Текст книги "Уильям Шекспир. Гений и его эпоха"
Автор книги: Энтони Берджесс
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
Глава 9
ДРУГ
«Этим ключом, – писал Уильям Вордсворт, – Шекспир отомкнул его сердце». Он имел в виду форму сонета, это чужеземное лирическое творение из четырнадцати строк, которое после публикации «Астрофила и Стеллы» Сидни в начале 1590-х годов внезапно сделалось популярным. Шекспир никогда не отставал от моды, он создал сто пятьдесят четыре сонета в промежутке между 1593-м и 1600 годом. В первом порыве вдохновения он изготовлял их в изобилии, позднее обращался к сонетам весьма нерегулярно. Они были опубликованы в 1609 году Томасом Торпом, возможно, вопреки воле поэта. В те дни не существовало никакого закона об авторском праве; ничто не могло удержать предприимчивого публикатора от обнародования того, что находилось в его руках, и автор не мог рассчитывать ни на какие дивиденды – ни моральные, ни материальные. Пиратство звучит более романтично, более по-елизаветински, чем воровство. Трудно было создать в обществе атмосферу нравственного осуждения литературного пиратства, поскольку более масштабное и более прибыльное морское пиратство Фрэнсиса Дрейка обеспечило ему рыцарское звание.
Шекспир и его товарищи-актеры весьма серьезно страдали от пиратства в театре. Любая написанная пьеса автоматически становилась собственностью труппы, для которой она была написана. Когда Аллен перешел от «слуг лорда-камергера» к «слугам лорда-адмирала», он не принес с собой рукописи «Тамерлана», так как Марло продал пьесу труппе, а не ее ведущему актеру. Театральные труппы вели друг с другом честную игру; нечестная игра привела бы к неразберихе, удешевлению гордого искусства. Но издатели не имели таких сомнений. Если им не удавалось украсть ревниво охраняемую рукопись пьесы, они могли, по крайней мере, послать людей в театр на ее представление и поручить им сделать краткую запись. Тогдашняя стенография не пользовалась фонетической символикой Грега или Питмана; она основывалась на идеограммах, которые имели семантический смысл по принципу китайцев, и это называлось выражением мысли с помощью символов. И если пиратский стенограф не улавливал смысла того, что слышал со сцены, а фиксировал только общие контуры происходящего, результат оказывался жалким. «Быть» восходит к символу, означающему «существовать» или «жить»; «не быть» – противоположное «быть» – будет иметь смысл «умереть»; «вот в чем» – своего рода связка-символ или знак равенства; «вопрос» – иероглиф, означающий не просто «вопрос», но «точку зрения», «рассмотрение», «аргумент». Принеся домой иероглиф, стенограф, конечно, вспоминал кое-что из того, что он слышал, но не все. Он мог записать строчку Гамлета с близкой семантической точностью, как «жить или умереть – положительный ответ, вот в чем точка зрения». Но поэзия и волшебство исчезали.
Хотя книгопечатание шекспировских времен не выдерживает сравнения с нашим, те, кто работали на прессе, стали яркими маяками грамотности
В 1603 году было опубликовано «плохое» кварто «Гамлета», полное ложнопатетических ужасов невосприимчиво восстановленных символов. Единственный способ изгнать плохое – опубликовать хорошее. Итак, «Гамлет» в том виде, как написал его Шекспир, появился в 1604 году. Публикация была сделана не ради поэтической гордости или тщеславия, как в случае с другими кварто, опубликованными при его жизни: это была кампания защиты своего произведения от пиратов. Аргумент, единственный довод, был в том, что люди обычно покупают подлинник, если им удается получить его, и подделка не находит спроса.
Публикация сонетов Шекспира в 1609 году не имела ничего общего с символами или нелитературным переводом великого искусства. У Торпа находились прекрасные копии когда-то написанных стихов, которые переходили из рук в руки частным образом, при этом с них вновь снимали копии. Кто-то добыл полное собрание сонетов Шекспира для Томаса Торпа, и Торп отблагодарил должным образом. Его (а не Шекспира) посвящение читается так: «Тому единственному, кому обязаны эти сонеты своим появлением, господину W.Н., счастья и вечной жизни, которую обещал ему наш бессмертный поэт, желает тот, кто рискнул выпустить их в свет»[32]32
Перевод А. Аникста.
