Текст книги "Вампир Арман"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Я не испытывал никакого смятения чувств – только невероятную смесь настроений, наблюдая, как она заново укладывает волосы, вплетая в них тонкие нити с жемчугами и бледно-зеленые ленты, расшитые теми же цветами, что и на платье. Полуприкрытая корсажем грудь покраснела. Мне захотелось сорвать его еще раз.

– Красавица Бьянка, с чего ты взяла, что я – его любовник?

– Это все знают, – прошептала она. – Ты его фаворит. Думаешь, он на тебя рассердится?

– Если бы, – вздохнул я, садясь. – Ты не знаешь моего Мастера. Он ни за что не поднимет на меня руку. Он ни за что даже голоса не повысит. Он сам велел мне познать все, что должен знать мужчина.

Она улыбнулась и кивнула.

– Поэтому ты пришел и спрятался под кроватью.

– Мне было грустно.

– Не сомневаюсь, – сказала она. – Ну, теперь спи, а когда я вернусь, если ты еще не уйдешь, я тебя согрею. Стоит ли тебе говорить, мой непокорный мальчик, чтобы ты никогда не смел и словом обмолвиться о том, что здесь произошло? Неужели ты еще такой маленький, что я должна объяснять тебе подобные вещи? – Она наклонилась, чтобы поцеловать меня.

– Нет, моя жемчужина, моя красавица, не нужно мне объяснять. Я даже емуне скажу.

Она встала и принялась собирать рассыпанный жемчуг и смятые ленты – следы моего непрошеного вторжения. Потом разгладила постель. Она выглядела прелестно, словно лебедушка, под стать позолоченным лебедям ее похожей на ладью кровати.

– Твой господин все узнает, – сказала она. – Он великий волшебник.

– Ты его боишься? Я имею в виду – вообще, Бьянка, не из-за меня.

– Нет, – сказала она. – С чего бы мне его бояться? Все знают, что лучше его не злить, не оскорблять, не нарушать его уединения и не задавать вопросов. Но дело вовсе не в страхе. Что ты плачешь, Амадео, что случилось?

– Я не знаю, Бьянка.

– Так я тебе скажу, – сказала она. – Как и все великие люди, он сумел заменить собой весь мир. Такой человек становится для тебя всем, а его мудрый голос превращается в закон, которому подчиняется все на свете. А теперь ты оказался за пределами его мира и жаждешь вернуться. Все, что лежит вне поля его зрения, не имеет ценности, поскольку он этого не видит и не может оценить. Поэтому у тебя нет выбора: ты можешь только покинуть пустыню, не освещенную его сиянием, и вернуться к источнику. Ты должен пойти домой.

Она вышла и закрыла дверь. Я отказался оставить ее дом и заснул.

На следующее утро мы вместе позавтракали, и я провел в ее обществе весь день. Наша близость позволила мне взглянуть на нее совершенно другими глазами. Сколько бы она ни говорила о моем господине, я пока что хотел видеть только ее, хотел сидеть в ее покоях, где ею был пропитан весь воздух, где повсюду стояли ее личные, особенные вещи.

Я никогда не забуду Бьянку. Никогда.

Я рассказал ей – в той мере, в какой можно рассказать куртизанке, – о борделях, в которых побывал. Может быть, я и помню о них во всех подробностях только потому, что поведал о своих похождениях Бьянке. Конечно, я выбирал слова поделикатнее. Но я ей рассказал. В том числе и о желании Мастера, чтобы я всему научился, и о том, что он сам отвел меня в эти потрясающие академии.

– Отлично. Но тебе нельзя здесь оставаться, Амадео. Он отправил тебя в места, где ты мог наслаждаться большим обществом. Едва ли ему понравится, что ты проводишь время в компании одного человека.

Я не желал уходить. Но с наступлением вечера, когда ее дом заполонили английские и французские поэты, когда заиграла музыка и начались танцы, мне не захотелось делить ее с миром поклонников.

Я некоторое время наблюдал за Бьянкой, смутно сознавая, что обладал ею в ее личных покоях и что никому из этих поклонников не суждено пережить что-либо подобное. Однако утешения мне это сознание не принесло.

