Текст книги "Вожделеющее семя"

Автор книги: Энтони Берджесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Глава 6

Еще три дня в утробе корабля: постоянно горящий свет, стук двигателя, сырость на переборках, шум вентиляции… Яйца вкрутую на завтрак, толстые ломти хлеба и мясные консервы на обед, булочка к чаю, какао и сыр на ужин, запор

– новая забота на весь день – и мысли обо всем этом в солдатских головах.

И вдруг однажды, в сонное послеобеденное время, наверху раздался гудок, а откуда-то, очень издалека, послышался ответный гудок. Потом стало слышно, как долго с грохотом разматывается якорная цепь, а из громкоговорителей раздался голос корабельного старшины: «Высадка в семнадцать ноль– ноль, чай в шестнадцать ноль-ноль, построение в шестнадцать тридцать».

– Вы слышите этот странный звук? – спросил сержант Лайтбоди, усиленно скашивая глаза в направлении своего настороженного левого уха.

– Пушки?

– Во всяком случае, звук похож.

– Да.

В голове Тристрама, возникнув неизвестно откуда, зазвучали слова старинной песни: «Нас лупили под Лузом, а вы пили от пуза, а то пили вы от пуза, о чем не слышали под Лузом…» Где этот Луз и что они там делали? «Верните меня в старую добрую Блайти, посадите на поезд до…» («Блайти» – это ранение, обеспечивающее отправку на родину, не так ли? Такая рана была сияющей мечтой, как и Англия, поэтому слова «Англия» и «тяжелая рана» стали синонимами. Как трагична человеческая судьба!) С тоскливой монотонностью солдаты его взвода повторяли сентиментальный припев:

Будем мы вместе Навсегда, Не уйду я больше Никогда

Тристрам все жевал и жевал и никак не мог разжевать сухую булочку с тмином, которую им выдали к чаю: ему приходилось чуть ли не пальцем проталкивать кусочки булочки в желудок.

Напившись чаю, Тристрам надел шинель с рядом металлических пуговиц на груди, неглубокую стальную каску, похожую на перевернутую ванночку, в каких купаются птицы, и приобрел вид человечка с детского рисунка. Потом он взвалил на спину ранец, закинул на плечо полевую сумку, пристегнул подсумки и сухо щелкнул затвором пистолета. Скоро – образцовый солдат – он был готов предстать перед своим взводом и мистером Доллимором.

Войдя в столовую, Тристрам сразу же увидел мистера Доллимора, который уже был там и, обращаясь к солдатам, говорил: – Мы очень любим нашу добрую старую Англию. Всё для нее сделаем, что можем, так, ребята?

Его глаза сияли за стеклами очков, лоб был влажным, как стальная переборка. Смущенные солдаты отводили глаза. Тристрам вдруг понял, что очень их любит.

В трюм ворвался холодный морской воздух: открыли люки. Из громкоговорителей послышался равнодушный голос корабельного старшины, который начал объявлять порядок высадки. У Тристрама было время не спеша выбраться на палубу.

Темнота, редкие огоньки, леера, тросы, плюющиеся матросы в свитерах, обжигающий холод. На берегу – треск и глухие удары, вспышки разрывов.

– Где мы? – спросил Тристрам матроса с плоским лицом.

Матрос покрутил головой и сообщил, что не говорит по– английски: – Инго хуа, во бу дун.

«Китаец», – подумал Тристрам. Морской ветер шипел и свистел, это был язык чужого моря. «Чужого ли?» – задумался он.

Солдаты, взвод за взводом, быстро перебирая ногами в тяжелых ботинках, спускались по крутым сходням. Темный причал вонял мазутом. Фонарей было очень мало, словно было введено затемнение, но какое-то не совсем настоящее.

