Текст книги "Пожар на Хайгейт-райз"

Автор книги: Энн Перри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Он был добрый человек, – заметила Пруденс.

– Конечно, – согласно кивнул ее муж. – Но не чета своему отцу, далеко не чета. По сравнению с епископом он был просто пигмей. – На его лице появилось странное выражение – странная смесь печали и презрения, – но оно тут же сменилось энтузиазмом, рвением, да таким ярко выраженным, что обрело даже какую-то дикую прелесть, как у пророка или ясновидящего. – Епископ был святой! Он обладал мудростью, не сравнимой с тем, что имеет каждый из нас. Он понимал суть и ход вещей, знал, как все должно быть, он имел способность проникать в замысел Божий, знал, как мы должны жить, чтобы оставаться благочестивыми и верными слову Божьему. – Он чуть улыбнулся. – Как часто я слышал, как он помогал советом мужчинам и женщинам! И всегда его совет был мудр и всегда способствовал и духовному, и моральному подъему человека!

Анжелина тихонько вздохнула и потянулась за своим носовым платком – лоскутом батиста с кружевами.

– Человек должен быть честен и прям, – продолжал мистер Хэтч. – Быть абсолютно искренним в своих делах, возглавлять свою семью, учить свою жену и детей слову Божьему. Женщина должна быть послушна и добродетельна, прилежна и усердна в своих трудах и за это будет вознаграждена в раю.

Шарлотта неловко подвинулась в своем кресле. Сила его очень эмоциональных высказываний была такой огромной, что от нее нельзя было просто так отмахнуться, но вот идеи, которые он излагал, вызывали у нее желание с ним спорить.

– Люби детей своих и поучай их своим примером, – продолжал Хэтч, не видя ни ее, ни кого-либо еще. – Будь добродетельна и целомудренна и, что превыше всего, будь верна долгу и предана своей семье; в этом и заключается твое счастье и счастье всего мира.

– Аминь, – произнесла Анжелина со сладкой улыбкой, подняв глаза, словно видела отца где-то высоко в небесах над собой. – Спасибо, Джозайя, вы вновь напомнили мне о цели и смысле жизни. Не знаю, что бы мы делали без вас. Я не хочу плохо говорить о Теофилиусе, но я не раз думала, что вы – истинный духовный наследник нашего папы.

По ее щекам разлился румянец, и на секунду даже возникло ощущение, что она вот-вот заплачет.

– Спасибо, моя дорогая Анжелина. Никто из еще живущих не может рассчитывать на более изысканный комплимент. И, клянусь вам, я не буду жалеть усилий, чтобы стать достойным его.

Она радостно улыбнулась ему и вся расплылась в улыбке.

– А как витраж? – тихо спросила Селеста. Выражение ее лица сейчас немного смягчилось, а в глазах даже появился довольный блеск. – Как обстоят дела с ним?

– Очень хорошо, – ответил Хэтч, резко вдохнув воздуху и помотав головой. – Правда, и в самом деле очень хорошо. Весьма радостно и приятно видеть, как все в Хайгейте и даже за его пределами желают увековечить его память и жертвуют кто сколько может. Я думаю, они воистину осознают, что нынче настали мрачные времена, полные сомнений и вводящих в заблуждение философий, которые утверждают, что ведут к истинной и полной свободе. И если мы не покажем всем, очень твердо и очень четко, где лежит путь праведный, Божий путь, тогда многие души погибнут и потянут за собой других, невинных.

– Вы так правы, Джозайя, – успела вставить Селеста.

– Да, действительно, – кивнула Анжелина. – И в самом деле, очень правы.

– А витраж будет оказывать на людей огромное воздействие. – Джозайя не собирался позволять перебивать себя, пока не высказал полностью все мысли, что у него накопились, даже выражениям полного согласия. – Люди будут смотреть на него и вспоминать, каким великим человеком был епископ Уорлингэм, и следовать его учениям. Это будет одним из главных достижений моей жизни, если мне позволено будет так выразиться, если я смогу увековечить его имя и память о нем и о достойных трудах, что он совершил за время своего земного существования.