Мне нужно было получить что-нибудь от Мастера, хоть какое-то доказательство его страсти – нечто убедительное, способное стереть из памяти то, что произошло. Внезапно я отчетливо это понял и, раздираемый желанием, отправился в таверну, где постарался напиться, дабы осмелеть и вести себя дерзко и скверно. Только после этого я поплелся домой.

Я настроился на наглый, вызывающий и очень независимый лад, на том основании, что так долго пробыл вдали от моего господина и всех его тайн.

Когда я вернулся, он неистово рисовал, стоя на самом верху лесов, и я решил, что он выписывает лица греческих философов, творя, как обычно, чудеса, благодаря которым из-под кисти появлялись живые лики, как будто он снимал с них слой краски, а не наносил ее.

Он было одет в длинную, до пят, перепачканную серую тунику. Когда я вошел, он даже не обернулся. Такое впечатление, что все жаровни, которые нашлись в доме, были собраны в этой комнате, чтобы осветить ее так, как он хотел.

Мальчиков пугала скорость, с которой он покрывал холст красками.

Пока я заплетающимся шагом пробирался в мастерскую, до меня дошло, что он работает не над своей греческой академией.

Он рисовал меня. На этой картине я стоял на коленях – современный юноша с длинными локонами, одетый элегантно и неброско, так, как это было принято в высшем обществе, с невинным видом сложивший руки для молитвы. Вокруг меня собрались ангелы, как всегда, с добрыми и прекрасными лицами, но... с черными крыльями.

Черные крылья... Чем дольше я смотрел на полотно, тем более отвратительными виделись мне эти огромные крылья с черными перьями... Отвратительными! А он уже практически закончил картину. Мальчик с каштановыми волосами без вызова смотрел на небеса, как живой, а ангелы казались алчными и в то же время печальными.

Однако ничто не производило более чудовищного впечатления, чем вид рисующего Мастера, – вид его стремительно двигавшейся руки и кисти, хлещущей по холсту, оживлявшей небо, облака, сломанный фронтон, крыло ангела, солнечный свет...

Мальчики прижимались друг к другу, уверенные, что перед ними либо сумасшедший, либо колдун. Одно из двух. Зачем же он так бездумно открылся тем, чей разум до сих пор оставался непотревоженным?

Зачем он выставляет напоказ нашу тайну, демонстрируя всем, что он не более человек, чем нарисованные им крылатые существа? Как же он, властелин, позволил себе до такой степени утратить душевное равновесие?

Неожиданно он гневно швырнул горшок с краской в дальний угол комнаты, обезобразив стену темно-зеленой кляксой. Он выругался и выкрикнул что-то на совершенно незнакомом нам языке.

Он сбросил вниз остальные горшки, и с деревянных лесов полились густые сверкающие потоки краски. Кисти полетели во все стороны, как стрелы.

– Убирайтесь отсюда! Идите спать! Я не желаю вас видеть, невинные ангелочки! Убирайтесь! Уходите!

Ученики разбежались. Рикардо собрал вокруг себя самых маленьких. Все поспешно вышли.

Он сел высоко на лесах, свесив ноги, и смотрел на меня сверху вниз, словно не узнавая.

– Спускайся, Мастер, – сказал я.

Его растрепанные волосы были кое-где запачканы краской. Его не удивило мое присутствие, он не вздрогнул при звуке моего голоса. Он знал, что я пришел. Он всегда знал такие вещи. Он слышал, что говорят в других комнатах. Он знал, о чем думают окружающие. Из него ключом била магия, а когда я пил из этого ключа, у меня голова шла кругом.

– Давай я расчешу тебе волосы, – сказал я, в полной мере сознавая всю дерзость и оскорбительность своего поведения.

Туника на нем была грязная, вся в пятнах, он вытирал о нее кисть.

Одна из сандалий соскользнула с его ноги и ударилась о мраморный пол. Я подобрал ее.

– Мастер, спускайся. Если тебя обеспокоили какие-то мои слова, я их больше не повторю.

Он не отвечал.

Внезапно меня охватила неистовая злость. Ведь это по его приказу мне пришлось расстаться с ним на много дней и страдать от одиночества, а теперь, когда я наконец вернулся, он смотрит на меня безумными, недоверчивыми глазами. Я не намерен мириться с тем, что он отводит взгляд, игнорируя меня. Он должен признаться, что я – причина его ярости. Он просто обязан сказать об этом!

