Текст книги "Покойник с площади Бедфорд"
Автор книги: Энн Перри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава 3
Питт тоже думал об убийстве человека на Бедфорд-сквер, но сейчас его больше волновала проблема Корнуоллиса. В настоящий момент он ничем не мог помочь расследованию убийства, так как это была задача Телмана – узнать имя убитого и, по возможности, выяснить, что заставило того появиться на Бедфорд-сквер среди ночи. Суперинтендант все еще верил, что это была попытка ограбления, которая, по неизвестным пока причинам, привела к несчастью. Он искренне надеялся, что Балантайн в этом никак не был замешан, что убитый сначала ограбил генерала, забрав его табакерку, а затем перебрался в какой-то другой дом, где его и убили – возможно, чисто случайно. Убийца забрал себе вещи, взятые в его доме, но оставил чужую табакерку, так как ее наличие могло привести к неприятным вопросам.
Скорее всего, убийцей был лакей или дворецкий одного из соседних особняков. Когда полиции удастся выяснить, из какого именно, ее сотрудникам понадобится очень много такта и благоразумия, однако все благоразумие в мире не сможет повлиять на окончательный результат расследования. Кроме того, Питт был уверен, что Телман способен идти по следу не хуже, чем он сам. А он пока постарается сделать все от него зависящее, чтобы помочь Корнуоллису.
Утром Томас вышел из дома в обычное время, но вместо того, чтобы направиться на Боу-стрит или Бедфорд-сквер, остановил двуколку и попросил кучера отвезти его в Адмиралтейство.
Ему понадобилось все его умение убеждать и изворотливость, чтобы получить доступ к вахтенным журналам корабля Ее Величества «Вентура», так и не выдав тайну, зачем ему это надо. Часто используя слова «такт», «репутация» и «честь», но не называя никаких имен, Томас наконец оказался в небольшой, залитой солнцем комнате, где смог углубиться в изучение полученных документов.
Запись о самом происшествии была очень краткой: лейтенант Джон Корнуоллис находился на дежурстве в тот момент, когда матрос получил травму, пытаясь зарифить крюйс-бом-брамсель в условиях постоянно ухудшающейся погоды. По его собственному рассказу, Корнуоллис забрался на мачту и помог матросу, находившемуся в полубессознательном состоянии, спуститься на палубу. На последних нескольких ярдах ему в этом помог матрос первого класса Сэмюэль Беквит.
Беквит был человеком неграмотным, но его устный рассказ, который записал кто-то из команды, говорил практически о том же и ни в коей мере не противоречил официальной версии. Запись его слов была короткой и сухой. Она ничего не говорила ни о самих людях, о которых рассказывала, ни о ревущем ветре и море, ни о пляшущей палубе, ни об ужасе человека, застрявшего на мачте, который видит под собой то деревянную палубу, об которую он легко может переломать все свои кости, то морскую бездну, готовую проглотить его всего без остатка. Любой, кто попал бы в этот водоворот, исчез бы навсегда, бесследно, как будто никогда не жил, не смеялся и не любил.
Невозможно было понять, что за люди были участниками происшедшего – трусы или смельчаки, мудрецы или дураки, правдолюбцы или лгуны. Питт знал Корнуоллиса – по крайней мере считал, что знает. В его представлении помощник комиссара полиции был немногословным, болезненно честным человеком, вынужденным работать с политиками, не имея никакого представления об их коварстве.
Но суперинтендант не знал, каким его начальник являлся пятнадцать лет назад, когда был еще молодым лейтенантом, которому приходилось делать выбор между смертельной опасностью, всеобщим восхищением и вероятным повышением по службе. Не мог ли тогда этот во всех отношениях достойный человек совершить единственную в своей жизни ошибку?