– Мы все в огромном долгу перед вами, – с чувством произнесла Анжелина. – И папины труды и идеи не будут забыты, пока вы живы.

– И в самом деле, мы вам весьма благодарны, – подхватила Селеста. – Уверена, что Теофилиус выразил бы те же чувства, будь он сегодня жив.

– Такая потеря, – неловко пробормотал Клитридж, и у него на щеках выступили пятна румянца.

Его жена положила ему руку на плечо и сжала его на удивление сильно: Шарлотте было видно, как побелели у нее костяшки пальцев.

По лицу Джозайи Хэтча скользнуло выражение страдания, углы губ стянулись и опустились, и он несколько раз моргнул. Казалось, в нем борются чувства зависти и неодобрения.

– Э-э-э, я… я вообще-то ожидал, что Теофилиус сам выступит инициатором такого начинания, – заявил он с широко открытыми глазами. – У меня иной раз возникает соблазн думать – и я никак не могу от этой мысли избавиться, – что Теофилиус не мог в полной мере оценить, каким выдающимся человеком был его отец. Возможно, он был к нему слишком близок, чтобы понять, насколько выше он был всех других в своих мыслях и идеях, насколько глубока была его проницательность.

Казалось, никто уже ничего не мог к этому добавить, так что на несколько минут в комнате воцарилось неловкое молчание.

– Гм! – Это викарий прочистил горло. – Мне кажется, если вы меня извините, нам пора ехать. Мы должны нанести визит миссис Харди. При подобных печальных обстоятельствах человеку трудно найти подходящие слова, которые могли бы принести утешение. Всего доброго, леди. – Он поклонился всем вообще и никому конкретно. – Доброго вам дня, Джозайя. Идемте, Юлейлия.

Взяв жену за руку, он довольно поспешно вышел в холл, и они услышали, как открылась, а потом закрылась входная дверь.

– Такой добрый человек, такой добрый! – сказала Анжелина таким голосом, словно читала заклинание. – И дорогая Лелли тоже, конечно. И какая в нем сила! Это и нам придает сил!

Шарлотте пришло в голову, что без помощи жены викарий легко впал бы в полную невразумительность, но она воздержалась от того, чтобы произнести это вслух.

– Гектор произносит очень хорошие проповеди, – с легким удивлением сообщила Селеста. – Он очень начитан, знаете ли. Это не слишком заметно в разговоре с ним, но, возможно, так даже лучше. Не следует подавлять людей более значительными и сложными познаниями, нежели они в состоянии усвоить. Это не приносит ни утешения, ни должных указаний.

– Как это верно! Как это правильно! – согласно закивала Пруденс. – По правде говоря, должна признаться, что иной раз вообще не понимаю, о чем он говорит. Но Джозайя уверяет меня, что все это весьма разумно и верно, не так ли, дорогой?

– Именно так, – решительно подтвердил тот, чуть кивнув, но в его голосе не было никакой теплоты. – Он всегда в курсе всего нового, что говорят ведущие доктора теологии, и часто цитирует их работы. И всегда цитирует правильно. Я имел смелость проверить. – Он бросил быстрый взгляд на дам. – У меня обширная библиотека, знаете ли. И я взял за правило выписывать такие периодические издания, которые обогащают и просвещают ум, расширяют кругозор.

– Весьма похвально. – Бабушка была раздражена столь долгим вынужденным молчанием. – Как я понимаю, Теофилиус унаследовал библиотеку епископа?

– Нет, не унаследовал, – тотчас же поправила ее Селеста. – Это я ее унаследовала.

– Селеста всегда писала для папы все проповеди и тезисы выступлений, – пояснила Анжелина. – И, конечно же, Теофилиуса эти книги не интересовали, – продолжала она, нервно поглядывая на Пруденс. – Он предпочитал живопись. У него было много прекрасных картин, по большей части пейзажи, знаете ли. Коровки, вода, деревья и всякое прочее. Очень приятные, успокаивающие.

– Очаровательно, – сказала Кэролайн, просто чтобы внести свою лепту в беседу. – Это масло или акварели?

– Акварели, мне кажется. У него был прекрасный вкус, как мне говорили. Его коллекция стоит очень дорого.