Мне вдруг захотелось плакать.

Я не в силах был видеть его измученное лицо, не мог и в мыслях допустить, что ему тоже бывает больно, как мне, как другим мальчикам. Все во мне протестовало против такого предположения.

– В своем эгоизме ты всех перепугал, мой властелин и хозяин! – объявил я.

Не удостоив меня в ответ даже взглядом, он вдруг исчез, подняв вокруг себя вихрь, и я услышал, как в пустых комнатах эхо разносит его быстрые шаги.

Я знал о его способности передвигаться со скоростью, недоступной для обыкновенного человека. Я помчался за ним, но дверь спальни захлопнулась прямо перед моим носом, и прежде, чем я успел ухватиться за ручку, засов скользнул на свое место.

– Мастер, впусти меня! – крикнул я. – Я ушел только потому, что ты так велел! – Я метался перед запертой дверью, понимая, что взломать ее невозможно. Я стучал по ней кулаками и пинал ее ногами. – Мастер, ты же сам послал меня в бордели! Это ты подверг меня проклятым испытаниям!

Так продолжалось довольно долго. В конце концов я сел на пол под дверью, прислонился к ней спиной и громко, с подвываниями заплакал. Он ждал, пока я прекращу весь этот шум.

– Иди спать, Амадео, – наконец послышался из-за двери его голос. – Мой гнев не имеет к тебе отношения.

Не может быть! Вранье! Я пришел в бешенство, я чувствовал себя оскорбленным, обиженным, я замерз. Во всем доме было чертовски холодно.

– Так пусть ко мне имеет отношение ваше спокойствие, сударь! – крикнул я. – Откройте же эту чертову дверь!

– Иди спать к остальным, – спокойно сказал он. – Твое место среди них, Амадео. Ты их любишь. Они такие же, как ты. Не ищи общества чудовищ.

– Ах, так вот кто вы такой! – воскликнул я презрительно и грубо. – Вы, способный рисовать, как Беллини или Мантенья, способный читать любые книги и говорить на любом языке, способный на безграничную любовь и терпение ей под стать, – чудовище? Я правильно понял? Значит, это чудовище дало нам крышу над головой и ежедневно кормит нас пищей, приготовленной на кухне богов? Да уж, поистине чудовище!

Он не ответил.

Это взбесило меня еще больше. Я спустился на нижний этаж и снял со стены большой боевой топор. Раньше я едва замечал выставленное в доме многочисленное оружие. Что ж, пришло и его время, подумал я. Хватит с меня холода. Я больше не могу. Не могу!

Я поднялся наверх и рубанул дверь боевым топором. Конечно, топор прошел сквозь хрупкое дерево, сокрушив расписную панель, расколов старинный лак и красивые желтые и красные розы. Я вытащил топор и снова ударил в дверь.

На этот раз засов сломался. Я толкнул ногой разбитую раму, и она упала на пол.

Он сидел в большом дубовом кресле и смотрел на меня в полном изумлении, сжимая руками львиные головы на подлокотниках. За его спиной возвышалась массивная кровать с красным, отороченным золотом балдахином.

– Да как ты смеешь! – сказал он.

В мгновение ока он оказался прямо передо мной, забрал у меня топор и с легкостью отшвырнул его, но так, что тот врезался в противоположную каменную стену. Потом он подхватил меня и швырнул на постель. Кровать затряслась, вместе с ней – балдахин и драпировки. Ни один человек не смог бы отбросить меня на такое расстояние. Но для него это не составило труда. Махая ногами и руками, я приземлился на подушки, отчего содрогнулась не только кровать, но все сооружение в целом, вместе с балдахином и занавесями.

– Презренное чудовище! – бросил я, стараясь принять удобное положение. Потом повернулся на левый бок, согнул ногу в колене и окинул его злым взглядом.

Он стоял ко мне спиной, намереваясь закрыть внутренние двери комнаты, которые раньше были распахнуты и поэтому не сломались. Вдруг он остановился и с игривым выражением на лице повернулся ко мне.

