Текст книги "Холодный как лед (ЛП)"
Автор книги: Энн Стюарт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
Женевьева не столь наивна, чтобы поверить, что привлекает его. За его поцелуями таился трезвый, холодный расчет, попытка вывести ее из строя, разоружить, сбить с толку. В первый раз ему это успешно удалось, потому что явилось полной неожиданностью. Сегодня противница более или менее лучше приготовилась, но только более или менее. Йенсен эксперт по части оружия, как он заявил, и секс – одно из оружий. Неудивительно, что последний поцелуй оставил ее всю дрожащую и потрясенную: именно этого и хотел охотник. По–видимому, сделать беспомощным загнанного в ловушку человека.
Что напомнило ей о Гарри. Где они его держат? Она ни за что не может убежать и оставить его на произвол судьбы, даже будь у нее шанс спастись самой. Но он крупный мужчина и если лежит без сознания, то она не представляла, как ухитрится сдвинуть его с места.
Или куда им бежать. Они на частном острове, и пока Женевьева теряется в догадках, действительно ли он окружен прирученными акулами, и у нее нет уверенности, что она готова доказать обратное. Она тоже в детстве видела «Челюсти», и, премного благодарна, лучше уж предпочесть пулю в голову.
Но она не собирается сидеть сложа руки. Она выберется отсюда. Они оба. И если ей даже придется скормить Питера Йенсена акулам, то так тому и быть.
Она нашла самый закрытый купальник, правда, увы, без лямок, и отправилась в бассейн, чтобы дать прохладной чистой воде вымыть остатки наркотиков из организма, наравне с медленно растущей паникой. Она сможет. Она умеет отвечать ударом на удар – ведь она научилась не быть жертвой.
Женевьева доплыла до самой мелкой части бассейна и встала там, поддергивая тесный верх купального костюма до более скромного уровня.
– Какая досада, – донесся из тени голос Питера Йенсена. – А я–то надеялся, что гравитация победит.
Он лежал где–то в стороне в шезлонге под густой листвой, закрывавшей его от ослепительного солнца.
Женевьева бросила подтягивать купальник.
– И давно вы здесь? – не скрыла она обвиняющие нотки в голосе. – Вы же уверяли, что собираетесь вздремнуть.
– Я этим и занимался, пока вы не начали это бултыхание. Даже представления не имел, сколько в вас энергии.
Она прямо чувствовала его взгляд на себе. Глаза Питера прятались за темными очками, и точно определить, куда он смотрит, ей не по силам, так же как и о чем он думает. Просто у нее вдруг появилось непреодолимое желание прикрыться с головы до пят.
Однако запугать себя она ему не позволит. Поэтому невозмутимо встретила его скрытый зеркальным отражением взгляд.
– Мне нужно было прояснить голову, – заявила Женевьева.
– Мне стоит беспокоиться?
О, одно она страстно желала: изгнать это веселье из его голоса.
– Да, – кратко сказала она. – Стоит.
На сей раз он не сделал ошибки и не засмеялся, но она прекрасно знала, что ему хотелось это сделать. Очко в пользу хороших парней, подумала Женевьева. Возможно, она стала смутно улавливать, как работают его мозги за этим холодным бесстрастным взглядом. Это чтение мыслей не совсем уж одностороннее, как казалось.
Он ждал, что она кинется прочь, как зайчишка–трусишка, прикрывая свое выставленное напоказ тело. Но вообще–то в ее теле не было ничего уродливого, просто она немного фигуристей, чем ей хотелось. Эти лишние пятнадцать фунтов перешли прямо в бедра, а неприглядная правда в том, что одежда лучше сидит на узких бедрах и плоской груди. Однако сейчас адвокатша была без одежды, просто купальный костюм был слишком мал, но даже если она и чувствовала себя немного незащищенной, то не собиралась убегать. Нечего давать этому демону незаслуженное преимущество.
Посему она села напротив Йенсена, скрестила голые ноги и откинула за плечи длинные влажные волосы.
– Так сколько мне осталось жить?
Конечно, она не застала его врасплох. Женевьева сомневалась, что вообще такое возможно.
– Мы что, затеваем свару?
