Текст книги "Вся правда о русалках"

Автор книги: Энн Ветемаа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Особенно много работ, связанных с уравнениями Кортевега – де Врие, опубликовали исследователи физики моря, то есть океанологи. Выяснилось, что странный солитон в огромной степени влияет на циркуляцию водных масс, а она, в свою очередь, является ключом к долгосрочным прогнозам погоды, которые не очень-то даются нашим доблестным метеорологам даже в век электроники и компьютеров. Одна из работ, которую непременно следует прочесть тем, кого интересует физика моря или физика русалок, вышла в Стокгольме в 1969 году[6]6
  (Leonov, A., Miropolsky, Y., Tamsalu, R. Nonlinear stationary internal and surface waves in shallow seas)


[Закрыть] .

Поскольку значение солитона велико, а искусственно такую волну пока еще не удалось получить ни в одной лаборатории мира, то один из трех вышеперечисленных физиков проявил большой интерес к метаморфозам русалок и даже высказал мнение, что если бы мы знали количество русалок на единице площади и среднюю частоту их метаморфоз, то был бы сделан большой шаг вперед в составлении долгосрочных прогнозов погоды.

Автор определителя, будучи наядологом, не претендует на доскональное знание физики и коснулся соли-тона лишь для того, чтобы показать все большее взаимопроникновение различных наук. И для того, конечно, чтобы вновь изумиться дивному влиянию далекого от будничных забот русалочьего племени на нашу погоду, на то, светит ли солнышко или хлещет дождь.

И опять возникают этические вопросы.

А нельзя ли в иной неблагоприятный для сельского хозяйства год обратиться к русалкам с просьбой увеличить или сократить число превращений, а для связи с ними, может быть, стоило бы учредить «Бюро добро-русалочьих услуг»? Ох, не знаю, не знаю… До меня дошли сведения о предпринимаемых в некоторых странах попытках обучить русалок торпедированию кораблей. Не буду говорить о тех чувствах, которые овладевают наядологом при подобных сообщениях, это и так ясно. По всей вероятности, сейчас перед человечеством стоят примерно такие же проблемы по использованию русалкоэнергии, как и по обузданию энергии атомного ядра.

Однако же углубимся опять исключительно в нашу область науки.

После знакомства с принципами Мермейда и Наяда может создаться впечатление, будто возможности метаморфоз безграничны. Во всяком случае, приведенные выше уравнения их не ограничивают. Фактически же положение много сложнее и подвластно законам, близким к квантовой механике. Из курса химии читатель знает, что при возникновении новых соединений электроны переходят с одного энергетического уровня на другой и излучают фотоны. Эти переходы совсем не произвольны, а строго детерминированы. Нечто аналогичное происходит и в русалкофизике. Возможны многие метаморфозы, но только в пределах сугубо закономерных.

Когда знакомая нам скромная полоскунья-тряпичница сказала, что каждая русалка может превратиться лишь в один предмет, одушевленный или неодушевленный, то была права – так оно в общих чертах и есть. Метаморфозы русалок ограничены рамками законов, честь открытия которых в значительной мере принадлежит гениальному ленинградскому математику Руссалкину, и мне хотелось бы хоть немного рассказать о нем читателям. Но прежде следует привести таблицу метаморфоз русалок. Хотя при ее составлении мы основывались на наблюдениях, их сугубая научность подтверждается расчетами Руссалкина.

Эта таблица наводит на размышления: если в одних случаях между поведением некоторых видов русалок и формой их перевоплощения наблюдается логическая связь (блудливая толстуха, плакуша детолюбивая, а может быть, и зеленоглавая кокетка), то в других

случаях этого нет. И скромную полоскунью-тряпичницу я предпочел бы видеть не соломенным снопом, а чем-то более определенным и приятным; на довольно странный вкус указывает обуханивание (или окараваивание) грациозной и музыкальной писклявой нимфоманки, на мой взгляд, ей гораздо лучше было бы стать арфой. Но раз уж так повелось, что поиски высшей целесообразности в природе толкают нас в болото идеализма, придется удовлетвориться тем, что уравнения Руссалкина просто не допускают иных превращений.