– Ах, какой у нас подлый нрав для такой ангельской внешности, – ровно сказал он.

– Если я ангел, – ответил я, отползая от края кровати, – рисуй меня с черными крыльями.

– Как ты смеешь ломиться в мою дверь?! – Он скрестил руки на груди. – Неужели я должен объяснять, почему я не потерплю такого ни от тебя, ни от кого-либо другого?

Он стоял и взирал на меня, приподняв брови.

– Ты меня мучаешь, – сказал я.

– Да что ты? Как именно? И с каких пор?

Мне хотелось заорать. Мне хотелось крикнуть: «Я люблю только тебя!»

Вместо этого я сказал:

– Я тебя ненавижу.

Он не смог удержаться от смеха. Он опустил голову и подпер пальцами подбородок, не сводя с меня глаз.

Потом он вытянул руку и щелкнул пальцами. Я услышал, как в нижних комнатах что-то зашуршало. Я выпрямился и сел, окаменев от изумления.

Я увидел, как по полу в дверь проскользнул длинный учительский хлыст, словно его двигало ветром; потом он изогнулся, перевернулся, поднялся и упал в ожидающую руку.

Внутренние двери захлопнулись за его спиной, засов влетел на место, раздалось звяканье металла. Я отодвинулся подальше.

– Приятно будет тебя выпороть, – сказал он, мило улыбаясь, с почти невинным взглядом. – Можешь записать это в очередные человеческие впечатления, как, например, выделывание курбетов со своим английским лордом.

– Давай. Я тебя ненавижу, – сказал я. – Я – мужчина, а ты это отрицаешь.

Он казался высокомерным, спокойным, но отнюдь не расположенным к шуткам.

Подойдя к кровати, он схватил меня за голову и швырнул лицом в подушки.

– Демон! – воскликнул я.

– Господин, – невозмутимо поправил меня он.

Я почувствовал, как его колено уперлось мне в спину, а следом за этим на мои бедра со свистом опустился хлыст. Конечно, из одежды на мне были только диктуемые модой тонкие чулки, поэтому с тем же успехом я мог быть и голым.

Я вскрикнул от боли, но сразу закрыл рот. Когда за первым ударом последовало еще несколько, я изо всех сил постарался молча снести побои, однако услышал собственный неосторожно вырвавшийся стон. Этот стон возмутил меня, точнее, даже привел в бешенство.

Он вновь и вновь опускал хлыст – на мои бедра, на икры... В неописуемой ярости я пытался приподняться, отталкиваясь ладонями от покрывала, – тщетно. Я не мог сдвинуться с места. Меня сковывало его колено, а он самозабвенно хлестал меня, не останавливаясь ни на секунду.

В конце концов моя бунтарская натура подсказала выход: я решил поиграть в одну игру. Будь я проклят, если стану просто лежать и плакать, – а к моим глазам уже подступали слезы. Я крепко зажмурился, сжал зубы и сказал себе, что каждый удар окрашен в божественный красный цвет, что мне это нравится и что горячая, сокрушительная боль – тоже красная, а тепло, разливающееся по моим опухающим ногам, – золотистое и ласковое.

– Какая прелесть, – сказал я.

– Ты доиграешься, мальчишка! – воскликнул он и принялся хлестать меня еще сильнее и быстрее. Мои прекрасные видения оставили меня. Мне было больно, чертовски больно.

– Я тебе не мальчишка! – выкрикнул я.

Я почувствовал, что у меня повлажнела нога, – по ней текла кровь.

– Господин, ты что, собрался меня изуродовать?

– Что может быть хуже для падшего святого, чем превратиться в мерзкого дьявола?

Новые удары. Я понял, что тело мое кровоточит уже в нескольких местах. Теперь я точно буду весь в шрамах. Я не смогу ходить.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь! Прекрати!

К моему изумлению, он остановился. Я уткнулся лицом в руку и заплакал. Я долго всхлипывал, а ноги так горели, как будто побои все еще продолжались. Мне казалось, что он опять наносит мне удар за ударом, но это было не так. Я все надеялся, что боль вот-вот утихнет, перерастет в теплое, трепетное и приятное ощущение, как вначале, в первые два раза. Это будет терпимо, но то, что я испытывал в тот момент, было ужасно. Как же мне противно!

