Текст книги "Пришелец"

Автор книги: Энн Ветемаа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Он вздохнул. Почему-то вспомнил жирного клопа, ползшего по супружескому ложу.

Следует заметить, что наш герой был в полной растерянности.

7

Представим себе рождественский вечер в беднейшей части города и, пожалуй, перенесем сюда главного героя нашего повествования. Именно рождественский вечер. Новогодний праздник хорош, но лишен той таинственности, того дивного умиления, а также необычной смеси страхов, благости и невесть откуда исходящих флюидов, которые столь желательны нам сегодня. В новогоднюю ночь хлопают пробки шампанского, шипит вода, когда на удачу льют в нее раскаленное олово, веселятся анонимные карнавальные маски. В новогоднюю полночь небо на миг расцвечивается красными, синими, зелеными ракетами, и бывает столь же светло, как днем. А рождественский небосвод обычно ниже и темней, порой он бархатисто-черный, фиолетово-черный, непроглядно-черный и гасящий звуки, так что невесть откуда падающие хлопья снега кажутся удивительно крупными и несколько ирреальными.

И даже одно и то же одеяние Санта Клауса существенно разнится в цветовой гамме – в Новый год оно светлее и ярче и как бы из лучшей ткани, а в Рождество какого-то более темного тона, как бы отдающего тайной, эхом далекого распятия.

Итак, в этот вечер молодой человек прогуливался в беднейшей части города, в предместье, как сказали бы люди старшего поколения, подняв воротник и нахлобучив шапку, ибо шел снег, густой и липкий по случаю оттепели, и, попадая на ресницы, оставался на них, так что окружающие предметы расплывались. Старые деревянные дома, бурые рабочие казармы как-то особенно жались к земле. Окна мерцали вроде бы совсем по-другому, по-особенному желтовато, в большинстве из них горели не лампы, а свечи, и косые тени от елок изламывались на потолках.

На узких улочках, тихих и пустынных, лишь изредка попадались запоздалые путники. Они пробирались, втянув голову в плечи, сквозь тесные щели, потому что именно такими представлялись под низким небом эти улочки, зажатые темными домами. Поздние прохожие шагали торопливо, сгорбив спину и потупив взор, будто пребывание на улице было сегодня чем-то запретным.

Таким образом, молодой человек шел почти в одиночестве, при желании мог заглянуть в любое невысокое окошко и увидеть сквозь реденькие занавески комнатку с елкой, свечами, ангелочками из станиоля и конфетами в целлофане, висящими на ветках. Вокруг елок люди сидели, сложив руки, удивительно тихо, и смотрели на оплывающие свечи, которые в рождественский вечер производят совершенно иное впечатление, чем в новогоднюю ночь. В глазах ребятишек мог застыть своеобразный страх (впрочем, едва ли различимый с улицы), да, совершенно необъяснимый страх, хотя еды на столах было больше обычного, в том числе даже коврижки и овсяное печенье, далеко не всегда им доступное.

А снег все падал, налипал на окошки, и молодому человеку уже было трудно разглядеть, что делается в комнатах. Да ничего такого там не делалось, все выглядело словно в стоп-кадре, напоминало пожелтевшие рождественские фотографии из альбома в бархатном переплете.

А потом, почти повсюду одновременно, затянули рождественские славо-словия. Пели о Вифлееме и о пастухах, и о представшем им ангеле, и о славе Господней, что осияла их. Удивительно протяжные были рождественские пения, и у молодого человека защемило на душе. Мужчины с мозолистыми руками, женщины, что ссорятся в молочных и развешивают белье в узеньких дворах, обнажая икры с узлами на венах, – все они заключили сегодня нечто вроде соглашения и сидят повсюду одинаково. А рождественские славословия всплывали к небу, поднимались над крышами, будто дым из трубы в безветренную погоду, и улетали прямо вверх.

