Текст книги "Иисус. Дорога в Кану"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Хватит, – сказала Брурия властно. – Молись, Авигея, молись, как молимся мы все. Учителя из Храма отправились в путь еще до того, как сигнальные огни замерцали на вечерних горах.

Она стояла рядом с Иосифом и ждала.

Брурия хотела, чтобы Иосиф начал общую молитву, но он как будто забыл обо всем. В комнату вошел его брат Алфей, и только тогда мы поняли, что он вообще не ходил на собрание. Алфей сел рядом с братом.

– Что ж, хорошо, – сказала Брурия. – О Господь, Создатель Вселенной, пролей милость на Твой народ Израилев.

Всю ночь в селении было шумно: люди шли через Назарет на юг.

Временами, когда уснуть было невозможно, я выходил во двор и стоял в темноте, обхватив руками плечи и слушая пьяные голоса, доносящиеся из таверны.

На рассвете в Назарет прискакали всадники. Они зачитывали вслух короткие послания, объявляя, что жители того или иного селения идут на юг.

Некоторые из пожилых мужчин облачились в походные одежды, взяли посохи и пошли догонять тех, кто ушел маршем.

Попадались даже старики на ослах, завернутые в одеяла до самого носа, которые двигались в том же направлении.

Иаков работал, не произнося ни слова, и стучал молотком по мелким гвоздям слишком сильно.

Мария, жена Маленького Клеопы, рыдала. Ушел не только он, но и ее отец Леви, и ее братья. Прошел слух, что все достойные люди присоединились к движению на Кесарию.

Иаков бросил доски на телегу.

– Нет смысла идти на работу. Она подождет. Все может подождать, как мы ждем, когда разверзнутся Небеса.

Небо было бледного грязно-голубого цвета. Ветер разносил запахи грязных конюшен и дворов, прелой листвы и мочи, привлекающие мух.

Следующая ночь прошла тихо. Все ушли. Что могли сообщить сигнальные огни, кроме того, что все больше и больше народу движется по дорогам, что люди стекаются и с севера, и с юга, и с востока, и с запада? И что знамена по-прежнему остаются в Святом городе?

– Я привык думать, что ты изменишь ход вещей, – сказал мне Иаков на заре.

– Не забывайся, – предостерегла его моя мать.

Она поставила перед нами хлеб и оливки. Налила воды.

– Я помню, – сказал Иаков, не спуская с меня глаз. – Я привык думать, что ты все изменишь. Я привык верить тому, что видел собственными глазами: дары волхвов, которые они положили на солому, лица пастухов, которые слышали пение ангелов в Небесах. Я привык верить этому.

– Иаков, умоляю тебя, – произнесла моя мать.

– Оставь его в покое, – тихо сказал Иосиф, – Иаков то и дело говорит что-то подобное. Можем послушать еще раз.

– А ты, отец, – повернулся к нему Иаков, – неужели ты никогда не задумывался, что все это значит?

– Господь создал Время, – ответил ему Иосиф. – И Господь даст все вовремя, если захочет дать.

– А мои сыновья погибнут, – сказал Иаков, и лицо его исказилось. – Мои сыновья умрут, как умирали люди и раньше, и ради чего?

Вошла Авигея с Молчаливой Ханной и стайкой малышни.

– Прошу вас, больше ни слова об этом, – сказала моя тетя Есфирь.

– Отец говорит, все ушли в Кесарию, – заметила Авигея. – Мы получили письмо от наших родичей в Вифании. Ваши родственники, наши родственники – все ушли из Вифании. И тоже пошли туда.

Она разразилась слезами.

Дети столпились вокруг Авигеи, утешая ее.

– Все они вернутся домой, – сказал Исаак, маленький защитник Авигеи, и тотчас прильнул к ней. – Обещаю тебе. Даю слово, они вернутся домой. Мои братья придут. Перестань. А то из-за тебя плачет Молчаливая Ханна…

– Кто остался в Назарете, как вы думаете? – горестно спросил Иаков и повернулся ко мне.

– О! – воскликнул он с наигранным изумлением. – Иешуа Безгрешный!

Авигея подняла голову, вздрогнув. Она переводила глаза с одного лица на другое. И наконец посмотрела на меня.

– И Иаков Справедливый! Он тоже остался, – объявила моя тетя Есфирь.