Вдруг я почувствовал, что он наклонился надо мной. Его волосы приятно защекотали мне ноги. Потом он ухватил пальцами порванные чулки и дернул, моментально сорвав их с моих ног.

Боль завибрировала, усилилась, а затем мне немного полегчало. Шрамы обдувал прохладный ветер. Когда к ним прикоснулись его пальцы, я испытал такое чудовищное удовольствие, что не удержался и застонал.

– Ты еще будешь ломиться ко мне в дверь?

– Никогда, – прошептал я.

– Ты еще будешь мне противоречить?

– Никогда, никогда, ни единым словом!

– Что еще?

– Я тебя люблю.

– Не сомневаюсь.

– Но это правда! – задыхаясь, сказал я.

Его пальцы гладили мою раненую плоть, доставляя мне невыносимое наслаждение. Я не осмеливался поднять голову, а вместо этого еще крепче прижался щекой к шершавой вышивке на покрывале, к огромному изображению льва, вдохнул побольше воздуха и дал волю слезам. Мне было спокойно – наслаждение лишило меня всякой власти над собственным телом.

Я закрыл глаза и почувствовал на своей ноге его губы. Он поцеловал один из шрамов. Я решил, что вот-вот умру. И попаду в рай, в более возвышенный и восхитительный, чем венецианский. В паху сама собой ожила благодарная, безрассудная сила...

На шрам потекла горячая кровь. По нему резким движением скользнул его язык, лизнул, надавил, и перед моими глазами запылало пламя – ослепительный огонь на мифическом горизонте во мраке моего слепого рассудка.

Он перешел к следующему шраму: на него тоже закапала кровь, последовало очередное прикосновение чуть шершавого языка – и гнусной боли как не бывало, осталось только пульсирующее наслаждение. А когда он перешел к новой ране, я подумал, что больше не выдержу...

Он быстро двигался от шрама к шраму, покрывая их своими волшебными поцелуями, сопровождаемыми прикосновением языка, а я дрожал всем телом и стонал.

– Ну и наказание! – внезапно выдохнул я.

Ужасные слова! Я мгновенно раскаялся.

Поздно! Я почувствовал жестокий шлепок пониже спины.

– Я не то хотел сказать, – пытался объяснить я. – То есть я не хотел... показаться неблагодарным... В смысле... прости меня за эти слова!

Но он ударил меня снова, так же яростно, как и в первый раз.

– Господин, ну пожалей же меня. Я совсем запутался! – закричал я.

Он опустил руку на еще горевшее от удара место, и я решил, что вот теперь он точно изобьет меня до потери сознания.

Но его пальцы лишь ласково сжали мою кожу, не разорванную, а просто слегка горячую, как после первых ударов хлыста.

Я снова почувствовал прикосновение его губ к моей левой икре... кровь... язык... По всему телу разлились приятные ощущения, и я беспомощно ловил ртом воздух.

– Мой господин, Мастер, я люблю тебя.

– Хорошо-хорошо, но в этом ничего необычного нет, – прошептал он, не переставая целовать мои ноги. Он слизывал кровь. Я содрогался под его рукой, лежащей у меня на ягодицах. – Вопрос в том, Амадео, почему ятебя люблю? Почему? Зачем мне понадобилось идти в тот вонючий бордель посмотреть на тебя? Я по природе сильный... какой бы ни была моя природа...

Он жадно поцеловал большой шрам на моем бедре. Я чувствовал, как он высасывает из него кровь, слизывает ее языком, а потом в рану потекла его кровь, сотрясая все мое тело. Я ничего не видел, хотя, как мне казалось, глаза мои оставались открытыми. Я хотел удостовериться, что это действительно так, но ничего не мог разглядеть – только золотистый туман.

– Я люблю тебя, очень люблю, – сказал он. – Но почему? Да, ты сообразительный, да, ты очень красивый, а внутри тебя скрыты опаленные останки святого!

– Господин, я не понимаю, о чем ты говоришь. Я никогда не был святым! Никогда! Я не считаю себя святым! Я жалкая, непочтительная, неблагодарная тварь. О, я тебя обожаю. Как же это восхитительно – беспомощно сдаться на твою милость!