Сам Томас в это не верил. Подобная ложь оставила бы более глубокий след в жизни офицера. Если бы Джон получил дивиденды от того, что украл у другого человека награду, полагающуюся за смелый поступок, разве это не наложило бы отпечаток на всю его дальнейшую карьеру? Разве не прожил бы он оставшиеся годы, постоянно оглядываясь через плечо, в страхе, что Беквит может рассказать правду? Разве не стал бы он строить защитные укрепления именно против этой угрозы, зная, что такая возможность всегда существует? И разве это не оставило бы след на всем, что бы он ни делал в своей дальнейшей жизни?
И стал бы он рассказывать об этом Питту?
Или он был настолько наглым, что считал, что сможет использовать подчиненного в своих целях, а сам Томас об этом никогда не догадается?
Однако в этом случае внутренняя сущность человека должна была измениться настолько, что суперинтендант отмел эту возможность как несуществующую.
Но тогда необходимо было понять, верит ли шантажист в то, что написал, или же он просто пользуется тем, что Корнуоллис не может ничего доказать?
Если верить помощнику комиссара, Беквит умер. Но, может быть, у него остались родственники, которым он мог рассказать эту историю, – например, сын или племянник? Допустим, во время рассказа матрос слегка прихвастнул и, сам того не желая, оказался в глазах своих близких настоящим героем…
А может быть, у него осталась дочь? Почему бы и нет? Женщины не хуже мужчин могут вырезать буквы из газеты, а уж что касается угроз, то здесь им и вовсе нет равных.
Питт решил, что, пока он находится в Адмиралтействе, ему надо как можно больше узнать о дальнейшей морской карьере Корнуоллиса и о том, что было известно о Сэмюэле Беквите, особенно о его еще живущих родственниках (если таковые имелись) и о том, где они обитают.
Потребовалось приложить еще немало усилий, прежде чем полицейскому выдали очень сокращенную информацию о годах службы его теперешнего начальника, причем только те факты, которые уже были достоянием общественности и которые любой моряк, служивший под его командованием, легко мог наблюдать собственными глазами.
Через два года после происшествия лейтенант был повышен в звании и поменял корабль. 1878 и 1879 годы он провел в Китайских морях, где был отмечен за участие в бомбардировках острова Борнео при рейдах против пиратов.
Через год после этого Джон получил свой собственный корабль. Плавал он в основном в Карибском море, а также принимал участие в локальных стычках с рабовладельцами, которые все еще действовали в Западной Африке.
В 1889 году шеф ушел в отставку, имея боевые награды и незапятнанную репутацию. Дальше шел список кораблей, на которых служил Корнуоллис, и его военных званий. И больше ничего.
Питт сравнил это с карьерой Беквита, которую рано оборвала смерть в море. Беднягу выбросило за борт ударом бруса, сорвавшегося при урагане. Беквит никогда не был женат, а из родственников у него была только сестра, которая в момент его смерти жила в Бристоле. Ее звали миссис Сара Трегарт. В этом же документе был указан ее адрес.
Но Беквит не умел ни читать, ни писать, а письмо было написано достаточно сложным языком и содержало довольно длинные слова. Значило ли это, что Сара Беквит смогла овладеть тем, что не далось ее брату?
Придется направить неофициальный запрос в полицию Бристоля.
Затем Томас изучил список кораблей, на которых служил Корнуоллис, и выписал с десяток фамилий его сослуживцев, включая капитана «Вентуры» и его первого лейтенанта. После этого он показал свой список клерку, который ему помогал, и попросил дать ему адреса всех тех, кто в настоящее время не находился в море.
Клерк подозрительно посмотрел на полицейского, а затем прочитал список.
– Ну, этот был убит в бою лет десять назад, – сказал он, покусывая губу и показывая на одно из имен. – Этот вышел в отставку и живет в Португалии или где-то еще. Этот уехал в Ливерпуль. А вот этот в Лондоне. А зачем вам нужны все эти люди, суперинтендант? – Служащий еще раз внимательно посмотрел на Питта.
– Информация, – сказал тот с улыбкой. – Мне необходимо знать все подробности происшествия, чтобы избежать осложнений… Даже преступления, которое может произойти, – добавил он для того, чтобы стоящий пред ним мужчина проникся важностью происходящего и не сомневался в праве полиции требовать эту информацию.