[Закрыть]. Распространено мнение, что «господину W.Н.» является собственным посвящением поэта, человека, который произвел на свет сонеты, как отец производит на свет сына, источник поэтического воображения, но производить на свет и добывать (beget и get) в елизаветинском английском могли означать одно и то же, и вполне возможно, что господин W.Н. был человеком, который доставил сонеты Торпу.
Но если мы играем в игры ученых и ломаем голову над идентификацией господина W.Н. в жизни Шекспира, или самонадеянно объявляем во всеуслышание его имя, тогда мы вступаем в опасный мир пустопорожних разногласий, где мономания вещает, стуча кулаками по кафедре, и сомнамбулизм притягивает к себе. Те, кто говорят, что господин W.Н. был Уильям Герберт, граф Пемброк, спорят с теми, кто уверен, что это был Ризли Генри, граф Саутгемптон, и возникают все новые столкновения, вовлекающие в спор таких ученых, как доктор Хотсон, который написал книгу, чтобы доказать, что господин W.Н. был Уильямом Хетклифом, гордостью Грейз Инн, школы бакалавров, и, хотя его теорией пользовались долго, Оскар Уайльд сказал, что это был Уилл Хьюз, молодой актер. Давайте оставим на время все эти рассуждения и посмотрим на сами сонеты.
Традиционный сонет, который елизаветинцы унаследовали от итальянцев, был утонченным и изысканным, чрезвычайно аристократичным и в чем-то неличностным, выражающим любовь к женщине, которая могла существовать и не существовать в реальной жизни. Петрарка оставил великолепные образцы этой формы, и построение итальянского сонета часто называют его именем. Милтон, Вордсворт и Джерард Мэнли Хопкинс пользовались им с большим успехом, но елизаветинцы нашли его непривлекательным, потому что он требовал слишком сложной рифмы. Октава, или восемь строк, представляла тему, и сестет, или шесть строк, раскрывал эту тему или даже противоречил ей. Октава рифмовалась по образцу «абба, абба», так что были только две рифмы: несложная задача на итальянском, где многие слова имеют одинаковые окончания, как amore, cuore, fiore, dolore, но отнюдь не легкая на английском, где рифм мало. С сестетом было легче управиться, так как он допускал сочетания «cde, cde», так же как «cdc, dcd» или (с трудом) «ccd, ccd». Но елизаветинцы предпочли организовать четырнадцать строк в три четверостишия и заключительное двустишие. В этом месте я могу познакомить вас с Майклом Дрейтоном, еще одним выходцем из Уорикшира, поэтом, хорошо известным Шекспиру. В цикле, названном «Зеркало Идеи» и опубликованном в 1594 году, имеется действительно прекрасный сонет:
Глухая ночь, кормилица скорбей,
Подруга бед, вместилище томленья,
Зачем, смолы тягучей и черней,
Ты отдаляешь утра наступленье?
Зачем надежды ты спешишь известь
И адским замыслам даешь раздолье;
Зачем ты пробуждаешь в сердце месть
И грех берешь под сень свою соболью?
Затем, что ты тревожишь страсть во мне,
От коей я горю в дневном огне[33]33
Перевод А. Сергеева.
[Закрыть].
Главное достоинство сонета Дрейтона, кроме его драматичности, согласование разговорного ритма с требованиями строгой лирической формы, и о неподражаемой простоте его языка приходится говорить, используя заезженное слово «искренность». Это не лирическое упражнение; слова звучат так, будто они пережиты. Сэр Филипп Сидни учил английских создателей сонета, что поэзия нечто большее, чем безделушка, созданная для женского удовольствия, или вялая игра в мяч под сенью летней беседки. В первых сонетах «Астрофила и Стеллы» он воображает себя никому не известным начинающим поэтом, ищущим свой предмет и стиль.
