Текст книги "Иисус: Возвращение из Египта"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– Мы не пробыли здесь и двух часов, а вы, женщины, уже знаете, что Иосиф собирается жениться! И как вы умудряетесь все так быстро разузнать?

– Да это всем известно, – ответила Саломея. – Если бы ты отвлекся на минуту от цитирования пророков, то тоже это знал бы.

– Кто знает, – задумчиво сказала Старая Сарра, – может, Иосиф бар Каиафа однажды станет первосвященником!

Я понимал, почему она так сказала, хотя Иосиф был еще довольно молод. В его манере двигаться и говорить было что-то такое, что привлекало к нему людей, располагало их к нему. Он был добр ко всем; встречая нас, он действительно беспокоился о том, как мы устроимся, несмотря на то что мы небогаты. В его черных глазах проглядывала сильная душа.

И об этом же сейчас спорили мои дяди и тети, особенно горячились мужчины и говорили своим женщинам помолчать, твердили, что женщины вообще ничего в этом не понимают, а некоторые даже настаивали на том, что назначения нового первосвященника еще не случилось. И все-таки все они понимали, что в любой момент Архелай может сменить первосвященника. Как только пожелает.

– Да неужели ты стала пророком, Сарра, – спрашивал Клеопа, – что стала предсказывать, кто станет первосвященником?

– Вероятно, – отвечала Сарра. – Я знаю, что молодой Иосиф достаточно хорош, чтобы быть первосвященником. Он умен и благочестив. Он наш родственник. Он… он тронул мое сердце.

– Ну что ж, дадим ему время, – согласился Клеопа. – И да будут благословенны наши родичи за то, что так гостеприимно приютили нас. – Затем Клеопа повернулся к Иосифу, который молчал все это время. – А ты что скажешь?

Иосиф вскинул голову, улыбнулся и поднял глаза к небу, шутливо изображая глубочайшую задумчивость, а потом сказал:

– Иосиф бар Каиафа высокий человек. Очень высокий. И стоит он высоко, и руки у него длинные, которые двигаются плавно, как птицы, плывущие в небе. И он женится на дочери Анны, нашего брата, что родствен дому Боэта. Да, он будет первосвященником.

И мы все рассмеялись. Даже Старая Сарра смеялась.

Я поднялся.

Страх покинул меня, но тогда я еще не знал этого.

Нас ждал сытный ужин, и он удался на славу.

Из дома Каиафы нам принесли густую похлебку из чечевицы с множеством специй. И еще восхитительную пасту из соленых оливок в масле и сладкие финики, которые мы редко ели дома. И как всегда, было вдоволь пирогов с сушеными фигами, очень сытных и вкусных. Хлеб был свежим, легким и теплым – только что из печи.

Жена Каиафы, мать Иосифа, стояла в дверях своего дома, лично наблюдая за тем, как нам подают вино. Ее накидка была надлежащей длины и скрывала волосы. Виднелась лишь малая часть ее лица. Я разглядел ее в свете факелов. Она приветливо махнула всем рукой и вернулась в дом.

Мы говорили о храме, о нашем очищении, о самой трапезе – из горьких трав, пресного хлеба и жареного мяса – и о молитвах, которые мы скажем. Мужчины повторили все это, чтобы мы, мальчики, все поняли, но раввины в школе уже рассказывали нам о проведении Песаха, и мы знали, чего ожидать и что делать.

И мы стремились исполнить все ритуалы Песаха, потому что в прошлом году из-за сражений и страха у нас вообще не было праздничной трапезы. Мы хотели предстать перед Господом хотя бы в этом году, как требовал от нас Закон.

Должен сказать, что Иаков к этому времени уже закончил школу. Ему исполнилось тринадцать лет, и перед Господом он был мужчиной. И Сила с Левием, которые были еще старше, тоже больше не ходили в школу. Они оба соображали весьма медленно. Раввины не хотели, чтобы они бросали занятия, но братья часто отпрашивались под предлогом, что им нужно помогать взрослым. На самом деле им нравилось работать. Поэтому я думаю, что, когда мужчины повторили для нас все ритуалы и правила Песаха, Сила и Левий были рады.