– Ах, вот как!.. Ну конечно, сэр. Но мне понадобится время. Вы не могли бы вернуться где-то через час?
Томасу хотелось есть, а еще больше пить. Он с удовольствием выполнил просьбу клерка и, выйдя из здания, купил себе у уличного торговца сэндвич с ветчиной и большую чашку крепкого чая. С удовольствием закусывая, суперинтендант стоял на углу улицы и наблюдал за прохожими. Няни в накрахмаленных передниках толкали перед собой коляски, а дети повзрослее бегали за обручами или скакали на деревянных лошадках. Маленький мальчик играл с волчком и не хотел идти дальше, когда его звали. Маленькие девочки в передниках, отделанных рюшами, копировали взрослых, изящно прогуливаясь с высоко поднятыми головами. С внезапной нежностью Томас подумал о Джемайме и о том, как быстро она выросла. Девочка уже вступала в отрочество и все больше ощущала себя женщиной. А ведь кажется, что всего несколько месяцев назад она пыталась научиться ходить! Хотя с того времени прошли уже годы…
Когда Питт в первый раз встретился с Балантайном, его дочери еще не было и в помине. А когда генерал потерял свою единственную дочь, да так ужасно, что и вспоминать не хочется, Джемайма только начинала говорить, и никто, кроме Шарлотты, ее еще не понимал.
Воспоминания о том, что произошло с дочерью старого военного, были такими неприятными, что суперинтендант перестал чувствовать вкус сэндвича во рту. Как человек мог пройти через такое горе и остаться живым? Питту захотелось броситься домой и убедиться воочию, что с Джемаймой все в порядке… может быть, даже заключить ее в объятия, и потом всегда, не отрываясь, следить за нею и самому решать, куда ей ходить и с кем дружить…
Это было глупо, и заставило бы ее возненавидеть своего отца. И поделом.
Зачем надо было иметь детей, следить за тем, как они растут, делают ошибки, получают ушибы, может быть, даже разбиваются, – чтобы затем вдруг испытать боль более страшную и невыносимую, чем боль от потери своего ребенка? Дала ли жена Балантайну хоть какое-то утешение? Сблизило ли их общее горе или развело еще дальше, оставив каждого из них один на один со своими страданиями?
И что это за новая трагедия? Может быть, Томас должен был сам заняться расследованием, а не поручать его Телману? Но ведь он не мог бросить Корнуоллиса!
Питт выбросил в урну остатки бутерброда, допил чай и направился в Адмиралтейство. Времени на раскачку у него не было.
Суперинтендант начал с лейтенанта Блэка, который служил помощником шефа в Китайских морях. У лейтенанта как раз был отпуск, однако очень скоро он должен был вернуться на службу. Жил Блэк в Южном Ламбете, и Питт на двуколке перебрался через реку.
Суперинтенданту повезло, что он застал лейтенанта дома и тот согласился поговорить с ним. Однако на этом его везение и закончилось – все, что говорил бывший сослуживец Корнуоллиса, было настолько благородно и причесано, что не содержало практически никакой полезной информации. Его профессиональная преданность бывшему командиру была столь велика, что она лишила все его комментарии и воспоминания всякой индивидуальности и смысла. В них было слишком много о самом Блэке, о его понимании происходившего, о его отчаянном патриотизме и верности законам службы – на которой он провел всю свою сознательную жизнь, – что Корнуоллис оказался в них просто именем, званием и чередой хорошо выполненных заданий. В рассказах Блэка капитан никогда не был живым человеком – ни хорошим, ни плохим.
Питт поблагодарил лейтенанта и перешел к следующему имени в своем списке. Он опять поймал двуколку и на этот раз направился на север, в Челси, через мост Виктории, с которого были хорошо видны прогулочные пароходы, полные женщин в бледных платьях и ярких шляпах и шарфах, мужчин с непокрытыми под солнцем головами и детей в матросских костюмчиках, уплетающих яблочные тянучки и мятные леденцы. Над водой разносилась музыка, исполняемая на харди-гарди[16]16
Колесная лира – струнный фрикционный музыкальный инструмент.