И все же, по имеющимся у нас сейчас данным, есть два исключения: плаксивая златовласка и шаловливая льновласка после золотого кольца и трубки с оправленной в серебро головкой могут трансформироваться дальше. (Правда, промежуточной стадии они избежать не в состоянии.) Пожалуй, читателю, несколько притомившемуся от математической части, не мешало бы познакомиться с очередным примером из жизни.

КАК СТРЕЛЯЛИ В РУСАЛКУ (№ 101)

Я. Келлер из Кронштадта.

Как-то раз вышел лесник к реке Педья. Нашел на берегу трубку с серебряной головкой. Пихнул ее за пазуху, пошел дальше. Нашел золотое кольцо. Положил его в карман. А сам говорит: «Если бы я каждый день находил трубки да кольца, у меня бы их полным-полно было!»

Пошел домой. Дома полез за трубкой, а трубки-то и нет, вместо нее червяк. Лезет за кольцом. А кольцо в угря превратилось. У мужика душа ушла в пятки. Не знает, как от них отделаться. Назавтра под вечер пошел в лес с ружьем. Видит: у реки Педья на суку старой ивы какая-то девушка раскачивается. Мужик смотрит вокруг, где же у девушки челн. Нет челна нигде.

Вскоре девушка запела. Тут мужик понял, что это русалка, а не девушка. Взял серебряную монетку, зарядил в ружье. Прицелился в девушку. Раздался выстрел, девушка в реке исчезла. Только воскликнула: «Ух! Педья, дитятко мое малое! И другим сюда путь-дорогу закажу!»

С той поры русалку больше там не видели.

Сообщил И. Маас.

Очередной рассказ о варварстве наших предков. На невинную шутку отвечают ружейной пальбой!… (Пусть читателей не смущает то, что русалка пела. Мы еще в начале книги отмечали, что многие русалки способны петь; и не всегда пение – это прельстительная поза. Уравнение Руссалкина с абсолютной точностью показывает, что лесник повстречался не с оруньей.)

А теперь, может быть, стоит поразмышлять о том, зачем вообще русалкам нужны превращения.

О том, что русалки принимают прельстительные позы, которыми они надеются привлечь людей, говорилось достаточно подробно. Очевидно, мы представляем для них интерес. Но это вовсе не должно пробуждать в нас антропоцентрического высокомерия. Афаниптерологов интересуют блохи, а копрологов – испражнения. Мы не беремся утверждать, что интерес к нам со стороны некоторых видов русалок непременно иного свойства. Просто русалки хотят расширить свои знания о том опасном и странном, влияющем на судьбу всей планеты представителе животного мира, к которому мы принадлежим и о котором Горький сказал, что это звучит гордо, в то время как Мирабо полагал, что комично. Наверно, оба были правы.

Надо думать, что во многих случаях назначение русалочьих превращений сходно с прельстительными позами. И сплошь да рядом мы со своими вкусами и пристрастиями предстаем перед русалками далеко не в самом благоприятном свете. Приятно, когда очаровательная русалка высоко ставит наш духовный уровень и тешит нас своими ариями под журчащий аккомпанемент воды, однако же мы так часто их объегоривали, что ныне далеко не все виды русалок придерживаются о нас хорошего мнения. Понимая, что поэтически ниспадающие волосы, пение или геометрически эстетический налив груди не всегда нас могут взволновать, они выбирают иные формы прельщения: как видно, для них не составляет секрета, что золото и серебро пробуждают в нас меркантильный дух, угри и зайцы – гастрономические наклонности, даже свежеснятую шкуру можно выделать и употребить на что-нибудь полезное. А теленок с человечьей головой? А освежеванная собака? А известняковая плита с навозом? Мы можем не сомневаться, что все они служат своеобразным выражением скептицизма и разочарования русалок.