Итак, розочка распустила лепестки, три волхва, представители трех рас – белой, желтой и черной – пришли ей поклониться, и люди пребывали в радости, хотя наперед знали, что все это однажды приведет к Голгофе.

Может быть, молодой человек увидел во дворах собак, которых в праздничный вечер не пустили в дом и которые, слыша те самые песнопения, скулят приниженно под дверями и просятся внутрь. Только их не пускают, и они, примостившись на ковриках, боязливо поднимают морды к небу и одна за другой подвывают пению. Собаки поют о своей собачьей жизни, и в их глазах проступает некая туманная смесь осознания и душевной боли, и мотив собачьих песен тоже грустный-прегрустный.

 
…Рождественский покой хочу вам возвестить,
рождественским светом хочу вас озарить,
и да снизойдет в ваши сердца рождественская радость…
 

Так провозглашал с кафедры священнослужитель, старый человек, у которого мерзли ноги, потому что в церкви не топили, а народу собралось мало, поскольку те, кто решил сегодня сходить в церковь, предпочли направиться в центр города, где большие елки с электрическими свечами, где Божье слово произносят благочинный и епископ, люди гораздо более кpaсноречивые, чем этот старик, стоящий на шаткой кафедре и страдающий от холода, несмотря на то, что поддел две пары шерстяных подштанников. И еще на носу пастора время от времени появляется капелька, чистая и прозрачная капелька, которую он незаметно смахивает рукавом талара. А на груди епископа там, в центре города, крест из чистого золота!

В церкви, куда молодой человек вошел после некоторых колебаний, в основном молились старые бедные люди, которым просто не уйти далеко от дома на своих непослушных ногах. Пахло целебными средствами от ревматизма и лекарственными травами, а может быть, чесноком – хорошим и дешевым снадобьем от всех недугов.

Пожалуй, были здесь и дети. Только они производили впечатление пожилых людей, маленьких стариков и старушек. По всей вероятности, благодаря своим слишком длинным пальто преимущественно темных тонов. Довольно определенно можно утверждать, что их одежонка не очень умело перекроена из отцовских и материнских обносков.

Молодой человек, положив подаяние в кружку, скромно застыл возле дверей, прислонившись спиной к высокому косяку.

Священнослужитель говорил о родителях младенца Христа, о Марии и Иосифе, том самом Иосифе, что был плотником. "Плотником, как и многие из вас тут", – подчеркнул он, и молодой человек подумал: ну конечно, большинство пригородных жителей работает на лесокомбинате, мужчины возле пил, женщины в тарном цехе, от зари до зари сколачивая сбитыми до крови руками одни и те же беспросветные ящики.

Полет его мысли был прерван словами, подхваченными паствой: "И со Духом Твоим…"

Маленькая девочка справа от него пела так звонко и благоговейно, что молодой человек задержал на ней свой взгляд. Она была необыкновенно красива. Волосы перевязаны лентой несколько непривычного в стране красного цвета. Длинные ресницы и упрямый ротик, алый, как роза, сулили в недалеком будущем писаную красавицу. Да, но этот пригород с лесокомбинатом и вечеринками под духовой оркестр пожарных… Он вздохнул. Кажется, девочка заметила поглядывавшего на нее молодого человека и доверчиво пододвинулась к нему. Ей было лет десять-одиннадцать.

– У него нога отвалилась, – прошептала она, не в силах подавить смешок.

– У кого?

– Да у Иисуса же… – И показала на печально распятого, бесконечно длинного страдальца клопиного цвета. Она снова фыркнула. – Отвалилась, упала на пол и разбилась пополам. Из нее уховертки выскочили. Прочервивела насквозь, и все тут. Роби принес домой и с большим трудом склеил.

– Кто такой Роби?

– Да брат. Его Станционным Графом кличут.

– О Станционном Графе я слышал, – пробормотал молодой человек, чтобы что-то сказать.