[Закрыть], вместе с криками, смехом и всплесками воды.
Лейтенант Дюранд был совсем не похож на Блэка – это был сухощавый мужчина, с острыми чертами лица, приблизительно одного возраста с Корнуоллисом, но все еще находящийся на военной службе.
– Конечно, я его помню, – резко сказал моряк, вводя Томаса в приятную комнату, полную морских сувениров, принадлежавших, по-видимому, нескольким поколениям этой семьи. Окна комнаты выходили в сад, полный летних цветов. Было видно, что лейтенант живет в семейном доме, а судя по портретам, которые его гость мельком увидел на стенах холла, он был отпрыском большой династии морских офицеров, бравшей свое начало задолго до Трафальгарской битвы и адмирала Нельсона.
– Присаживайтесь, – Дюранд указал Питту на вытертое кресло, а сам устроился напротив. – Так что же вы хотите о нем узнать?
Хотя полицейский уже объяснил лейтенанту причину своего прихода, он решил повторить ее еще раз, тщательнее подбирая слова, так как информация этого человека была ему крайне необходима.
– Какие качества сделали Корнуоллиса хорошим командиром? – спросил он.
Видно было, что этот вопрос удивил хозяина дома. Он ожидал всего, чего угодно, но только не такого вопроса.
– То есть вы полагаете, что я считаю Корнуоллиса хорошим командиром? – Лейтенант поднял брови и с изумлением посмотрел на суперинтенданта. У него было обветренное лицо и широкие выцветшие брови.
– Конечно, я ожидал услышать именно это, – ответил Питт. – Но мне бы хотелось каких-нибудь подробностей. Разве я не прав?
– Верность превыше чести. Вы разве этого не знаете? – В голосе лейтенанта все еще слышались веселые нотки. Он сидел спиной к окну, предоставив гостю терпеть яркий солнечный свет, бьющий в глаза.
– Ну почему же, знаю, – Питт откинулся на спинку кресла, оказавшуюся очень удобной. – К сожалению, я встречаюсь с этим довольно часто.
– Что ж, человека обмануть несложно, – произнес Дюранд с некоторой горечью. – А вот море – невозможно. Оно не допускает сентиментальности и сразу расставляет всех по своим местам. Оно ничего не прощает. Поэтому на море честь – превыше всего!
Томас внимательно следил за собеседником. Было видно, что моряк испытывает очень сильные эмоции – гнев или недоверие, – которые могли быть связаны с какой-то прошлой трагедией.
– Так был ли Корнуоллис хорошим командиром, лейтенант? – повторил он свой вопрос.
– Он был хорошим моряком, – ответил Дюранд. – Чувствовал море. Я бы даже сказал, что он его любил, если он вообще способен любить.
Это странное замечание было сделано совершенно равнодушным тоном. Лицо хозяина дома находилось в тени, и Питту было трудно рассмотреть его.
– Его люди верили ему? – настаивал Томас. – Были уверены в его способностях?
– Каких способностях? – От лейтенанта не так-то легко было добиться простого ответа. Решив быть абсолютно честным, он не собирался говорить приятные вещи.
Суперинтенданту пришлось собраться с мыслями. Что этот офицер имеет в виду?
– В способностях принимать правильные решения в шторм, знать приливы, ветра… – предположил он не очень уверенно.
– Вы ведь не моряк, не правда ли? – улыбнулся Дюранд. Это было утверждение, а не вопрос, и сделано оно было снисходительным, терпеливым тоном, в котором опять звучали нотки удивления. – Я сам попробую сформулировать за вас ваши вопросы: был ли он педантичен? Да, очень. Был ли он достаточно компетентен, чтобы читать карту, определять положение корабля и оценивать погоду? Несомненно. Пытался ли он планировать свои действия? Да, насколько это может сделать любой человек. Иногда он делал ошибки. Когда он их совершал, мог ли он быстро это понять, перестроиться и вывести корабль из-под угрозы? Всегда, просто иногда ему везло больше, а иногда меньше. У него тоже были потери. – Голос лейтенанта звучал сухо, все его эмоции тщательно контролировались.