Офицеры-транспортники сновали взад и вперед, размахивая планшетками. Служащие военной полиции неторопливо прогуливались парами. Майор-штабник с красными петлицами и деланным акцентом аристократа орал на солдат, как погонщик скота, и подравнивал свой фланг с помощью плетеного кожаного стека. Мистер Доллимор, вместе с другими младшими офицерами, был вызван на короткое совещание неподалеку от какого-то сарая. В глубине суши слышались залпы тяжелых орудий и визг снарядов, виднелись огненные вспышки – в общем, все, как в кино про войну. Незнакомый капитан с торчащими, как У жука, усами, сильно жестикулируя, что-то объяснял мистеру Доллимору и его товарищам, которые стояли, разинув рот. «А где же капитаны из нашей бригады? – Тристрам с беспокойством заметил, что среди офицеров их части нет ни одного званием выше лейтенанта. – Так-так. Значит, капитан Беренс просто сопровождал свою роту до корабля; значит, пушечное мясо – это от лейтенанта и ниже…» Мистер Доллимор вернулся назад и, запыхаясь, сообщил, что им предстоит совершить марш до базового лагеря, который находится в миле отсюда. Взвод за взводом батальон тронулся в путь, ведомый незнакомым капитаном. Солдаты тихо запели, прислушиваясь к ночи:

Мы вернемся домой, Мы вернемся домой, Может, летом, может, летом, Ну а может, зимой, Может, утром, может, утром Иль во тьме ночной.

Был безлунный вечер. Вспышки подсвечивали странные силуэты изуродованных деревьев по обе стороны шоссе. Кругом расстилалось пустынное, без единого деревенского дома, поле. Неожиданно капрал Хейзкелл сказал: – Я это место знаю. Клянусь. Есть тут что-то такое в воздухе… мягкое. Это Кэрри. Или Клэр. Или Голуэй. Я до войны объездил все западное побережье, – объяснил он почти извиняющимся тоном.

– Купить-продать, понимаете. Я эту часть Ирландии как свои пять пальцев знаю. Такая, знаете, дождливая мягкость здесь.. . Значит, это мы с Маками идем воевать… Ну-ну. Дерутся они, как дьяволы. И никакие комплексы их не мучают. Отрежут вам башку и набьют опилками.

Приблизившись к базовому лагерю, подразделения перешли на строевой шаг. Их встретили забор из колючей проволоки, бетонные столбы ворот, болтающуюся створку которых придерживал часовой, и бараки с освещенными окнами. В лагере почти не наблюдалось движения. Какой-то солдат, напевая, нес кружки с чаем, стараясь не уронить лежавшие сверху булочки. Из сарая с вывеской «Сержантская столовая» доносилось меланхолическое позвякивание посуды на накрываемых столах, пахло не очень горячим жиром, в котором что-то жарилось.

Раздалась команда «Стой!». Солдатам приказали повзводно следовать в казармы под командой нестроевых младших капралов, обутых в парусиновые туфли. Рожи капралов светились довольством штабных крыс. Сержантов разместили в помещениях без всяких удобств: под потолком слабо горела красным светом одна-единственная голая лампочка, на полу лежали пыльные засаленные ватные матрацы. Ни коек, ни запасных одеял не было. Грязная плита стояла холодной. Проводником сержантов был мрачный старшина из хозчасти.

– Где мы находимся? – спросил Тристрам.

– В базовом лагере двести двадцать два.

– Это мы знаем. Где он находится? – В ответ старшина с чмоканьем втянул воздух через зубы и вышел.

– Прислушайтесь, – сказал сержант Лайтбоди Тристраму, когда они, сбросив ранцы, встали у двери. – Вы ничего странного не замечаете в звуках стрельбы?

– Тут так много всяких звуков…

– Я понимаю, но вы прислушайтесь. Звуки доносятся вон оттуда. «Дада-рам, дада-рам, дада-рам». Улавливаете?

– Вроде бы.

– «Дада-рам. Дада-рам». Это ни о чем вам не напоминает?

– Очень правильный ритм, да? Я понимаю, что вы имеете в виду: ритм слишком правильный!

– Совершенно верно! Не напоминает ли это вам прощальную речь командира части немного?

– Боже! Боже! – прошептал потрясенный открытием Тристрам. – Поцарапанная граммофонная пластинка! Не может быть!

– Очень даже может быть. Мощное усиление. Вспышки магния. Электронная война, граммофонная война. И противник, бедняга, видит и слышит то же самое.

– Мы должны вырваться отсюда!

Тристрама била дрожь.

– Невозможно. Мы здесь в такой же ловушке, как и на корабле. Забор под током, часовому приказано стрелять без предупреждения. Нам придется сидеть здесь до конца.

