Текст книги "Пожар на Хайгейт-райз"

Автор книги: Энн Перри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 3

Поскольку Питта вызвали с Боу-стрит и он не был сотрудником хайгейтского участка, инспектор доложил о происшествии своему собственному начальнику – человеку, которого уважал за его профессиональные качества и который нравился ему своей прямотой и отсутствием каких-либо претензий и притворства. Вероятно, поскольку Мика Драммонд был джентльменом по рождению и владел значительными финансовыми средствами, чтобы не заботиться о доходах, он не видел и необходимости как-то утверждать свое положение.

Драммонд радостно приветствовал Питта; на его худом лице горел неподдельный интерес.

– Итак? – спросил он, вставая из-за стола; это был отнюдь не жест вежливости, что было бы просто абсурдно по отношению к подчиненному, даже при том, что он уже предлагал Томасу значительное повышение по службе. Питт тогда отказался, поскольку, хотя и с удовольствием поимел бы дополнительные деньги, все же ненавидел бумажную волокиту за столом, начальствование над другими людьми, указывая им, как вести то или иное расследование. Он хотел работать с живыми людьми, видеть их лица, прислушиваться к переменам в модуляциях голоса, присматриваться к невольным движениям тела и жестам. Именно живые люди были для него источником и радости, и боли, именно они составляли реальный смысл его работы. Если бы Томас сидел, раздавая инструкции и перебирая рапорты на столе, это лишило бы его возможности использовать свой опыт и искусство, которым он отлично владел. Отказ от повышения был решением Шарлотты, равно как и его самого, и решение это было принято, поскольку она достаточно хорошо его знала, чтобы понимать, что приносит ему истинное счастье, и поэтому предпочла такой выбор, а не более высокое жалованье. Это было одно из тех редко обсуждаемых вслух проявлений ее доброты и щедрости, которое еще больше углубило его чувство общности с нею, понимания того, что она готова делить с ним все, а также уверенности, что ее преданность ему по-прежнему проистекает от любви.

Мика Драммонд продолжал с любопытством смотреть на него.

– Поджог, – сказал Питт. – Я осмотрел и исследовал все вещественные улики, какие там только были, так что никаких сомнений больше нет. От тела мало что осталось, чтобы узнать еще что-то полезное, но по тому, что осталось от здания, пожарные заключили, что пожар начался по крайней мере в четырех разных местах и одновременно, так что тот, кто это сделал, был твердо намерен преуспеть.

Драммонд поморщился, и в его глазах появилось недовольное выражение.

– И вы говорите, что это было тело женщины, что они там нашли?

– Кажется, почти никаких сомнений, что это некая миссис Клеменси Шоу.

И Питт пересказал, что им удалось узнать при коротком расследовании и опросе членов местной общины и от полицейских из хайгейтского участка, включая, естественно, опрос всех зевак, собравшихся в небольшую толпу, что появилась при сигналах тревоги и шуме, и стоявших потом, сбившись в кучку подальше от огня, и глазевших на пожар. Может быть, среди сочувствующих и готовых помочь был и тот, кому доставляет удовольствие и у кого вызывает радостный трепет великолепие ревущего пламени, кто с восторгом ощущает его жуткую власть и стремление все пожирать и уничтожать? Поджигатели обычно не остаются на месте преступления, но вот люди с некоторыми психическими отклонениями продолжают стоять и смотреть.

Драммонд уселся обратно на свой стул за столом и жестом указал Питту на самое удобное, обитое кожей кресло напротив. Кабинет у него был отличный, полный света и воздуха, проникающих внутрь сквозь большое окно. Стены уставлены полками с книгами, за исключением зоны возле камина и письменного стола полированного дуба, в равной степени красивого и функционального.

– А не было ли там намерения убить мужа, а не жену? – Драммонд сразу приступил к сути дела. – И что вообще о нем известно?

Томас откинулся на спинку кресла и скрестил ноги.