– Кораблей? – ужаснулся Томас. – Или людей?
– Нет, мистер Питт, если б он потерял корабль с людьми, то вышел бы в отставку гораздо раньше.
– То есть его не уволили за поражение в бою?
– Нет, насколько я знаю, нет, – сказал Дюранд, откидываясь в кресле и продолжая смотреть на полицейского. – Думаю, что он просто понял, что достиг пика своей карьеры и устал. Ему хотелось вернуться на берег, и когда ему сделали интересное предложение, он за него ухватился.
Замечание о том, насколько была «интересна» нынешняя работа Корнуоллиса, уже было готово сорваться с языка Питта, но он не хотел дразнить собеседника, так как очень надеялся получить важную информацию. Было видно, что шеф Дюранду активно не нравится. Может быть, это было связано с тем, что тот ушел в отставку в чине капитана, а сам Дюранд все еще тянул лейтенантскую лямку…
– А какие еще вопросы я бы задал, если б знал кое-что о море? – спросил Томас несколько напряженным голосом, стараясь замаскировать свои собственные эмоции. Однако моряку, судя по наклону его головы, были глубоко безразличны эмоции полицейского. Он просто хотел выговорится.
– Был ли он настоящим лидером? – продолжил лейтенант. – Думал ли он о своих подчиненных и знал ли каждого из них лично? – Он слегка пожал плечами. – Нет, он никогда не производил такого впечатления. А если даже и был таким, люди ему не верили. Любили ли его офицеры корабля? Да они почти его не знали! Он был очень закрыт, настоящий одиночка. Он сохранял капитанское достоинство, но в то же время был холодным одиноким волком. А это не одно и то же. – Моряк внимательно следил за реакциями суперинтенданта. – Обладал ли он искусством передать людям свою веру в них, в возможность победить в бою? Нет. У него не было чувства юмора, умения говорить с людьми, по нему не было видно, что он живой человек. А ведь именно эти черты сделали Нельсона Нельсоном – именно эта неповторимая смесь гениальности и человечности, безоглядной храбрости и осторожности, дополненные умением искренне переживать смерть каждого из своих товарищей по оружию. – Голос его окреп. – Корнуоллис был начисто лишен всего этого. Люди уважали его за профессионализм, но не любили его. – Дюранд набрал побольше воздуха в легкие. – А для того, чтобы быть хорошим командиром, надо, чтобы вас любили… ведь только это может заставить группу людей, называемую командой корабля, сделать больше того, что от нее ожидают, пойти на риск и на жертвы, и достичь того, что будет невозможно для менее сплоченной, слабой команды на этом же корабле.
Питт был вынужден в глубине души согласиться, что резюме было сделано блестящее, хотя и было непонятно, правда ли все сказанное лейтенантом. Корнуоллис появился перед суперинтендантом в совсем другом свете, и таким он не очень нравился Томасу. Страх, что его кумир будет развенчан, мог появиться на его лице, и полицейский боялся, что моряк может заметить это. Однако он не прекращал разговора.
– Вы сказали о храбрости, – заговорил суперинтендант, прочищая горло и стараясь, чтобы голос не выдал его антипатию к моряку и его истинные чувства по отношению к своему шефу. – Капитан был храбрым человеком?
– Вне всякого сомнения, – ответил Дюранд, хотя тело его напряглось. – Я никогда не видел, чтобы он чего-то боялся.
– Ну, это не всегда одно и то же, – заметил Питт.
– Нет, конечно, нет. Более того, иногда мне кажется, что эти вещи прямо противоположны, – согласился лейтенант. – Думаю, что иногда он все-таки боялся. Ведь только дурак не боится вообще ничего. Но у него был какой-то холодный самоконтроль, который позволял ему скрывать все его эмоции. В нем никогда не проявлялось ничего человеческого… Но нет, трусом он не был, – повторил Дюранд.