Шарлотте было интересно узнать, кто унаследовал эту коллекцию, Клеменси или Пруденс, но ее семейство уже успело наделать достаточно бестактностей. К тому же она не верила, что убийство Клеменси, о котором все здесь старательно избегали упоминать – из деликатности, несомненно, – было связано с деньгами. Гораздо более вероятно, что причиной его послужили опасные и радикальные реформы, которых она с такой страстью добивалась, и, кроме всего прочего, с такими мерами предосторожности и секретности. Почему она ничего не говорила об этом своим теткам и сестре? Этой деятельностью, несомненно, следовало гордиться, особенно в свете исторических заслуг ее деда.

Размышления Шарлотты прервало новое появление горничной, объявившей о приходе доктора Стивена Шоу. И снова он возник сразу за ее спиной, так что она чуть не влепилась в него, когда повернулась, чтобы выйти. Он был невысок, не выше среднего роста, но в нем чувствовалась мощная жизненная сила, особенно в лице, которое доминировало надо всем остальным и словно бы принижало всех находящихся в этой комнате и состоящих из сплошных серых и коричневых тонов. Даже недавняя трагедия, безусловно оставившая след на этом лице – тени под глазами, более глубокие морщины по углам рта, – не лишила его этой внутренней энергии.

– Добрый день, тетя Селеста, тетя Анжелина. – У него был прекрасный голос, глубокий и звучный, четкая дикция, выдающая сильный характер, но без признаков эксцентричности. – Джозайя, Пруденс, здравствуйте. – Он легко поцеловал ее в щеку – скорее жест вежливости, чем что-то еще, – но по лицу Хэтча при этом скользнула тень раздражения. В глазах Шоу мелькнуло едва заметное удивление, когда он повернулся и посмотрел на бабушку, Кэролайн и Шарлотту.

– Миссис Эллисон, – сказала Селеста, представляя бабушку. – Она дружила с нами, это было лет сорок назад. И приехала, чтобы выразить свои соболезнования.

– Неужели? – Тень улыбки на его губах теперь стала более заметной. – По поводу епископа, Теофилиуса или Клеменси?

– Стивен! Нельзя столь непочтительно говорить о подобных делах! – резко бросила Селеста. – Это совершенно недопустимо! Люди могут прийти к неверным выводам.

Не дожидаясь приглашения, доктор уселся в самое большое кресло.

– Дорогая моя тетушка, нет на белом свете ничего такого, что я мог бы сделать, чтобы уберечь людей от неверных выводов. – Он повернулся лицом к бабушке. – Весьма любезно с вашей стороны. Вам, должно быть, пришлось здорово потрудиться, чтобы угнаться за всеми событиями, случившимися за столь длительный срок, и наверстать упущенное.

Ни его намек, ни сарказм не ускользнули от бабушки, но она явно решила не показывать виду, что все отлично поняла, и принять их даже в качестве оправдания.

– Моя невестка, миссис Кэролайн Эллисон, – холодно сказала она. – И моя внучка, миссис Питт.

– Рад познакомиться. – Шоу вежливо поклонился Кэролайн. Потом, при взгляде на Шарлотту, на его лице мелькнуло выражение заинтересованности, словно он заметил в ней нечто необычное. – Рад с вами познакомиться, миссис Питт. Вы, несомненно, до сего времени не были знакомы с сестрами Уорлингэм, не так ли?

Хэтч открыл было рот, собираясь что-то сказать, но Шарлотта успела раньше:

– Нет, не была. До сегодняшнего дня. Но, конечно же, была наслышана о епископе и всегда восхищалась им.

– Превосходный выбор слов, миссис Питт! Следует полагать, лично вы с ним знакомы не были?

– Конечно, не была! – раздраженно и резко высказался Хэтч. – Он же умер почти десять лет назад! К нашему несчастью.

– Ну, будем надеяться, что не к его несчастью. – Шоу улыбнулся Шарлотте и повернулся к зятю спиной.