Sapienti sat!

ТЫЛЛУСТЕСКАЯ РУСАЛКА (№ 69)

И. Проозес из Торнимяэ.

В реке Тыллусте и правда живет русалка. Два мужика ловили там рыбу, вдруг над водой показалась человеческая голова, а вот была ли человеческой нижняя часть тела, никак было не разобрать. <…>

Человеческая голова давай ругаться: «Вы кольями своего бредня амбарную дверь у меня снесли!»

Мужики в тот раз ушли восвояси. Когда же пришли еще раз, то видят: плывет по воде большая широкая плита, а на ней горит куча лошадиного навоза. Так русалка плитой обернулась. А мужикам сказала: «Ежели вы в третий раз придете, живыми отсюда не выберетесь!» <…>

Читатель может поинтересоваться, неужели в последние годы наядология не обогатилась ни одной новой формой преображения. Обогатилась. Несомненно обогатилась: много раз были описаны обертки от клубничной жевательной резинки, один раз – тончайшая женская комбинация австрийского производства, которая вела себя примерно так же, как рогалик, о котором рассказывает Эйзен. К сожалению, мы до сих пор не можем утверждать определенно, с чем имели дело – с вторичным превращением или же с неизвестным ранее видом русалок. Теоретически не исключены обе возможности, остается лишь подождать, что покажет будущее.

Чтобы покончить с превращениями, предстоит ответить еще на один, наверняка уже возникший у въедливого читателя вопрос: поскольку русалки расходуют на метаморфозы энергию, не могут же они быть вечными; так каков их век? Приблизительно подсчеты показывают, что если русалки не увеличат частоту своих метаморфоз, то так называемой суммарной изначальной энергии хватит еще надолго. И тем не менее несомненно: существенно дольше, чем наша Солнечная система, они не продержатся.

А теперь выполним свое обещание и расскажем об известном ленинградском математике Руссалкине.

Одна из моих исследовательских экспедиций привела меня как-то на берега реки Наровы. Именно в этом районе тогда записывали на пленку совместное пение русалок Эстонии и Российской Федерации (см. раздел, посвященный писклявой нимфоманке), и меня очень интересовало, принадлежат ли оруньи наших восточных соседей к тому же виду, что и наши, или они представляют собой некий новый подвид.

Блуждая днем по берегу реки, я несколько раз натыкался на симпатичного голубоглазого и светловолосого молодого человека, смахивавшего на Сергея Есенина.

Молодой человек ловил рыбу. Везло ему самым невероятным образом, но, к моему удивлению, эта удача буквально выводила его из себя. Воровато оглядываясь по сторонам и убеждаясь в том, что его никто не видит, он украдкой выпускал рыбу обратно в реку, тут же снимался с этого места и перебегал на новое (очевидно, не столь уловистое). Мне сразу вспомнились рассказы о русалках, хоть и редко, да помогающих рыбакам. По-видимому, молодой человек был из числа избранных, которым почему-то оказывались столь необычные услуги.

Когда же я вечером вновь набрел на удачливого рыбака, он тихо лил горькие слезы у небольшой коптильни. Возле него возвышалась солидная куча великолепных щук, окуней, даже сигов и угрей, о наличии которых в этих местах я и не подозревал. Молодой человек с безнадежным видом бросал их в реку, но, заметив меня, вздрогнул и опустил глаза долу.

Постепенно мы разговорились. Для этого потребовался весь мой опыт, накопленный десятилетиями исследовательской работы с русалками, вступить в беседу с которыми далеко не так просто. Я узнал, что мой случайный знакомый, математик по профессии, сейчас в отпуске, что с детских лет он страстно увлекается рыбалкой, а теперь вот идиотское везение отравляет ему жизнь. Он уже пробовал ловить без наживки, затем без крючка. И с тем же (не) успехом! Если нет крючка, безмозглые рыбины запутываются в леске и приходится вытаскивать их, как коряги.