Когда мы заканчивали ужин, к нам пришли мальчики из соседних лагерей. Они вели себя достаточно дружелюбно. Но я думал о Иоанне бар Захарии, который ушел вместе с ессеями. Мне было интересно, доволен ли он жизнью.

Говорили, что он сейчас был далеко-далеко в пустыне. И как же часто он мог видеться со своей матерью? Если бы он пришел к ней сейчас, узнала бы она его или нет? Нет, зачем я об этом думаю? Мне снова вспомнились те давнишние загадочные слова о том, что его рождение было предсказано. И моя мать пошла к его родителям, когда узнала, что скоро родит меня. Мне ужасно хотелось увидеться с Иоанном. Доведется ли нам встретиться?

Все знали о том, что ессеи не приходят на Песах. Ессеи держатся обособленно, ведут более строгий образ жизни, чем даже фарисеи. Ессеи мечтают об обновленном храме. Однажды в Сепфорисе я видел группу ессеев, все они были в белых одеждах. Это был отдельный народ. Они считали, что только они могут называться истинным Израилем.

В конце концов я не стал играть с мальчиками, хотя мне хотелось отвлечься, но вместо этого я нашел Иосифа. Уже было совсем темно, и город под нами наполнился светом. Огни храма горели ярко и красиво. На самом деле я искал дядю Клеопу, но не мог же я бродить по всей деревне и стоянкам паломников.

А Иосиф смотрел на город и, наверное, слушал музыку, потому что до нас доносилось пение и звон кимвал. В руках у него была чашка с вином, и он время от времени делал глоток. Рядом с ним, как ни странно, никого не было.

Без лишних разговоров я прямо спросил его:

– Увидимся ли мы когда-нибудь с Иоанном?

– Кто знает? – вопросом на вопрос ответил он. – Ессеи живут за Мертвым морем, у подножия гор.

– Ты веришь в то, что они хорошие люди?

– Они – дети Авраама, как и все мы, – сказал он. – Ессей – далеко не самый худший путь для человека. – Он помолчал минутку, а потом продолжил: – Таковы уж евреи. Ты ведь знаешь, что в нашей деревне есть люди, которые не верят в Воскресение последнего дня. И есть в нашей деревне фарисеи. А ессеи, они верят всем сердцем и очень стараются угодить Господу.

Я кивнул.

Да, я знал, что все в нашей деревне хотели пойти в храм и что для них очень важно соблюсти все праздники как положено. Но я не сказал этого. Я не сказал этого потому, что слова Иосифа показались мне верными. Вопросов у меня больше не было.

Меня переполняла печаль. Мама очень сильно любила свою родственницу Елизавету. Я видел их мысленно, двух женщин, обнимающихся в последний раз. И мне было бы очень любопытно поговорить с Иоанном. В нем была какая-то необычная серьезность – да, правильное слово, наконец-то я его нашел! – серьезность, которая влекла меня к нему.

Другие мальчики в лагере были очень дружелюбны ко мне, и сыновья священника говорили гладко и любезно, но мне не хотелось быть с другими людьми.

Иосиф остался сидеть, а я ушел. Он запретил мне спрашивать о тех вещах, что тяжким грузом висели на моем сердце. Запретил.

Я лег на постеленную для меня циновку и почувствовал, что хочу спать, хотя небо надо мной только начало наполняться звездами.

Вокруг меня не прекращался спор взрослых; одни говорили, что нынешний первосвященник нехороший человек, что Ирод Архелай был изначально не прав, поставив его на это место, а другие утверждали, что первосвященник вполне приемлем и что нам нужен только мир, что мы не хотим восстаний.

Их сердитые голоса пугали меня.

Я поднялся, свернул циновку, вышел из лагеря и направился на склон холма, освещенный звездами. Как же хорошо было уединиться!