– Да как вы смеете! – Хэтч был в ярости, на щеках выступили красные пятна. Он все еще стоял и гневным взглядом пялился на Шоу сверху вниз. – Нам всем уже надоело слушать ваши неуместные критические замечания! Вы, конечно, можете воображать, что эти ваши убогие упражнения в том, что вам угодно считать юмором, все извиняют и оправдывают, но это не так! Вы насмехаетесь буквально надо всем! Вы поощряете тех легкомысленных людей, кто издевается над понятиями, которые следует ценить превыше всего! То, что вы не способны оценить величие епископа Уорлингэма, больше свидетельствует о вашей ограниченности и примитивности вашего мышления, нежели умаляет величие этого человека!

– Мне кажется, ты чересчур резок, Джозайя, – успокаивающе заметила его жена. – Смею утверждать, Стивен не имел в виду ничего подобного.

– Нет, имел! – Хэтча невозможно было остановить. – Он всегда выступает с уничижительными высказываниями, которые считает забавными! – Он повысил голос и посмотрел на Селесту. – Даже не проявил никаких намерений пожертвовать на установку витража! Можете себе представить? И еще поддерживает этого испорченного человека, Линдси, в его революционных писаниях, которые подрывают самые устои приличного общества!

– Да нет, вовсе не подрывает, – сказал Шоу. – Он просто выдвигает некоторые идеи реформ, которые помогут распределять богатства более справедливо.

– Более справедливо, чем что?! – заорал Хэтч. – Чем наша нынешняя система? Это равносильно свержению правительства, даже революции, как я уже сказал!

– Ничего подобного. – Шоу был уже явно раздражен. Он развернулся в кресле, обернувшись лицом к Хэтчу. – Эти люди верят в постепенные изменения, через законодательные акты, в переход к системе коллективной, государственной собственности на средства производства при рабочем контроле над ними. Плюс полная занятость и изъятие незаслуженной прибыли, непроизводственного, рентного дохода…

– Я не понимаю, о чем вы говорите, Стивен, – заметила Анжелина, и ее лицо все сморщилось от усилий сконцентрировать внимание.

– И я не понимаю, – согласилась с нею Селеста. – Вы говорите о Джордже Бернарде Шоу и об этих ужасных Уэббах? [16]16
  Уэбб (Вебб) Сидни (1859–1947) и Беатрис (1858–1943) – муж и жена, английские экономисты, историки рабочего движения, идеологи тред-юнионизма и фабианского социализма. Сидни Уэбб – один из основателей Фабианского общества; позднее он неоднократно входил в состав лейбористских правительств.


[Закрыть]

– Он говорит об анархии и полном изменении или даже потере всего, что у нас есть! – заявил Хэтч в сильном гневе.

Это было нечто гораздо большее, чем возобновление старой семейной ссоры. Тут были замешаны кардинальные вопросы морали. Повернувшись к Шоу и глядя ему в глаза, Шарлотта была уверена, что видит в них огонь уверенности в своих идеях, таящийся под внешним покровом кажущейся абсурдности. Чувство юмора его явно никогда не покидало, оно было заметно даже в чертах его лица, но это был всего лишь внешний покров страстного и уверенного в себе ума.

– Людям нынче все сходит с рук, – заявила бабушка, и это не принесло никакой пользы. – Во времена моей юности людей, подобных Бернарду Шоу и мистеру Уэббу, сразу посадили бы в тюрьму, прежде чем они успели начать пропагандировать эти свои идеи. Но вот сегодня их цитируют совершенно свободно. И, конечно, миссис Уэбб не признает никаких норм и правил.

– Успокойтесь, – резко бросила Кэролайн. – Вы делаете только хуже.

– Да хуже уже некуда! – огрызнулась старая леди жутким театральным шепотом, который был отлично слышен всем присутствующим.

– Ох, боже мой! – Анжелина нервно стиснула руки, переводя взгляд с одного родственника на другого.

Шарлотта попыталась хоть как-то подправить создавшееся положение:

– Мистер Хэтч, а вам не кажется, что когда люди знакомятся с этими идеями, опубликованными в газетах и брошюрах, то они получают возможность сперва изучить и обдумать их, и если это действительно дурные и нелепые мысли, противоречащие здравому смыслу, тогда они видят всю их сущность и отвергают их с порога? В конце концов, даже лучше будет, если они сами осознают, за что им выступать, и поэтому будут считать эти идеи еще более отвратительными и пугающими, чем если мы будем их просто перечислять? Истина не может не выиграть при подобном сравнении.