– Иаков Беспощадный! – сказала тетя Саломея. – Молчи уж, или тоже уходи.

– Нет, нет… замолчите, все замолчите, – сказала моя мать.

– Да, пожалуйста, я не хотела… простите меня, – произнесла Авигея.

– Ты ничего не сделала, – сказал я.

Так прошел день.

За ним еще один.

И еще.

Глава 9

Разбойники ворвались в Назарет на рассвете.

Мы с Иаковом только что вышли из дома рабби и стояли на вершине холма. Мы видели их – двух оборванцев на лошадях, скачущих к ручью по дальнему склону.

Женщины с кувшинами и тюками белья закричали и бросились врассыпную, дети побежали за ними.

Мы с Иаковом подняли тревогу. Рог трубил, а мы спешили к чужакам.

Но только один из них поскакал вверх по склону, прямо к нам, и когда народ повыскакивал из всех домов, он двинул на нас лошадь – мы отскочили, и копыта мелькнули над головой.

– Авигея! – крикнул Иаков.

– Авигея! – услышал я еще один крик, потом еще.

Я встал – руки кровоточили – и увидел то, что видели все: второй разбойник, задержавшийся у ручья, тащил ее в седло. Дети кидали в него камни, Исаак вцепился в левое плечо.

Авигея кричала и отбивалась. Дети тянули ее к себе за брыкающиеся ноги.

Женщины окружили разбойника и швыряли кувшины в его лошадь.

Мы были уже в пойме ручья, когда, преследуемый со всех сторон, негодяй выпустил Авигею, сорвав с нее покрывало и накидку, и бросил на каменистую землю. Размахивая ее одеждой, словно флагом, разбойник, низко пригибаясь под градом камней, ускакал прочь.

Авигея села, поджав под себя ноги и наклонившись вперед. На ней была туника с длинными рукавами, волосы рассыпались по плечам, закрыв лицо. Маленький Исаак раскинул руки, защищая ее от посторонних глаз.

Я приблизился, опустился на колени и взял ее за плечи.

Авигея громко назвала меня по имени и прижалась ко мне. Кровь текла у нее из ран на лбу и щеке.

– Они ушли, – крикнул Иаков.

Женщины обступили нас. Моя тетя Есфирь кричала, что разбойнику как следует досталось: она разбила кувшин прямо об его голову. Дети плакали и метались из стороны в сторону.

Крики доносились со всех сторон.

– Второй тоже ускакал. Он отвлекал внимание, – сказал Иаков. – Им нужна была женщина. Эти нечестивые язычники – ты только посмотри, что они натворили.

– Все уже позади, – шепотом сказал я Авигее. – Дай мне взглянуть на тебя, на твои раны и царапины.

Она кивнула. Она поняла.

И тут я услышал голос над головой:

– Отойди от моей дочери. Убери от нее свои руки.

Я с трудом верил, что эти слова обращены ко мне.

Тетя Есфирь замахала, чтобы я отошел. Она сама встала рядом с Авигеей, пока та поднималась с земли.

– Ее не тронули, – сказала тетя Есфирь. – Мы все были здесь, мы кидали в него камнями, били его всем, что подворачивалось под руку, честное слово.

Все хором подтверждали ее слова.

Шемайя смотрел на Авигею, которая стояла, дрожа в длинной шерстяной тунике, волосы ее были растрепаны, раны на лице сочились кровью.

Я снял с себя накидку и быстро набросил ей на плечи. Но в тот момент, когда она протянула руку к накидке, Шемайя оттолкнул меня. Женщины поспешно прикрыли ее моей накидкой. Туника Авигеи была достаточно скромна. Ее вполне хватило бы. Но теперь она, как обычно, была полностью прикрыта накидкой, ниспадающей с плеч. Моя тетя Саломея собрала распущенные волосы Авигеи в узел на затылке.

Шемайя взял дочь на руки, словно ребенка, и понес вверх по холму.

Женщины побежали следом, а дети мешали ему идти, путаясь под ногами.

Мы с Иаковом подождали немного. И медленно двинулись вверх по склону.

Когда мы подошли к двери Шемайи, женщины стояли снаружи и смотрели на дом.

– Что такое? Почему вы не вошли? – спросил я.

– Он нас не пустил.

Моя мать вышла из нашего дома вместе со Старой Брурией.