Неподалеку были разбиты другие стоянки, но все они были меньше нашей – маленькие группы людей вокруг неярких точек-костров, рассыпавшиеся по холмам, а над ними бледная красавица луна в окружении звездочек. Я видел, как повсюду в черном небе вспыхивали все новые и новые звезды, складываясь в замысловатые узоры.

У меня под ногами шелестела мягкая, сладко пахнущая трава, воздух по ночам уже остывал не так сильно. Я подумал об Иоанне: видит ли он эти звезды в далекой пустыне?

Неожиданно мое одиночество было нарушено. Ко мне подошел Иаков. Он плакал.

– Что с тобой? – спросил я, поднимаясь с циновки и беря его за руку.

Никогда я не видел своего старшего брата в таком состоянии.

– Мне нужно сказать тебе, – проговорил он сквозь слезы. – Прости меня. Прости за все плохое, что я тебе говорил. Прости за… за то, что я плохо к тебе относился.

– Плохо относился ко мне? Иаков, о чем ты?

Нас никто не слышал. Вокруг было темно. Никто не заметил нас.

– Я не смогу пойти завтра в храм, пока на сердце у меня такой груз. Я так плохо относился к тебе.

– Да нет же, – сказал я ему. Я протянул руки, чтобы обнять его, но он отпрянул от меня. – Иаков, ты не делал мне ничего плохого!

– Я не имел права рассказывать тебе о том, что в Вифлеем приходили волхвы.

– Но я же хотел узнать об этом, – возразил я. – Я хотел знать, что случилось, когда я родился. Я хочу знать все, Иаков. Ах, если бы ты рассказал мне, что тогда произошло…

– Я рассказал тебе о волхвах не потому, что ты хотел этого. Я сделал это, чтобы доказать, что сильнее тебя! – прошептал он. – Я сделал это, чтобы показать, что я знаю то, чего ты не знаешь!

Это правда, я знал это. Это нелегкая правда. Иаков всегда умел говорить такую нелегкую правду.

– И все-таки ты сказал мне то, что я очень хотел знать, – сказал я. – И поэтому для меня было хорошо, что ты рассказал мне это.

Он замотал головой. Слезы еще быстрее полились из его глаз. Он плакал, как плачут мужчины.

– Иаков, ты понапрасну расстраиваешься. Говорю тебе, я люблю тебя, ты мой брат. Не страдай из-за этого.

– Мне нужно сказать тебе кое-что еще, – вновь прошептал он, словно мы не могли разговаривать вслух. Вокруг нас не было никого, только мы двое на темном склоне под луной. – Я ненавидел тебя с самого твоего рождения, – послышались его слова. – Я ненавидел тебя еще до того, как ты родился. Ненавидел за то, что ты пришел!

Мое лицо горело. Я весь покрылся мурашками. Никто и никогда не говорил мне такое. Прошло несколько секунд, прежде чем я выговорил:

– Я не обиделся.

Он не ответил.

– И вообще я не знал, что ты ненавидишь меня, – продолжал я. – То есть нет. Наверное, я знал, но думал, что это пройдет. И вообще не обращал на это внимания, даже если знал.

– Ты только послушай себя, – проговорил Иаков с очень печальным видом.

– А что?

– Ты мудрее своих лет, – ответил мне брат, в тринадцать лет высокий как мужчина. – У тебя не такое лицо, какое было, когда мы покидали Египет. У тебя было лицо мальчика, а глаза такие же, как у твоей матери.

И я понял, что он хотел сказать этим. Мама всегда выглядела как ребенок. Но я и не догадывался, что я теперь не такой.

Я не знал, что сказать на это.

– Прости меня за эту ненависть, – сказал Иаков. – Я искренне прошу прощения. И я всегда буду любить тебя и буду верен тебе.

Я кивнул.

– Я тоже люблю тебя, брат мой, – сказал я.

Иаков лишь молча утирал слезы.

– Ты позволишь мне обнять тебя? – спросил я.

Он согласно кивнул, и мы обняли друг друга. Я крепко прижался к нему и чувствовал, как он дрожит. Вот как тяжело ему было.