Я пригляделся к молодому человеку повнимательнее: невинный детский взгляд и в некотором роде необычная робость странным образом гармонировали с его мускулистым телом Аполлона. Было в нем что-то очень знакомое – и тут я догадался, что он напоминает мне того паренька, о котором говорилось в главе «Немного об этике» и который, как ни печально, водным раздольям предпочел тесные удобства ванной. Ленинградский математик излучал точно такие же влекущие русалок флюиды.

Я полюбопытствовал, не происходило ли сегодня с ним чего-то еще из ряда вон выходящего. «Что вы имеете в виду?» – спросил он с некоторой ершистостью. Когда же я завел разговор о весьма вероятных находках золотых часов и кубков, он растерялся и молча кивнул головой. Они валялись чуть ли не под каждым кустом, возле которого он собирался присесть. Но еще более удивительным оказалось то, что по реке Нарове туда-сюда, будто моторная лодка, носилась большая каменная плита…

– И на этой плите была куча навоза, – с полным знанием дела дополнил я, повергнув молодого человека в изумление.

Я завел разговор о русалках. Он напрочь отказывался верить в такую ересь. Мне стало грустно, и я не пытался это скрывать. Я сказал, что давно мечтаю познакомиться с хорошим математиком, который внес бы ясность в вопросы русалочьих метаморфоз, привел бы их в некую логически-математическую систему. К великому моему удивлению, он моментально вдохновился, буквально загорелся, и пожелал узнать по возможности все их параметры.

– Как же так, – удивился я, – в русалок вы не верите, а тут же готовы составлять уравнения?..

– Но ведь я математик, – усмехнулся молодой человек.

– И что же?

– Математик никогда не знает конкретно, с чем имеет дело. – Тут он выдержал паузу и добавил с какой-то добродушной улыбкой, с каким-то загадочно-отсутствующим видом (по-моему, именно так ренессансные мадонны с младенцами смотрят на платановую рощу вдали): – И, разумеется, не испытывает к этому ни малейшего интереса…

Так началась наша дружба, продолжавшаяся несколько славных лет. Я передал ему весь материал о русалках, каким располагал. А это совсем не мало. Я составил большинство дихотомических определительных таблиц, да еще знал много достаточно точных метаморфозных вариантов. Мои таблицы, которыми я весьма гордился, – все-таки первые в мире наядологические таблицы! – Руссалкин поднял на смех.

«Неужели и в наши дни еще составляют такие?» – удивлялся он в своем письме. – Много проще было бы каждый существенный признак обозначить точкой в системе координат. А если их много, то нет ничего проще, как перейти к многомерному, или фазовому, пространству. И по этим точкам в n-мерном пространстве вычертить n-мерную кривую. Таким образом, мы сведем все существенные русалкопараметры к одному полиному, описывающему эту кривую. Очень просто!» Только на этой основе, утверждал он, можно более или менее научно подходить к изучению русалок. Мне не оставалось ничего другого, как разинуть в изумлении рот. Слов в письме было совсем мало, зато расчетов и формул хоть отбавляй. Приведу лишь начало и конец его послания.

«Ув. Энн Артурович! Предварительно проанализировал Carrula immunda. Как Вы, разумеется, знаете:

Удивительно красивая русалка. Она почти так же прекрасна, как многочлен Лежандра!

С приветом Руссалкин».

Ну что тут скажешь… Ругательница не такая уж красивая русалка, но я, простой естествоиспытатель, даже ее предпочитаю этакому фокусу-покусу. Разумеется, в ответном письме я расхваливал красоту уравнения, поскольку наконец-то наука о русалках попала в поле зрения математиков.

Описав русалок в виде многочленов – эта работа, как видно, не доставила ему особого удовольствия, – математик приступил к вопросам метаморфоз. И тут он вспыхнул, как береста.