– Да уж не сидим сложа руки. Так каковы ваши планы? Хотелось бы знать расписание.
– Зачем? Вам требуется заключить мирное соглашение со своей совестью?
– Думаю, это больше по вашей части, чем по моей, – парировала она. – Лично моя совесть чиста как стеклышко. Я прожила относительно безгрешную жизнь.
– Жаль слышать такое. Люди имеют стремление жалеть о несделанных вещах скорее, чем о том, что совершили, а мне очень не хочется видеть вас в печали.
– Как милостиво с вашей стороны беспокоиться обо мне, – сказала она. – Но единственное, о чем я сожалею, что меня вообще занесло на Каймановы острова.
Он долго смотрел на нее, о чем–то размышляя.
– Полагаю, об этом и я главным образом сожалею, – наконец признался он. – Так или иначе Гарри умрет, а вот вы могли бы сейчас благополучно топать по джунглям, вместо того чтобы вести разговор с хладнокровным убийцей.
– Это вы–то? Хладнокровный убийца?
– В жилах ледяная кровь, мисс Спенсер.
Она в нем не сомневалась.
– Может, так и будет. А, может, я остановлю вас и спасу Гарри.
Йенсен откинулся в шезлонге. Она знала, что даже под зеркальными солнечными очками он закрыл глаза с утомленным раздражением:
– Верьте во что хотите.
– Так сколько мне отпущено? Или вы боитесь сказать?
Его рот скривился в смутной улыбке, и Женевьева пожалела, что заметила. У него и в самом деле потрясающий рот.
– Я ничего не боюсь, – ответил Йенсен самым что ни на есть мягким тоном. – Было бы лучше, если бы боялся.
– Так сколько времени?
Он вздохнул.
– Работа закончится завтра вечером. Ну что, вам стало легче, что узнали? Большинству людей лучше не ведать, когда они умрут.
– Тогда вам не стоило говорить мне, что вы собираетесь меня убить.
– Не верю, чтобы я говорил, используя столько слов.
– Ваши намерения и так ясны. Если вы не изменили решение.
– Боюсь, не могу позволить себе такую роскошь.
– Тогда чего вы ждете? Почему бы с этим не покончить сразу?
Просто глупость с ее стороны, запоздало подумала Женевьева. Чем больше у нее будет времени, тем больше вероятности, что она сможет придумать, как спастись. Хотя на поверку непохоже, что вообще такая вероятность существует.
– Простите, но я работаю по своему графику, а не по вашей указке.
Ей бы хоть чуточку его ледяного спокойствия. Казалось, ничем его не прошибешь – хоть подстрекай его, хоть игнорируй.
– Предположим, я ударюсь в слезы и стану умолять пощадить меня?
Не станет она, да и не смогла бы, подумала Женевьева, но спросить не помешает.
Если она надеялась на какую–то реакцию, даже на легкое недовольство, то не получила ничего, кроме «пожалуйста, не надо».
– Вам станет тяжелее? А то я готова.
Он ничего не сказал, а ей стало любопытно, не явилось ли это первым признаком, что она задела противника. Или же он просто–напросто заскучал. Наверно, последнее, а она напрасно тратит время, пытаясь уговорить его.
– Я хотела бы увидеть Гарри, – резко заявила она.
– Зачем?
– Убедится, что он все еще жив.
– Зачем? Днем раньше, днем позже – какая разница.
– Это важно. – Она тоже может напускать на себя таинственный вид.
Не считая того, что эта ледышка может прочесть ее, как открытую книгу.
– Если Гарри умер, то вам не придется учитывать его в своем плане побега. На вашем месте я бы выбросил Ван Дорна из головы. Его судьба предрешена, и вы, черт возьми, с этим ничего не можете поделать. Сосредоточьтесь на себе.
– Думаю, моя судьба также предрешена, как драматично выразились вы.
Он ответил улыбкой:
– В своем роде я человек, склонный к мелодраме. Это часть рабочей характеристики.
Неожиданно по ее выставленной на обозрение спине пробежал мороз, уж не дошел ли до нее наконец его безжалостный расчет. Однако Йенсен, разумеется, приметил эту дрожь и отнесся к ней более прагматично.