– Он врач. Интеллигентный, четко выражает свои мысли; по всей видимости, с открытым умом и широким кругозором, прямой и откровенный. Но у меня не было времени познакомиться с его врачебной деятельностью и репутацией как медика.

– И какие у вас возникли ощущения? – Драммонд посмотрел на него чуть искоса.

– Мне он понравился, – улыбнулся Питт. – Но мне не раз при первом знакомстве нравились люди, совершившие убийство – когда попадали в отчаянное положение, были напуганы или достаточно серьезно ранены. Нам было бы гораздо легче разбираться с людьми, если бы можно было судить по тому, нравится нам человек или не нравится; это помогало бы решить многие вопросы. Но я вот всякий раз меняю свое отношение и осложняю положение тем, что испытываю и положительные, и отрицательные чувства одновременно, хотя и в меняющихся пропорциях, как только на свет появляется новый факт или новое объяснение. Тяжелая это работа. – Тут его улыбка стала еще шире.

Драммонд вздохнул и закатил глаза под лоб, шутливо имитируя раздражение.

– Короче, Питт! Ваше мнение!

– Можно считать, что это прекрасный кандидат в жертвы убийства, – ответил Томас. – Можно привести добрую дюжину причин, по которым могло понадобиться заставить доктора молчать, особенно этого.

– Врачебная тайна? – Драммонд высоко поднял брови. – Но врачи вообще-то всегда владеют какими-то тайнами, верно? Вы полагаете, что ему что-то такое стало случайно известно и он не был связан подобным этическим кодексом? Ну, к примеру…

– Тут имеется много разных возможностей, – пожал плечами инспектор, предлагая наугад. – Заразная болезнь, о которой он был обязан доложить, – чума, желтая лихорадка…

– Вздор, – перебил его Драммонд. – Желтая лихорадка в Хайгейте? Но даже если бы это было так, к нынешнему моменту он уже сообщил бы о ней кому следует. Возможно, заразная болезнь, сифилис, например, хотя это вряд ли. Как насчет сумасшествия? Человека вполне можно убить, чтобы такое не стало достоянием публики или даже стало не известно непосредственно его семье или будущим родственникам, если он планировал удачно жениться. Займитесь этим, Питт.

– Займусь.

Драммонд уже вдохновился этой темой; он откинулся назад, на спинку стула, положил локти на подлокотники и сложил пальцы домиком.

– Может быть, он узнал о каком-нибудь незаконнорожденном ребенке или об аборте. И, коли на то пошло, сам мог сделать аборт!

– Но зачем ждать так долго? – рассудительно заметил Томас. – Если он только что его сделал, пациентка должна была оказаться среди тех, кого он посетил в последние день-два. Зачем это нужно? Если это было незаконно, он с еще меньшей вероятностью стал бы об этом распространяться или как-то регистрировать, да и сама эта женщина не стала бы ничего такого делать. Он при этом потерял бы гораздо больше.

– Тогда как насчет мужа или отца?

Питт покачал головой.

– Вряд ли. Если он не знал об этом заранее, тогда она всеми силами стремилась бы сохранить это от него в тайне. Если он узнал об этом потом или она сама ему об этом сообщила, последнее, что он стал бы предпринимать, так это убивать врача и подвергать себя такой опасности – ведь полиция наверняка занялась бы расследованием всех его дел.

– Да бросьте вы, Питт, – сухо сказал Драммонд. – Сами ведь прекрасно знаете, равно как и я сам, что люди под воздействием столь мощных эмоций так не думают. Иначе половина преступлений под влиянием минутного импульса, порыва, никогда бы не была совершена – даже, возможно, три четверти. Они не думают; они ощущают – всеохватывающую ярость, или ненависть, или страх; или просто настолько запутываются, что страстно желают обрушиться на кого-то, обвинив его в несчастьях, которые с ними случились.

– Ну, хорошо, – согласился с ним Питт, зная, что начальник прав. – Но я все же думаю, что тут могут быть и различные другие мотивы. Шоу – человек страстных убеждений. Я думаю, он вполне мог действовать в соответствии с ними, и черт с ними, с последствиями.