Как ни горько признать, история этого цикла сонетов была правдива. Сидни был Астрофилом, а Стеллой была Пенелопа Девере, сестра графа Эссекса. Его любовь была безнадежна; она вышла замуж за лорда Рича и стала бедняжкой Пенни Рич, так как брак оказался несчастливым. Женитьба Эссекса на вдове Сидни (по воле случая, дочери Уолсингема) в чем-то улучшила положение. Итак, сонеты были написаны подлинной страстью и разбитым сердцем.
Когда Шекспир обратился к сонетам, он воспевал в них реального человека, и мы предполагаем, что это было одно и то же лицо. Авторы сонетов придерживались определенных правил: восхищение неизбежно перерастало в чрезмерное обожание, боль принимала масштабы космической катастрофы, но героями были реальные люди, и их переживания были искренни. Самый ранний из сонетов, разошедшийся по рукам в многочисленных копиях, должно быть, поразил своих читателей очаровательным недоумением, так как одна традиция формы была безжалостно нарушена. В сонете были любовные фразы, вроде «прелестный скряга», «растратчик милый» или «сравню ли с летним днем твои черты?», но они были обращены не к женщине, а к молодому человеку. Означало ли это склонность к педерастии? Не обязательно; возможно, просто желание вызвать эстетический шок через язык гетеросексуальной любви, который верно служит выражению дружбы и восхищения. Мужчина в двадцать девять лет может восхищаться красотой юности; если он поэт, он найдет верные слова, и только человек наивный решит, что правильные слова предполагают неправильные отношения. И страсть, выраженная в ранних сонетах, не заключает в себе никакого желания физического обладания. Скорее наоборот: старший торопит младшего с женитьбой, так как его необыкновенная красота должна быть передана потомству.
Молодым человеком был, по моему мнению, Саутгемптон. Те, кто горячо поддерживают притязание Уильяма Герберта, поскольку он так точно совпадает с господином W.Н., имеют серьезные основания. Мать Герберта, графиня Пемброк, и сестра сэра Филиппа Сидни, хотела, чтобы молодой граф женился, но он не выказывал желания: ситуация точно такая же, как у Саутгемптона. Возможно, эта известная покровительница науки и искусства попросила Шекспира написать стихи для ее сына, чтобы незамедлительно воспользоваться его умением убеждать. Возможно, она уже прочитала речи Венеры и считала, что легче одержать победу с помощью стихов, чем давать советы скучной прозаической лексикой. О литературной восприимчивости графини Саутгемптон нам ничего неизвестно. Но Пемброк не приезжал в Лондон до 1598 года, и не хочется думать, что сонеты были написаны в отчаянной спешке, с того года до конца века: более того, в сонетах есть упоминание о длительной разлуке и драматурга-поэта (отправился в путешествие?) с любимым другом и об очень давней дружбе – не меньше трех лет; есть также упоминание о праздновании («Свое затменье смертная луна пережила») шестидесятитрехлетия королевы в 1596 году и радость по поводу выхода ее из затянувшегося критического периода. Пемброк, как свидетельствует посвящение Первого фолио, был добр к Шекспиру в более поздние годы, но в девяностых у Шекспира был только один знатный друг и покровитель.