Я медленно отодвинулся. Он не отвернулся и не ушел.

– Иаков, – спросил я, – почему ты ненавидел меня?

Он вздохнул.

– Причин слишком много, – ответил он. – И всего я не могу тебе сейчас сказать. Когда-нибудь ты поймешь.

– Нет, Иаков, скажи мне сейчас. Я должен знать. Умоляю тебя. Скажи.

Он надолго задумался.

– Нет. Я не тот человек, кто может рассказать тебе, что было.

– Кто же этот человек? – воскликнул я. – Иаков, скажи мне, почему ты стал ненавидеть меня. Скажи мне хотя бы это. Почему?

Он смотрел на меня, и лицо его снова было полно ненависти. А может, это была всего лишь боль. В темноте его глаза горели огнем.

– Я скажу тебе только, почему я должен любить тебя, – сказал он наконец. – Когда ты родился, явились ангелы. Вот почему я должен любить тебя! – Он снова заплакал.

– Это тот ангел, что приходил к маме? – уточнил я.

– Нет. – Он замотал головой. Он улыбнулся, но то была горькая, мрачная улыбка. – Ангелы пришли в ту самую ночь, когда ты родился. Мы были в Вифлееме, на постоялом дворе, то есть в хлеву при постоялом дворе. Вокруг нас было навалено сено, стояли животные, а мы все собрались в одном углу, а рядом сидели другие люди, потому что места в городе не было. И твоя мать родила тебя у дальней стены, не издав ни звука. Она не кричала и даже не плакала. Ей помогала тетя Саломея, и они подали тебя моему отцу, чтобы он посмотрел на тебя. И я тоже увидел тебя. Ты плакал, как плачут младенцы – потому что они не умеют еще говорить. Потом тебя спеленали свивальником, как пеленают младенцев, чтобы они не шевелились и не поранились случайно. И тебя положили в ясли, прямо в мягкое сено, потому что колыбели у нас не было. Твоя мать лежала в объятиях тети Саломеи. Только тогда она заплакала, и то был ужасный плач.

К ней подошел мой отец. Ее прикрыли, лоскуты и тряпки, принесенные для родов, убрали. Он обнял ее. «Почему здесь? – плакала она. – Разве мы что-то сделали не так? И нас теперь наказывают за это? Почему в этом хлеву? Как так могло случиться?» Вот что она спрашивала. И он не знал, что ответить.

Понимаешь? Ангел явился ей и возвестил о твоем рождении, а роды случились в хлеву.

– Понимаю, – ответил я.

– Слушать, как она рыдала, было невыносимо, – повторил Иаков. – И мой отец не знал, что сказать ей. Но вдруг открылась дверь, и в хлев ворвался холодный воздух, и все укутались плотнее и закричали, чтобы дверь закрыли. Оказалось, что пришли какие-то мужчины и с ними мальчик со светильником в руках. Это были пастухи. Их ноги были обернуты овчиной, чтобы не замерзнуть на снегу, и так все догадались, что они пастухи.

Ты, конечно же, знаешь, что пастухи никогда не оставляют свое стадо, во всяком случае, не посреди ночи, не зимой, но они все бросили и пришли в хлев, и лица у них были такие, что все, кто был в хлеву, поднялись и собрались вокруг них, все до единого. И я тоже.

Можно было подумать, что светильник зажег их лица! Никогда я не видел таких лиц!

Они направились прямо к яслям, где лежал ты, и посмотрели на тебя; и они опустились на колени, и коснулись земли головами, и подняли руки кверху.

Они вскричали: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!»

Все уставились на них.

Твоя мать и мой отец ничего не сказали, только посмотрели друг на друга. А потом пастухи поднялись на ноги, повернулись направо, потом налево, рассказывая всем, что к ним в поле явился ангел, прямо посреди снега, где они караулили свой скот. Никто не остановил их рассказ. И все, кто находился в ту ночь в хлеву, столпились вокруг пастухов.