– Он вам действительно понравился, – снова заметил Драммонд с кривой усмешкой, вспомнив при этом кое-что из собственного прошлого.

Это замечание не требовало никакого ответа.

– Ему могло стать известно о каком-то преступлении, – продолжал Томас, следуя собственным мыслям. – О чьей-то смерти, возможно, или о чьей-то болезни в последней стадии, сопровождаемой страшными болями…

– И об убийстве с целью прекратить страдания? – спросил Драммонд с интересом. – Возможно. И тут мне как человеку, который не испытывает к нему подобных симпатий и, вероятно, имеет при этом более независимое мнение, представляется, что он мог стать сообщником при таком убийстве, не имея в виду никакой личной выгоды, а тот, кто это затеял, потом начал нервничать, опасаясь, что его сообщник может проговориться или, что более вероятно – если судить по вашим описаниям доктора Шоу как человека нервного и подверженного страстям, – начнет его шантажировать. Это могло стать превосходной причиной убийства.

Питт предпочел бы сразу же отвергнуть подобное предположение, однако оно было совершенно логичным, так что было бы неумно тут же от него отказываться.

Драммонд с интересом наблюдал за ним.

– Что ж, и такое возможно, – согласился с ним Томас и тотчас заметил слабую улыбку, искривившую губы шефа. – Но информация, которую он получил просто благодаря своим профессиональным занятиям, по-моему, более вероятный мотив.

– А как насчет чисто личных мотивов? – спросил Драммонд. – Ревность, жадность, месть? Не могла ли там быть замешана еще какая-то женщина или другой мужчина, завязавший роман с его женой? Вы же сами сказали, что он должен был оставаться дома, а она намеревалась уехать.

– Да. – Мысли Питта были заняты множеством самых разнообразных возможностей, и самыми мрачными были мысли об Уорлингэмах с их деньгами и воспоминания о прелестном личике Флоры Латтеруорт, чей папаша был недоволен ее частыми приватными визитами к доктору Шоу.

– Вам придется собрать гораздо больше информации. – Драммонд встал и подошел к окну, засунув руки в карманы, потом повернулся лицом к инспектору. – Возможных причин множество – либо для убийства жены, которое произошло, либо для убийства Шоу, попытка совершить которое вполне могла иметь место. Это может оказаться очень длительная и очень печальная работа. Одному богу известно, сколько еще грехов и трагедий вы обнаружите – или попыток их спрятать. Именно это я больше всего ненавижу в наших расследованиях – все эти жизни, которые мы безжалостно переезжаем и коверкаем по пути. – Он еще глубже засунул руки в карманы. – С чего вы собираетесь начать?

– С хайгейтского полицейского участка, – ответил Томас, также поднимаясь на ноги. – Шоу служил еще и местным полицейским хирургом…

– Вы об этом не упомянули.

Питт широко улыбнулся:

– Лишняя информация может только запутать и усугубить подозрения, не так ли?

– Допустим, – снисходительно согласился Драммонд. – Только не слишком увлекайтесь этим. А затем?

– Затем отправлюсь в местную больницу, поговорю с его коллегами, посмотрю, узнаю, что они там о нем думают.

– Многое вы там не узнаете, – пожал плечами Драммонд. – Они обычно хорошо отзываются друг о друге вне зависимости от обстоятельств. Подразумевая, что любой из них может совершить ошибку, и тогда они тесно смыкают ряды, как солдаты перед лицом врага.

– Всегда можно что-то прочесть между строк. – Томас понимал, что Драммонд имел в виду, но ведь всегда можно заметить неудачный словесный оборот, уклончивость, чрезмерную откровенность и вроде как беспристрастность, что может выдать все эмоции и стремления, скрытые под этим, противоречивые суждения или старинную вражду. – Потом переговорю с его слугами. У них могут оказаться какие-нибудь прямые свидетельства, хотя на это не следует слишком уж рассчитывать. Но они могли также что-то видеть или слышать, что поможет нам выявить ложь, несоответствие, что-то тщательно скрываемое, кого-то, кого они ни в коем случае не должны были видеть.