– Да кто ж его не знает, – с гордостью молвила девочка. – Ну да, Роби и гвозди вколотил. Как раньше в самого Христа. Не то еще бы одна рука отлетела. А теперь все в порядке, с Божьей помощью, – прошептала девочка на торжественной нотке. – Теперь он никуда не двинется… – При этом в ее больших каштановых глазах сверкнули хитроватые искорки, она повторила вновь и как бы со злорадством: – Да, никуда он теперь не денется!

Молодой человек, конечно, порадовался за своего квартиранта, столь похвально выполнившего поручение пастора.

– Наверное, твой брат возгордился, когда ему доверили такую важную работу!

– A-a!.. Роби сказал, зачем вбивать гвозди в того, кто никогда не существовал. Еще он сказал… – Но тут девчушка засомневалась. – А ты, случаем, не шпик? – Однако спустя мгновение она сама же решила, что едва ли дяденька доносчик – чего тому в церкви-то делать. – Роби сказал, что правильнее было бы тем же самым способом пригвоздить к стене кого-нибудь другого… Вот тогда народ валом повалил бы в церковь! И мы бы волю получили!

– Ты имеешь в виду… – Молодой человек не решился договорить.

И тут маленькая ручонка сунула ему в ладонь влажный свернутый листок.

– Прочти! Башковитее станешь! Потом другим передашь. Ты эту бумажку передуй семь раз, не то на седьмой день тебя кондрашка хватит и глаза твои лопнут. Вот!

Девчушка тут же исчезла, юркнув между прихожанами, до молодого человека донесся лишь из дальнего придела ее звонкий голосок, воспевавший агнца.

Со щемящим сердцем вышел он из церкви. Под ближайшим фонарем расправил бумагу: "Далой тиранию!!! Далой тодальное государство!!!"

Руки молодого человека дрожали, не потому, конечно, что известное ему и нам лицо, вновь успешно пригвоздившее Христа, вовсе никаких успехов в орфографии не достигло.

Он обратил свой взор в небесную темень, откуда все еще падали снежные хлопья.

– Бедная девочка… ox ты, бедная девочка… – бормотал он, и лицо его странным образом передернулось.

Между тем в церкви продолжали воспевать пастухов, осиянных свыше.

8

А почему бы теперь не быть весне. Например, началу мая. Нет государств, которые не отмечали бы своих юбилеев. Особенно прекрасно и многозначительно, когда праздник совпадает с весенним оживлением, с цветением цветов. Подобное сопоставление, приятная, обнадеживающая параллель открывает гражданам глаза на символическую связь между расцветом природы и процветанием государства.

Когда молодой человек вышел на улицу, повсюду развевались флаги: по-видимому, дворники побеспокоились загодя и придали городу соответствующий вид. Замечательно ведь, если гражданин, пробудившись ото сна, первым делом видит в окне священные национальные цвета – желтый и лиловый.

Да, молодой господин шагал сквозь майское утро, казавшееся хрупким, воздушным, удивительно легким. Дул прохладный, бодрящий ветерок. По голубому небу бежали облачка-овечки – шаловливые, беленькие, кудрящиеся по краям, точно буфы на выходной блузке школьницы.

Улицы недавно подмели, в каскадах струи поливальной машины переливалась непорочная радуга. На первых прохожих были светлые сорочки, от костюмов пахло горячим утюгом.

Даже такое деловое учреждение, как банк, – молодой человек заглянул в него, чтобы снять со счета немного денег, – выглядело по-праздничному. Очередь была маленькая, но молодой человек все же успел взглянуть на портреты видных государственных деятелей; по случаю годовщины их могли украсить венками; у него также достало времени прочесть воодушевляющие лозунги, написанные ярко-лиловыми буквами по желтому фону.