Хэтч замер с открытым ртом, у него даже перехватило дыхание. Высказанное ею положение он не мог так просто отмести, но промолчать означало бы потерять все аргументы против Шоу.

Несколько секунд в гостиной царило молчание. За окном прогремела карета, едущая вверх, на Хайгейтский холм. Откуда-то донесся обрывок какой-то песни, но тут же заглох, по всей вероятности, какой-то юной служанке сделали выговор за неуместную веселость.

– Вы еще очень молоды, миссис Питт, – наконец сказал Хэтч. – Боюсь, вы не в полной мере осознаете, насколько люди слабы, как легко жадность, невежество и зависть влекут их к ценностям, которые тем из нас, кто получил должное нравственное воспитание, представляются совершенно очевидно фальшивыми. К сожалению, все время растет число таких людей, – тут он бросил тяжелый взгляд на Шоу, – кто путает свободу с излишней вольностью и распущенностью и ведет себя совершенно безответственно. У нас тут рядом имеется именно такой человек по имени Джон Далгетти; он держит какой-то магазин, продает книги и брошюры, которые возбуждают неокрепшие умы и направляют их на мысли о таких предметах и темах, с которыми они не в состоянии совладать, на философские идеи, способные разрушить общество и погубить личность.

– Джозайя не прочь учредить для нас цензора, который будет указывать, что можно читать, а что нельзя. – Шоу повернулся к Шарлотте, широко развел руки и поднял брови. – И тогда никто не будет выступать с новыми идеями или подвергать сомнению старые, возникшие еще когда Ной высадился на гору Арарат. Не будет никаких изобретателей, никаких исследований, ничего, что может бросить вызов уже существующему или возбудить умы, ничего, что могло бы расширить границы сознания. Никто не будет делать ничего нового, чего не делалось ранее. И тогда, несомненно, у нас не будет никакой империи.

– Какой ужас! – откровенно выразилась Шарлотта и тут же побледнела от собственной безрассудной смелости. Тетушке Веспасии подобное откровенное высказывание еще могло бы сойти с рук, но у нее самой был совсем не тот социальный статус, да и особой красотой Шарлотта не обладала. Но было уже поздно. – Я хотела сказать, что невозможно запретить людям знакомиться с радикальными идеями или говорить о них вслух…

Шоу засмеялся. Это был удивительно громкий и добродушный смех; даже в этом окружении черного крепа и печальных лиц он звучал очень радостно.

– Разве я могу с вами спорить? – Он с трудом подавил смех. Гостиная, казалось, вся сейчас светилась от его присутствия. – Вы сами – самый лучший аргумент в пользу и поддержку этой точки зрения. Очевидно, что даже личное присутствие Джозайи не может остановить вас, – вы все равно высказываете именно те мысли, что приходят вам на ум.

– Я прошу прощения, – сказала она, не совсем уверенная, стоит ли считать себя обиженной, сконфуженной или рассмеяться вместе с ним. Бабушка была возмущена, вероятно, тем, что Шарлотта вдруг оказалась в центре внимания; Кэролайн явно чувствовала себя оскорбленной, а Анжелина, Селеста и Пруденс просто онемели. Джозайя Хэтч боролся с заполнившими его противоречивыми чувствами, столь мощными, что не осмеливался высказать их вслух. – Я была чрезвычайно бестактна и невежлива, – добавила она. – Каково бы ни было мое мнение, меня никто не просил его выказывать, да и мне не стоило выражать его столь откровенно.

– Тебе вообще не следовало его выражать! – резко высказалась бабушка, сев совершенно прямо и испепеляя ее взглядом. – Я всегда говорила, что твой брак ни к чему хорошему не приведет – и, Господь свидетель, ты всегда была капризной и своенравной. А теперь ты вообще сущее несчастье, мне не следовало брать тебя сюда.