Говоря это, он припомнил все слабые места в показаниях, которые ему когда-либо удавалось выявить, все глупости и мелкие злобные наветы, которые имели мало или вообще ничего общего с преступлением, но которые тем не менее разрушали прежние отношения между людьми, способствовали возникновению новых, наносили кому-то ущерб, ставили кого-то в затруднительное положение, изменяли чью-то жизнь. Были случаи, когда он всей душой ненавидел подобные вторжения в чужую жизнь. Но альтернатива была еще хуже.

– Держите меня в курсе дела, Питт. – Шеф продолжал смотреть на него, возможно догадываясь, о чем он думает. – Я хочу знать все.

– Хорошо, сэр. Постараюсь.

Драммонд улыбнулся при этом необычном проявлении официальности, потом кивнул, отпуская Томаса. Тот вышел из кабинета, спустился вниз, выбрался на тротуар Боу-стрит, поймал кеб и поехал на север, в Хайгейт. Это было экстравагантным поступком, но полиция оплатит и этот расход. Питт откинулся на спинку сиденья кеба и вытянул ноги, насколько это было возможно. Приятное ощущение – ехать куда-то в наемном экипаже, не думая о стоимости такой поездки.

Кеб вез его через путаницу улиц, все более удаляясь от реки, через Верхний Холборн до Грейз-Инн-роуд, потом далее на север через Блумсбери и Кентиш-таун до самого Хайгейта.

В полицейском участке Питт обнаружил Мёрдо, который нетерпеливо его дожидался, уже успев просмотреть все рапорты полицейских за последние два года и отложив те, в которых фигурировал Шоу. Теперь же он стоял в центре комнаты, в которой не было ковра, а мебель составляли лишь деревянный стол и три жестких стула с прямыми спинками. Его светлые волосы были взъерошены, мундир расстегнут у горла. Он очень старался получше выполнить полученное задание, и, по правде сказать, это дело его глубоко затронуло, но в глубине сознания он отдавал себе отчет в том, что когда все будет закончено, Питт вернется на Боу-стрит – а сам он останется здесь, в Хайгейте, и снова будет работать вместе со своими местными коллегами, которые по-прежнему косо посматривали на чужака и страдали от неудовольствия, что подобное было сочтено необходимым.

– Вот они все, сэр, – сказал констебль, как только Питт появился в дверях. – Все дела, с которыми он был хоть как-то связан, все, что может как-нибудь пригодиться, даже дела о нарушении общественного порядка. – Он указал пальцем на одну из стопок. – Это вон те. Несколько случаев разбитых носов, сломанное ребро, один случай со сломанной ногой, когда ее переехало колесом кареты, а еще о последовавшей за этим драке между мужчиной, которому повредило ногу, и кучером. Не вижу я тут никого, кто хотел бы его убить, разве что какой-нибудь псих.

– Я тоже не вижу, – согласился с ним Питт. – И не думаю, что мы имеем дело с психом или безумцем. Поджог был слишком хорошо осуществлен: преступник запалил четыре портьеры, и все подальше от крыла, где живут слуги; в окна никто не выглядывал – и лакей, и горничные уже спали; все комнаты, которые обычно запирались после того, как хозяин и хозяйка ушли спать, оставались открытыми, двери в коридоры и на лестничные площадки тоже заперты не были, никто из слуг их не проверял, горничная никому не подавала вечернюю чашку чая в постель… Нет, Мёрдо, думаю, что наш поджигатель с керосином и спичками был в здравом уме.

Констебль передернулся, и от лица у него немного отлила кровь.

– Жуткое дело, мистер Питт. У кого-то, видать, сильная ненависть возникла.

