Текст книги "Принц Лестат"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 9
История Грегори

Грегори Дафф Коллинсуорт, высокий и хорошо сложенный вампир с коротко стриженными темными волосами и черными глазами, стоял в Центральном парке, осматриваясь и прислушиваясь. Затаившись в благоуханной глубине чащобы, он при помощи сверхъестественного зрения и слуха улавливал все подробности беседы меж Антуаном, Арманом, Бенджи и Сибель в особняке, где проживал сейчас клан Армана.

Облаченный в пошитый на заказ английский костюм из серого сукна, смуглый и стройный Грегори без труда сошел бы за исполнительного директора какой-нибудь крупной фирмы – каковым, строго сказать, и являлся несколько десятилетий. И в самом деле, его фармакологическая империя сейчас слыла одной из самых успешных на международном рынке, а сам он входил в число бессмертных, наделенных талантами наживать капиталы «в реальном мире».

Он приехал сюда из Швейцарии не только для того, чтобы уладить кое-какие деловые вопросы в нью-йоркских отделениях своей компании, но и чтобы самолично понаблюдать за знаменитым кланом вампиров Нью-Йорка.

Стоило юному кровопийце Антуану появиться вечером в городе, Грегори без труда уловил водоворот его смятенных эмоций. Попробуй Арман убить паренька, Грегори непременно вмешался бы, мгновенно и эффективно, и забрал бы малыша с собой: исключительно по доброте душевной.

Несколько десятилетий тому назад, после первого и единственного рок-концерта Вампира Лестата в Сан-Франциско, Грегори уже довелось вмешаться в бойню, устроенную злополучными сподвижниками Царицы Небесной, что без тени жалости наблюдала за происходящим с ближайшего холма. В тот раз он спас и унес с собой темнокожего кровопийцу по имени Дэвис.

В случае же этого интересного и мятущегося юнца, Антуана, Грегори мог бы легко отразить любой направленный на него удар Огненного Дара, а уж тем более – удар такого молодого и неопытного вампира, как знаменитый Арман.

Не то чтобы Грегори имел что-то против Армана. Совсем напротив. Он очень даже хотел бы познакомиться с ним – как рад был бы познакомиться с любым другим кровопийцей земного шара, хотя в глубине сердца таил заветную мечту встретить Лестата. И сегодня вечером он пришел пошпионить за вампирами Верхнего Ист-сайда именно потому, что был уверен: уж теперь-то Лестат точно у них объявится. Лестата, увы, не оказалось – иначе Грегори уже сам стучался бы к ним в дверь.

К передачам Бенджи Махмуда Грегори относился с пониманием и сочувствием. Ему только хотелось лично удостовериться, что маленький ведущий – не марионетка своих могущественных братьев и сестер, а подлинный автор идеи будущего для всего вампирского племени. И Грегори в том удостоверился. Как ясно было из подслушанных сегодня вечером споров, Бенджи оказался не просто уникальным явлением, искренней душой и настоящим сокровищем, но и отчасти мятежником.

– О, дивный новый мир, в котором водятся такие кровопийцы, – вздохнул Грегори, гадая, стоит ли прямо сейчас нагрянуть в гости к утонченным и образованным вампирам, обитающим в особняке напротив, или же пока погодить.

Если он покажется им, тайне его существования, которую он так успешно хранил более тысячи лет, неизбежно придет конец – а он не был по-настоящему готов к мерам, которые придется принимать в таком случае.

Нет, лучше пока держаться в тени, слушать и пытаться понять.

Он всегда предпочитал именно эту тактику.

Грегори было шесть тысяч лет. Создала его сама царица Акаша. Скорее всего он стал четвертым и последним вампиром, которого она сотворила. Первыми тремя были мятежный советник Хайман и проклятые близнецы Мекаре и Маарет, бунтовщики Первого Поколения.