Но они все же дошли до проволочного забора, который был высотой футов в двенадцать Ограждение было сплетено на совесть. Тристрам осветил землю фонариком – Смотрите.

Узкий луч освещал обугленный трупик воробья Помахивая пустым котелком, к ним приближался похожий на кролика младший капрал. Он был без головного убора, воротник кителя расстегнут.

– Держитесь отсюда подальше, ребятки, – проговорил он с наглостью лагерного ветерана. – Это же электричество. И очень много вольт. Сгорите, к чертовой матери.

– Где именно мы находимся? – спросил его сержант Лайтбоди.

– В базовом лагере двести двадцать два.

– О! Ради всего святого, где он находится? – воскликнул Тристрам.

– А это к делу не относится, – с проницательностью, свойственной его званию, ответил младший капрал – Это не имеет никакого значения. Есть такой кусочек земли, и все.

На дороге, проходившей рядом с лагерем, послышался усиливающийся рев моторов. Показался трехтонный грузовик с зажженными фарами, он направлялся к берегу моря. Вслед за ним проехал еще один грузовик, потом еще и еще… Это была целая колонна из десяти машин. Младший капрал стоял по стойке «смирно» до тех пор, пока не скрылся из глаз последний красный огонек.

– Покойнички, – сообщил он с тихим удовлетворением. – Полные грузовики трупов. А ведь подумать только, всего два дня назад они тоже были здесь, прогуливались, как и вы, перед ужином, а может, и со мной разговаривали, как и вы…

С деланной скорбью младший капрал покачал головой.

Далекий граммофон продолжал крутить пластинку: «Дада– рам, дада-рам…»

Глава 7

На следующее утро, сразу после мессы, им объявили, что вечером их отправят на фронт. Участие в каком-то шоу стало неизбежным. Мистер Доллимор сиял в его предвкушении.

– «Трубите трубы над морем тр-р-рупов!» – бестактно продекламировал он, стоя перед своим взводом.

– Похоже, что вы обуреваемы очень сильными позывами к смерти, – заметил Тристрам, чистивший свой пистолет.

– Что? Как? – Мистер Доллимор вернулся к реальности из своего цитатника. – Мы останемся живы. А боши получат свое, все, что им причитается!

– Боши?

– Да, враги. Это другое название противника, – объяснил Доллимор. – Когда я учился на офицерских курсах, нам каждый вечер кино показывали. Там всегда были боши. Нет, вру. Иногда там были фрицы. А иногда Джерри.

– Понятно. И вы, наверное, «проходили» стихи о войне?

– Да, утром в субботу. После перерыва. «Для воспитания боевого духа», – говорил капитан Одэн-Ишервуд. Это были мои любимые занятия.

– Понятно.

День был сухим и холодным, ветер поднимал пыль. Перед глазами – колючая проволока под сильным током, надписи «МО»

– «Министерство обороны», перепаханное взрывами поле за забором, приводящее в уныние точно так же, как и неспокойные воды Атлантики вокруг острова Б6. Вдали все так же трещали разрывы и были слышны глухие удары. Представление было круглосуточным. Вполне возможно, что диск-жокеи в звании младших капралов работали в три смены, но в небе не было ни одной вспышки В полдень древний аэроплан – растяжки, распорки, открытая кабина, машущий рукой летчик в защитных очках – пролетел над лагерем туда и обратно.

– Один из наших, – объяснил взводу мистер Долли-мор. – Это наши доблестные Королевские военно-воздушные силы.

На обед были мясные консервы с гарниром из сушеных овощей, потом пара часов сна на раскладушке, потом чай с рыбным паштетом и Индивидуальным Фруктовым Пирогом Арбакля. Вечером, когда солнце утонуло в море, в этой блестящей под луной кастрюле, полной звездной яичной скорлупы, пришло время получать со склада боеприпасы, а также мясные консервы, по банке на нос, и по краюхе серого хлеба. На этикетке консервной банки выделялись два крупных иероглифа: Тристрам усмехнулся: любой дурак, если у него сестра в Китае, может понять, что означает второй раздвоенный иероглиф (выходит, для китайцев сущность человека заключается в его раздвоенности?). Кстати, как-то она там поживает? И что с американским братом? За одиннадцать месяцев Тристрам получил одно письмо, всего одно, от близкого ему человека. И самого дорогого. Он похлопал себя по нагрудному карману, где письмо лежало в целости и сохранности.