– Что случилось?

Все разом стали ей объяснять.

Старая Брурия постучала в дверь.

– Шемайя, – закричала она. – Сейчас же открой нам. Мы нужны девочке.

Дверь открылась, и к нам вышвырнули Молчаливую Ханну, словно она была тюком с одеждой.

Дверь с грохотом закрылась.

Молчаливая Ханна была в ужасе.

Я постучал в дверь. Я прижался ртом к самой двери, жестом велев Иакову оставаться в стороне и не мешать мне.

– Шемайя, – крикнул я. – Женщины пришли, чтобы утешить Авигею, позволь им войти.

– Ее не тронули! – объявила тетя Саломея. – Мы все это видели. Она боролась, и он ее выпустил! Вы все это видели.

– Да, мы все видели, – подтвердила тетя Есфирь. – Пусть все мужчины уходят, идите отсюда, это наше дело.

Мы отошли, как они нам велели. Пришли и другие женщины. Жена Иакова, Мария, и Мария Маленького Клеопы, и жена Силы, и еще целая дюжина. Самые пожилые стали стучаться в дверь.

– Сломать ее! – сказала Есфирь.

И они навалились на дверь, колотя ногами и руками, пока она не закачалась на петлях и не упала внутрь.

Я перешел туда, откуда было видно тускло освещенную комнату. Я успел лишь мельком увидеть, как в нее набились женщины. Авигея, побелевшая и плачущая, растрепанная, как и прежде, безвольно сидела в углу, кровь по-прежнему струилась из ее ран.

Протестующие крики Шемайи потонули в шквале женских голосов. Исаак, Яким и Молчаливая Ханна пытались пробиться в дом, но не смогли. Там было столько женщин, что шагу негде было ступить.

Женщины подняли дверь, навесили ее на петли и закрыли у нас перед носом.

Мы пошли к себе во двор.

– Он что, спятил? – возмущенно спрашивал Иаков.

– Не говори глупостей, – осадил его дядя Клеопа. – Разбойник сорвал с нее покрывало.

– Что такое ее покрывало? – продолжал возмущаться Иаков.

Исаак и Яким, плача, подбежали к нам.

– Какое, ради всего святого, имеет значение то, что он забрал ее покрывало?

– Шемайя старый и упрямый, – сказал Клеопа. – Я его не защищаю. Я просто отвечаю тебе, потому что должен же кто-то тебе ответить.

– Мы ее спасли, – сказал отцу Исаак, утирая слезы.

Иаков поцеловал сына в лоб и прижал к себе.

– Ты поступил хорошо, все вы. И ты, Яким, и ты, и ты, – кивнул он маленьким мальчикам, которые топтались на улице. – Входите же.

Прошел целый час, прежде чем мама вернулась с тетей Есфирью и тетей Саломеей.

Тетя Саломея была в ярости.

– Он послал за повитухой.

– Как он мог?! – закричал Иаков. – Все селение видело. Ничего не случилось. Разбойнику пришлось отпустить ее.

Моя мама плакала, сидя у жаровни.

С улицы доносились крики, в основном женские. Яким и Исаак выскочили на улицу прежде, чем кто-нибудь успел их удержать.

Я не двигался.

Наконец пришла Старая Брурия.

– Повитуха приходила и ушла, – сообщила она. – Пусть будет известно всем и каждому, каждому грубияну и деревенщине, каждому чужаку в этой деревне, который пожелает знать, которому есть дело, который захочет сплетничать об этом, – девушка нетронута.

– Ну, это едва ли новость, – заметила тетя Есфирь. – И ты оставила ее с ним одну?

Старая Брурия жестом показала, что больше ей ничего не оставалось, и пошла в свою комнату.

Молчаливая Ханна, которая видела все, тихонько поднялась и выскользнула за дверь.

Я хотел пойти за ней. Хотел посмотреть, впустит ли Ханну Шемайя. Но я не стал этого делать. Вышла только моя мать, а через минуту она вернулась и кивнула. На этом все и кончилось.

В полдень Шемайя и его работники уехали в холмы. Две служанки и Молчаливая Ханна остались в доме с Авигеей, заперев дверь на засов, как он приказал.

Мы знали, что ему не найти разбойников. Мы молились, чтобы он не нашел их. Он не знал, как вести себя с людьми, вооруженными ножами и мечами. Отряд, который он собрал, состоял из стариков и слабых мужчин, не ушедших в Кесарию.