В ночь, когда вампирское племя впервые явилось на свет, Грегори находился во дворце. Конечно, тогда его звали иначе – Небамун. Именно этим именем он и пользовался до третьего века от Рождества Христова, когда сменил старое имя на Грегори и начал новую, бесконечную жизнь.

Небамун был любовником Акаши, она избрала его из рядов своей особой стражи, которую привезла с собой из Ниневии в Египет. А потому долгая жизнь ему не светила. Когда царица избрала его, крепкого и здорового юнца, для постельных утех, ему едва исполнилось девятнадцать лет, а уже через год Акаша стала кровопийцей и утянула за собой царя Энкила.

Небамун беспомощно прятался в огромном обитом золотом сундуке. Крышка сундука оставалась чуть приподнята, так что ему выпала возможность лично наблюдать весь ужас той ночи, когда заговорщики закололи царя с царицей. Он и наблюдал, но не мог защитить своих повелителей. А потом, глазами, исполненными еще большего ужаса, он узрел вихрящийся рой кровавых частиц, что витал над умирающей царицей. Узрел, как этот рой проник в нее сквозь множество ран, каждая из которых была смертельной. Узрел, как она восстает из мертвых, и очи ее подобны раскрашенным глазам статуи, а кожа лучится белизной в бликах свечей. Узрел, как она впивается зубами в шею умирающего Энкила.

Эти воспоминания не поблекли в памяти Грегори и по сей день оставались столь же свежи, как в ту ночь. Он чувствовал жар пустыни, прохладный ветерок с Нила. Слышал крики и шепот заговорщиков. Видел привязанные к синим колоннам златотканые занавеси, а дальше, над ними, – безразличные и яркие звезды на черном пустынном небе.

Как уродлива, отвратительна была Акаша, подползающая к распростертому телу мужа! И как жутко было видеть, как мгновенно тот воспрял к жизни от глотка таинственной крови, которую выпил из ее запястья.

Удивительно, что Небамун не лишился рассудка – но он был слишком молод, слишком силен и слишком жизнерадостен. Как принято выражаться теперь, он залег на дно. И выжил.

Однако довольно долго ему пришлось жить под гнетом смертельного приговора. Все знали, что, дабы не прогневать ревнивого супруга, Акаша разделывается с любовниками через несколько месяцев. Говорили, будто могучий царь совершенно не возражает против непрестанной череды юных красавчиков, проходящих через спальню его венценосной супруги, но страшится, как бы кто из них не задержался надолго и не узурпировал власть. И хотя Акаша сотни раз жарким шепотом заверяла Небамуна, что уж ему-то скорая смерть не грозит, он понимал, что словам ее верить не стоит, и, утратив охоту развлекать ее, проводил долгие часы, раздумывая о своей жизни, о смысле жизни в целом, или попросту напиваясь. Сколько он себя помнил, он всегда страстно любил жизнь, и совсем не хотел умирать.

Однако же после того, как царственную чету поразил демон Амель, царица напрочь забыла о Небамуне.

Он вернулся в отряд стражи и защищал дворец от тех, кто называл царя с царицей чудовищами. Он никому не рассказывал о том, чему стал свидетелем. Он снова и снова гадал, что же за зловещее кровяное облачко, живой водоворот крошечных частиц проник в тело царицы, словно она вдохнула его из воздуха. Акаша старалась основать новый культ, свято считая, что стала богиней и что подверглась жестокому нападению благодаря «воле богов», отметивших ее за добродетели, и во благо страны.

Как принято говорить нынче, все это было сплошной брехней. Да, Небамун верил в колдовство, и да, он верил в богов и демонов, однако, подобно многим иным в те времена, отличался безжалостной практичностью. Кроме того, боги, даже если и правда существовали, нередко бывали капризны и злы. И когда взятые в плен колдуньи Мекаре и Маарет объяснили, что причиной мнимому «чуду» была всего лишь случайная выходка бродячего духа, Небамун лишь улыбнулся про себя.