– В физическом или в моральном смысле?
– Совершенно точно, что не в физическом, – заявил моряк, но затем заколебался. – А что касается морального, то ничего сказать не могу. На море редко приходится решать серьезные этические задачи. Если ему это и приходилось делать, то не в те времена, когда мы служили вместе. Мне кажется, что он слишком ортодоксален, слишком лишен воображения, чтобы заморачиваться вопросами морали. Если вы хотите узнать, напивался ли он когда-нибудь и вел ли себя недостойно, то – нет! Думаю, что он вообще никогда в жизни не делал ничего неблагоразумного. – В этих словах прозвучало малопонятное презрение. – Если еще раз подумать над вашим вопросом… то, да. Наверное, он был моральным трусом… который боится взять быка за рога и…
Лейтенант запутался в своей метафоре и пожал плечами, полностью удовлетворенный сказанным. Он знал, что ему удалось нарисовать именно ту картину, которую он и хотел.
– Человек, который не любит рисковать, – суммировал Питт.
Дюранд говорил очень жестокие вещи, предназначенные для того, чтобы оскорбить того, о ком шла речь. Однако, не будучи искушенным в разговорах с полицией, моряк, сам того не подозревая, сказал то, что Томас и хотел услышать – не то, что Корнуоллис был слишком честен для того, чтобы присвоить себе заслугу другого человека, а то, что он был слишком большим трусом, чтобы это сделать. Страх за содеянное не дал бы ему спокойно жить дальше.
Дюранд удобно сидел в кресле спиной к солнцу.
Питт пробыл у него еще минут пятнадцать, а затем поблагодарил моряка и ушел. Он был рад избавиться от чувства клаустрофобии, которая была результатом зависти, переполнявшей этот удобный дом с его семейными портретами. С портретами людей, которые многого достигли и надеялись, что их потомки смогут достичь еще большего, и будут – в свою очередь – с гордостью смотреть с сияющих портретов на своих собственных потомков.
На следующий день Питт решил посетить двух матросов 1-го класса и корабельного хирурга. Первым в его списке был матрос Макмун, списанный на берег после рейда на Борнео, во время которого он потерял ногу. Вместе с дочерью моряк жил в скромном домике в Патни. Дома у него все блестело от чистоты, ковры были выбиты, а отполированная мебель сверкала и пахла воском, и он с удовольствием согласился поговорить с неожиданным гостем.
– Ну конечно, я помню мистера Корнуоллиса! Он был строг, но справедлив. Всегда очень справедлив. – Макмун несколько раз кивнул. – Не любил нарушителей дисциплины, нет, сэр. Просто не переносил. Очень сильно их наказывал. Сам плетку редко использовал, но тех, кто нарушал дисциплину, тех по головке не гладил. Обязательно следил, чтобы нарушителей хорошенько отстегали, такой уж он был.
– Жестокий человек? – спросил Питт, боясь услышать ответ.
– Нет, только не он! – Бывший матрос громко и счастливо рассмеялся. – Вы просто в жизни ничего не видели! Вот мистер Фарджон, вот он был, конечно, жестоким. Помню, что он мог легко откилевать[17]17
Форма наказания в английском морском военном флоте, при котором провинившегося протягивали на веревках под килем корабля.
[Закрыть] за сущие пустяки. А еще любил устраивать наказание по флотилии, это да, он любил!
– А это что такое? – Полицейский плохо представлял себе, что могло происходить на флоте.
– Это когда матроса сажали в длинную шаланду, – скосился на суперинтандента отставной моряк, – и возили его от корабля к кораблю, а на палубе обязательно стегали плетками, да. И как вам это понравится, сэр?
– Но ведь это же верная смерть! – запротестовал Питт.
– Вот это уж точно, сэр. В самую точку! – согласился Макмун. – Хороший корабельный хирург сразу приводил такого несчастного в бесчувственное состояние, а потом уж тот умирал, да, сэр. Умирать надо быстро, так мне мой папаша говорил. А он был пушкарем при Ватерлоо, мой старик, да, сэр!