Нежелание Саутгемптона обзаводиться наследниками едва ли так уж сильно волновало Шекспира, что он не мог спокойно спать по ночам; отсюда убеждение некоторых ученых, что так называемые «родовые» сонеты были заказаны, возможно, графиней, на которую Шекспир изящно ссылается в своем третьем сонете («Для материнских глаз ты – отраженье / Давно промчавшихся апрельских дней»). Ему, вероятно, заплатили золотыми монетами, которые он мог послать домой в Стратфорд. Деньги были нужны: театры закрылись, и тяжело представить, что зарплата скупо выдавалась Уиллу беззаботным красивым юношей, который называл себя другом, а не работодателем. Подарки Уилл получал, но они не заменяли постоянную зарплату, выплачиваемую за сделанную работу. Я иногда думаю, что в фискальной метафоре четвертого сонета содержится косвенная мольба поэта о деньгах:
После того как сонет был прочитан, Уилл мог сказать: «Коль скоро мы заговорили о деньгах, мой господин…»
Если Саутгемптон не горел желанием жениться, это могло объясняться не только тем, что ему не хотелось расставаться с преимуществами холостяцкой свободы, но также и тем, что он питал отвращение к женщинам, возможно, только временное; может быть, это была поза, получившая поддержку в его окружении. Иметь мальчика на содержании или целовать и обнимать друзей-мужчин своего возраста считалось своего рода изысканным платонизмом. Более того, в разгар эпидемии чумы было бы самоубийством шататься по борделям или приводить женщин из города для ночных удовольствий. Кто-то спал с придворными дамами, немало рискуя при этом: королева сурово наказывала осквернителей ее фрейлин (так случилось с Рэли, а также с Пемброком и Саутгемптоном). Конечно, не было недостатка в достойных партнершах, с которыми можно было переспать, – от жен простых граждан до аристократических любовниц, – но по какой-то причине или по различным причинам окружение Саутгемптона, в период приобщения Уилла к радостям аристократической жизни, предпочитало смесь бедуинской стоянки, содержащегося в порядке монастыря и эллинистической целомудренной любви. Уилла не могли шокировать свидетельства гомосексуализма; возможно, он сам имел к нему склонность, в конце концов, он был членом театральной труппы. На сексуальную ориентацию елизаветинских актеров, возможно, влиял тот факт, что мальчики исполняли женские роли, и делали это хорошо. Уилл, конечно, воспел хвалу мужской красоте. Если это делалось ради завоевания высокого положения, то он делал это легко и охотно.
В качестве профессионального советника молодого графа в вопросах брака Уилл чувствовал себя неуверенно. «У меня самого есть жена и сын, мой господин, я вполне доволен жизнью». – «Да, оно и видно: ты чересчур доволен всем, вот почему ты не едешь домой, чтобы навестить семью». И скорее всего, именно так все и было: трудно представить себе Шекспира, галопом скачущего в Стратфорд, как только заканчивался театральный сезон или театры закрывали по причине чумы или бунта. «Все женщины непрерывно ворчат, Уилл, ты сам не раз показывал это на сцене. Выход один: вырезать у них язык, как у Лавинии». Что ж, Уилл мог читать Саутгемптону комедию об укрощении строптивой женщины, заканчивающуюся семейным счастьем, основу которого составляет мужское превосходство. Пьеса была впервые поставлена, судя по всему, в 1594 году. Шекспир, возможно, работал над ней в период службы у графа, черпая сведения об Италии от своего господина или от его приятелей-лордов, вернувшихся из путешествия. Он все больше походил на итальянцев в своих комедиях, и весь солнечный свет и элегантность он получал из вторых рук. Его Италия напоминала кьянти лондонского разлива.
Пьеса «Укрощение строптивой» не была аристократической комедией, она вся пропитана театральным духом, но ее вполне могли поставить любители в доме Саутгемптона. Комедия открывается интродукцией, или прологом, не имеющим никакого отношения к пьесе, которая следует за ним, но этот пролог обретает смысл, если мы рассмотрим положение Уилла в то время. Пьяного уорикширского медника, Кристофера Слая, разыгрывают, устраивая для него мистификацию: он пробуждается от похмельного сна, и ему говорят, что он знатный господин, который потерял память. Оказавшись в красивой спальне, он совершает целую серию комических смешных деревенских оплошностей, а затем начинается пьеса «Укрощение строптивой», поставленная актерами из интерлюдии. Уилл сам был уорикширским деревенщиной, внедренным в спальню знатного господина. «Да спросите вы Мериан Хеккет, толстую трактирщицу из Уинкота, знает ли она меня», – говорит Слай. Уинкот, или Уилмкот, был деревней матери Шекспира. И в пьесе есть замаскированное напоминание Саутгемптону, что его поэт уже сослужил ему хорошую службу:
Уилл избегает упоминать свое собственное имя: «Слаи не мазурики. Загляни-ка в хроники. Мы пришли вместе с Ричардом Завоевателем». Если мы подпишемся под теорией Джойса о том, что брат Уилла захватил его постель, тогда этот текст становится пророческим. Уилл появляется перед нами в маске, хотя и в прозрачной: человек, который лудит пьесы, который пытается быть Кристофером, как Марло, является, по существу, рабом. Это, конечно, довольно слабо аргументированная фантазия.