Когда вампир-отступник Хайман вместе с Мекаре и Маарет затеял мятеж и породил немало новых бунтовщиков, чтобы распространить по свету «Божественную кровь», царица вновь вызвала Небамуна к себе – и без долгих объяснений или церемоний превратила его в вампира. Он восстал из мертвых, умирая от жажды, едва сохранив рассудок и мечтая лишь о том, чтобы высасывать из смертных жертв кровь и жизнь, всю, сколько ни есть.

– Теперь ты глава моей кровавой армии, – промолвила царица. – Вас будут звать «Стражей Царской Крови» – и вы станете преследовать мятежников Первого Поколения, как они смеют себя величать, а также заблудших кровопийц, порожденных ими, посмевшими восстать против меня, моего короля и моих законов.

Пьющие кровь – самые настоящие боги. Так сказала Небамуну царица. Теперь и он сам стал богом. И сперва в самом деле поверил ее словам. А как еще можно было объяснить все то, что открылось его взору, обостренному Кровью? Сила и глубина новых чувств потрясала и завораживала юного кровопийцу. Его восторгала песнь ветра, восхищало буйство красок, пульсировавших повсюду вокруг – в цветах и в сонных пальмах дворцовых садов, доводило до экстаза волшебное биение пульса в сочных телах смертных, у которых Небамун пил жизненный сок.

Тысячу лет он был слепым рабом этой веры, точнее – суеверия. Под конец мир начал казаться ему мрачной и неизменной тюрьмой, полной глупости, несчастий и несправедливости. Вампиры тут сражались между собой так же нелепо и непрестанно, как и смертные. И вот он, подобно многим до него, бросился искать убежища и забвения в Матери-Земле.

Его ноющее глухой болью сердце отлично знало, что пришлось перенести юному Антуану. Лишь одна из всего вампирского племени утверждала, что не знакома с ритуалом погребения и воскрешения – великая и неукротимая Маарет.

Что ж, возможно, пришло время познакомиться с Маарет, потолковать с ней о былых временах. «Ты ведь всегда знала, что именно я, предводитель царской стражи, много веков назад разлучил тебя с сестрой – заточил вас в гробах и вышвырнул в далекие моря».

Разве не обречен весь мир бессмертных на гибель и разрушение, если те, кто знает историю с самых первых ночей, не попытаются вместе противостоять древним ужасам, вместе разгадать древние тайны?

Откровенно говоря, Грегори давно уже не был прежним предводителем ненавистной «Царской Крови». Да, он помнил те времена, помнил все, что совершил тогда, но эти воспоминания лишены были подлинной силы и страсти. Он даже не помнил толком, как сумел уцелеть в те бесконечные ночи сражений и кровопролития. Кто такая Маарет? Он толком и не знал.

Пробудившись от долгого сна в третьем веке от Рождества Христова, он начал новую жизнь. Взял себе новое имя – и с тех пор его и носил, сам став совершенно иной личностью. Когда ему требовалось, он укрывался под другим именем, но сам всегда оставался Грегори. Более тысячи лет он копил богатства, более не укрываясь ни в бездны безумия, ни в бездны земли, а лишь мало-помалу с любовью и тщанием выстраивал свое собственное царство. На это требовались средства – добыть их было легко: так легко, что он не переставал дивиться на нищих вампиров вроде Антуана или Убивца – как и своего возлюбленного Дэвиса, которые брели через вечность все такими же нищими скитальцами. Добиваться любви других вампиров тоже оказалось совсем не трудно.

У него была жена – жена во Крови, звали ее Хризанта, и именно она обучила его всему, что требовалось знать о жизни в эпоху христианства и упадка Римской империи. Он привез ее из Хиры, великой столицы арабского христианства – сияющей столицы Евфрата – в Северную Африку, в Карфаген, где они вместе прожили много лет. Хризанта научила Грегори древнегреческому и латыни, ознакомила его с поэзией, историей и философией различных народов. Ложась под землю, он и понятия ни о чем таком не имел.