– Вы замерзли, – произнес он. – Да и поздно становится. Как сильно мне этого не хочется, но придется предложить вам переодеть этот соблазнительный купальник, пока я соображу нам что–нибудь поесть. По правде говоря, для всех будет лучше, если вы прикроетесь. У вас склонность оказывать на меня распутное влияние.
Дьявол снова ее дразнил, а она была не в настроении сносить его насмешки.
– Ага, точно. Как ни погляди, вы просто беспомощное скопление обманутых сексуальных желаний.
– Никогда не был беспомощным.
Что–то в его голосе насторожило ее, и она пригляделась к нему внимательней. И ничего не увидела. Несмотря на тень, лицо его представляло из себя чистый лист под зеркальными очками, а ее чтение мыслей пока далеко не продвинулось.
– Не думаю…
– Вы слишком много думаете, – оборвал он ее. – Перестаньте докучать мне и пойдите переоденьтесь. Уж поверьте, у меня толстая шкура.
Она ему поверила. По крайней мере сейчас. Еще один приступ дрожи накатил на нее, и Женевьева осознала, что вела себя глупо. Ни один мужчина в ее жизни не падал ниц перед ее неземной красотой, и уж тем более не станет этот бесчувственный хладнокровный убийца. Даже если у него рот как у падшего ангела.
Собрав все свое достоинство, она встала, но эффектность сего жеста несколько смазалась необходимостью снова подтянуть повыше купальник, не имевший лямок. И она понимала, что глаза за зеркальными очками отслеживают каждое ее движение. Только не могла взять в толк почему.
– Я очень надеюсь, что вы умеете готовить, – сказала Женевьева. – Я умираю от голода и не стремлюсь уйти в могилу на пустой желудок.
И на сей раз он позволил ей оставить за собой последнее слово, и, не оглянувшись назад, она удалилась.
– Не подкинете ли мне еще этой дряни? – Голос Гарри звучал не отчетливей, чем нужно, но умудрился до смерти напугать Рено, сидевшего снаружи маленькой хижины и курившего сигаретку.
– Что за хрень? – воскликнул тот, неуклюже вставая. – Вы же должны быть в отрубе.
Гарри знал власть своей улыбки и выдал ее на полную мощь сидевшему на корточках французику. Эта улыбка заставляла самых больших параноиков в мире верить миллиардеру, а президентов превращала в его лучших друзей. А такое ничтожное дерьмо, как Рено, вряд ли обладает иммунитетом. Француз, должно быть, из судовой команды – он выглядел смутно знакомым, но Ван Дорн редко обращал внимания на нанятый персонал.
– Эй, чтобы свалить меня, нужно больше, чем этот детский наркотик, что вы всадили мне. Даже прилично вдарить не может. Что–нибудь покруче есть?
Они привязали его к стулу под навесом, и у него затекли мышцы, и вообще было неудобно. Еще одно нанесенное оскорбление, за которое он с удовольствием отплатит, когда настанет время, и маленький француз – одна из многих целей.
– Мужик, ты с ума сошел, – прислонясь к открытой двери хижины, сказал Рено. – Они тебя прикончат.
– Как бы не так. Свалить Гарри Ван Дорна куда трудней, чем думает большинство народа, – ухмыльнулся Гарри.
– Вы не знаете, с кем имеете дело.
– Что ж, не знаю, верно. Меня держат для выкупа?
Он уже думал, что ответ ему известен. Хотя он был наполовину вырублен, когда лежал в каюте, но ухитрился сделать вывод, что тут задействованы не финансы, а суть операции – в приведении в исполнение смертной казни.
Его даже не особо интересовала причина. В том–то и проблема – на свете слишком много людей и организаций, хотевших прикончить его, вспоминать их всех – так дня не хватит. Сейчас это неважно. Ему просто нужно выбраться из этой передряги. И здесь ему пригодится этот Рено.
– Никакого выкупа. Дело не в деньгах, – ответил тот.
– Дело всегда в деньгах, мой дружочек, – протяжно произнес Гарри. – При взгляде на вас, у меня закралось подозрение, что вы Рыбы.
– Это что еще за хрень?
«Идиот», – подумал Гарри.
– Вы, должно быть, родились в конце февраля или начале марта.