Вежливая улыбка не сходила с уст пожилой дамы, которая его обычно обслуживала и во взгляде которой всегда читалась профессиональная настороженность. Она протянула молодому человеку деньги, словно приятный подарок сделала. Он заметил, что дама напудрилась и что бородавка на мочке левого уха, бывшая со сливовую косточку и не очень-то ее красившая, вроде бы стала меньше, несколько усохла. Когда она склонилась над чековой книжкой, он обнаружил причину столь неожиданной перемены: неприглядное образование паразитического свойства было крепко перевязано желто-лиловой шелковой ниткой и лишилось притока крови. Нарост, посаженный на голодный паек, стал темно-коричневым, и молодой человек прикинул, что вскорости, может быть даже к вечернему карнавалу, он отпадет.

Использование ниточки тех же цветов, что национальный флаг, могло возбудить двоякие мысли, но если это вызов, то кому? Кто не приносит пользы, тому нет места в нашем государстве!

Выйдя из банка, молодой человек ощутил легкое чувство вины – сам-то он как подчеркивает торжественность момента? И тут же купил себе золотисто-лиловый галстук-бабочку.

Большие часы на вокзальной башне могли бы кроме точного времени показывать дни недели и фазы луны. В таком случае молодой человек заметил бы, что сегодня среда – его музейный день. Поскольку музеи в праздничные дни закрываются раньше, разумно было бы заглянуть в него сейчас. Пропустив свой день, он, очевидно, расстроит пожилых дам, хотя сегодняшнее отсутствие вполне объяснимо. Он все же купил на перекрестке букетик желтых нарциссов с лиловой сердцевинкой сорта "Гранде Моноцетти", при выведении которого наши славные генетики прибегли ко множеству хитроумных мутаций. За что и удостоились государственной премии, как то принято и положено.

Музей также выглядел праздничнее обычного. Ради такого дня шелковая лента ниспадала с плеча на грудь медведя, благодаря чему этот грустного вида всеядный топтыга из отряда хищных семейства млекопитающих класса высших позвоночных производил гораздо более жизнерадостное впечатление.

Вручив цветочки – мы не намерены подробно расписывать радость и восхищение дам, – молодой человек решил подольше задержаться у витрины с насекомыми, живущими в сообществах.

Он рассматривал бархатистых шмелей, засушенных муравьев, которые, очевидно, и в торжественные дни не забывали трудовые обязанности и прилежно таскали веточки в свою конусообразную кучу – их государство, их отечество. Также размышлял молодой человек о термитах: ведь эти бледные плюгавые существа совершают подвиги – одолевают бетон и даже железо. Lаbоr vinсit оmnia. [7]7
  Превыше всего труд (лат.).


[Закрыть]

Он попросил позволения посидеть минутку в библиотеке. Конечно, дамы разрешили. Мы открыты до двух, но если пожелаете, оставайтесь дольше, ему показали задний ход. Он может выйти из него и отдать ключи, постучав в дверь под номером три, где живет одна из дам, по совместительству исполняющая обязанности ночного сторожа. "Нет, – ответствовал молодой человек, – едва ли я задержусь так долго". Сегодня ведь праздник. Он еще хочет попасть домой и немного отдохнуть, а потом со свежими силами принять участие в вечерней манифестации и играх. Ах так! Ну конечно! Как вам будет угодно!

В библиотеке он мог полистать интересные книги: например, Метерлинка – великого исследователя смысла жизни, который самые свои глубокие мысли записывал, наблюдая за жизнью пчел, муравьев и термитов. Возможно, он несколько переоценивал роль инстинктов – благодаря инстинктам, считал он, маленькие перепончатокрылые заселили планету в тысячи, нет, в миллионы раз раньше нас. Но что, собственно, представляет собой инстинкт? Разве не следование благородным законам гармонии?