Она объясняла ему все чудеса, встретившие его после воскрешения – и какие великие перемены произошли за то время, что он спал. Грегори и не думал, что мир способен так измениться: он-то считал, не меняется ничего и никогда. Точно так же считали и те, с кем он прежде делил бытие сперва человека, а потом и вампира.

Он полюбил Хризанту – как задолго до нее любил первую свою вампирскую супругу, златовласую Сиврейн с печальными и светлыми глазами.

Ах, сколько чудес открылось ему в эти первые годы! Великая Римская империя с грохотом неслась под откос – мир металлов, монументов и искусства, немыслимого, невероятного, не укладывающегося в голове такого типичного египтянина, как Грегори.

С тех пор мир только и делал, что менялся, и каждое новое чудо, изобретение, открытие были все удивительнее и удивительнее.

Еще в те ранние времена Грегори начал долгое восхождение к вершинам могущества и власти. И при нем всю дорогу оставались все те же спутники, которых он приблизил к себе с самого начала.

Скоро после того, как они Хризантой обосновались во дворце в Карфагене на берегу моря, к ним присоединился пригожий и исполненный чувства собственного достоинства одноногий грек по имени Флавий. Он рассказал, что его создателем была могучая и мудрая вампирша Пандора, возлюбленная римского кровопийцы Мариуса, хранителя Царя с Царицей.

Флавий бежал от Мариуса потому, что тот с самого начала был против того, чтобы Пандора кого-то создавала. Попав в дом Грегори и Хризанты, Флавий воззвал к их милосердию, и они с радостью позволили ему остаться – он был достоин того, чтобы стать Родней по Крови. Ему довелось жить и в Афинах, и в Антиохии, и в Эфесе, и в Александрии. В Риме он не жил, но бывал там. Он обладал познаниями в евклидовой математике и иудейском священном писании (в греческом переводе), умел вести ученые беседы о Сократе, Платоне, «Расуждениях» Марка Аврелия, «Естественной истории» Плиния, сатирах Ювенала и Петрония, писаниях Тертуллиана и недавно скончавшегося Августина Гиппонского.

Ну просто чудо из чудес!

В древние времена, при дворе Царицы, никто не посмел бы наделить Даром Крови калеку. Даже просто некрасивого или нескладного человека не удостаивали этой чести. Любой смертный, приносимый в жертву ненасытного духа Амеля, был агнцем без порока: создателю нового вампира долженствовало сперва убедиться в том, что он наделен не только красотой, но и силой духа, а также иными талантами.

Однако теперь к Грегори явился Флавий: искалеченный еще в бытность свою человеком, но сияющий огнем истинной Крови, созерцательный и красноречивый афинянин, по памяти цитирующий Гомера, играющий на лютне, поэт и философ, сведущий в законах, знающий наизусть истории народов и стран, которых никогда даже не видел. Грегори так много у него почерпнул! Он забрасывал его вопросами, силясь запомнить рассказы и песни, слетавшие с уст этого кладезя премудрости. А как признателен, в свою очередь, был сам ученый муж!

– Я буду верен вам вечно, – повторял он Грегори и Хризанте. – Ведь вы полюбили меня таким, каков я есть.

Подумать только: этот многомудрый вампир знал, где скрыты Мать и Отец всего племени Тех, кто Пьет Кровь. Он видел их глазами сотворившей его Пандоры, жил под кровом Мариуса, под тем самым кровом, где находилась и Божественная Чета.