«Шу жэнь», так? Транслитерация латиницей ясно виднелась на нижнем краю этикетки. Сочная, мягкая, готовая к употреблению человечина.

С наступлением сумерек их построили в походную колонну. Фляги были наполнены водой, штыки примкнуты, стальные каски обтянуты чехлами. Командование принял на себя мистер Солтер, офицер из другого батальона. Ему недавно присвоили звание капитана, и поэтому он чувствовал себя еще несколько не в своей тарелке Похоже, на имевшейся у него бумажке был изображен маршрут следования. Провожать их никто не собирался. Капитан Солтер срывающимся на писк голосом скомандовал: «Направо по три шагом – марш!» – и Тристрам, выполняя команду, удивился ее несоответствию истории. Он был совершенно уверен, что во времена «тех» войн походные колонны строили «по четыре». Похоже, что в основе современной войны лежала эклектическая простота: «Не будем слишком педантичными».

Строевым шагом отряд промаршировал к выходу из лагеря. Кроме часового, которому по уставу полагалось отсалютовать им оружием, никто не помахал им рукой на прощанье. Они повернули направо и, пройдя с четверть мили, перешли на вольный шаг. Никто не запевал больше. Примкнутые штыки винтовок качались, как ветви Бирнамского леса. Между мощными взрывами, глухими ударами и трубными звуками, которые теперь были слышны на гораздо более широком пространстве, чем раньше (поцарапанную пластинку, по всей вероятности, «сняли с вооружения»), можно было слышать, как булькает вода в болтающихся флягах. Вспыхивали зарницы, по обеим сторонам дороги при внезапных световых сполохах вырисовывались силуэты изуродованных деревьев. Отряд прошел через деревню, превращенную в невообразимую мешанину готических руин; в нескольких сотнях ярдов за окраиной деревни был отдан приказ остановиться.

– Можете оправиться! – выкрикнул капитан Солтер. – Разойдись!

Все разбрелись. Скоро даже самый глупый человек догадался бы, что значит команда «оправиться», у дороги стало уютно от приносящего облегчение теплого журчания. Всех снова построили.

– Сейчас мы находимся очень близко от линии фронта, – объявил капитан Солтер, – и враг может подвергнуть нас артиллерийскому обстрелу.

(«Чушь!» – подумал Тристрам.) – Дальше пойдем в колонну по одному, придерживаясь левой стороны дороги.

(«С „tre corde“ на «una corda" [16]16
  "Три струны», «одна струна» (ит)


[Закрыть], как приглушенное пианино».) Отряд перестроился в одну длинную струну, и марш возобновился. Пройдя еще с милю, они увидели слева от дороги нечто похожее на разрушенный деревенский дом. При свете зарницы капитан Солтер сверился со своей бумажкой, словно уточняя номер дома. Явно удовлетворенный, он смело направился ко входной двери. Длинная цепочка людей последовала за ним.

К своему удивлению, Тристрам обнаружил, что они попали в траншею.

– Странный домишко, – проворчал какой-то солдатик, словно действительно ожидал приглашения на званый ужин. «Домишко» был обыкновенной декорацией, какие сооружают для съемок фильмов. Тристрам осветил фонариком поверхность земли: какие-то ямы, мотки проволоки, бросившийся бежать маленький зверек с длинным хвостом – и немедленно услышал: «Выключите фонарь, черт вас дери!!» Тристрам повиновался: голос был властный. Вдоль бесконечной цепочки людей передавались слова предупреждений: «Яма,… ама,… ма. Провод,… овод,… вот». Слова изменялись согласно фонетике английского языка.

Тристрам, спотыкаясь, брел в голове первого отделения своего взвода. Он ясно различал мелькающие перед ним кадры, когда небо освещалось фейерверками. (А что же это еще могло быть? Эти вспышки должны быть фейерверками!) Несомненно, здесь должны находиться и позиции, и вторая линия траншей, и часовые на стрелковых ступенях окопов, и дым, и вонь из землянок, но где это все? Лабиринт окопов казался совершенно необитаемым, никто не встретил их криками приветствий… Неожиданно траншея повернула направо. Шедшие впереди, спотыкаясь и тихо ругаясь, набивались в землянки.