Один из них поведал, что ангел сказал им: «Не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь; и вот вам знак: вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях».

Иаков замолчал.

Весь его облик переменился. Исчезли, как и не бывало их, всякий гнев и слезы. Лицо его смягчилось, а глаза широко раскрылись.

– Христос Господь, – повторил он. Он не улыбался. Он вновь оказался в Вифлееме, в ту самую минуту, и он был сейчас с пастухами. Голос его был тих и полон умиротворенности.

– Христос Кириос, – повторил он на греческом языке, ведь мы с ним говорили на нем большую часть наших жизней. – Радость переполняла их, тех пастухов. Восторг. Вера. Никто не мог усомниться в их словах. Никто.

Иаков умолк. Казалось, воспоминания полностью захватили его.

Я не мог вымолвить ни слова.

Так вот что скрывали от меня. Да, и я знал, почему скрывали. Но теперь мне известно начало, и я намерен узнать все остальное! Я должен узнать, что сказал ангел, явившийся моей маме. Я должен знать все. Я должен знать, почему я обладал властью забирать и давать жизни, властью останавливать и призывать дождь и снег, если я вообще обладал ею, и что мне с этой властью делать. Я больше не мог ждать. Мне необходимо знать.

И больше всего меня пугали слова, сказанные Клеопой, – о том, что мне придется давать ответы людям.

Все эти сведения и чувства уже не умещались в моей голове. Я даже не знал, как задать вопросы, которые пока оставались без ответа.

И Иаков, мой брат, вдруг показался мне маленьким, хотя стоял рядом со мной. Он превратился в нечто хрупкое и далекое. На мгновение я ощутил, что вообще далек от всего того, что окружает меня, – от этого холма, травы, горных вершин за Иерусалимом, от обрывков песен и музыки, доносившихся издалека, и от всплесков смеха, – но что все это бесконечно прекрасно и что я люблю все это и люблю моего брата Иакова, особенно его. Я люблю его всем сердцем и понимаю его и его печаль. Он снова заговорил, и глаза его двигались, как будто он видел то, о чем рассказывал.

– Те пастухи, они сказали, что Небеса полны ангелов. Что в Небесах сонм ангелов. Они воздевали руки кверху, когда говорили это, словно снова видели ангелов. И они сказали, что ангелы пели такие слова: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!»

Иаков склонил голову. Плакать он перестал, но слезы оставили его усталым и опустошенным.

– Ты только вообрази, – сказал мой брат по-гречески. – Небеса от края и до края. И они видели это и пришли в Вифлеем в поисках младенца, что лежал в яслях, как велели им ангелы.

Я ждал.

– Как же я мог ненавидеть тебя за это? – вопросил Иаков у самого себя.

– Ты был тогда совсем маленьким мальчиком – еще младше, чем я сейчас, – предположил я.

Он мотнул головой.

– Ты слишком добр ко мне, – проговорил Иаков едва слышно. Я еле разбирал его слова. – Я не заслужил твоей доброты. Я плохо относился к тебе.

– Но ты же мой старший брат, – напомнил я.

Краем туники он вытер еще влажное лицо.

– Нет, – сказал Иаков. – Я ненавидел тебя, – повторил он. – А это грех.

– А куда делись те люди, пастухи, которые рассказали об ангелах? – спросил я. – Где они сейчас? Как их зовут?

– Не знаю, – ответил брат. – Они потом ушли, в снегопад. И на своем пути рассказывали всем то же самое, что и нам. Они вернулись к своим стадам. Они должны были вернуться. – Он смотрел на меня. В лунном свете я увидел, что ему стало чуть легче. – Но понял ли ты, как обрадовалась твоя мать? Нам было знамение. И она уснула рядом с яслями, где лежал ты.

– А Иосиф?

– Называй его отцом.

– А отец?