Шарлотте очень хотелось огрызнуться, сообщить, что ей самой не следовало сюда приезжать, но это было в данный момент совершенно неуместно, да и в любой момент тоже.

Шоу пришел на помощь Кэролайн:

– Я очень рад, что вы приехали, миссис Эллисон. Я ужасно устал от вежливых, но бессмысленных разговоров людей, которые желают высказать свое сочувствие, но лишь без конца повторяют одни и те же слова, копируя друг друга просто потому, что никто не может найти и высказать ничего более значимого, более глубокого. – Его лицо озарилось внутренним светом. – Словами это не выразишь, они не в силах закрыть брешь, разрыв между людьми, которые действительно горюют, и теми, кому это безразлично. Это большое утешение – поговорить с человеком и впрямь сочувствующим.

Шарлотта вдруг вспомнила горестное выражение на лице Сомерсета Карлайла, и он появился перед ее мысленным взором, так, словно сейчас находился здесь, в этой самой гостиной.

– Можно мне поговорить с вами наедине, доктор Шоу? – вдруг спросила она.

– Вон даже как! – пробормотала пораженная Пруденс.

– Ну… – Анжелина замахала руками, словно отмахиваясь от чего-то.

– Шарлотта! – предостерегающим тоном сказала Кэролайн.

На губах Шоу появилась все та же веселая улыбка.

– Конечно. Мы удалимся в библиотеку. – Он посмотрел на Селесту и намеренно добавил, видя, как она скривилась от раздражения и неудовольствия: – И оставим дверь открытой.

Селеста уже готова была протестовать, но возражения так и не сорвались с ее уст, она остановила себя; объясняться в том, что она могла подумать или предположить, было бы еще хуже, чем молчание. Она лишь бросила на него взгляд, полный самого откровенного недовольства.

Доктор придержал перед Шарлоттой дверь и, когда она вышла, высоко подняв подбородок, проследовал за нею, потом обогнал и пошел впереди. Поскольку она не знала, куда идти, он показал ей дорогу в библиотеку, которая оказалась весьма впечатляющей и такой же помпезной, как и холл, со множеством шкафов, заполненных переплетенными в коричневую, темно-красную и темно-зеленую кожу томами с тисненными золотом названиями. Благочестивые цитаты и высказывания в рамках красного дерева висели в свободных от книг простенках, а над каминной полкой красовался огромный портрет какого-то высокопоставленного священнослужителя. Сама полка была из резного мрамора, ее поддерживали колонны из кварца. Массивные, обитые кожей кресла занимали большую часть пространства пола, застеленного темно-зеленым ковром, от чего в комнате невольно возникало чувство клаустрофобии. Единственный стол украшала огромная бронзовая статуя льва. Портьеры, подобно тем, что висели в гостиной, были отделаны тяжелой бахромой, подвязаны толстыми шнурами, также украшенными бахромой, и мощными складками падали на пол и волочились по нему.

– Не совсем то помещение, где можно было бы свободно себя чувствовать. – Шоу посмотрел ей прямо в глаза. Углы его губ чуть скривились в улыбке. – Производит впечатление?

– А таково было намерение? – Она улыбнулась в ответ.

– О, несомненно! Так вас это впечатлило?

– Впечатлило то, сколько денег у него, видимо, было. – Она говорила совершенно откровенно, даже не задумываясь об этом. Перед ней был человек, чья честность требовала от нее точно того же. – Все эти книги в кожаных переплетах. Это, должно быть, обошлось в сотни фунтов в каждом случае. Содержимым этой комнаты можно было бы оплатить жизнь среднего семейства по меньшей мере в течение двух лет – еда, газовое освещение, новое платье к каждому новому сезону, достаточно угля, чтобы жить в тепле, жареный бифштекс каждое воскресенье и гусь на Рождество. А еще и оплата услуг горничной.

– И в самом деле, могло бы, но наш добрый епископ смотрел на это дело с другой стороны. Книги – не только источник знания, но и его символ. – Он сделал легкое движение плечами, выражая отвращение, и прошел к камину, а потом обратно, поправив на ходу бронзовую статую.

– Он вам не слишком нравился, – заметила она с полуулыбкой.