При этих словах бывший матрос бессознательно выпрямился и расправил плечи. И Томас, сам не зная почему, улыбнулся ему в ответ – наверное, сыграли роль общие воспоминания о совместных жертвах и опасностях.
– Так, значит, Корнуоллис не был ни жесток, ни несправедлив? – тихо повторил свой вопрос полицейский.
– Господи, конечно, нет, сэр! – Макмун даже отмахнулся от подобного предположения. – Он всегда был спокоен. Я сам никогда не хотел быть офицером, нет, это не для меня, сэр. Все они, я так думаю, совсем одиноки. – Моряк с шумом отхлебнул свой чай. – У каждого на корабле свое место. И когда попадаешь в переделку, то вокруг тебя оказываются твои товарищи – а как же, сэр! А когда ты самый главный, сэр, то вот тут-то тебе и не с кем поговорить в опасности, нет, сэр. Не будешь же ты говорить с подчиненными, правда, сэр? Да и они тоже не будут, ни за что, сэр. Вот и остается один Господь Бог, сэр. Ежли ты офицер, то не будь дураком, а как же, сэр, только так – ведь люди на тебя всю дорогу пялятся! А мистер Корнуоллис, он все это очень серьезно понимал, да, сэр. Все никак не мог расслабиться, если вам понятно, сэр.
– Да, думаю, что понимаю, – сказал Питт, вспомнив, как с десяток раз помощник комиссара был на грани откровенности, но потом опять прятался в свою раковину. – Он очень скрытный человек.
– Так и я о том же, сэр. Думаю, если хочешь быть капитаном, то по-другому и не получится, сэр. Только ошибись, дай слабину – и море тебя враз проглотит, вот так, сэр. Закаляет людей, но и верности им добавляет, а как же, обязательно! На мистера Корнуоллиса всегда можно было положиться, да, сэр. Немножко был занудой, но честен до донышка, сэр. – Макмун покачал головой. – Помню, раз надо было наказать парня за проступок, теперь и не вспомню какой, сэр. Так, не очень серьезный, но по правилам за это полагалась плетка – то ли на боцмана огрызнулся, то ли еще что… Ясно было, что мистер Корнуоллис был против, да, сэр. Боцман был настоящий сукин сын. Но дисциплина на корабле прежде всего, да, сэр.
Матрос задрал вверх голову, вспоминая дела давно минувших дней, и продолжил:
– Но мистеру Корнуоллису, ему было не по себе, сэр. Все ходил по палубе ночами, все думал… Злой был, как черт, сэр. А когда парня наказывали, по всему было видно так, будто его самого наказывают, да, вот так, сэр. – Макмун глубоко вздохнул. – Боцман-то потом за борт упал, а мистер Корнуоллис не стал допытываться, сам это он или кто-то его туда пристроил, вот так, сэр! – На лице моряка появилась хитрая гримаса. – Так никто ничего и не узнал, сэр.
– А боцману действительно помогли? – поинтересовался Питт.
Старый матрос улыбнулся поверх чашки:
– Ну, конечно, не без Божьей помощи, сэр! Но мы все поняли, что мистеру Корнуоллису это неинтересно.
– Поэтому ничего ему и не сказали?
– В самую точку, сэр! Так точно, не сказали… Хороший человек был мистер Корнуоллис! Не хотел бы, чтоб у него были проблемы, нет, сэр. Тогда, с этим боцманом, он ведь не стал ничего выяснять, а то ведь виновного повесили бы на рее, беднягу, вот так, сэр! Так и получилось, что боцман сам свалился! – Макмун опять покачал головой. – А мистер Корнуоллис, он, сэр, всегда думал о моряках, да, сэр. Правда, все у него должно было быть разложено по полочкам, вот так, сэр. Я понятно говорю?
– Думаю, что да, – ответил полицейский. – А как вы думаете, мог он приписать себе заслуги другого человека?