– Противник, – с благоговейным страхом зашептал мистер Доллимор, – находится всего в ста ярдах отсюда. Вон там. – Красиво освещенный вспышкой, он указал в направлении полосы ничейной земли (или как она там называется). – Нам нужно выставить часовых. По одному через каждые сорок-пятьдесят ярдов.

– Послушайте, – обратился к лейтенанту Тристрам, – кто нами командует? И кто мы такие? В состав какой части мы входим?

– Дорогой мой, вы задаете слишком много вопросов, – кротко взглянул на Тристрама мистер Доллимор при новой вспышке фейерверка.

– Я хочу знать, – объяснил Тристрам, – мы что, подкрепление для какой-нибудь части, которая уже сидит в этих окопах, или же мы… Что мы такое?! Откуда мы получаем приказы? И какие приказы нам отданы?

– Послушайте, сержант, не ломайте голову над всеми этими заковыристыми вопросами, – по-отечески посоветовал ему мистер Доллимор. – Не беспокойтесь. Об этом есть кому подумать. Проверьте лучше, хорошо ли разместились люди. А потом распорядитесь насчет часовых, ладно?

Между тем безвредный шум продолжался. Проигрыватели надрывались, симулируя ожесточенную войну. Громкоговорители, должно быть, находились совсем рядом. Струи огня исключительной силы вырывались из земли, словно фантастические горящие нефтяные фонтаны.

– Красоти-и-ища! – проговорил солдат из Северной провинции, выглядывая из землянки.

– Какой смысл выставлять часовых? – наседал на Доллимора Тристрам. – Нет там никакого противника. А то все

– туфта! Очень скоро всю эту траншею взорвут, а взрывать будут с помощью дистанционного управления. И сделает это какой-нибудь проклятый паук-кровопийца, который сидит на базе. Вы что, не понимаете? Это же новый способ, современный способ избавиться от лишнего населения. Эти шумы – туфта! И вспышки – туфта. Где наша артиллерия? Видели вы хоть одну пушку у нас в тылу? Конечно, не видели! Видели вы хоть один разрыв снаряда или шрапнели? Высуньте голову за бруствер. Что произойдет, как думаете?

Тристрам вскарабкался наверх по аккуратно уложенным, видимо каменщиком, мешкам с землей и выглянул наружу. Короткая вспышка осветила плоскую равнину и вереницу деревьев вдали, на фоне холмов.

– Видали? – спросил Тристрам, спускаясь вниз.

– У меня большое желание посадить вас под арест! – трясясь от злости, прошипел Доллимор. – У меня большое желание разжаловать вас немедленно! У меня большое желание..

– Вы не можете, – отрицательно покрутил головой Тристрам. – Вы только лейтенант. И ваш временно исполняющий обязанности кого-то там капитан тоже не может этого сделать. А вы вот ответьте мне еще на один вопрос: где старшие офицеры? Да здесь и днем с огнем не найдешь ни одного большого начальника! Где, например, штаб батальона? Возвращаюсь к моему предыдущему вопросу: кто отдает нам приказы?

– Это нарушение субординации! – трясся мистер Доллимор.

– А также измена!

– Э-э, что за бред! – оборвал его Тристрам без всякой субординации. – Ваш долг рассказать людям, что здесь творится. Ваш долг отвести людей обратно в базовый лагерь и предотвратить официально санкционированную бойню. И ваш долг

– начать задавать вопросы. Хоть бы иногда.

– Не растолковывайте мне мои обязанности! – завизжал мистер Доллимор, неожиданно для Тристрама вытаскивая пистолет. – У меня большое желание пристрелить вас! Мне дано такое право! За распространение паники и пораженческих настроений!

Пистолет в руке лейтенанта трясся так сильно, словно Доллимора била тропическая лихорадка.

– У вас пистолет на предохранителе, – спокойно проговорил Тристрам. – Так что заткнитесь. Кишка у вас тонка. Ну ладно, я отсюда сматываюсь. – И он повернулся кругом.

– О нет! Вы отсюда не смотаетесь!