Склонив голову набок, молодой человек рассматривал царицу, или матку, термитов, колоссальную по сравнению с остальными. Она душа государства термитов. Ее обслуживанием заняты все без исключения: солдаты и, конечно, рабочие, которые добывают или выращивают пищу, приносят ее, кормят других или на всякий случай запасают ее в себе, конечно, не ради собственного удовольствия, а ради общего блага. Их подвешивают как бочонки, и основная их задача – лениться. То есть не делать лишних движений, сохранять энергию и тем самым сберегать в себе накопленные запасы. Да, но все-таки самая бесподобная – царица, или матка, термитов, дарующая жизнь. И волей-неволей мысли молодого человека унеслись к великому Моноцетти, который, разумеется, в другом, человеческом плане Великая Мать государства. А также Великий Отец.

Государство – это могучий, гигантский организм. Все обитатели улья, или термитника, без колебаний идут на смерть во имя императрицы, все равно – в бою или от голода. И вы только подумайте, как долго они благодаря этому продержались на нашей планете! Как же так получилось, что человек, венец животного мира, именно с точки зрения верности государству невероятно далеко отошел от идеала. Букашечки не критикуют своего императора, не вскрывают недостатков, а для человеческого общества со всеми его Станционными Графами и прочим отребьем – к счастью, немногочисленным! – для всех этих подонков нет ничего святого, ни государства, ни его главы. Вне всякого сомнения, человечеству грозит гибель, ибо основная предпосылка устойчивости – поголовная преданность и самопожертвование.

Все это так. Но сегодня радостный день, сегодня в народе торжествуют добрые, возвышенные инстинкты и убеждения. С какой же стати думать об отдельных выродках? Так размышлял молодой человек, направляясь из музея домой.

И вот наступила послеобеденная пора – начало торжеств. Молодой человек бодро шагал к стадиону: в петлице у него красовался желто-лиловый нарцисс, недавно приобретенный галстук-бабочка и выглядывающий из нагрудного кармашка платочек радовали глаз священным альянсом солнечно-желтого и фиалково-лилового. Он подпевал маршам и кантатам, лившимся из репродукторов, – зажигательным, звучавшим несколько металлически, но весьма оптимистичным, пробуждавшим героический дух. Да, те же мелодии доносились из окон, и свежий весенний ветер гонял их туда-сюда по голубому небу – оно служило как бы торжествующим звуковым экраном над головами счастливого народа. Казалось, весь город устремился к стадиону, в полном единодушии, наэлектризованности общей идеей, под веселые выкрики. Молодой человек нежным взглядом окинул девушек в желтых платьях: он вспомнил, что в программе праздника значатся массовые выступления физкультурников. На спортсменах были лиловые тренировочные костюмы. Уж не таков ли цвет чемпионов?

Конечно, он приметил в толпе нескольких расхристанных граждан с красными лицами, в чем были повинны крепкие напитки, – но в душе старался их оправдать: сегодня пивом угощают бесплатно, и в конце-то концов, когда же еще накачиваться, как не по большим праздникам?

Когда он попал на стадион, яростный футбольный матч между желто-лиловыми и красно-зелеными был в разгаре. Можно предположить, что футбол как игра, как явление оставлял молодого человека относительно равнодушным. Некогда, в юные годы, проведенные в воспитательном заведении, он тоже несколько раз играл в футбол, ибо, вполне естественно, здесь неустанно заботились о физической закалке будущих членов общества. В большой чести было изречение Моноцетти: "В здоровом теле здоровый дух!" Правда, некоторые циники утверждали, будто сей афоризм пришел из античных времен, ну и что из того?!

"Нет ничего нового в подлунном мире!" – гласила еще одна сентенция императора, которой можно заткнуть глотки искателям оригинальности. И следовало бы заткнуть, ибо в конце-то концов важно не возникновение какой-нибудь идеи, а претворение ее в жизнь.