– И я сомневаюсь, что мы найдем его в этой стопке. – Томас поднял несколько папок с делами, которые Мёрдо отобрал для него. – Если это только не чья-то смерть, обстоятельства которой могли показаться доктору странными. Кстати, вы уже успели выяснить, от чего умер покойный Теофилиус Уорлингэм?

– О да, сэр. – Мёрдо снова напустил на лицо старательное выражение. Очевидно, это задание он выполнил очень хорошо и теперь ждал момента, чтобы доложить о своих успехах.

Инспектор в ожидании чуть приподнял брови. Констебль начал отчитываться, а Питт уселся за стол и скрестил ноги.

– Очень внезапно он умер, – начал Мёрдо, по-прежнему стоя и сгорбившись, чуть драматизируя момент и свою сосредоточенность. – Он всегда был человеком очень энергичным и физически сильным. И отличного здоровья. Таким, мне кажется, какого можно назвать «мощным христианином»… – Он чуть покраснел от этой своей смелости, от использования такого выражения в отношении вышестоящего, а также потому, что это было выражение, которое он прежде слышал всего два раза. – Он очень гордился своей активностью и бодростью, – добавил полицейский в качестве пояснения, словно ему внезапно пришло в голову, что Питт это выражение, возможно, никогда не слыхал.

Томас кивнул, стараясь скрыть улыбку.

Мёрдо чуть расслабился и продолжил:

– Он внезапно заболел, и сперва все подумали, что это просто легкая простуда. Никто не стал особо беспокоиться, хотя, по-видимому, сам мистер Уорлингэм был очень недоволен и раздражен тем, что так ослаб. Его посетил доктор Шоу и прописал ему ароматические масла для вдыхания, чтобы уменьшить застой в крови, и более легкую диету, что ему не понравилось, а также велел соблюдать постельный режим – и бросить курить сигары, что его также очень рассердило. Мистер Уорлингэм никак не комментировал прописанные ему горчичники, – тут Мёрдо скривился и помотал головой. – Моя мамаша тоже всегда нас ими потчевала. Как бы то ни было, лучше больному не стало, но Шоу у него больше не появлялся. И через три дня его дочь Клеменси – та, которая погибла при пожаре, – посетила его и обнаружила мертвым, лежащим в кабинете на первом этаже. Французские окна кабинета были распахнуты. Он лежал, раскинувшись на ковре, и, по словам бобби [11]11
  Бобби – прозвище английского полицейского, особенно лондонского.


[Закрыть], которого туда вызвали, на лице у него было ужасное выражение.

– А почему вызвали полицию? – спросил Томас. В конце концов, это была, по всей видимости, обычная внутрисемейная трагедия. Смерть вообще явление нередкое.

Мёрдо не требовалось заглядывать в свои записи.

– О, да все из-за этого ужасного выражения его лица. И французские окна были открыты настежь, а в доме было довольно много денег, даже у него в руке были зажаты казначейские билеты на двадцать фунтов стерлингов, да так, что никто не мог разжать его пальцы! – Лицо Мёрдо даже порозовело от возбуждения.

– Как интересно! – похвалил его Питт. – И это Клеменси Шоу его обнаружила?

– Да, сэр!

– Кто-нибудь заметил, что из дома пропали какие-нибудь деньги?

– Нет, сэр, и это самое странное. А он снял со счета в банке семь тысяч четыреста восемьдесят три фунта. – Лицо Мёрдо снова побледнело и чуть сморщилось при мысли о таком богатстве. За такие деньги констебль мог бы купить себе дом, в котором можно было бы жить в полном комфорте до самой старости, даже если он больше не заработает ни единого пенни. – И все деньги были на месте! В казначейских билетах, связанные в пачки, лежали в ящике письменного стола, который даже не был заперт. Это требует объяснений, сэр.

– И в самом деле требует, – с чувством произнес Питт. – Можно лишь предположить, что он намеревался совершить очень крупную покупку и расплатиться наличными. Или заплатить долг очень значительного размера, чего ему не хотелось делать обычным порядком, с помощью чека. А вот почему – не имею понятия.