Как дивился Грегори – бывший Небамун – рассказам Флавия о царе Энкиле и царице Акаше, превратившихся ныне в статуи – живые, но недвижные и безгласные, безучастно восседающие на позолоченном алтаре в окружении буйства свежих цветов! Мариус, римлянин, похитил не сопротивляющихся царя с царицей Египта от древних жрецов-вампиров, хранивших их более четырех тысяч лет. Старейшие жрецы попытались уничтожить Мать и Отца, подставив их лучам убийственного солнца. И когда царь с царицей подверглись столь святотатственному обращению, бесчисленные кровопийцы по всему миру погибли в пламени. Однако старейшим из них суждено было выжить, хотя кожа у них почернела и даже обуглилась, а каждый вздох причинял невыносимые муки. Акаше с Энкилом это глупое покушение вреда не принесло: лишь кожа у них приобрела бронзовый оттенок. Даже сам Старейший, прежде ухаживавший за ними, обречен был разделять муки с теми, кого чаял испепелить дотла.

Однако как бы бесценна ни была для Грегори эта повесть о том, что его былые повелители ныне лишились прежнего могущества, еще более занимала его современность, мир римлян.

– Научите меня, научите меня всему, – твердил он Флавию и Хризанте. Бродя по многолюдным улицам Карфагена, где можно было встретить и римлян, и греков, и вандалов, он старался объяснить своим верным учителям, до чего поразительны богатства мира, которые они, Флавий с Хризантой, принимают как должное. До чего изумителен мир, где у простолюдинов водится золото, на столах полно еды, а сами они разглагольствуют о «вечном спасении».

Давным-давно, в его времена, лишь придворные да горстка представителей высшей знати жили в домах с настоящим полом. Да и вечность принадлежала все той же немногочисленной группке людей, свободно живущих и дышащих под звездами.

Но что с того теперь? Грегори и не рассчитывал, что Хризанта и Флавий поймут его: он хотел сам их понять. Помимо этого, он, как и прежде, черпал познания у своих жертв, насыщаясь не только их кровью, но и разумом. В каком же огромном мире обитали эти простолюдины – и до чего крохотным и бесплодным был мир, что принадлежал когда-то ему!

Не прошло и двухсот лет, как Грегори пригласил в свой кровный клан еще двоих вампиров. Карфаген пал. Мариус с семьей перебрался в Италию, в город Венецию. Новые члены клана подобно Флавию тоже знали знаменитого Мариуса, хранителя Царской Четы. Их звали Авикус и Зенобия, они явились из Византии и обрадовались приглашению Грегори обрести приют и гостеприимство под его кровом.

Авикус, как и Грегори, некогда был Кровавым богом в Египте – и даже слышал рассказы о великом Небамуне, который повел Царскую Кровь в бой, чтобы изгнать Первое Поколение из Египта. Им двоим нашлось, что вспомнить о тех темных и жутких временах, о том, какой пыткой было заточение в каменном алтаре, где кровавому богу полагалось дремать, изнывая от голода, в ожидании пира, когда верные слуги принесут ему кровавые жертвы и будут умолять, чтобы божество заглянуло им в души всепроницающим вампирским взором и отделило невинных от виновных. Как могла Царица обречь столь многих своих соратников на это жалкое существование, душераздирающее одиночество, тоскливое и мучительное прозябание? Небамун под конец тоже успел вкусить этой участи.

Неудивительно, что, столкнувшись со жрецами, Мариус похитил Мать и Отца – вырвался из пут древних суеверий и вернулся к свободной и рациональной римской жизни, самостоятельной жизни.

Авикус был египтянином – высокий, темнокожий, и все еще полубезумный после тысяч лет служения древнему культу крови. Он томился в рабстве у старой религии вплоть до наступления эры христианства. Небамуну же посчастливилось бежать несколько тысяч лет назад. Хрупкая жена Авикуса, Зенобия, блистала редкой, экзотической красотой. Волосы у нее были роскошные, густые и иссиня-черные. Она принесла в дом Грегори целую вселенную новых знаний, ибо выросла во дворце восточного императора. Темным Даром ее наделила одна коварная вампирша, Эвдоксия, что вела с Мариусом долгую войну, но в конце концов потерпела поражение.

Судьба Зенобии оказалась в руках Мариуса, но тот полюбил девушку и принял в свой кровный клан, а потом обучил выживать самостоятельно. Он благословил ее любовь к Авикусу.