Все это так, однако футбол не пришелся нашему молодому человеку, правда, тогда еще мальчику. Tопотня, беготня да еще запах пота – право же, противно! К тому же один воспитанник, или лицеист, с садистскими наклонностями, чуточку старше остальных, в потасовках, весьма обычных при овладении мячом, норовил заехать игроку, преимущественно нашему мальчику, пониже пояса. Считал это славной шуткой. Однажды герой повествования получил очередной тычок коленом по самому чувствительному месту, после чего изогнулся буквой "с" и стал блевать горькой желчью. В тот момент его и заметил добрый директор.

Он перефразировал высказывание Моноцетти о Юпитере и быке, поставив вместо "быка" фамилию грубияна. С тех пор наш мальчик был освобожден от спортивных игр. Принимал участие только в гимнастических упражнениях, а вторую часть урока мог проводить у своего любимого органа.

Что же касается праздничного футбола, то этот матч ни малейшего интереса для молодого человека не представлял. Он уже по цветам футболок понял, как определится игра: разве может команда соседнего враждебного государства рассчитывать на венок победителя? Никоим образом, ибо это вызовет возмущение и затронет национальные чувства. И все же он спросил самого себя: какой вообще-то смысл в этом состязании?

Понаблюдав немного за игрой, он нашел, что смысл, конечно, есть, хотя и весьма сомнительный в этическом плане – борьба на поле являла торжество грубости, выливалась в прямую апелляцию к самым низменным инстинктам болельщиков. Двоих игроков увезли на "скорой помощи" под завывание сирены, причем последнего отнесли в машину на носилках. И вот еще центральный нападающий красно-зеленых переломился таким же точно образом, как в былые годы некий мальчик, влюбленный в музыку. От одного лишь воспоминания во рту молодого человека появился привкус желчи, и он отвел взгляд от безобразной сцены.

– Чего ты занялся своими яйцами? Тебе мяча на поле мало?! – пронзительно выкрикнула сидящая поблизости симпатичная, хорошо одетая молодая женщина с тонкими чертами лица. Неприятно, невероятно, чтобы со столь красивых губок срывались подобные слова. Но, как видно, ее выходку сочли на трибуне остроумной, тут же подхватили, стали переиначивать и, конечно, дошли до полного неприличия.

– Разве это справедливо, что согласившимся играть в красно-зеленых футболках сунули в лапу по три тысячи? – тихо осведомился сидящий рядом с молодым человеком пожилой господин, который также чувствовал себя здесь не лучшим образом. Молодой человек сказал, что должны же они получить какую-нибудь компенсацию за свое унижение. Но тут же забыл о пожилом господине, так как согнувшийся от боли игрок оказался не кем иным, как… Станционным Графом! Господи, уж лучше бы он попросил взаймы у молодого человека и не возвращал долг – ведь в этом побоище и с жизнью распрощаться можно.

Но тут произошло нечто неожиданное: жилец молодого человека – или как его еще назвать? – вдруг распрямил спину, яростно ринулся вперед, почти случайно получил хорошую передачу (возможно, здесь сказалась недавняя пауза в игре), почти без помех прорвался между изумленными защитниками к воротам желто-лиловых и всадил мертвый мяч в девятку.

В тот же миг судья свирепо засвистел и гол не засчитал, определив положение вне игры. На поле устремились болельщики желто-лиловых – а какие еще тут могли быть? Один из них треснул пустой бутылкой из-под пепси Станционного Графа по кумполу. Тот потерял равновесие и, словно в замедленной съемке, стал оседать на траву, порядком выбитую бутсами. Конечно, появились полицейские, конечно, пострадавшего, со лба которого стекала струйка крови, положили на носилки, но продолжать игру было невозможно.

Громкоговорители изрыгнули: со счетом 10:0 матч выиграли "Золотые тигры"! "Скорая помощь" с автором незасчитанного гола быстро покатила прочь, но почему-то ей на хвост села полицейская машина – уж не провинился ли в чем поверженный игрок? Молодой человек не желал далее присутствовать при этой катавасии. Он знал, что на тренировочном поле в глубине стадиона проходят соревнования по национальным видам спорта, и направил туда свои стопы.