– А, астрологическое дерьмо. Оно и видно, как много вы соображаете – я родился в Рождество, – презрительно усмехнулся Рено.
– Как подходит, – не растерялся Гарри. – У вас, должно быть, восходящий знак Рыбы, что значит, нам суждено работать вместе.
– Эта наркота лучше, чем вы думаете. Да у вас крыша поехала, – разразился гоготом Рено.
Гарри не нравилось, когда его называли сумасшедшим. Он становится от этого чуточку… неустойчивым, но в теперешнем положении ничего не мог поделать, поэтому пропустил оскорбление мимо ушей. До поры до времени.
– Вы не кажетесь мне человеком высоких моральных принципов, – продолжил миллиардер. – Они в самом деле платят вам так много, чтобы свалить меня? Потому что могу вас заверить, я уплачу больше.
– Да вы понятия не имеете, кто за этим стоит, – усмехнулся Рено. – Эти люди не допускают ошибок и не любят предателей. Вам не хватит денег, чтобы мне помочь. И несколько часов не пройдет, как меня прикончат.
– Вы похожи на человека, который готов рискнуть.
И он назвал такую сумму, что черные глазки Рено вылезли из орбит. «Ты и пенни из этого не увидишь, – подумал Гарри. – Но приманить тебя хватит».
– Черт, – воскликнул Рено. – Вы и в самом деле свихнулись.
Ван Дорн позволил себе на короткое мгновение нарисовать чудную картину, как он распотрошит французика, а потом улыбнулся:
– У меня есть деньги. А я хочу жить. Вы сомневаетесь в моих способностях? У меня столько денег, что я защищу вас от ваших боссов. Я пошлю вас в какое–нибудь место, где они вас никогда не найдут, – и подумал: «В могилу». Черт, до чего же этот француз глуп.
Гарри видел, как Рено уже обдумывает предложение.
– Я тут не один замешан. Мы еще с одним типом поочередно присматриваем и наркоту вам даем.
– Если вы хотите поделиться деньгами, то дело ваше, – сказал Гарри. – Решение за вами. Однако я уверен, вам не доставит хлопот устранить мешающие препятствия.
Тут Рено гадко осклабился.
– Ваша правда, – подтвердил он. – В конце концов, может, я и впрямь из этих, из Рыб.
Гарри Ван Дорн согласно кивнул:
– Ничуть не сомневался, дружочек, ничуть не сомневался.
Глава 9
Питер Йенсен сдвинул очки от солнца на лоб и сжал пальцами переносицу в тщетной попытке подавить напряжение, укоренившееся там, казалось, уже много дней. Присущая ему спокойная практичность покинула его: всякий раз, когда он уже почти приходил в нормальное хладнокровное состояние, возникала мисс Женевьева Спенсер, и все летело к чертям собачьим.
Она была права – ему следовало прикончить ее и дело с концом. Он не находил выхода из создавшейся неразберихи и чем больше боролся, тем крепче сжимались путы. Он знал, что такое произошло бы рано или поздно: какая–нибудь невинная жертва все равно попала бы под перекрестный огонь. В Комитете Питер числился далеко не единственным, и все когда–то сталкивались с неизбежными жертвами на своем пути. Так с чего ему стать исключением?
Питер сколь угодно мог бы твердить себе, что дело в профессиональной гордости. Если он хорошо делал свою работу, то расплачивались лишь виновные.
Но он никогда не обманывал себя и знал, что в этом–то вся и проблема. Он смог бы жить, убив невинного человека, если оно того стоило. Такое решение день за днем вынуждены принимать солдаты.
Питер просто не знал, сможет ли жить без Женевьевы Спенсер в этом достойном сожаления мире.
В воздухе повеяло теплом, и Айсберг почуял реальную угрозу растаять. И это до смерти его пугало.
Раз уж она вернулась в свою комнату переодеть купальник, то ей следует сидеть на месте. Неважно, что она тут как в ловушке с этими дверями под током и чувством клаустрофобии. Не имеет значения, что ночь – самое разумное время, чтобы попытаться бежать: в темноте больше шансов ускользнуть от стражей. Даже в таком случае ей следовало бы остаться на месте после того, как приняла душ и переодела одолженный купальник.