– Прекрати издеваться.

– Да у меня и в мыслях не было издеваться! Я стремлюсь высказаться, поведать правду... Я хочу быть рабом правды, рабом... Я хочу быть твоим рабом.

– Нет, ты, похоже, действительно не издеваешься. Ты говоришь то, что думаешь. Однако сам не понимаешь, насколько это абсурдно.

Он закончил свое продвижение. Мои ноги напрочь утратили прежнюю форму, ту, которая существовала в моем затуманенном сознании. Я мог только лежать и содрогаться от его поцелуев. Он опустил голову на мои бедра, на все еще не остывшее после шлепка рукой место, и вдруг я почувствовал, что его пальцы коснулись самых интимных моих органов.

Мой член твердел в его руке, твердел от вливания его жгучей крови, но еще больше – от присутствия во мне молодого мужского начала, так часто смешивавшего по собственной воле наслаждение с болью.

Он становился все тверже и тверже, я метался под тяжестью головы и плеч Мастера, пока в конце концов в его скользкие пальцы безудержными, безостановочными толчками не хлынул бурный поток.

Я приподнялся на локте и оглянулся на него через плечо. Он выпрямился и сидел, уставившись на прилипшую к пальцам жемчужно-белую сперму.

– Господи Боже, ты этого добивался? – спросил я. – Увидеть в своих руках эту вязкую белую массу?

Он посмотрел на меня с несчастным видом. С ужасно несчастным.

– Разве это не означает, – спросил я, – что время пришло?

В его глазах читалась такая мука, что я не отважился приставать к нему с дальнейшими расспросами.

Сонный, ослепленный, я почувствовал, что он перевернул меня на спину, сорвал тунику и куртку, а затем чуть приподнял и... Далее последовало нападение, укус в шею... Сердце сжалось от резкой боли, но не успел я испугаться, как она ослабла. Я опустился рядом с ним на ароматную постель и заснул, прижавшись к его груди, согревшись под одеялами, которыми он укрыл нас обоих.

Когда я открыл глаза, стояла глубокая ночь. Благодаря ему я научился безошибочно чувствовать приближение утра. Но до утра было еще очень далеко.

Поискав глазами Мастера, я увидел, что он стоит в изножье кровати, одетый в свой самый изысканный красный бархат. На нем были куртка с разрезами на рукавах, плотная туника с высоким воротником и красный бархатный плащ, отороченный горностаем.

Тщательно расчесанные волосы, едва заметно натертые маслами, мерцали. Он откинул их назад, открыв чистую, прямую линию лба, а на плечах закрутил в искусственные локоны. Выглядел он, однако, очень печальным.

– Господин, что случилось?

– Мне нужно уехать на несколько ночей. Нет, не потому что я на тебя сержусь, Амадео. Одно из моих обычных путешествий. Я и так уже давно опаздываю.

– Нет, Мастер, пожалуйста, только не сейчас! Прости меня, умоляю тебя, только не сейчас! Что мне...

– Дитя, я ухожу, чтобы увидеться с Теми, Кого Следует Оберегать. У меня нет выбора.

Сначала я ничего не говорил. Я старался разгадать подтекст его слов. Его голос упал, и слова эти он произнес нерешительно.

– А кто они, Мастер? – спросил я.

– Может быть, когда-нибудь я возьму тебя с собой. Я испрошу позволения... – Он не закончил.

– Зачем, Мастер? Когда тебе требовалось чье-то позволение?

Я хотел сказать это простодушно и искренне, но слова прозвучали чересчур дерзко.

– Ничего страшного, Амадео, – сказал он. – Я периодически испрашиваю позволения у своих Старейших, только и всего. У кого еще мне спрашивать?

Он казался усталым. Он сел рядом со мной, наклонился и поцеловал в губы.

– Старейшие, сударь? То есть Те, Кого Следует Оберегать, – такие же создания, как и ты?