А там и точно проводились самые разные народные игры – бега в мешках, метание колеса, борьба на лужайке, эстафета с завязанными глазами и так далее – все, что угодно для души. Молодого человека увлекла чрезвычайно своеобразная и далеко не простая маятниковая эстафета. Основная трудность заключалась в том, чтобы удержать между коленями сильно надутые воздушные шарики. Руками их касаться запрещалось, что порой вело к весьма комическим ситуациям. Самую большую радость зрителям доставлял момент передачи шарика следующему участнику или участнице команды, опять же без помощи рук, а дополнительная пикантность – если здесь уместно это слово – заключалась в строгой очередности участников: парень – девушка – парень – девушка.

Именно в момент передачи, когда колени обоих тесно соприкасаются в поползновениях дать – взять, не в меру сдавленные шарики подчас лопались (только зеленые или красные, приметил молодой человек, отнюдь не желтые или лиловые). Причем, лопаясь, они издавали или резкий треск, или странное затяжное хлюпанье, удивительно напоминая звуки, которыми сопровождаются некоторые физиологические процессы, естественно, подобная срамота возбуждала скорее отвращение, нежели удовольствие, но молодой человек сдерживался, ибо негоже ставить себя выше других и тем самым брать грех на душу.

Мысли его перекинулись на Станционного Графа. Отношение к нему было амбивалентное, или двойственное: с одной стороны, натурально, было жаль парня, а с другой стороны, его выходку следовало осудить как ошибочную – с какой стати приводить народ в бешенство дешевыми эффектами, чего ради затрагивать те хрупкие, те святые чувства, которые, как свидетельствует история, мгновенно оборачиваются грубостью. Но в конечном счете он пришел к заключению, что неразумно организовывать псевдосостязания, которые разжигают низменные страсти. Это самая низкопробная, самая неприглядная форма пропаганды.

Впрочем, и здесь хватало пошлостей. Взять хотя бы тир, где устроили бесплатную стрельбу из духовых ружей по вражьим лидерам соседней страны, вернее по их карикатурным изображениям. И здесь молодого человека встревожила скорее форма, чем содержание. При попадании в главу государства раздавался пронзительный вопль и в воздухе расплывалось зеленоватое облачко, к тому же весьма вонючее. Самые разные крики, визги, хрипы и стоны сопровождали меткие выстрелы по другим мишеням. И звуки эти действовали на толпу ничуть не облагораживающе. Некая пошлая оргиастическая радость волнами катилась вокруг тира.

Особенно неприятно, что дети тоже участвовали в этой процедуре: со сладким предвкушением брали они на мушку маленькую принцессу сопредельной страны – трехлетнюю Жозефину, сидевшую на горшочке. При попадании девочка падала навзничь, раскинув руки, а горшок, начиненный разными сладостями, подъезжал к ногам искусного стрелка. Поверженная Жозефина со слезами в голосе звала няню, тут же приносившую новый горшок, лакомое содержимое которого доставалось в награду очередному снайперу.

На взгляд молодого человека, это был грустный, безобразный, более того – идеологически пагубный аттракцион: он создавал впечатление, будто высиженное на горшке красивой наследницей ненавистного королевства соблазнительно и аппетитно для подрастающего поколения государства всеобщего благоденствия. Грубый просчет! И наш герой тут же пополнил свои мысли и суждения соответствующей записью в блокноте.

А ведь сама Жозефина, белокурый ангел, ни сном ни духом не виновата – слова не молвила против нашего государства! Всем должны быть дороги невинные младенцы, от которых следует ждать лишь самого лучшего.