– Как вы полагаете, сэр, его дочь знала про это? Я имею в виду миссис Шоу.

– Возможно, – предположил Питт. – Но разве Теофилиус умер не два года назад?

Победное выражение исчезло с лица Мёрдо.

– Да, сэр, два года и три месяца назад.

– Какая причина была указана в свидетельстве о смерти?

– Апоплексический удар, сэр.

– И кто его подписал?

– Не Шоу. – Мёрдо чуть качнул головой. – Он, естественно, появился там первым, поскольку Теофилиус был его свекром и это его жена нашла его мертвым. Но именно по этой же причине он вызвал какого-то другого врача, чтобы тот подтвердил его диагноз и подписал свидетельство.

– Весьма предусмотрительно с его стороны, – сухо заметил Питт. – Наследство, я думаю, было немаленьким. Куча денег. Снятая со счета сумма была всего лишь малой частью его состояния. Это еще один момент, которым вам, вероятно, нужно будет заняться, то есть точным списком наследников и тем, как было между ними распределено состояние Уорлингэма.

– Хорошо, сэр. Я немедленно этим займусь.

Томас поднял руку:

– А как насчет других дел, с которыми был связан Шоу? Вам что-нибудь известно о них?

– Было только три, в которых он был как-то замешан, но ни одно из них не выходит за рамки обычного. Одно было по поводу ссоры между мистером Фримантлом, который слегка перебрал на рождественском обеде у мэра, и мистером Типлейди, которого тот столкнул с лестницы в пабе «Красный лев». – Он старался сохранять на лице уважительное выражение, но это ему не удалось.

– Ага… – Питт удовлетворенно выдохнул. – И Шоу вызвали, чтобы он занялся полученными повреждениями?

– Да, сэр. Мистер Фримантл и сам свалился, так что ему потребовалась помощь, чтоб добраться домой. Я так думаю, что если б он был менее важной персоной, его бы посадили на ночь в камеру, чтоб немного остыл. У мистера Типлейди оказалось несколько царапин и глубокая рана на лбу. Он там все кровью залил, и все здорово перепугались. И выглядел он скверно, был весь белый, как привидение, точно-точно. Но от этого быстренько протрезвел, скорее, чем если бы на него вылили ведро холодной воды! – Губы констебля скривились в неописуемо довольную улыбку, глаза заблестели. Потом он вспомнил дальнейшее, и этот блеск сразу погас. – Был в самом поганом настроении на следующее утро. Явился сюда, кричал без конца, обвинял доктора Шоу в том, что у него жутко болит голова, заявил, что его плохо и неправильно лечили, но, как я думаю, он просто был в ярости, потому что все видели, как он показал себя полным дураком прямо на глазах у всех. Доктор Шоу сказал ему, чтоб он в следующий раз посильнее разбавлял виски водой, а сейчас чтобы шел домой и проспался.

Питт не стал углубляться дальше в это дело. Никто не станет убивать врача, даже если доктор простыми словами описывает его собственное мерзкое поведение и устроенный им дебош, а также его последствия.

– А другие дела?

– Дело мистера Паркинсона. Мистер Обедайя Паркинсон был однажды вечером ограблен на Суон-лейн. Это рядом с кладбищем, – добавил он на тот случай, если Питт не знал. – Его довольно сильно ударили по голове, и бобби вызвал доктора Шоу, но там ничего серьезного не было. Доктор его хорошенько осмотрел, сказал, что это сотрясение мозга, и отвез его домой в своей двуколке. Мистер Паркинсон был ему очень признателен.

Питт отложил эти две папки в сторону и взял третью.

– Смерть мальчика в семье Эрмитедж, – сказал Мёрдо. – Весьма печальный случай, да-да. Ломовая лошадь испугалась чего-то и понесла. И этот мальчишка, Альберт, погиб на месте. Очень печальная история. Хороший был парнишка, ему и четырнадцати не исполнилось.