– Будь добр к Рикардо и к остальным. Они тебя боготворят, – сказал он. – Они проплакали все время, пока тебя не было. Они даже не поверили, когда я сообщил им, что ты возвращаешься домой. Потом Рикардо увидел тебя с этим английским лордом и пришел в ужас, что я разорву тебя в клочья, и в то же время боялся, что англичанин тебя убьет. У него неплохая репутация, у твоего английского лорда, он стучит ножом по столу в каждой таверне. Тебе обязательно связываться с заурядными убийцами? Когда дело доходит до любителей лишать людей жизни, тебе нет равных. Когда ты пошел к Бьянке, они не посмели рассказать мне об этом и воображали всякие красочные картинки, чтобы я не прочел их мысли. Как же они понятливы и сообразительны!

– Они любят тебя, мой повелитель, – сказал я. – Слава Богу, ты простил меня за все те места, где я побывал. Я сделаю все, что ты пожелаешь.

– Тогда спокойной ночи. – Он поднялся, собираясь уходить.

– А на сколько ночей ты покидаешь меня, Мастер?

– Самое большее – на три, – бросил он через плечо. Высокая, величественная фигура в плаще направилась к двери.

– Мастер.

– Да?

– Я буду очень хорошо себя вести, как святой, – сказал я. – Но если не получится, ты отхлещешь меня еще раз?

Как только я увидел на его лице гнев, я немедленно раскаялся в сказанном. Зачем я все это говорю?

– Только не уверяй меня, что имел в виду не это! – сказал он, прочитав мои мысли и услышав мои слова, прежде чем я успел их произнести.

– Нет. Я просто ненавижу, когда ты уходишь. Я подумал – может быть, если я поддразню тебя, ты не уйдешь.

– Что ж, я уйду. И лучше не дразни меня. Это будет самым благоразумным с твоей стороны.

Уже в дверях он передумал и вернулся к кровати. Я ожидал самого худшего. Он ударит меня и уйдет, не поцеловав шрам.

Но все произошло иначе.

– Амадео, пока меня не будет, подумай об этом,– сказал он.

Я смотрел на него протрезвевшими глазами. Все его поведение вынуждало меня хорошенько поразмыслить, прежде чем проронить хоть слово.

– Обо всем, сударь? – спросил я.

– Да, – сказал он. Потом он подошел поцеловать меня. – Ты хочешь остаться таким навсегда? – спросил он. – Вот таким, какой ты сейчас, – таким молодым мужчиной?

– Да, Мастер! Навсегда, с тобой! – Мне хотелось сказать ему, что я умею делать все, что умеют мужчины, но это прозвучит ужасно глупо, к тому же ему это может показаться неправдой.

Он любовно положил руку на мою голову, отводя волосы назад.

– Два года я следил, как ты взрослеешь, – сказал он. – Ты достиг своего полного роста, но ты маленький, у тебя детское лицо, и, несмотря на отменное здоровье, ты хрупкого сложения, еще не тот крепкий мужчина, в которого, несомненно, должен превратиться с годами.

Я был слишком зачарован, чтобы перебивать. Даже когда он сделал паузу, я продолжал молчать.

Он вздохнул, глядя в сторону, как будто не мог подобрать слова.

– Этот английский лорд угрожал тебе кинжалом, но ты не испугался. Помнишь? Еще двух дней не прошло.

– Да, сударь, это было глупо.

– Ты запросто мог умереть, – сказал он, приподнимая бровь. – Запросто.

– Сударь, пожалуйста, раскройте мне эти тайны, – сказал я. – Расскажите, как вы получили свою силу. Доверьте мне свой секрет. Господи, сделайте так, чтобы я остался с вами навсегда. Меня не волнуют мои собственные суждения по этому поводу. Я подчинюсь вашим.

– Ну конечно подчинишься, если я выполню твою просьбу.

– Но ведь это тоже в своем роде подчинение, Мастер, – отдаться тебе, твоей воле, твоей силе. Да, я хочу получить ее и быть таким, как ты. Значит, господин, ты это мне обещаешь, ты намекаешь на то, что можешь сделать меня таким, как ты? Можешь наполнить меня своей кровью, которая делает из меня раба, и завершить этот процесс? Иногда мне кажется, я знаю, что ты можешь это сделать, но я не уверен... А что, если я знаю это только потому, что это знаешь ты? А что, если ты можешь сделать это со мной от одиночества?