Еще одна комедия, и далеко не столь удачная, была, конечно, сочинена исключительно для воспитанной публики. Это была комедия «Бесплодные усилия любви», которая, вероятно, датируется концом 1593 года. Шекспир взял на заметку одну из пьес Лили, написанных для труппы «детей Королевской капеллы и Святого Павла». Это были утонченно-изысканные и довольно очаровательные комедии, изобилующие напыщенной игрой слов (Лили с его романом «Эвфуэс» уже доказал, что вполне способен снабжать желающих подобным материалом). Эти маленькие пьесы не предназначались для общедоступных театров: их нежные лепестки завяли бы под чесночным дыханием невзыскательного зрителя. Их ставили при дворе королевы и в частных домах. Кружку Саутгемптона они, вероятно, нравились, или они старались показать, что это им нравится. В 1590-х годах некоторые из пьес были опубликованы: «Галатея», «Мидас», «Эндимион», все это добротные классические темы; их медоточивый язык и наивные, причудливые образы можно было исследовать на досуге. Шекспир исследовал их и потом создал свою собственную прекрасную придворную комедию, полную язвительных каламбуров, большого количества разговоров и аллюзий иностранных путешествий. «Бесплодные усилия любви» почти болезненно аристократична.
Ее тема целиком совпадает со взглядами кружка Саутгемптона на красивую жизнь. Главные герои: король Наварры, Бирон, Лонгвиль и Дюмен – поклялись держаться подальше от женщин в течение трех лет и заняться каким-нибудь учением. Сами имена, в таком контексте, вызывали смех. О Генрихе Наваррском ходила слава как о мужчине, который не мог прожить без женщин и трех дней, не то что лет. Его приближенные, маршал Бирон и герцог де Лонгвиль, были также известными ловеласами. Что же касается Дюмена, или де Майена, он был главным врагом Генриха Наваррского в Католической лиге и так же хотел разделить наваррское заточение в монастырь на три года, как молиться святому Мартину Лютеру.
Обет безбрачия после интриг, забавных событий в значительной степени сочинения сонетов (пьеса показывает, что Шекспир овладел формой сонета) неизбежно нарушается; гетеросексуальная любовь должна победить. Бирон сражен наповал, несмотря на свое сопротивление, Розалиной, одной из придворных дам королевы Франции:
Смуглая леди и отвращение к похоти, которую мысленно рисует в своем воображении Троил, думая о Крессиде. Говорит ли Шекспир о себе? Есть также Розалина в «Ромео и Джульетте», она не появляется на сцене, о ней только говорят, что одно прикосновение к ее бедру бросает в дрожь. Позднее, в «Как вам это понравится», Розалинде предстоит стать девушкой, достойной любви, а не только вожделения.
В комедии содержится много намеков на Школу Ночи, и педантичный Олоферн выглядит как карикатура на мага и чародея Харриота у Ради. Дон Армадо, ненастоящий испанец, тщеславный, смешной, стремящийся привлечь внимание, меланхоличный, увлеченный служанкой, возможно, сам Ради, каким желал видеть его Саутгемптон: граф Эссекс научил его ненавидеть этого могущественного и тщеславного человека. Шекспир пускает стрелы в Джорджа Чапмена, автора таинственной и запутанно метафизической поэмы «Ночная тень», где он называл Ночь своей любовницей и общался с духами. Чапмен, без сомнения, является Соперником-Поэтом, человеком, который видел в Саутгемптоне Нарцисса, в то время как Шекспир превратил его в Адониса. И вот Чапмен в одном из сонетов:
Этот сонет, возможно, написан в 1594 году, когда Чапмен опубликовал «Ночную тень». Ему тогда было тридцать четыре, впереди еще сорок лет творчества. Для большинства он является человеком, который говорил ясно и громко и имел дерзость перевести Гомера, что побудило Джона Китса написать панегирический сонет. Но он был также искусным драматургом и автором сюжетно-тематических поэм, которые не уступают «Геро и Леандру» Марло, равно как создателем собственных запутанных произведений. В нем есть энергия, и порой его стих звучит с шекспировской мощью.