И снова на его лице появилось и застыло выражение прямоты и неуступчивости. У какого-нибудь другого человека оно могло бы показаться дерзким, даже нахальным, но у него это, видимо, составляло часть характера, и лишь самая высокомерная и придирчивая женщина могла бы так подумать.

– Я расходился с ним во мнениях почти по всем вопросам. – Шоу махнул рукой. – Нет, конечно, это не одно и то же. Я вовсе не был намерен уходить от вашего вопроса. Простите. Да, я его не любил. Некоторые понятия, которых придерживается мужчина, фундаментальны, и именно они определяют то, чем этот мужчина является.

– Или женщина, – добавила Шарлотта.

Его улыбка вспыхнула внезапно и осветила все лицо.

– Конечно. Я еще раз прошу прощения. Это весьма передовое суждение, что женщина вообще умеет мыслить; меня удивило, что вы об этом упомянули. У вас, вероятно, весьма необычные друзья. Вы не родственница полицейского Питта, который расследует обстоятельства пожара?

Шарлотта отметила, что он не сказал «смерть Клеменси», и мелькнувшее в его глазах выражение боли в ту секунду, когда он заколебался, тоже не осталось незамеченным. Он может как-то скрывать свое горе, но этот мимолетный промельк, выдавший его чувства, представил его такой стороной, которая ей понравилась еще больше.

– Да. Это мой муж.

Это был единственный раз, когда Шарлотта призналась, что как-то связана с этим делом. Все остальное время она пользовалась своей вроде как анонимностью, чтобы собрать какую-то информацию. Кроме того, жен полицейских не принимают в высшем обществе, точно так же, как не принимают жен торговцев. Коммерция считается делом вульгарным, а торговля – вообще не предмет для обсуждения. По сути дела, сама необходимость зарабатывать деньги вообще не обсуждается в высоких сферах общества. Труд – дело чести, это полезно для спасения души и поддержания нравственных устоев; но чем больше у человека свободного времени, тем более высоким статусом он обладает.

Шоу с минуту стоял неподвижно, и сама неестественность для него подобного состояния говорила о боли, которую он испытывает.

– Видимо, вы приехали именно из-за этого? Собрать о нас побольше сведений? И привезли с собой свою матушку и даже бабушку!

Единственным ответом ему могла быть только правда. Любые альтернативные варианты, как угодно приправленные честными взглядами, будут резать ему ухо и унизит их обоих.

– Думаю, это было именно любопытство, что привело сюда бабушку. Мама, мне кажется, приехала с нею, чтобы сделать этот визит менее… ужасным. – Она стояла, глядя на него через стол с этим вставшим на дыбы бронзовым львом. – Я же приехала, потому что узнала от леди Веспасии Камминг-Гульд и мистера Сомерсета Карлайла, что миссис Шоу была замечательной женщиной, которая отдавала много времени и сил борьбе против власти хозяев трущоб, и что она стремилась изменить законы, чтобы заставить их стать более открытыми и доступными для проверок.

Они стояли едва ли в ярде друг от друга, и Шарлотта чувствовала, как он напряжен и внимателен.

– Мистер Карлайл сказал, что она необычайно упорно занималась этой проблемой, с полной самоотдачей, – продолжала она. – При этом не стремилась добиться общественного признания и взялась за это вовсе не с целью лишь найти себе какое-то занятие, – просто ей было не все равно. Я считаю, что смерть такой женщины не должна пройти незамеченной и нераскрытой и что те, кто ее убил во имя защиты и сокрытия собственных гнусных доходов, должны быть выявлены. И, возможно, подобный скандал мог бы даже помочь решить проблему, которой она занималась. Но ваши тетушки утверждают, что она ничем подобным не занималась. Стало быть, я, вероятно, имела в виду совсем другую Клеменси Шоу.

– Нет, не так. – Теперь его голос звучал спокойно, и он наконец сдвинулся с места, чуть отвернувшись от нее к камину. – Она не считала необходимым сообщать кому-то, чем занимается. У нее были на это причины.

– Но вы-то знали?

– О да. Мне она доверяла. Мы были… – Шоу помолчал немного, тщательно подбирая нужное слово, – друзьями… с давних пор.