– О! – Мастер закрыл лицо руками, как будто я вновь его взбесил.

Я совершенно растерялся.

– Мастер, если я оскорбил тебя, ударь меня, избей, делай со мной что хочешь, только не отворачивайся. Не закрывай глаза, смотри на меня, Мастер, потому что я жить не могу без твоего взгляда. Объясни мне все, Мастер, отбрось то, что нас разделяет; если дело только в моем невежестве, то положи ему конец.

– Да, положу, положу, – сказал он. – Ты такой умный, Амадео, и при этом так ловко вводишь в заблуждение. Да, из тебя вышел бы хороший раб Божий – ведь прежде тебя учили, что именно таким надлежит быть святому.

– Сударь, вы меня неправильно воспринимаете. Никакой я не святой! Я раб, да, потому что, как я полагаю, это форма мудрости, а она нужна мне, поскольку вы цените мудрость.

– Я хочу сказать, что на первый взгляд ты кажешься простодушным, но из твоей простоты рождается глубокое понимание. Я одинок. О да, да, я одинок, одинок – и от одиночества стремлюсь по крайней мере разделить с кем-то свои беды. Но кто осмелится обременять моими бедами такое юное создание, как ты? Амадео, как ты думаешь, сколько мне лет? Угадай мой возраст – только ответь искренне, со свойственной тебе откровенностью.

– У вас его нет, сударь. Вы не едите, не пьете, не меняетесь со временем. Вам не нужна вода, чтобы омывать свое тело. У вас гладкая кожа, она не поддается никаким природным явлениям. Мастер, мы все это знаем. Вы – чистое, возвышенное и цельное творение.

Он покачал головой. Я все больше расстраивал его, хотя стремился к противоположному эффекту.

– Я уже это сделал, – прошептал он.

– Что, мой повелитель, что ты сделал?

– Связал тебя с собой, Амадео, пока... – Он замолчал и нахмурился, но у него было такое доброе и удивленное лицо, что мне стало больно. – Нет, это эгоистичный самообман. Я мог бы дать тебе кучу золота и переместить в какой-нибудь отдаленный город, где...

– Мастер, лучше убей меня. Убей меня – или же удостоверься, что твой город лежит вне пределов исследованного мира, потому что в противном случае я непременно вернусь назад! Я потрачу последний дукат из твоей кучи золота, чтобы воротиться сюда и постучать в твою дверь.

Он дрожал и казался совсем несчастным. Столь похожим на человека я его еще не видел. Он отвел глаза и словно попытался заглянуть поглубже в разделявшую нас бездонную пропасть.

Я прижался к его плечу и поцеловал его. Теперь, после моей грубой выходки и всего, что произошло между нами несколько часов назад, наша связь стала еще более глубокой, зрелой и тесной.

– Нет, у меня нет времени на такие утешения, – сказал он. – Мне пора идти. Этого требует долг. Меня призывают к себе древние существа, те, бремя заботы о которых я так долго несу на себе. Я так устал!

– Не уходи сегодня, Мастер, возьми меня туда, где ты скрываешься от солнца. Ведь ты от солнца прячешься, не так ли, Мастер, – ты, кто рисует голубые небеса и сияние Феба с бо′льшим блеском, чем те, кто их видит, ты сам никогда их не видишь.

– Прекрати! – взмолился он, сжимая пальцами мою руку. – Прекрати свои поцелуи, прекрати строить догадки и делай то, что я говорю.

Он глубоко вздохнул и впервые за всю нашу совместную жизнь я увидел, как он достал носовой платок и стер влагу, выступившую на губах и на лбу. Ткань слегка покраснела. Он посмотрел на нее.

– Перед уходом я хочу тебе кое-что показать, – сказал он. – Одевайся, быстро. Давай я тебе помогу.

Меньше чем за несколько минут я полностью оделся и был готов выйти в холодную зимнюю ночь. Он закутал меня в черный плащ, подал отделанные горностаем перчатки и надел мне на голову черную бархатную шляпу. Из обуви он выбрал черные кожаные сапоги, которые прежде не хотел на мне видеть. Он считал, что у мальчиков красивые лодыжки, и сапоги не любил, хотя не возражал, чтобы мы носили их днем, в его отсутствие.