– Он был таким, как всегда: слушал, мало говорил. И когда люди в хлеву стали расспрашивать его, он не дал им ответов. Люди подходили один за одним, опускались на колени, чтобы посмотреть на тебя, и молились, а потом возвращались на свои места, в углы хлева, под одеяла. На следующий день мы нашли другое жилье. Но все в городе уже знали о тебе. К нам в дверь постоянно стучали, просили разрешения взглянуть на тебя. Приходили даже старики, еле держащиеся на ногах. Приходили юные мальчики. Но Иосиф сказал, что мы не задержимся в Вифлееме надолго. Дождемся только, когда тебе можно будет сделать обрезание и принести жертву в храме. И волхвы с востока тоже пришли в тот дом. Если бы только волхвы не сказали Ироду…

Неожиданно Иаков замолчал и отвернулся от меня.

– Если бы только волхвы не сказали Ироду что? Что дальше?

Но больше он ничего не успел мне сказать. По склону к нам медленно поднимался Иосиф. Я узнал его в темноте, по шагам.

– Что-то вы надолго пропали, – сказал Иосиф. – Возвращайтесь. Я не хочу, чтобы вы бродили далеко от нашей стоянки.

Он ждал нас.

– Я люблю тебя, брат мой, – сказал я Иакову.

– И я люблю тебя, брат мой, – ответил он. – И я никогда больше не буду тебя ненавидеть. Я не буду завидовать тебе. Зависть – отвратительное чувство, ужасный грех. Я буду любить тебя.

Иосиф зашагал к стоянке.

– Я люблю тебя, брат мой, – повторил Иаков, – люблю тебя, кем бы ты ни был.

«Кем бы я ни был! Христос Господь… не сказали Ироду».

Иаков положил руку мне на плечо. И я тоже обнял его.

И разумеется, идя вслед за Иосифом в лагерь, я понимал, что Иосиф не должен знать о том, что Иаков рассказал мне все эти вещи. Иосиф всегда был против этого. Он предпочитал не говорить ни о чем. Он пытался жить сегодняшним днем.

Но я должен узнать и все остальное! Я должен знать, из-за чего мой брат ненавидел меня долгие годы, почему раввины останавливали меня в дверях школы и расспрашивали о том, кто я такой.

И не эти ли странные события заставили Иосифа перебраться со всей семьей в Египет? Нет, не может быть.

Даже если обо мне говорил весь Вифлеем, мы могли бы уйти в другой город. Мы могли бы вернуться в Назарет. Да, а как же ангел, которого видела моя мама?

У нас же были родственники здесь, в Вифании. И не только богатые священники. Тут жила и Елизавета. Почему мы не пошли к ней? А, ведь тогда люди Ирода убили Захарию! Неужели Захария погиб из-за тех рассказов? Из-за рассказов о том, что на свет родился ребенок, который был Христос Господь! О, если бы я лучше запомнил, что говорила нам Елизавета в прошлом году о том, как прямо в храме убили Захарию!

Сколько же еще мне придется мучиться в неведении?

Позже в ту ночь я лежал на одеяле с закрытыми глазами и молился.

В голове моей проносились все известные мне высказывания пророков. Я знал, что цари Израиля были помазанниками Господа, но ангелы их не возвещали. Нет, ведь царей не рождала женщина, никогда не бывшая с мужчиной.

Наконец я уже не мог больше думать. Слишком много непонятного.

Я смотрел на звезды и пытался разглядеть среди них сонм ангелов, поющих Небесам славу. Я молился о том, чтобы ангелы пришли ко мне, как приходят они к любому человеку на земле.

Бесконечная благодать вдруг снизошла на меня, в душе настал покой. Я подумал: «Весь мир есть храм Господень. Все сущее есть Его храм».

И то, что мы построили на далеком холме, это всего лишь одно маленькое здание, здание, где мы показываем свою любовь к Господу, который создал все. Отец Небесный, помоги мне.

Когда я скользнул в сон, раздалось великое пение, а когда проснулся, то не сразу понял, где нахожусь. Мой сон был как золотая завеса, отдернутая передо мной.

Я хорошо себя чувствовал. Стояло раннее утро. На небе еще не погасли звезды.