Томас поблагодарил его и послал разузнавать подробности о наследстве Уорлингэма, а сам принялся читать остальные дела, оставшиеся на столе. Все это были похожие друг на друга дела – некоторые трагические, другие с элементами фарса, случаи напыщенного самомнения и выпендрежа, выставленные на всеобщее обозрение по причине плотских слабостей. Возможно, за всеми этими рапортами о телесных повреждениях и переломанных костях стояли какие-то семейные трагедии; возможно было также, что некоторые результаты вскрытия, зафиксированные как пневмония или сердечный приступ, скрывали более мрачные причины смерти, даже акты насилия; но в документах, лежащих сейчас перед ним, не было ничего, что могло бы на это указывать. Даже если Шоу заметил что-то, то никак не отразил это в своих официальных отчетах. Всего там было семь рапортов о смерти, но даже при втором и третьем их прочтении Питт ни в одном из них не обнаружил ничего подозрительного.

В конце концов он оставил это занятие и, предупредив дежурного сержанта, вышел на уже начинающую быстро холодеть послеполуденную улицу и направился к лазарету Святого Панкраса, бросив быстрый взгляд на стоявшее на противоположной стороне улицы здание оспенной лечебницы, после чего поднялся на крыльцо перед главным входом лазарета. Он уже вошел внутрь, когда вспомнил о необходимости привести в порядок свой костюм, одернул пиджак и почистил носки сапог о заднюю часть брючин и переложил половину мотков веревки, кусочек воска, мелкие монеты, сложенные листочки бумаги и шелковый платок, подаренный Эмили, из одного кармана в другой, чтобы хоть как-то уравновесить выпирающие наружу бугры. Пальцы задержались на мягкой и тонкой текстуре изящного платочка, но лишь на секунду дольше, чем следовало. Потом Томас поправил галстук, пристроив его поближе к середине груди, и провел ладонью по волосам, приведя их в еще больший беспорядок. После чего прошествовал к кабинету управляющего и резко постучал в дверь.

Дверь открыл молодой человек со светлыми волосами и узким озабоченным лицом.

– Да? – спросил он, уставившись на Питта.

Томас достал свою карточку – экстравагантный жест, который всегда доставлял ему некоторое удовольствие.

– Инспектор Томас Питт, полицейский участок на Боу-стрит, – прочитал вслух молодой человек. – Боже мой! И что вам здесь нужно? У нас никаких происшествий не было, могу вас уверить, вообще ничего такого. Все в самом что ни на есть полном порядке. – У него явно не возникло намерения пригласить Питта в кабинет, так что они остались стоять в дверях.

– Не сомневаюсь, – успокоил его Томас. – Я пришел, чтобы кое-что разузнать в конфиденциальном порядке об одном враче, который, как мне стало известно, здесь работал…

– Все наши врачи – прекрасные люди. – Протест вырвался у него невольно, сразу же. – Если случилась какая-то неприятность…

– Никаких, насколько мне известно, – перебил его Питт. Драммонд был прав: ему будет чрезвычайно трудно чего-то добиться от них, кроме как совместной панической обороны. – Возникла весьма серьезная угроза его жизни. – Это была правда, по сути дела, даже если он и не стал обозначать эту угрозу точно. – Вы могли бы помочь нам выяснить, кто несет за это ответственность.

– Угроза его жизни? Ох, боже мой, как ужасно! Но здесь у нас никто никогда не стал бы даже думать о подобном! Мы тут спасаем жизни. – Молодой человек нервно подергал свой галстук, который, кажется, угрожал ему удушением.

– Но и у вас иной раз бывают неудачи, – подтолкнул его Томас.

– Ну… да, конечно. Мы не умеем творить чудеса. Подобное предположение совершенно необоснованно. Но смею вас уверить…

– Да, да, – снова перебил его Питт. – Могу я поговорить с управляющим?

Молодой человек негодующе уставился на него:

– Ну, если вам так нужно… Но, уверяю вас, нам ничего не известно о подобной угрозе, иначе мы сразу же сообщили бы в полицию. Управляющий – человек очень занятый, очень занятый!