Каждую ночь Зенобия остригала волосы и выходила гулять в обличье мужчины. Только дома, в тихом убежище, она снова облачалась в женское одеяние и распускала по плечам черные кудри.

Оба они ни за что в жизни не подняли бы руку против Мариуса – во всяком случае, так они сказали своему новому наставнику. Ведь Мариус – защитник и хранитель Матери и Отца. Он устроил для них великолепное святилище, полное цветов и лампад, а стены там расписаны изображениями пышных садов.

– О да, он прозорлив и образован, этот египтянин, – согласился Флавий. – И даже в некотором роде философ. И уж конечно, патриций – каждой частицей своего существа. Но он предпринял все, что в его силах, чтобы сделать существование Божественной Четы сносным.

– Да, я уже понял, – отозвался Грегори. – История Мариуса становится все более прозрачной. Пусть же никакое зло никогда не постигнет его! Особенно пока он оберегает Божественных Прародителей. Но в одном я поклянусь вам, мои друзья, и слушайте мои слова хорошенько. Никогда и ни под каким видом я не попрошу вас причинить вред другому пьющему кровь, если только он сам не попытается причинить вред нам. Мы охотимся лишь на преступников и злодеев, и стремимся насытиться еще и красотой, что видим всюду вокруг нас – теми чудесами, которые нам посчастливилось лицезреть. Понятно?

Им потребовались годы, чтобы полностью осознать взгляды Грегори на жизнь и то, как мало для него значили междоусобные войны других вампиров.

Однако он любил свою семью, своих Кровных Родичей.

Века сменялись веками, а они все еще оставались все вместе, подпитывая друг друга чудесными историями, делясь друг с другом новыми знаниями и безусловной верностью и любовью. Древняя кровь Грегори придавала сил и тем, кого он взял под свое крыло. Периодически к ним присоединялись другие вампиры – но всегда лишь временно. Никто из них так и не стал членом семьи. Однако, как правило, они уходили так же мирно, как и пришли.

В 800 году клан Грегори переехал в Северную Европу и под конец остановился в области, нынче известной как Швейцария. Чужаков они по-прежнему принимали с теплым радушием и воевали лишь ради самозащиты.

К тому времени Грегори стал великим исследователем мира бессмертных. Он собрал, разработал и записал множество теорий о Тех, кто Пьет Кровь, и о том, как они меняются со временем. Он методически описывал все перемены в себе самом – как большие, так и совсем мелкие – а также, наблюдая, как близкие его время от времени начинают маяться и отчуждаться, методически заносил в свои таблицы причины, что гонят их прочь, и причины, отчего они всегда возвращаются. Почему древние вампиры избегают общества других столь же древних, а, напротив, стремятся перенимать знания у младших детей других эпох? Отчего, например, сам он отнюдь не пытается отыскать тех, кто подобно ему помнит древние и мрачные времена? Ведь он точно знает, что иным из них удалось уцелеть. Все эти вопросы неустанно осаждали Грегори. Он исписал немало толстых тетрадей в кожаных переплетах своими мыслями и соображениями.

«Вампирские хроники» и прочие события вампирского мира, произошедшие с 1985 года, когда Лестат пробудил царицу Акашу, и до последних дней, глубоко потрясали и завораживали Грегори. Он много размышлял над страницами книг, не уставая дивиться глубоким психологическим наблюдениям, что объединяли все эти труды. За прожитые тысячелетия он не встречал среди бессмертных столь поэтических душ, как Луи де Пон дю Лак и Лестат де Лионкур – или даже Мариус, мемуары которого были пронизаны тем же неизбывным романтизмом и меланхолией, что и записки Лестата с Луи. Быть может, Мариус и родился римским патрицием, но все равно являлся воплощением Романтика эпохи Сентиментализма, ищущего утешение в своих внутренних силах и в приверженности собственным ценностям.