И, к удивлению Тристрама, Доллимор, щелкнув предохранителем, нажал на спусковой крючок. Выстрел – и пуля, просвистев далеко мимо цели, застряла в мешке с песком. Кто-то из жующих солдат (а некоторые даже перестали жевать) высунулся из землянки, выпучив глаза в ту сторону, откуда раздался настоящий выстрел.

– Хорошо, – вздохнул Тристрам. – Подождите только, вот и все. И увидите, что я прав. Вы… идиот!

Глава 8

Тристрам был не совсем прав. Здравый смысл должен был бы подсказать ему, что в его эмоциональных рассуждениях есть слабое место.

Мистер Доллимор бросился разыскивать тот несчастный штаб, который был выдуман исполняющим обязанности начальствующего лица капитаном Солтером.

Тристрам отправился в расположение своего взвода. Капрал Хейзкелл сообщил ему: – Знаете, что я нашел, серж? Трилистник. Это доказывает, что тогда мы были совершенно правы.

– А вы не можете объяснить, почему мы здесь находимся?

– спросил Тристрам.

Капрал Хейзкелл растянул рот до ушей и ответил: – Чтобы воевать с Маками, как я и говорил. Хотя почему мы должны с ними воевать – одному Богу известно. Мы ведь до сих пор не знаем и половины того, что должны знать о происходящем, так ведь? Судя по тому, что я слышал в новостях пару недель назад, мне казалось, что это должны быть китайцы. Может быть, ирландцы и китайцы сговорились?

У Тристрама мелькнула мысль: «Может быть, следует рассказать все капралу Хейзкеллу? На вид вполне добропорядочный отец семейства. Но они же мне никогда не поверят!» Было слышно, как всего в нескольких ярдах от них, в той же траншее, что-то напевает один из новоиспеченных офицеров. Может быть, там у них, на офицерских курсах, есть специальные занятия по изучению старинных военных песен?

Тристрам соображал, может ли он попытаться как-нибудь потихоньку смыться:"Если рассматривать всю эту затею как ловушку, как изуверскую выдумку, тогда пути назад, за линию окопов, нет. Если и есть какой-нибудь выход отсюда, то только вперед, через бруствер, а уж там – как повезет».

Он спросил Хейзкелла: – Вы совершенно уверены, что это западное побережье Ирландии?

– Уж если я в чем уверен, так именно в этом.

– Но вы не можете сказать, где точно?

– Нет, – ответил капрал Хейзкелл. – Но определенно могу сказать, что мы не севернее Коннаута. Это или графство Голуэй, или Клэр, или Керри.

– Понятно. Ну а если кому-нибудь захотелось добраться до противоположного берега?

– Вам бы сначала пришлось найти железную дорогу, так ведь? У них тут в Ирландии сплошь старые паровозы, во всяком случае, так было, когда я здесь разъезжал. Дайте подумать… Если это Керри, тогда вам нужно добираться от Килларни до Дангарвана. А если мы дальше к северу, то от Листоуэла через Лимерик, Типперэри и Килкени до Уэксфорда. Или, если мы, предположим, в графстве Клэр…

– Благодарю вас, капрал.

– Но это дело безнадежное, конечно, если мы в состоянии войны с Маками. Они перережут вам горло сразу же, как только услышат ваш выговор.

– Понятно. Все равно спасибо.

– Уж не собираетесь ли вы дать деру, серж, а?

– Нет-нет, что вы, конечно, нет!

Тристрам выбрался из тесной вонючей землянки, набитой сидящими и лежащими вповалку людьми, и направился к ближайшему часовому перекинуться парой слов.

Часовой, прыщеватый парень по фамилии Бёрден, сообщил ему: – Они там занимают позиции, серж.

– Где? Кто?

– Ну, там.

Часовой мотнул головой в каске в сторону окопов противника.

Тристрам прислушался. Китайцы?

Был слышен невнятный говор довольно высоких голосов. Записанные на пластинку шумы боя значительно ослабли.

«Вот оно!» Сердце у Тристрама упало: он оказался не прав, совершенно не прав! Противник существовал. Тристрам стал прислушиваться к звукам еще более внимательно.

– Похоже, что они занимают окопы очень быстро и почти без шума. По-видимому, очень дисциплинированный народ.