Конечно, совершенно иное дело генералы враждебной страны, хотя бы тот же Хуан Альварес, победитель бесчисленных сражений и любимец неисчислимых женщин, о действиях которого на посту главнокомандующего во время недавней войны красноречиво свидетельствуют все эти калеки, их протезы и инвалидные коляски, как-то особенно мучительно притягивающие взгляды на сегодняшнем торжестве. Когда генерала поражает выстрел, даже молодой человек ощущает нечто вроде щемящего патриотического порыва. Он украдкой хихикает при баритонально-трагическом реве Альвареса. Так ему и надо!

Но нет! Пора отсюда уходить: конечно, патриотические чувства заслуживают похвалы, но они все-таки не должны пробуждать в нас тех страстей, о которых он столь подробно говорил Магдалине, комментируя гравюры Гойи.

К счастью, с главной арены донесся призывный зов фанфар. Значит, вот-вот начнутся групповые гимнастические выступления, всегда представляющие незабываемую картину. Обычно к этому времени появляется сам великий Моноцетти. Ой! Он уже на месте, поскольку на самой высокой мачте стадиона взвился штандарт Его Величества со знаком тигра.

Молодой человек устремился ко входу, хотя особых оснований для спешки не было: торчащая из его нагрудного кармашка карточка с золотой каемкой гарантировала место в одном из лучших рядов западной трибуны, впрочем, не в самом лучшем и не в ложе. Однако же он, очевидно, принадлежал к числу избранных.

Происходившее на стадионе (точнее, на главном поле) рассеяло его хмурые мысли – пошлости здесь не было и в помине.

Парадный шаг наших гвардейцев производил впечатление солидное, торжественное и возвышенное. Направленный строго перед собой взгляд – можно даже сказать, взгляд, устремленный вдаль, в счастливое завтра за линией горизонта, – внушал уверенность. Зато направляющие в первой шеренге смотрели прямо на президентскую ложку, подбородки категорически, с твердой решительностью задраны под строго определенным углом.

Президентская ложа, священная ячейка матки – увы, молодому человеку припомнился мир термитов – приковала и его взгляд. Шестигранная ложа, надо полагать, изготовленная из пуленепробиваемого стекла, увешанная венками в национальных тонах, и впрямь воспринималась как алтарь, ради защиты которого все, в том числе он сам, готовы пожертвовать собой. Ибо в чем же еще заключается для народа смысл жизни?! Да и нам приятно видеть молодого человека, подхватившего всеобщие крики "ура!", разумеется, в свойственной ему несколько умеренной манере.

Затем зрителям продемонстрировали наш оборонительный потенциал. Правда, в весьма скромном объеме, поскольку сегодня не годовщина вооруженных сил, а всеобщее народное торжество. И все же грозное оружие действует завораживающе. Пусть враги не тешатся мыслью, будто мы не в состоянии себя защитить! При первой необходимости сигарообразные ракеты устремятся туда, куда следует, и поразят то, что надо. Хотя, конечно, мы надеемся, что рано или поздно мир и гармония восторжествуют на земле. Не бывать войне-пожару! Наш народ принципиально выступает за уничтожение оружия, но мы не можем пойти на это в одностороннем порядке из-за коварства соседей. И до тех пор, пока они не отнесутся серьезно к нашему призыву, укрепление оборонной мощи государства приобретает жизненно важное значение. Мы бдительно стоим на страже, даже намечаем создать оборонительную сеть, сквозь которую не прорвется ни один вражеский носитель смерти. И для того, чтобы система "космической обороны" была создана скорее, мы готовы подтянуть ремни.

А все-таки молодой человек ощутил некоторое облегчение, когда смертоносная техника покинула стадион, чтобы, как подобает верным сторожевым псам, залечь в укрытиях и чутко дремать там, приглядывая одним глазом.

И вот на газон высыпают спортсмены. Показательные выступления начинаются со сложнейших акробатических номеров, самым неожиданным и чудесным образом возникают священные символы нашего государства вперемежку с прелестными цветочными композициями – приметами весны, поскольку сегодня держава и весна почти синонимы.