Конечно, в романтизме самом по себе не было ничего нового, но Грегори, кажется, понимал, отчего восемнадцатый и девятнадцатый век так тщательно исследовали и культивировали его, тем самым порождая поколения чувствительных натур, свято верующих в свою сентиментальную природу, как доселе не верили ни смертные, ни вампиры.

Однако Грегори ходил по земле с тех самых пор, как человечество начало записывать свою историю. Он как никто другой знал: в мире никогда не было нехватки «поэтических натур», как, впрочем, и любых других натур тоже. Говоря попросту, романтики, поэты и изгои существовали всегда, даже когда для них еще не придумали точного определения.

На самом же деле причиной зарождения и широкого распространения движения Романтиков стало изобилие – возрастание числа людей, которые не знали голода и жажды, умели читать и писать, а также обладали досугом на то, чтобы бдительно изучать собственные свои чувства и эмоции.

Грегори просто не понимал, отчего остальные вампиры этого никак не уяснят.

С самого начала христианской эпохи он наблюдал, как растет достаток простого люда. Едва выйдя из египетской пустыни, оборванный, полубезумный осколок прошлого, он поразился изобилию, в котором жило население Римской империи. Рядовые солдаты скакали в бой на конях (немыслимая роскошь по временам Грегори). Индийские и египетские ткани продавались по всему миру. У крестьянок имелись собственные ткацкие станки, а надежные римские дороги связывали меж собой всю империю, причем через каждые несколько миль стояли караван-сараи для путешественников, где для всех хватало еды. Бог ты мой, эти изобретательные римляне даже придумали жидкий камень, при помощи которого строили не только дороги, но и акведуки, приносящие растущим городам воду за много миль. Горшки, кувшины и амфоры прекрасной работы продавали простому люду, причем даже в самых дальних захолустьях. Собственно говоря, по римским дорогам во все концы перевозили любые товары, как повседневно-бытовые, так и роскошно-праздничные – от черепицы до книг.

Да, потом наступил некоторый откат. Но несмотря на крах Римской империи, Грегори не видел вокруг практически ничего, кроме «прогресса», с самых первых изобретений и достижений Средневековья: мельничное колесо, стремя, новая упряжь, не душащая волов при пахоте, распространение моды на украшения и красивую одежду, парящие в вышине соборы, в которых простой люд мог молиться бок о бок с самыми богатыми и знатными аристократами.

Как же далеко ушли эти великие церкви Реймса и Амьена от примитивных храмов Древнего Египта, предназначенных лишь для самих богов да горстки жрецов и правителей.

Однако Грегори не уставал дивиться, что лишь в эпоху истинного романтизма наконец появились вампиры, способные оставить свой след в истории и столь философско-сентиментальной литературе, как «Хроники».

Во всем этом имелся еще один ключевой аспект, ставивший его в тупик. Грегори всей душой ощущал: для вампиров настала величайшая эра из всех, что он наблюдал на своем долгом веку – эра расцвета. Почему же поэтически настроенные авторы «Хроник» никогда не упоминали столь очевидный факт?

С тех пор, как в городах Европы и Америки появилось электрическое освещение, мир для вампиров становился все лучше и лучше. Разве не ликовали они, когда в Париже получили распространение газовые лампы – светящиеся арки, способные воспроизвести дневной свет в парке или на площади в любом уголке земного шара? Чудесное электричество проникало не только в общественные места, но и в частные дома: в равной степени озаряло сиянием солнца и дворцы, и лачуги. Разве вампиры не знали, как повсеместное освещение повлияло на поведение и настроения простых смертных – не подозревали, что означала для какой-нибудь скромной деревушки возможность провести свет в магазинчики и аптеки? Даже в восемь вечера жители такой деревушки теперь могли пойти куда вздумается, не растеряв ни любознательности, ни сил, ни охоты трудиться и развлекаться.