Шарлотта удивилась, что доктор выбрал именно этот термин. Неужели он хотел сказать, что они были не просто любовниками? Или, может быть, чем-то менее значительным? Или и тем, и другим?

Шоу снова повернулся к ней и взглянул прямо ей в глаза, уже не стараясь скрыть ни свое горе и печаль, ни их причины. И она решила, что он хотел сказать именно «друзьями», и ничего более.

– Она была замечательная женщина. – Он повторил ее собственные слова. – Я ею всегда восхищался, я обожал ее. В ней таилась огромная внутренняя сила и мужество. Она умела многое видеть и понимать. И смотреть на это открытыми глазами, что могло бы сломать большинство других людей. – Он вздохнул и медленно выдохнул. – Теперь это какое-то ужасно пустое место, там, где она раньше была. И вместе с нею ушли радость и доброта.

Шарлотте хотелось шагнуть вперед и прикоснуться к нему, обнять его, выразить ему свое сочувствие самым непосредственным образом. Но такой жест был бы слишком дерзким, слишком навязчиво-интимным, особенно между мужчиной и женщиной, которые только что познакомились. Все, что она могла сейчас предпринять, это стоять на месте и повторять слова, которые мог бы произнести любой.

– Мне очень жаль, правда очень жаль.

Шоу широко развел руками и снова начал расхаживать взад-вперед. Он не стал ее благодарить; подобные банальности можно было считать чем-то само собой разумеющимся.

– Буду очень рад, если вам удастся что-то разузнать. – Автоматическим движением он поправил тяжелую портьеру, расправив складку, потом повернулся лицом к ней. – Если я могу чем-то помочь, скажите как – и я сделаю все, что в моих силах.

– Хорошо, скажу.

Улыбка на мгновение снова появилась у него на лице, добрая и теплая.

– Спасибо. А теперь давайте вернемся в гостиную. Джозайя и тетушки, несомненно, были страшно скандализированы. Или, может быть, вы хотели еще о чем-то спросить?

– Нет, вовсе нет. Я просто хотела выяснить, не ошиблась ли я в своих предположениях, не существовало ли двух женщин с одинаковыми именами.

– Ну, тогда мы можем покинуть соблазнительный приют и покой библиотеки епископа. – Он огляделся вокруг с унылой улыбкой на губах. – И вернуться в гостиную, в достойное и приличное окружение. А вообще-то, миссис Питт, нам следовало бы удалиться для этой беседы в оранжерею. У них тут великолепная оранжерея, там полно кованых железных подставок с пальмами и папоротниками, цветы в горшках. Это дало бы им еще больше поводов чувствовать себя шокированными.

Она с новым интересом посмотрела на него.

– Вам нравится их шокировать, не правда ли?

Выражение его лица являло собой смесь нетерпения и жалости.

– Я врач, миссис Питт. Я вижу очень много страданий. И меня бесит, когда человек из-за ханжества и чьих-то праздных и больных фантазий испытывает боль, которой можно было избежать. Эти бездельники не способны ни на что хорошее, умеют разве только недобро отзываться обо всем новом; они причиняют людям боль, которой вообще не должно быть. Да, я ненавижу идиотские претензии и притворство и отметаю их везде, где могу.

– А что вашим тетушкам известно о вашей реальной работе?

– Ничего, – признался Шоу, снова печально улыбаясь. – Они выросли здесь. Ни одна из них никогда не покидала этот дом, разве что выезжала куда-то с официальным визитом или чтобы присутствовать на каком-нибудь подходящем мероприятии или на заседании какого-нибудь благотворительного комитета, члены которого никогда не видят, не замечают предмета своих забот и усилий. Старый епископ после смерти жены держал их здесь; Селесте полагалось писать для него письма, читать ему, выискивать ссылки и цитаты для его проповедей и лекций и составлять компанию, когда ему хотелось поговорить. Еще она играет на рояле – громко, когда не в духе, и довольно скверно, – но он в этом не разбирался. Ему нравилась сама идея слушать музыку, а воплощение этой идеи его ничуть не интересовало.