В первых строках «Ночной тени» Чапмен, похоже, бросал камешек в огород Шекспира, упоминая о «кастальских чашах». В эпиграфе к «Венере и Адонису» говорится о «рыжеволосом Аполлоне», подающем поэту «чаши, полные кастальской воды», то есть кристально чистой воды вдохновения. Но, как считает Чапмен, в шекспировской поэме слишком сильно плотское начало, поэт слишком чувственен, и поэтому не способен создать нечто возвышенное. Язвительное замечание, но Шекспир тоже умел быть язвительным, в его сонете о Чапмене припрятаны свои камешки.
В сонетах запечатлена неравная дружба, подпорченная ревностью не только к сопернику-поэту. Саутгемптон недолго продержался в положении женоненавистника: Уилл сильно влюбился, как мы увидим, в смуглую женщину, и более молодой, более красивый, более знатный мужчина увел ее. Но сначала ему предстояло научиться любить женщин, и «Бесплодные усилия любви» были только теоретическим уроком, который давал более опытный в делах любви мужчина. Необычная поэма анонимного автора появилась в октябре 1594 года, и нам позволительно предположить, что в ней записано любовное приключение, в котором принимали участие и Шекспир, и его покровитель. Называлась она «Уиллоуби, его Авиза, или Правдивый портрет скромной девы и целомудренной и верной жены». Герой, скрытый под инициалами Н.W., ужасно хочет переспать с прелестной молодой женщиной, которая является женой хозяина постоялого двора. Он обращается к «своему близкому другу W.S.» с просьбой помочь ему добиться успеха. В поэме упоминаются «новый актер» и «старый драматург», и (в 43-й части, которая написана прозой) мы узнаем, что «эта Комедия грозила превратиться в Трагедию, судя по тому несчастному и удрученному состоянию, в каком оказался Н.W.». W.S. убеждает своего друга продолжать осаду, но Авиза не отдает предпочтения ни одному из них.
Слева: Джордж Чапмен, которого Ките поздравил с громогласностью его стихов и лысиной, был поэтом-соперником, на которого Шекспир жаловался в своих сонетах. Справа: как лорд-камергер, лорд Хансдон покровительствовал превосходной труппе, для которой Шекспир писал пьесы и исполнял роли
Подобного рода огласка, независимо от того, случилась ли эта история на самом деле или была выдумана, была достаточно нежелательна для Саутгемптона, которому приходилось думать о своем положении; простой драматург едва ли имел право называть себя его другом. Возможно, именно осенью 1594 года Уилл захотел разорвать эти узы, как бы сладостны они ни были, и отказаться от положения прирученного поэта, живущего в великолепном доме. Дружба, возможно, продолжалась, но настало время актеру-драматургу вновь заняться своей карьерой.
Прошло почти два года с тех пор, как насильно закрыли театры, и в мае 1594 года возобновились постановки в театре «Роза». Стали образовываться новые труппы. Нед Аллен, который служил в труппе лорда-адмирала до службы у лорда Стренджа, теперь вернулся в свою старую труппу и реорганизовал ее. Фердинандо Стенли, лорд Стрендж, получил в сентябре 1593 года титул герцога Дерби, но в апреле следующего года он умер при таинственных обстоятельствах и с ужасными болями, некоторые говорили, что его погубили колдовские чары. Опекаемым им актерам пришлось искать нового покровителя, и они нашли его в лице Генри Кэри, лорда Хансдона, лорда-камергера.
«Слуги лорда-камергера», самая большая труппа актеров того времени, с самым великим драматургом всех времен, наконец состоялась. В октябре 1594 года они нашли театр – в полном смысле слова Театр, одно из двух предназначавшихся для постановок пьес зданий в Шордиче. И когда они начали давать представления, Уилл Шекспир был с ними.