– Не сомневаюсь, – солгал Томас. – Однако если этот человек сумеет выполнить свою угрозу и убьет доктора, как убил свою предыдущую жертву, тогда ваш управляющий станет еще более занятым человеком. Потому что у него останется меньше врачей, чтобы заниматься больными… – Последние его слова повисли в воздухе, тогда как стоящий перед ним молодой человек то краснел от неудовольствия, то бледнел от ужаса.

Как бы то ни было, но перепуганный и загнанный в угол управляющий, мрачный мужчина с длинными усами и редеющими волосами, был не в состоянии сообщить Питту что-то стоящее, что хоть на шаг продвинуло бы расследование. Он был гораздо более расположен вести беседу, чем ожидал Томас, не слишком преувеличивал собственную важность и значение и прекрасно осознавал огромность стоящих перед ним задач в борьбе с болезнями, которые он не умел лечить; понимал, как невежество губит даже малые успехи просвещения; имел представление о чистоте и гигиене в ситуации, когда люди практически не имеют доступа к чистой воде, к достойным условиям санитарии и хоть какой-либо канализации, все системы которой заполоняли полчища крыс. Уж если принц-консорт, супруг королевы, умер от тифа в результате скверного водоснабжения, хотя и жил в собственном дворце, что можно было сделать в жилищах простых людей, не говоря уж о бедняках и несчастных, проживающих в трущобах?

Управляющий провел Питта в маленький неубранный кабинет, в котором пахло мылом и лежалыми бумагами. Окно здесь было очень маленькое, оба газовых рожка были зажжены и горели, издавая легкое шипение. Он пригласил Питта присесть и огорченно сообщил:

– Ничем не могу вам помочь. Шоу – чертовски хороший врач, можно сказать, одаренный. Не раз видел, как он сутками напролет сидел у постели больного; как он плакал, если терял при родах мать и ребенка. – Тут на его худом лице промелькнула улыбка. – И еще видел, как он орал на какого-то надутого старого идиота за то, что тот заставляет его впустую тратить на него время. – Он вздохнул. – И еще больше орал на типа, который вполне мог бы кормить своих детей и молоком, и фруктами, но не делал этого. И бедняжки росли все кривые от рахита. Никогда не видел, чтоб человек впадал в такую ярость, как Шоу в тот день. Его аж трясло от негодования, он весь побелел. – Управляющий глубоко вздохнул и откинулся на спинку стула и поглядел на Питта на удивление острым взглядом. – Мне он нравится. Мне ужасно жаль, что такое случилось с его женой. Вы ведь именно поэтому ко мне пришли? Потому что думаете, что этот пожар был устроен, чтобы его погубить?

– Это представляется вполне возможным, – ответил Питт. – У него не было каких-то крупных разногласий с коллегами, о которых вам известно?

– Ха! – Управляющий взорвался смехом. – Ха! Если вы задаете такой вопрос, значит, вы совершенно не знаете Шоу. Конечно, были! Причем со всеми – с коллегами, с медсестрами, с администрацией – то есть со мной. – В его глазах светилось мрачное довольство. – И раз уж я обо всем этом знал – могу себе представить, что это всем тут было известно, все это могли слышать. Он вообще не имеет понятия об осторожности и осмотрительности – по крайней мере, когда взыгрывает его темперамент. – Он чуть съехал вперед на своем стуле и выпрямился, глядя на Питта более напряженным взглядом. – Я, конечно, не имею в виду дела чисто медицинские. Здесь он нем как рыба – сплошная врачебная тайна. Никогда не выдавал никаких секретов своих больных, даже на консилиумах с участием других специалистов. Сомневаюсь, что он хоть раз в жизни слушал или передавал какие-то сплетни. Но вот темперамент у него – это же прямо порох, индийский карри, особенно когда он видит несправедливость или жульничество. – Управляющий пожал плечами. – Он не всегда бывает прав, но когда выяснялось, что был не прав, он обычно менял свою точку зрения, хотя и не сразу.