– Ну, теперь нам не долго ждать, – произнес Тристрам. Словно в подтверждение его слов, к ним, спотыкаясь о дно окопа, приблизился мистер Доллимор. Увидев Тристрама, он сказал: – Это вы? Капитан Солтер говорит, что вас нужно посадить под строгий арест. Правда, он сказал также, что теперь слишком поздно. В двадцать два ноль-ноль мы атакуем. Сверим часы!

– Атакуем? Как атакуем?!

– Вот опять вы с вашими глупыми вопросами! Ровно в двадцать два ноль-ноль мы поднимаемся из окопов. А сейчас…

– Доллимор посмотрел на часы, – точно двадцать один тридцать четыре. Штыки примкнуть. Нам приказано захватить вражескую траншею.

Лейтенант был весел и возбужден.

– Кто отдал приказ?

– Не ваше дело, кто отдал приказ! Поднимайте взвод по тревоге. Винтовки снарядить, да пусть не забудут дослать патрон в патронник!

Теперь Доллимор стоял прямо, со значительной миной на лице.

– Англия! – неожиданно произнес он, гнусавя от слез. Тристрам, которому уже нечего было сказать в данной ситуации, отдал честь.

В двадцать один сорок внезапно наступила полная тишина. Ощущение было, как от пощечины.

– О Господи! – вырвалось у солдат, лишившихся привычного шума. Вспышек света больше не было. В этой странной настороженной темноте кашель и шепот солдат противника был слышен более ясно – это были голоса щуплых жителей Востока.

В двадцать один сорок пять солдаты выстроились вдоль траншеи; открыв рты и тяжело дыша. Мистер Доллимор, держа в трясущейся руке пистолет, неотрывно следил за стрелкой часов. Он был готов повести за собой тридцать человек в смелую атаку («стал некий уголок, средь поля, на чужбине»), чтобы отдать Богу душу («навеки Англией»).

Двадцать один пятьдесят. Казалось, слышно, как бьются сердца.

Тристрам знал, какая роль предназначена ему в предстоящем самоубийстве: если мистер Доллимор должен был повести за собой солдат, то он должен был подгонять их. («Поднимайтесь и лезьте наверх, вы, скоты, не то сейчас всех вас, трусов, перестреляю!!!») Двадцать один пятьдесят пять.

– О бог войны, – шептал мистер Доллимор, – укрепи мое солдатское сердце. Двадцать один пятьдесят шесть.

– Я хочу к мамочке! – кривляясь, всхлипнул какой-то юморист-кокни.

Двадцать один пятьдесят семь.

– Или же, – проговорил капрал Хейзкелл, – если бы мы находились значительно ниже, вам можно было бы добраться из Бентри до Корка.

Двадцать один пятьдесят восемь. Штыки колебались. Кто– то начал икать, произнося каждый раз: «Пардон!» Двадцать один пятьдесят девять.

– Ахх… – выдохнул мистер Доллимор, вглядываясь в циферблат своих часов так пристально, словно это была арена блошиного цирка. – Сейчас пойдем, сейчас пойдем…

Двадцать два ноль-ноль.

Оглушительно звонко завизжали беспощадные свистки вдоль всей линии окопов, и немедленно загремела сводящая с ума фонографическая бомбардировка. При свете слабых спазматических вспышек было видно, как мистер Доллимор, размахивая пистолетом и распялив рот в неслышном боевом кличе выпускника офицерских курсов, лезет через бруствер.

– Вперед, вы, бараны! – заорал Тристрам. Рассыпая угрозы, он совал пистолет под ребра солдатам, награждал их пинками и выталкивал наверх. Солдаты карабкались через бруствер, некоторые делали это довольно проворно.

– Нет! Нет! – кричал маленький невзрачный солдатик. – Ради Бога, не заставляйте меня!

– Лезь наверх, чтоб тебя разорвало! – рычал Тристрам сквозь зубы.

Сверху послышался вопль капрала Хейзкелла: – Господи, они прут на нас!