Макмун посмотрел на него с недоверием:
– Да ну что вы, сэр! Скорее он позволил бы повесить себя за чужое преступление, да, сэр! Тот, кто такое сказанул, врет беспощадно, сэр! У кого же это язык-то повернулся, а?
– Не знаю, но очень хочу узнать. Вы мне поможете, мистер Макмун?
– Чего это? Я, сэр?
– Да, давайте попробуем что-то понять. Например, были ли у мистера Корнуоллиса личные враги, люди, которые ему завидовали или затаили на него обиду?
– Ежли честно, то трудно сказать, сэр, – Макмун поскреб щетину, забыв о чае. – Я ничего такого не слышал, но кто знает, что там у человека в голове, когда его, там, званием обошли, или, скажем, наказали за что-то… То есть ежели он честный человек, то поймет, что сам виноват… но ведь бывает…
Как ни бился Питт, его собеседник так ничего больше не вспомнил. Полицейский еще раз поблагодарил его и вышел в приподнятом настроении. У Томаса было чувство, что душевная чистота и бесхитростность этого старого матроса начисто смыла ту тяжесть, которая была у него на душе после встречи с Дюрандом. Страх куда-то отступил.
Ранним вечером он оказался в Ротерхите, на встрече с другим матросом 1-го класса из своего списка, которого звали Локхарт. Тот оказался неразговорчивым алкоголиком и не смог сообщить Питту ничего интересного. Казалось, что он помнил Корнуоллиса только как человека, которого надо было бояться, но которого он уважал за мореходное искусство. Локхарт не любил старших по званию и заявил об этом открыто. Это была единственная тема, которая его действительно волновала, и он даже отказался на время от своих односложных ответов.
Позже, когда солнце уже садилось, а воздух все еще был жарким и неподвижным, суперинтендант оказался на причале перед Морским госпиталем в Гринвиче и направился туда, любуясь рекой, которая блестящей лентой вилась между берегами. В госпитале он хотел встретиться с мистером Роулинсоном, который служил судовым врачом под командой Джона.
Врач был занят, и Питту пришлось подождать его в приемном покое минут тридцать. Все это время Томас с интересом наблюдал за тем, что там происходило, так как впервые в жизни был в приемном покое морского госпиталя.
Наконец появился Роулинсон, одетый в белую рубашку с открытой шеей и закатанными рукавами. На руках и на одежде у него виднелись следы крови. Хирург оказался крупным мужчиной с хорошо развитой мускулатурой и широким дружелюбным лицом.
– Полицейский участок на Боу-стрит? – с любопытством спросил он, осматривая Питта с головы до ног. – Надеюсь, что никто из моих сотрудников не попал в беду?
– Нет, нет, не волнуйтесь. – Томас отвернулся от окна, через которое наблюдал за рекой и кораблями, двигающимися в сторону Лондонского порта. – Я хотел бы поговорить с вами об одном офицере, с которым вы в прошлом вместе служили… О Джоне Корнуоллисе.
– Корнуоллис! Не хотите же вы сказать, что он привлек ваше внимание! – Роулинсон был поражен. – Мне всегда казалось, что он перешел в полицию. Или это было Министерство внутренних дел?
– Нет, полиция, – подтвердил суперинтендант, и ему стало ясно, что придется дать врачу какие-то объяснения. Питт помнил, что обещал провести расследование с максимальной осторожностью и деликатностью. Но как можно было выполнить такое обещание и все-таки получить хоть какую-то информацию?
– Дело касается одного давнего происшествия, которое было… неправильно истолковано, – осторожно ответил полицейский. – Я занимаюсь этим от имени мистера Корнуоллиса.
– Я был корабельным хирургом, мистер Питт, – ответил Роулинсон, облизав губы. – И бо́льшую часть своего времени проводил в кубрике.
– Где, простите?
– В кубрике, на нижней палубе, куда стаскивали всех раненых и где мы их оперировали.
Под ними, по реке, против прилива в направлении Суррейских доков шел клиппер с поднятыми парусами. Эти великолепные паруса белели на солнце. Что-то в нем было очень грустное, как будто век этих красавцев подходил к концу.