Руссалкин был человек своеобразный: если я порой беспокоился из-за недостатка предоставляемых данных, то ему это никогда не мешало, наоборот, чем больше было неизвестных, тем заманчивее казалась ему работа. Особенное удовольствие доставляло ему изобретение новых, непременно носящих его имя констант. Однажды он признался, сияя от счастья, что если Планку и Больцману из-за сравнительной простоты исследуемого материала («Для таких голов безнадежно элементарного», – констатировал он) приходилось довольствоваться одной лишь константой, то перед ним благодаря миру русалок, – в которых он, как и прежде, нисколько, разумеется, не верит, – открыты значительно более широкие перспективы.

Сейчас нам известны две основные константы Руссалкина и девятнадцать дополнительных, также носящих его имя. В одном лишь вопросе он был непреклонен. Стоило мне вполголоса намекнуть, что было бы очень справедливо дать одной из констант имя крупного русского и эстонского ученого М. И. Эйзена, как он буквально вскипел: дескать, совершенно неэтично запечатлевать в чистой математике какого-то западного провинциала-язычника.

В последний период нашего, если так можно сказать, сотрудничества, Руссалкина охватило непонятное беспокойство. Правда, многие тома прекрасных дифференциальных уравнений по-прежнему были ему милы (разумеется, во всех уравнениях фигурировал целый выводок констант Руссалкина; греческих букв оказалось мало, и он уже начал вводить древнееврейские), и все же он признался мне, что мечтает о простом и всеохватывающем уравнении. Гравитацию, искривление пространства-времени, соотношение неопределенностей Гейзенберга (и шут знает что еще, для меня эти понятия – темный лес) можно якобы привести к некоему потрясающему синтезу с теорией метаморфоз русалок – ему уже во сне это снится. Это якобы крайне просто и, помимо всего, окончательно разрешит проблему кварк-русалок; но пока вот от него ускользает. Нет сомнения, что гениальный голубоглазый ленинградец рано или поздно решил бы эту задачу, если бы труд его жизни не прервала скоропостижная кончина в водах Ильмень-озера.

Свидетели этого трагического и несколько странного случая впоследствии рассказывали мне о нем.

У Василия Петровича Руссалкина вошло в привычку часами сидеть на берегу, на большом камне, смотреть на игру волн и время от времени что-то заносить в свою записную книжку.

В тот жаркий предобеденный час коллеги моего друга уплыли на середину озера, а он остался на любимом камне. Неуловимая улыбка скользила по его губам. Внезапно он вскочил и радостно закричал: «Какое простое решение! Какое красивое! Вон оно, на том листке папируса, что плавает у меня под ногами… А на обороте – общее решение великой теоремы Ферма. Давайте сюда, ребята, поймаем его!»

И Василий Петрович Руссалкин прыгнул в воду…

Когда подоспели коллеги-математики, он был уже мертв… Воды в том месте, куда он кинулся, было едва по колено. Однако никакого листка папируса не оказалось.

Великий ученый погиб в кульминационный момент своей жизни. В какой-то степени чувство моей вины смягчается тем обстоятельством, что он не верил в русалок; как же тогда они могли быть виноваты в его смерти…

Трудам Руссалкина суждена долгая жизнь. Своей гениальностью он чем-то напоминал У. Леверье. Если тот смог, опираясь на расчеты, предсказать существование и местоположение планеты Нептун, то мой друг отличался не меньшими достижениями.

Во время путешествия по Франции (к сожалению, это была первая и последняя заграничная поездка молодого человека; между прочим, он играючи выучил 23 иностранных языка!) в одном из музеев он увидел нюхательную табакерку Вольтера. Он ее быстренько взвесил и обмерил. Своим друзьям Руссалкин сказал, что займется теперь интересными вычислениями. Закончив их, он познакомил меня с результатами.

Он представил точные параметры русалки, которая могла бы перевоплотиться в нюхательную табакерку Вольтера. И эта русалка нам уже известна! Знаменитый французский демонолог Марсель Мажисьен неоднократно встречался с этой полной шарма и легкой иронии русалкой и решил назвать ее в честь преждевременно покинувшего нас Василия Петровича колодезной проказницей Руссалкина.