Но она этого не сделала.
Слава богу, в шкафу отыскались кафтаны, длинные развевающиеся платья, укрывающие Женевьеву с головы до пят. Ей хотелось нагромоздить бесчисленные слои между своей плотью и загадочным, тревожащим взглядом Питера Йенсена. Отыскать подходящее нижнее белье оказалось задачкой, достойной Эйнштейна. Полные ящики нижнего белья, с которого еще не срезаны ярлыки, и все оно для тощих моделей, которые более заинтересованы в том, чтобы продемонстрировать свои активы, чем поддерживать их. Она не могла найти ничего похожего на 34–C, а то, что оказалось ближе всего к этому размеру, делало Женевьеву похожей на модель в сплошном купальнике из «Спортс иллюстрейтед».
С трусиками дела обстояли еще хуже. Стринги, все без исключения. И она не могла решить, что ее больше делает заметной и уязвимой – вообще не носить нижнее белье или надеть эти до смешного крошечные лоскутки шелка.
Наконец она пришла к выводу, что «любой лишний слой ткани лучше, чем ничего», все равно какая–то защита, и, по крайней мере, хоть платье–кафтан закрывает от шеи до пяток.
Женевьева запамятовала, что, кажется, Питер способен видеть ее насквозь, все и вся, включая непрозрачный слой ткани. И точно знала, что он скорей всего разглядит откровенное дамское белье, которое она вынуждена выбрать.
Стражник пребывал на кухне, нарезая овощи со зловещей скоростью и точностью, но сделал паузу, которой хватило, чтобы окинуть пленницу беглым взглядом, прежде чем вернуться к своему занятию.
– Жаль, что вы не смогли найти вуаль, соответствующую вашим монашеским привычкам, – сказал он. – Бокал вина налейте сами. Одно из лучших у Ван Дорна – с его частных виноградников. Стоит попробовать, чтобы поверить.
– Я не пью украденную собственность.
– Тогда вам не стоит и носить украденную собственность, – ничуть не обескураженный, сказал Йенсен. – К завтрашнему вечеру все это сгинет в пламени. Мы можем с таким же успехом насладиться, чем можем.
– Я не в настроении наслаждаться чем–либо.
– Тогда залейте в себя бокал вина взамен ваших драгоценных таблеточек. Знаю, вам нравится хорошее вино, – мне пришлось оттаскивать вас в каюту той первой ночью. Я боялся, что вы отключитесь и без моей помощи.
– Боялись?
– Потому что тогда у меня не возник бы повод поцеловать вас.
Женевьева пригубила вино. Он прав, за такое великолепное вино почти умереть не жалко. Почти. Но раз уж он так занят, что–то шинкуя поблескивающим ножом, ей стоит разведать обстановку, поискав путь для побега.
– Не беспокойтесь, Сестра, – не отрываясь от дела, произнес Йенсен. – Я человек основательный. Здесь нет способа улизнуть, если только я вам не позволю. Пейте вино и расслабьтесь.
– Вы считаете, я просто так сдамся без малейшей борьбы?
– Нет, не считаю. Но я не намерен провести следующие несколько часов, гоняясь за вами по всему острову. В моей обороне нет слабых мест, мисс Спенсер. – Нож опускался со смертоносной точностью. – И чем скорее вы признаете этот факт, тем лучше. Почему бы нам не притвориться, что мы двое обычных людей, которых занесло на прекрасный остров на пару деньков.
– Я не играю в воображаемые игры.
– Так напрягитесь.
Нож снова сверкнул, голос Йенсена приобрел резкий и холодный тон.
– Или что? Вы убьете меня?
Он откинул длинные волосы от четко очерченного лица, посмотрев на нее суровым взглядом.
– Может, стоит попытаться очаровать меня, вместо того чтобы злить?
– А есть смысл?
– Наверно, нет.
– Тогда я могу с таким же успехом ловить кайф при каждом удобном случае, и сдается мне, что досаждать вам – одно из немногих удовольствий, которые мне еще остались.
– Может, и не одно.
Йенсен снова взглянул на нее. Стоял он так близко, и она поняла, что может прочесть выражение его холодных синих глаз.