Ранним вечером Шемайя вернулся. Мы услышали топот копыт – необычный для нашей улицы звук.

Моя мама и тетки подошли к его двери и умоляли впустить их к Авигее. Он не ответил.

Весь следующий день никто не входил и не выходил из дома Шемайи. Его работники собрались под дверью, но потом отправились восвояси, не получив никаких приказаний.

То же самое было и на следующий день.

А тем временем каждые несколько часов из Кесарии приходили вести.

На третий день после нападения разбойников мы получили длинное письмо, написанное рукой Иасона. Его читали в синагоге – в нем говорилось, что люди мирно собрались перед дворцом правителя и никто их не разгоняет.

Это утешило рабби и многих. Хотя некоторые простодушно интересовались, что станет делать правитель, если толпа не разойдется.

Ни Шемайя, ни кто другой из его дома не пришли в синагогу.

На следующий день на заре Шемайя отправился в поле. Никто не открыл дверь, когда женщины постучали. Затем, уже в полдень, Молчаливая Ханна тихонько выскользнула на улицу.

Она пришла к нам и жестами сообщила женщинам, что Авигея лежит на полу. Что Авигея ничего не ест. Что Авигея ничего не пьет. Спустя короткое время она поспешила обратно, опасаясь, что Шемайя вернется и обнаружит ее отсутствие. Она исчезла в доме, и засов был снова задвинут.

Я не знал этого, пока не вернулся с работы в Сепфорисе. Мама рассказала мне все, что сообщила Молчаливая Ханна.

Над домом нависло несчастье.

Иосиф с Брурией ходили туда и стучались. Они действительно были самые старшие в нашей семье, им никто не смел отказать. Однако Шемайя не открыл даже им. И Брурия с Иосифом медленно, поддерживая друг друга, вернулись домой.

Глава 10

На следующее утро мы отправились к рабби все вместе. Женщины, которые были у ручья, дети, которые были там, мы с Иаковом и все остальные, кто все видел. Старая Брурия пошла с нами, и Иосиф тоже, хотя казалось, что ему труднее, чем раньше, идти вверх по холму. Мы попросили раввина о встрече, а затем все вместе пришли в синагогу и закрыли за собой двери.

В синагоге было чисто и тихо. Утреннее солнце лишь слегка прогрело воздух. Иосифа посадили на скамью. Рабби занял свое обычное место на стуле справа от Иосифа.

– Вот до чего дошло, – сказал я, останавливаясь перед рабби. – Авигея, наша родственница, не была обесчещена тем разбойником. Все, здесь присутствующие, видели, что случилось, видели, как она боролась и вырвалась, как ее отнесли домой. И вот прошли дни. Молчаливая Ханна приходит и уходит – и рассказывает, как умеет, что Авигея не ест и не пьет.

Рабби кивнул. Его плечи сгорбились под одеждой. В глазах было сострадание.

– И теперь мы просим только одного, – сказал я, – чтобы ее родственницам, вот этим женщинам, было позволено навестить ее, залечить раны и порезы, которые она получила, когда упала на камни. Мы просим, чтобы им позволили войти к ней и убедиться, что ей дают пищу и питье, как должно. Ее отец не пускает нас. Служанки прогоняют пожилых женщин. Эти служанки подчинялись Авигее. Как теперь они могут о ней заботиться? Мы не сомневаемся: Авигея боится, она плачет и страдает в одиночестве.

– Я все это знаю, – печально сказал рабби. – И вы знаете, что я знаю. Ее отец хотел догнать злодеев, чтобы обагрить кровью свой заржавленный меч. И он не одинок. Эти разбойники побывали в Кане. Нет, они не похитили ни одной женщины, только унесли все, что смогли. Солдаты царя их поймают. В холмы уже отправили когорту.

– Пусть так, – сказал я. – Нас беспокоит наша родственница Авигея.

– Рабби, ты должен заставить его впустить нас, – попросила Старая Брурия. – За девочкой нужен уход. Она может сойти с ума.

– Хуже того, поползли сплетни, – добавила тетя Есфирь.

– Какие еще сплетни? – спросил Иаков. – О чем ты говоришь?

Тетки рассердились на Иакова, однако моя мать вовсе не удивилась.