Освещение преобразовало планету. Освещение – и совсем уж откровенная магия телевизоров и компьютеров. Никогда еще у вампиров не было такой замечательной площадки для игр, как теперь.

Пожалуй, Грегори еще мог понять, что Лестат с Луи воспринимали это все как должное – в конце концов, они ведь родились в эпоху Индустриальной Революции, даже если сами и не подозревали об этом. Но как же великий Мариус? Почему он не восторгается освещенным и ярким современным миром? Отчего не ликует при мысли о новых вершинах человеческих свобод, о физической и социальной мобильности новых времен?

Да ведь для вампиров лучших времен и не выдумаешь! Пред ними открыто все, что угодно. Телевизионные передачи и фильмы рассказывают о том, что происходит на земле днем. Вампиры уже не Дети Тьмы. Тьму фактически изгнали с земли. Она стала вопросом выбора.

О, до чего же Грегори хотелось обсудить свой взгляд на жизнь с Лестатом! Поговорить о том, как именно технический прогресс влияет на судьбы вампиров во всем мире. А взять хоть тот же Интернет, связующий всю планету! Да программа Бенджи Махмуда, ведущего передачи прямо из этого дома, – это ведь только начало!

Быть может, наконец и у вампиров появится своя база данных? И тогда любой из них, вне зависимости от возраста, места нахождения и оторванности от остальных, сможет отыскать тех, кого утратил, кто был ему дорог. Вампиры смогут соприкоснуться с теми, кто до сих пор был для них лишь легендой! Когда же, когда?

А стекло? Посмотрите только, что сталось с миром благодаря изобретению стекла, развитию и усовершенствованию методов работы с ним! Очки, телескопы, микроскопы, толстое листовое стекло, стены из стекла, стеклянные дворцы и небоскребы! Стекло преобразило архитектуру современного мира. А благодаря его доступности и широкому распространению произошла и настоящая революция в науке!

(Грегори усматривал глубокую иронию, чтобы не сказать, высший смысл, в том, что великой Акаше отсек голову огромный пласт разбитого стекла. В конце концов, бессмертные шести тысяч лет от роду неимоверно сильны и крепки – навряд ли царице – или самому Грегори – удалось бы отрубить голову обычным топором. Однако здоровенный осколок листового стекла оказался достаточно остер и тяжел, чтобы отделить голову Акаши от туловища. Случайность, да, но вот уж воистину – очень, очень странная.)

Ну ладно, допустим, группа «Красноречивых», как они себя называли, была создана не из специалистов в области социальной и экономической истории. Но уж верно, такие чуткие романтики, как Мариус с Лестатом, заинтересуются мнением Грегори о прогрессе, особенно же – его теорией о наступлении Эры Вампиров – пользуясь выражением Мариуса, Золотого Века бессмертных.

Настанет время – и они непременно встретятся!

И хотя Грегори твердил себе, что его пыл ребячлив, наивен и даже смешон, но его почти навязчиво тянуло к Луи и Лестату. Особенно – к Лестату.

В некоторых аспектах Луи был увечным скитальцем, и хотя за последние несколько десятков лет наконец пришел в себя, но фамилия Лестата не зря означала «Львиное сердце». Грегори всей душой хотел узнать его поближе.

Подчас ему казалось, что Лестат – тот самый бессмертный, которого он ждет с самого начала времен. Тот, с которым можно будет обсудить бесчисленное множество накопленных за шесть тысяч лет наблюдений о вампирах и человеческой истории. Еще не зная Лестата, Грегори уже полюбил его.

Он прекрасно осознавал свои чувства. И когда Зенобия с Авикусом поддразнивали его на этот счет или Флавий говорил, что его, мол, это беспокоит, Грегори ничего не отрицал. И не оправдывался. Хризанта понимала. Она всегда понимала его страстные увлечения. И Дэвис тоже все понимал. Дэвис, его нежный чернокожий спутник, спасенный из бойни, что последовала за концертом Лестата – Дэвис тоже все понимал.