В глазах таилось нечто такое, о чем Женевьева даже думать не хотела.
– Я хочу получить назад свою сумочку, – потребовала она, меняя тему. – Мне нужны или очки, или запасные контактные линзы.
– Уж поверьте, вам не захочется увидеть, что грядет.
Внутри нее что–то взорвалось. Она отставила бокал с вином: получилось это довольно резко. К несчастью, виллу оборудовали гранитными столешницами, и бокал треснул в ее руке.
– У меня пропал аппетит, – заявила Женевьева. – Я возвращаюсь в свою комнату. Позовите, когда придет время умирать.
Йенсен оставил без внимания ее дерзкую реплику.
– Вы истекаете кровью, – заметил он.
Она взглянула на руку. Кусок стекла порезал кожу, и текла кровь.
– Ой, простите… а вы хотели единолично пролить ее?
Йенсен проигнорировал насмешки, отложил нож и подошел к Женевьеве. Его спокойное приближение лишало ее присутствия духа, и Женевьева начала отступать, но он схватил ее за руку и притянул к себе так решительно, что взметнулся подол ее одеяния, удивительно интимно скользнув по его ногам.
Вырваться невозможно, что служило напоминанием, насколько силен Питер был на самом деле.
– Нужно наложить швы, – сказал он.
– Жаль, поблизости нет отделения скорой помощи. Полагаю, придется истечь до смерти и избавить вас от развлечения.
Его слабой улыбке на роду написано приводить в бешенство. Так и произошло, и к тому же стойкостью духа Женевьева в этот момент не отличалась.
– Все не столь плохо, Женевьева. У вас будет возможность брюзжать на меня еще день.
Вот что. Еще один день. Прежде Йенсен никогда не называл ее по имени – он как бы окутал ее имя своим голосом, и оно прозвучало невыносимо сокровенным.
– Я предпочитаю обращение «мисс Спенсер».
– И разумеется, ваши предпочтения – мой наивысший приоритет.
Йенсен потянул ее из кухни, и она сдалась и не стала пытаться бороться с ним. Он обернул льняное полотенце вокруг ее руки, чтобы остановить капавшую на полы Ван Дорна кровь. Полы скоро уничтожат, так какое Питеру дело до них?
Женевьева воспротивилась, когда он притащил ее в огромную спальню, но он поволок ее мимо кровати, словно той не существовало, в отдельную ванную комнату размером с половину ее квартиры. Там толкнул на крышку унитаза и начал шарить по многочисленным шкафчикам.
Женевьева больше сожалела о разлитом вине, чем о боли в руке. А более всего сожалела, что этот человек касался ее, держал ее так, что не вырваться.
Эти мысли она предпочла выкинуть из головы. И стала смотреть мимо него в окно на карибское ночное небо с щербатой луной. Какой прекрасный вечер, время и место для любовников, а не для смерти.
Когда она вернула взор к Питеру, тот уже почти заканчивал бинтовать ей руку.
– Не так плохо, как выглядит, – сообщил он. – Никаких необратимых повреждений. В следующий раз, хлопая бокалом о гранитную столешницу, помните, что нужно как можно скорее отдернуть руку.
В следующий раз. Наконец он отпустил ладонь Женевьевы, и она отодвинулась, глядя на него снизу.
В его глазах засветилось неожиданно нежное выражение.
– Прекратите травить меня, Дженни, – произнес он. – Результата никакого, а вы только сами расстраиваетесь.
– Надо же, вы так заботитесь о моем благополучии.
Никто уже больше не называл ее Дженни – это имя принадлежало другой девушке, более юной, счастливой оптимистке. Той, которая думала, что может изменить этот мир.
Та девушка давно исчезла, а теперешняя ситуация особого оптимизма не вызывала.
– Собственно, так и есть, – легкомысленно согласился он. – А сейчас пойдемте со мной и поедим, или я отнесу вас назад, привяжу и накормлю насильно.
Наверняка так и поступит и, вероятно, с наслаждением, горько подумала она. Не доставит она ему такого удовольствия, как и вообще никакого другого.