– Если бы можно было не ходить на рынок, ноги бы моей там не было, – сказала тетя Есфирь.

Мара, жена Иакова, согласно кивнула: она тоже не стала бы туда ходить, если б могла.

– Что же там говорят? – устало спросил рабби. – Что болтают?

– Сплошные домыслы, – сказала тетя Есфирь, – а чего еще ты ждал? Говорят, что она бездельница, что она пела и танцевала для детей, чтобы не работать. Что она привлекала к себе внимание. Красавица Авигея, с ее чудесным голосом! Что она держалась особняком. Что она сняла покрывало, чтобы показать свои волосы. И все в таком духе. Я ничего не забыла? Все это – до последнего слова, до самого последнего слова – неправда! Мы были там и все видели. Она юная, она самая красивая – разве в этом есть ее вина?

Я подошел к скамье и сел рядом с Иосифом. Уперся локтями в колени. Я подозревал, что так говорят, но мне невыносимо было это слышать. Хотелось зажать уши руками.

Негромко заговорила моя мать.

– Шемайя позорит себя своим поведением, – сказала она. – Рабби, прошу тебя, сходи к нему вместе с Брурией, поговорите с ним, пусть к девочке пускают кого-нибудь, пусть она ходит к нам, как прежде.

– К вам? – переспросил рабби. – Думаешь, он позволит ей ходить к вам?

Все в молчании воззрились на него. Я выпрямился и тоже посмотрел на рабби.

Он был печален, как раньше, в его глазах застыло отстраненное выражение, словно он был погружен в свои мысли.

– А почему ей нельзя ходить к нам? – спросила тетя Есфирь.

– Иешуа, – сказал рабби.

Он поднял голову и взглянул на меня, но глаза у него были добрые.

– Что ты сделал у ручья? Что именно ты сделал?

– Как? Почему ты спрашиваешь его? – сказал Иаков. – Он ничего не делал. Он бросился ей на помощь, как и должен поступать брат!

Его прервала тетя Есфирь.

– Она лежала на голой земле, куда бросил ее тот головорез. У нее текла кровь. Она была в ужасе. Иешуа подошел к ней, чтобы помочь подняться. Он дал ей свою накидку.

– А, – произнес рабби.

– Кто-то утверждает иное? – спросил Иаков.

– Кто такое говорит? – возмутилась тетя Есфирь.

– У тебя есть какие-то сомнения? – переспросила Брурия. – Святой Иаким, уж не думаешь ли ты, в самом деле…

– Нет, – сказал рабби. – У меня нет сомнений. Значит, ты помог ей подняться и дал ей свою накидку.

– Да, – ответил я.

– И что же? – спросила Брурия.

– Давайте разберемся во всем по порядку, – сказал рабби. – Какой смысл фарисею говорить с тем, кто решил, что ему не нужны фарисеи, не нужны ессеи, не нужен никто и ничто, кроме старых землевладельцев, как он сам, которые зарывают свое золото в землю? Какой смысл мне идти к его двери?

– И что же теперь? Бедное дитя будет замуровано живьем в четырех стенах, с этим злым стариком, который не в состоянии связать и двух слов, если только не вывести его из себя? – спросила Брурия.

– Ждать – вот что нужно делать, – ответил рабби. – Ждать.

– Девочка должна появляться на людях, – заявила Брурия. – За ней нужен уход, она должна выходить из дома, навещать родственников, разговаривать своим нежным голосом с близкими, снова ходить к ручью в сопровождении родных, она должна приходить и уходить! Как это можно, чтобы она сидела взаперти и никто ее не видел!

– Я все понимаю, Брурия, – угрюмо сказал рабби. – И знаю, что вы ее родственники.

– Сколько еще свидетелей нужно? – спросил Клеопа. – Девочка ничего не сделала. С ней ничего не случилось, за исключением того, что кто-то пытался причинить ей вред, но этот кто-то был остановлен.

– Все свидетели – женщины и дети, – возразил рабби.

– Нет, не все! – возмутился Иаков. – Мы с братом видели все это. Мой брат…

Он умолк, глядя на меня.

Я смотрел ему в глаза. Мне не было нужды говорить что-либо. Он все понял.

– Нет, скажи, что собирался, – настаивала Брурия, переводя взгляд с меня на Иакова и на рабби. – Скажи это вслух.