В будущих французских определителях русалок – они теперь повсюду должны пачками выходить в свет по примеру нашего издания – мы надеемся в самом скором времени познакомиться с подробным описанием этой русалки, по странному стечению обстоятельств связавшей двух великих мужей.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, наше исследование можно на этом закончить. Читатель познакомился с начатками наядологии, известными к настоящему времени видами русалок и формами их превращений. Мы попытались дать руководящие указания для практической работы в полевых условиях, рассмотреть некоторые этические вопросы. Автор полагает, что путь для потенциального друга русалок намечен; далее каждый должен идти самостоятельно.

Составитель определителя и его многочисленные помощники надеются, что представление читателей о русалковедении до некоторой степени изменилось – возможно, стало яснее, что это не какая-то лженаука, а одна из равных в семье наук, изучающих природу.

Вопросов русалкофизики мы коснулись весьма поверхностно, впрочем, как нам кажется, эти вопросы не представляют собой ничего сколько-нибудь нового. Материалисты всегда говорили о бесконечном разнообразии форм материи. Они подчеркивали, что новые теории не обязательно отвергают старые, а часто включают их в себя в качестве частных приложений: так обстояло дело с физикой Ньютона и Эйнштейна, с евклидовой и неевклидовой геометрией.

О превращении массы в энергию и раньше все знали. К сожалению, этот так называемый дефект массы связан в сознании и памяти людей с Хиросимой и Нагасаки. Мы еще до сих пор не умеем превращать массу в энергию без радиоактивной опасности, мы не умеем трансформировать ее с такой же легкостью, как это делают русалки. Но то, что мы не можем сегодня, мы, вероятно, сможем завтра.

Характерно, что во всей наядологии, как и в науке демонологии вообще, ничего не осталось (после открытий в области русалкофизики) от их мистического содержания. Средневековая демонология, занимавшаяся бесконечными рассуждениями о том, «сколько чертей может поместиться на кончике иголки», из обскурантистских умствований превратилась в науку, повернутую лицом в будущее. Демонология не является больше демагогией (хотя эти слова и близки по звучанию!) – ее можно определить как науку, которая имеет дело с поисками новых форм-отношений массы и энергии. Прежнее название науки мы сохранили просто из шуточного консерватизма.

Новичков в нашей науке ждет широкое поле деятельности, фантастические перспективы: например, теория утверждает, что так называемые кварк-русалки могут сливаться с кварк-домовыми, кварк-колошматниками и кварк-лешими. В результате, надо полагать, появятся совершенно новые виды нечисти. В природе такие сочетания наблюдать не удавалось, но, может быть, они будут получены в лаборатории. Какое же прелестное окружение может себе таким образом уготовить человечество! И кто осмелится утверждать, что в один прекрасный день мы из какого-нибудь поблекшего абажура или стоптанных кирзовых сапог, представляющих собой конечную стадию вырождения русалок, приложив энергию, не сможем восстановить новых для науки наяд. Уже начались основательные исследования солитона, обуздание которого сулит баснословные практические результаты.

В заключение хотел бы констатировать следующее. Наша наука родилась на природе, и эта связь с природой никогда не порвется. Из сверкающих в серебристом свете луны озер, из кутающихся в пелену тумана ручьев мы черпаем золотой песок науки, без которого даже самый опытный аналитик в самым наилучшим образом оборудованной лаборатории не получит полновесного золотого слитка.

Дорогой читатель! Я ставлю в своей рукописи точку.

Старый ученый вновь берет свой рюкзак, бинокль и записные книжки. Придется взять и палку, ибо нога уже плохо слушается.

Я снова отправляюсь в путь, и, когда окончательно устану, ты, может быть, заменишь меня и пойдешь дальше. Пойдешь гораздо дальше, чем сумел я.

В путь, друзья!

Ноябрь 1979 – октябрь 1980

Таллинн-Райккюла