Женевьева встала. Без каблуков росту в ней было почти пять футов девять дюймов (175 см – Прим.пер.), но Йенсен был гораздо выше, и даже в похожей на пещеру большой ванной она чувствовала себя стесненно, испытывая тревогу от сознания его близости.
– Вы победили, – сдалась мисс Спенсер. – Впрочем, как всегда, верно?
– Не всегда, – возразил он. И в его ледяных глазах проглянул пронизывающий холод.
Он делал то, что от него и требовалось, напомнил себе Питер, наблюдая, как дующий с патио ночной бриз играет с ее длинными густыми волосами. Будучи агентом, Йенсен следовал приказам, и редко возникала причина обсуждать их, даже в дни жестокого царствования Томасона. Мадам Ламберт – натура более прагматичная, и если приказано убить, то Питер верил, что сделано это было из обоснованных побуждений. Он хорошо натаскан, подлинный виртуоз, и может сотворить из предстоящего устранения Женевьевы Спенсер просто собственный шедевр.
Устранение. Глупое слово для исполнения. Хоть когда–нибудь так называли действия в случае сопутствующих человеческих потерь? Скорее, похоже на превратности войны, чем на исполнение приговора. Ведь Дженни вовсе не солдат, а просто подвернувшийся под руку свидетель.
Она почти ничего не ела, лишь пощипывала приготовленную им еду. Если дело так дальше пойдет, то за несколько недель она потеряет эти пятнадцать фунтов, придававшие ее фигуре такие красивые формы. Увы, этих недель у нее как раз и не было.
Он достаточно изучил женское тело, чтобы точно знать, сколько она весит и какое число фунтов считает лишними. Она хотела быть анорексичной вешалкой для одежды, вроде сексуальных партнерш Гарри, к которым тот с недавних пор приобрел вкус. Питеру было бы лучше, будь она такой. Может быть.
Нет сомнения, что ее сильное фигуристое тело быстро становилось причиняющей неудобство навязчивой идеей. Смотреть на нее в обтягивающем купальнике оказалось еще более тяжким испытанием, а в роли бывшего управляющего хозяйством Ван Дорна Питер в точности знал, какого рода одежду и нижнее белье мисс Спенсер найдет в своей комнате. Носила ли она соблазнительные клочки кружев и ленточек под нелепым кафтаном, похожим на монашескую ризу? Или совсем ничего не надела?
Ни одна из этих мыслей не была особенно утешительной. Адвокатша изо всех сил игнорировала своего тюремщика, и он с удовольствием позволял творить, что она хотела: ей все сходило с рук. Потому что ее маячившее перед глазами сладкое тело и близко так не привлекало, как ее мятежный дух.
Вся она клубок обворожительных противоречий. Она использовала свои пилюли, чтобы подавлять нежелательные эмоции. Она очень мало боялась физической боли – подралась с Рено и попыталась напасть лично на него ни секунды не колеблясь. Питер знал, что в настоящее время у нее ни с кем нет отношений. И не было уже долгое время. Напрашивалось предположение, что она получала удовлетворение, сублимируя сексуальные желания в карьеру. И всякий раз, когда он касался ее, целовал ее, она, затаив дыхание, реагировала, вся настороженно напрягшись.
Ему вообще не стоило целовать ее. Вопреки зароку не поддаваться, Питер дал волю соблазну. И теперь платил за это. Поскольку хотел снова целовать ее, и потребность была настолько сильной, что он испытывал почти физическую боль.
Питер не собирался касаться мисс Спенсер. Он не был таким опрометчивым со времен, когда еще подростком учился в долбанной частной школе, куда послала его мамаша. Все мужчины из рода Уимберли удостоили своим присутствием священные коридоры сего заведения, вплоть до его деда, доктора Уилтона Уимберли, кавалера ордена Британской империи. Именно дед проследил за тем, чтобы Питер получил самое лучшее образование, подобающее верхушке среднего класса, что так дорога его матушке.
Она вышла замуж за человека ниже ее по рождению, и дня не проходило, когда бы она не жалела об этом, о чем непрестанно пеняла своей немногочисленной семье. Питер никогда не мог уразуметь, что привлекло такое чопорное скованное существо, как его святоша–мать, в угрюмом головорезе Ричарде Мэдсене. Отец по крайней мере находил естественный выход своим стремлениям к насилию: когда он не поколачивал брюзгу–жену и непокорного отпрыска, то имел возможность вышибать дух из преступников. Он служил в лондонской полиции, без притязаний или стремлений продвинуться по служебной лестнице, и к ярости матери отклонял одно повышение за другим, только чтобы насолить ей.