– Иешуа, – сказал рабби, – если бы только ты не подошел к девушке и не обнял ее…

– Господи помилуй, рабби! – воскликнул Иаков. – Он сделал то, что было естественно. Он проявил сострадание.

Моя мать покачала головой.

– Мы же одна семья, – прошептала она.

– Я знаю это. Но этот человек, Шемайя, не принадлежит к вашей семье, его жена – да, и Авигея тоже. Но он – нет. И этот человек не будет рассуждать.

– Я ничего не понимаю, честное слово, не понимаю, – сказал Иаков. – Прояви терпение. Ты хочешь сказать, этот человек думает, что мой брат обесчестил Авигею?

– Нет, только он вел себя с ней вольно…

– Вел себя вольно?! – воскликнул Иаков.

– Это не я придумал, – сказал рабби. – Я только объясняю, почему этот человек не позволяет вам войти, и поскольку вы родственники, ее единственные родственники в Назарете, я говорю вам: ждите, потому что ждать, пока он передумает, – это единственное, что вам остается.

– А как насчет ее родни в других городах? – спросила Брурия.

– И что – нам написать ее родне в Вифании? – спросил рабби. – В дом Иосифа Каиафы? Пройдут дни, пока дойдет письмо, а у первосвященника и его семьи есть и другие дела, кроме как ехать сюда, надо ли мне напоминать вам об этом? Кроме того, как вам кажется, что могут сделать для нее родичи из Вифании?

Они продолжали говорить – негромко, рассудительно. Иосиф сидел с закрытыми глазами, как будто спал. Брурия осторожно перебирала возможности, словно перед ней был тугой узел, который она может распутать, если проявит достаточно терпения.

Я слышал их голоса, но не понимал ни слова. Я сидел один, глядя на пылинки в солнечном луче, и думал только об одном: я оскорбил Авигею. Я сделал ей еще хуже. В час насилия и бесчестья я сделал ее ношу еще тяжелее. Я. Это было невыносимо.

Наконец я жестом попросил их умолкнуть. Встал с места.

– Что, Иешуа? – спросил рабби.

– Вы знаете, что я принес бы ему свои извинения, – сказал я, – но он никогда не позволит мне извиниться.

– Это так.

– Я мог бы пойти вместе с отцом, и мой отец стал бы его умолять, – сказал я, – но он не позволит нам войти.

– Не позволит.

– Так ют, ты говорил о родственниках. Ты говорил о родственниках в других городах.

– Говорил.

– Со стороны ее матери, с нашей стороны, у нас есть братья в Сепфорисе. Но главное, у нас есть братья в Кане, и ты их хорошо знаешь. Хананель из Каны – твой старинный друг. Он первый, кто приходит на ум, хотя есть и другие. Однако Хананель обладает даром убеждения.

Все закивали, соглашаясь. Все мы знали Хананеля.

Я продолжал, обращаясь к рабби:

– Мы укладывали мраморный пол в его доме в прошлом году, – сказал я. – Во время паломничества я говорил с Хананелем, и ты тоже с ним говорил.

– Да, да, и это был последний раз, – сказал рабби, – когда мы были там все вместе. Хананель называл моего племянника Иасона возмутителем спокойствия и сущим проклятием, если я правильно запомнил.

– Я говорю о нем не из-за Иасона, рабби, – сказал я. – Я говорю о нем в связи с Авигеей. Старик наверняка дома. Мы бы узнали, если б он покинул Кану, чтобы отправиться в Кесарию. И он более близкая родня ей, чем нам.

– Это верно, – согласился Иаков, – но он одинокий старик, у него не осталось сыновей, его внук скитается по миру, одним Небесам ведомо где. Что он может?

– Он может приехать и поговорить с Шемайей, обсудить с ним это дело, – сказал я. – И может написать другим родичам, которых мы не знаем, найти дом, где могла бы жить Авигея. Не умирать же ей с голоду в этой деревне. Она не для того родилась на свет. Авигея может переехать к своим родственникам в Сепфорис, Капернаум или Иерусалим. Хананель узнает, куда лучше. Хананель ученый человек, книжник и судья. Ею услышат, даже если нас никто не слышит.

– Возможно… – пробормотал рабби.

