлебную доску.– Мистер Шерингэм?

– Не понимаю, из-за чего весь сыр-бор,– любезно улыбнулся Роджер.Произошла очень простая вещь. Не было никакой ссоры, и ничего даже похожего на ссору. Мистер Стреттон, мистер Дэвид Стреттон и миссис Стреттон позволили себе немного пошалить – затеяли возню, немного шумную, а потом вдруг миссис Стреттон без малейшего перехода вспылила и в ярости вылетела из зала, хлопнув дверью. Не было времени ни на ссору, ни на что подобное.

– Пф!– фыркнул суперинтендант несколько разочарованно. Очевидно, эта информация в точности совпадала с той, что он услышал из другого источника, а разочарование объяснялось провалом его попытки придать ей больший вес.Тогда на каком основании,– он обернулся к Рональду,– вы утверждали, будто бы не было вообще никаких осложнений?

– Оставьте этот тон, суперинтендант,– вспылил Рональд.– Это же, в конце концов, оскорбительно! Если желаете, чтобы я и впредь отвечал на ваши вопросы, будьте любезны задавать их повежливей!

– Заткнись, Рональд,– рявкнул Роджер, с тревогой замечая, как краска заливает и без того не бледную физиономию суперинтенданта.

– Я, пожалуй, позвоню майору Беркетту и попрошу его приехать,проворчал Рональд.

Роджер заключил, что майор Беркетт, по всей вероятности, начальник местной полиции.

– С майором Беркеттом уже связались,– ответил суперинтендант с грозным металлом в голосе.

– Да, собственно, ничего кроме этого и не произошло, суперинтендант,постарался смягчить ситуацию Роджер.– Миссис Стреттон впала в неистовую ярость буквально ни с того ни с сего, и прямо опрометью вылетела из зала. Это вам любой подтвердит из всех, кто тут был. И разумеется, мы с вами понимаем, что это весьма и весьма важный момент.

– Что за такой важный момент, мистер Шерингэм?

– Как же – состояние, в котором она выбежала на крышу. Все это наводит на определенные соображения, правда? Впрочем, это не по моей части,– добавил Роджер лукаво, припомнив собственные намеки на тот же самый момент, адресованные доктору Митчеллу.– Вам лучше спросить кого-нибудь из наших врачей, не могло ли такое состояние стать импульсом к немедленному действию.

– Благодарю вас, сэр!– ядовито прошипел суперинтендант, явно и сам знавший не хуже, о чем ему спрашивать врачей, а о чем нет.

А неприятный тип этот суперинтендант Джемисон, подумал Роджер, лишь теперь осознавая, кто же на самом деле заварил всю эту кашу. Нет, явно пора переключаться на его подчиненного.Он небрежно подошел к инспектору:

– Кстати, инспектор,– заметил он небрежным тоном,– утром вы интересовались расположением кресла под виселицей. Я тут забавы ради попробовал отследить всю историю, и теперь мог бы рассказать, если вам это по-прежнему интересно.

Роджер умышленно обратился к инспектору, а не к суперинтенданту, как если бы это кресло и все, что связано с ним, было слишком незначительно, чтобы заинтересовать столь важную персону; но спиной он буквально расслышал скрип, с которым мощный корпус суперинтенданта вытянулся и застыл в позе напряженного внимания.

– Неужели, сэр?– оживился инспектор.– Да, разумеется, я бы послушал.

– Дело в том, что миссис Лефрой зацепилась за него юбкой, когда вставала с него, и уронила. Вы помните, на ней было такое старинное платье с кринолином.

– Миссис Лефрой сидела на этом кресле?– за спиной Роджера послышался сдавленный голос.– Она на нем сидела?

Роджер обернулся.

– Что? О, я понимаю, о чем вы. Сажа, а она в белом платье. Но она конечно села в кресло только после того, как его тщательно вытерли.

– Его – тщательно – вытерли?– повторил суперинтендант, отделяя слово от слова многозначительными паузами.

Роджер изумился.

– Так вы это знали?– произнес он с немалой долей издевки.– Тогда вы конечно знаете, что это мистер Уильямсон вытер кресло для миссис Лефрой.

Суперинтендант развернулся столь стремительно, что мистер Уильямсон с перепугу отпрянул.

– Вы вытерли это кресло?!– зарычал он.

– Д-д-да. Ну, то есть – а, собственно, почему бы мне этого не сделать?пошел в контрнаступление мистер Уильямсон, сразу осмелевший, как только понял, что остался в живых.– А? Почему бы мне его не вытереть? Или вам хотелось, чтобы она себе платье испортила?

– А с чего это ей вдруг захотелось присесть?

– Потому что ей стало нехорошо,– с достоинством произнес мистер Уильямсон.– То есть у ней чуть обморок не сделался. Э? А что, и этого нельзя? Что? Это ж все так действует на слабые нервы, правильно? Так какого черта ей не упасть в обморок, я вас спрашиваю? А?– напирал мистер Уильямсон.

Суперинтендант повернулся к своему инспектору.

– Крейн, сходите вниз и приведите миссис Лефрой.

– Инспектор!– мягко окликнул его Рональд Стреттон.

– Да, мистер Стреттон?

– Передайте миссис Лефрой наилучшие пожелания от суперинтенданта Джеймисона и спросите ее, не будет ли она так любезна подняться сюда на минуточку.

Роджер покачал головой. Раздражать полицию – последнее дело.

– А теперь, мистер Уильямсон,– сурово произнес суперинтендант, не подавая виду, что заметил этот обмен репликами,– я был бы вам крайне признателен, если бы вы оказали мне такую дьявольскую любезность и сообщили, какой вы такой хреновиной там занимались с этим креслом, что устроили всем нам столько проблем!

– Проблем?– искренне изумился мистер Уильямсон.– Каких проблем? Почему проблем?

– Что вы делали с креслом?– грубо рявкнул суперинтендант.

Мистер Уильямсон изложил ему свой рассказ.

И хорошо изложил. Роджер, восхищенно слушавший этого ученика, поставил ему пять с плюсом. Ничто так не убеждает, как искренняя убежденность самого рассказчика. Мистер Уильямсон не имел ни малейшего сомнения в подлинности каждого из описываемых им фактов. А его благородное негодование, что такой в сущности обыкновенный поступок, как вытереть кресло для дамы, видите ли, возмутил полицию, подделать было и вовсе невозможно.

Миссис Лефрой подыгрывала ему с таким талантом, что сама ее игра, как у всякого большого артиста, была незаметна.

– Из-за чего столько шума?– недоуменно обратилась она к Силии.– Что, я не имела права упасть в обморок или как?

– Лучше меня не спрашивай,– сказала Силия.– Я просто теряюсь.

– Отпечатки пальцев?– удивленно повторила миссис Лефрой спустя мгновение после очередной вспышки суперинтендантского темперамента.– Боюсь, мне это как-то не пришло в голову. А что такое? Или, может, отпечатки подошв?