Эмили Уимберли Мэдсен все вкладывала в сына. Она учила его говорить на правильном аристократическом английском, хотя Питер иной раз, к вящему ее неудовольствию, скатывался на грубый уличный язык, усвоенный от папаши. Она выклянчивала у своего отца достаточно денег, чтобы посылать сына в лучшие школы, не понимая, что с безошибочной жестокостью дети могли вычислить аутсайдера. Ему приходилось кулаками прокладывать свой путь в учебных заведениях, и к тому времени, когда, несмотря на возражения отца, Питера послали в Кент–Холл, парень представлял опасность для любого, кто вставал ему поперек пути.
Большинство учеников прекрасно это усвоило и обходило его стороной. Матушка никак не могла понять, почему его никогда не приглашают в загородные дома сверстников – ей было невдомек, что такой отщепенец, как Питер Мэдсен, не будет иметь приятелей.
Он никогда не брал на себя труд поразмышлять, как все могло получиться, если бы в школе обстоятельства сложились бы по–другому. Некоему Дэниелу Конлею следовало лучше соображать, но его папаша был членом Парламента и имел слишком много денег, а его сыночек обзавелся армией подхалимов, следующих его приказам, как отличные солдатики. Дэниел был крупным парнем – крупнокостый, склонный к ожирению, в то время как Питер не вырос окончательно, пока не закончил школу. В семнадцать лет он был гибким, невысоким для своего возраста и куда опаснее, чем мог догадаться Дэниел Конлей.
У Дэниела преимущество в весе составляло фунтов сорок, а с двумя дружками, которые держали Питера, тому ничего не оставалось делать, как терпеть боль и унижение, когда на него напал Конлей.
После Питер провел в лазарете две недели. Никто не задал ни одного вопроса – отец Дэниела жертвовал крупные суммы на школу – и Питер не подал никакой жалобы. А когда в следующий раз Дэниел Конлей попытался загнать выбранную жертву в угол в уборной на третьем этаже, Питер просто сломал ублюдку шею.
И хотел убить его. И убил бы, не помешай ему ярость, сделавшая его неосторожным. С того самого дня Дэниел Конлей влачит роскошнейшее существование паралитика на неисчислимое отцовское богатство.
Мстителя оттащили от покрытого кровью Дэниела и дюжины его прихлебателей. Питер понятия не имел, куда его забрали, а к тому времени, когда спала кровавая пелена, он стал холодным и твердым как лед и отдавал себе отчет, что огромный здравомыслящий человек, забиравший Питера куда–то, прикончит его, не моргнув глазом. Выскочки не пытаются убивать привилегированных сыновей членов Парламента, и он мужественно смотрел в лицо обычным последствиям. Его бы похоронили в каком–нибудь болоте, и родители никогда бы не узнали, что с ним стало.
Хотя насчет последнего Питер оказался прав, не считая остального. Он никогда больше не увидел Эмили и Ричарда Мэдсенов – единственная побочная выгода от его ранней вербовки в ряды секретной организации, известной просто как Комитет.
У Комитета имелись и другие названия. Официальные, чтобы заполнять любые бланки, названия, не имевшие ничего общего с их настоящей работой. У Комитета хватало власти и способностей, чтобы распознать талант, когда с ним сталкивались, а юный Питер Мэдсен выглядел более чем многообещающим.
Его тренировали, готовили к карьере, дали ему образование и полностью переделали. Он стал метким снайпером, почти столь же эффективным и с дюжиной других видов оружия. Говорил свободно на пяти языках, мог быть традиционным, геем, американцем, скандинавом, англичанином или немцем. Мог убивать без угрызений совести и жить под глубоким прикрытием годами, пока не наставало время действовать. Они сделали мудрый выбор, когда распознали его далеко идущий потенциал, и Питер служил им верой и правдой в их кровавом, предположительно благородном, деле.