– Я пойду к нему, – сказал я. – Объясню, что случилось. Расскажу ему все, что видел и что сделал. Он все поймет.

– Иешуа, ты храбр, как Даниил, что вложил голову в пасть льва, – сказал рабби, – однако…

– Я пойду к нему. Я меньше чем за час доберусь до Каны. Что он скажет? Не отправит же меня обратно?

– У него острый язык, Иешуа. По сравнению с ним Шемайя покажется полевым цветком. Хананель только и делает, что оплакивает скитающегося где-то внука, и винит в этом Иасона. Иасон, оказывается, виноват в том, что сейчас его внук в Афинах, дискутирует в портике с язычниками.

– Это ничего не значит для меня, рабби, – сказал я. – Пусть он осыплет меня оскорблениями. У него хорошо подвешен язык, и он не переносит таких людей, как Шемайя. Я надеюсь, он вспомнит свою родственницу Авигею.

Иосиф поднял руку.

– Я знаю точно, что он вспомнит свою родственницу Авигею, – тихо сказал он. – Мы старики.

Он умолк, словно потеряв мысль, но затем продолжил, глядя на всех затуманенным взором:

– Мы смотрим, как молодые совершают паломничество, будто они стая птиц, которую мы должны направлять на путь истинный. Я много раз видел, как он улыбается при виде Авигеи. Когда девочки пели, он слушал Авигею. Я видел это сам. А однажды, за чашей вина во дворе Храма, когда мы вместе сидели в последний день праздника, он сказал мне, что слышит ее голос во сне. Это было не так давно. Наверное, года два назад. Кто знает…

Я и сам это видел.

– Тогда я иду, – сказал я. – Я попрошу его подыскать дом для Авигеи, подальше от Назарета, где о ней станут заботиться должным образом, где она обретет покой.

Иосиф взглянул на меня.

– Будь осторожен, сын мой, – сказал он. – Он будет добр к Авигее, но не к тебе.

– Он тебя измучает, – сказал рабби, – будет бесконечно спорить и задавать вопросы. Ему все равно нечего делать в его библиотеке. И он скорбит о потере внука, хотя сам заставил мальчика уйти.

– Так дай же мне оружие для этой битвы, мой господин, – попросил я рабби.

– Ты сам поймешь, что сказать, – ответил он. – Объясни все, как объяснил сейчас. И не позволяй ему выгнать тебя из дома. Если б я пошел с тобой, мы бы сразу сцепились.

– Попроси его написать семье, которую он сочтет наиболее подходящей, – сказал Иосиф. – И когда все приготовления будут сделаны, место для нее найдено, пусть приходит. Тогда и я, и рабби вместе с ним пойдем к Шемайе.

– Да, – подтвердил рабби. – Этот человек не сможет прогнать Хананеля.

– Хананель! Он же сын оскорблений, – пробурчал Иаков себе под нос. – Он как-то сказал мне, когда я строил стены ему же, что он перенес бы Кану камень за камнем, если б мог, чтобы только оказаться подальше от Назарета.

Рабби засмеялся.

– Тогда он, возможно, будет гордиться тем, что спасает возлюбленное дитя из этого жалкого места, – предположила Брурия.

Иосиф улыбнулся и сделал жест в сторону Брурии, словно призывая с ней согласиться.

– Может, это и есть путь к его сердцу, – прошептал он, посмотрев на меня.

Я вышел первым. Для путешествия мне нужны были сандалии покрепче и чистая одежда. Идти было недалеко, однако дул сильный ветер.

Когда я переоделся и готов был идти, мама отвела меня в сторону, хотя все мои братья собирались на работу и смотрели на нее.

– Послушай… то, что ты сделал у ручья… – начала она. – Это был добрый поступок, и не смей думать об этом иначе.

Я кивнул.

– Дело в том, что Авигея просила отца… как и нас. Просила, чтобы он был к тебе благосклонен. Мы не успели поговорить с ней и объяснить, что это невозможно.

– Понятно, – сказал я.

– Я причинила тебе боль?

– Нет, я понимаю. Он почувствовал себя вдвойне опозоренным.

– Да, и он не отличается мудростью и терпением.

А что же она, моя Авигея? Что с ней сейчас, в этот миг, когда солнце заливает шумное селение? Сидит в темной комнате, в которой заточена, и смотрит на тени?

Я взял посох и отправился в Кану.