Затрещали и захлопали винтовочные выстрелы, холодный воздух наполнился сильным запахом копченого бекона. Почему– то казалось, что разом зажгли тысячу спичек. Тоскливо засвистели пули. Стали слышны жуткие ругательства и крики. Тристрам, выглянув из окопа, увидел резко очерченные фигуры людей, сошедшихся в рукопашной схватке: они неуклюже падали, стреляли, кололи штыками. Все было, как в старых фильмах «про войну». Тристрам отчетливо увидел, что мистер Доллимор начинает падать на спину (как всегда, здесь был и элемент абсурда: казалось, что он исполняет танец и старается удержаться на ногах, чтобы этот танец продолжить) и затем падает с открытым ртом. Капрал Хейзкелл был тяжело ранен в ногу. Валясь на землю, он продолжал стрелять. Хейзкелл открыл свой рот для пули, как для причастия. Пуля разнесла ему лицо. Тристрам, опершись коленом на верхний мешок с песком, в бешенстве разрядил свой пистолет в неровную цепь набегавших на него солдат противника. Это была бойня, это было взаимное истребление, промахнуться было невозможно. Запоздало заразившись лихорадочным ознобом от мертвого бедняги Доллимора, Тристрам перезарядил пистолет и задом сполз в траншею, всаживая носки ботинок в щели между мешками с песком. Теперь из-за бруствера были видны только его глаза, каска и рука со стреляющим пистолетом.

И Тристрам разглядел врага. Это были люди странного телосложения, низкорослые, с объемистой грудью и бедрами, кричащие высокими, как у женщин, голосами. Люди падали один за другим, воздух был полон вкусного дыма и звенел от пуль. Тристрам смотрел, а какой-то не затронутый эмоциями участок мозга рассортировывал происходящее по своим местам: все это было предопределено Священной Игрой Пелагианской Эпохи. Он почувствовал тошноту, и его вырвало кислым полупереваренным мясом. Один из солдат его взвода, бросив винтовку и хватая руками воздух, повернул назад, к окопу.

– О, Господи Иисусе! – причитал солдат. Вдруг из его груди вырвался стон – это пули впились ему в спину. Солдат падал, словно опрокинутый стакан, прямо на Тристрама, увлекая его за собой и обнимая своими слабеющими руками и ногами; это был человеческий остов, в котором происходило отделение духа от тела. Тристрам грохнулся на колеблющийся дощатый настил, стараясь освободиться от объятий инкубуса, который с хрипом выплевывал последние остатки жизни. Вдруг он услышал, как на флангах, словно за кулисами театра, застучал сухой дождь пулеметной стрельбы – несомненно, подлинный звук на фоне бутафорской артиллерийской канонады. «Добивают, – понял Тристрам, – это их добивают».

Скоро грохот оборвался, не было слышно звуков, которые издают человеческие создания, раздавались только животные хрипы последних умирающих.

Одинокая вспышка позволила разглядеть циферблат часов: двадцать два ноль-три.

Три минуты от начала до конца.

С большим трудом Тристрам свалил придавившее его тело на доски настила. Из легких убитого вырвался последний стон. Потрясенный Тристрам с трудом отполз в сторону, чтобы похныкать в одиночестве. Запах чудовищной трапезы из копченого бекона еще носился в воздухе.

Тристрам не мог сдержать нахлынувших на него рыданий, он выл от отчаяния и ужаса. В темноте, словно в зеркале, он видел свое жалкое искаженное лицо, язык, слизывающий слезы, выпяченную нижнюю губу, дрожащую от страха и безнадежности..

Когда этот приступ ужаса кончился, Тристраму показалось, что он слышит, как наверху возобновился бой, однако раздавались отдельные пистолетные выстрелы с неравными промежутками между ними. Выглянув из окопа, Тристрам со страхом заметил мечущиеся лучи фонариков, словно кто-то что-то искал. Ужас снова сковал его.

– Старый добрый «куп де грэйси" [17]17
  "Куп де грэйси» (искаж. фр coup de grace) – «удар милосердия», которым приканчивали смертельно раненного


[Закрыть], – произнес хриплый голос. – Бедная маленькая сучка!

Послышались хлопки двух неотвратимых выстрелов Луч все рыскал и рыскал. Вот он перебежал через край окопа и подобрался к нему. Тристрам лежал неподвижно, на лице его была новая гримаса – это было лицо человека, претерпевшего насильственную смерть.