355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Энн Перри » Пожар на Хайгейт-райз » Текст книги (страница 10)
Пожар на Хайгейт-райз
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 23:31

Текст книги "Пожар на Хайгейт-райз"


Автор книги: Энн Перри



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Даже уже стоя в дверях, он не мог скрыть свою мощную внутреннюю энергию, под ее воздействием он никак не мог устоять на одном месте.

– Анжелина должна была следить за домом и заботиться обо всех его потребностях, а еще она почитывала дешевые романтические книжонки, эти, что в коричневых бумажных переплетах, но только когда никто ее не видел. Экономки у них никогда не было. Епископ считал, что истинное призвание и место женщины – содержать дом для мужчины и превратить его в сущий рай, обитель мира и безопасности. – Он помахал руками, сильными и красивыми. – Дом, защищенный от всех зол и от грязи внешнего мира с его вульгарностью и жадностью. И Анжелина именно этим и занималась – всю свою жизнь. Полагаю, вряд ли следует ее винить за то, что она ничего другого не знает. Мне очень жаль, но ее невежество, ее иной раз откровенная глупость – все это не ее вина.

– У них, вероятно, были поклонники? – спросила Шарлотта, не подумав.

– Конечно. Но он быстренько с ними разделался, выпроводил всех и постарался, чтобы чувство долга у его дочерей возобладало надо всем остальным.

Перед Шарлоттой раскрылся целый мир разочарований и семейных неурядиц, подавленных и затоптанных страстей, навсегда погребенных под лавиной благочестивых слов и под неодолимым давлением невежества, страха и чувства вины, когда в конечном итоге надо всем возобладал долг. Чем бы ни занимались сестры Уорлингэм, чтобы занять ум и как-то оправдать бесплодные годы своей жизни, их следовало пожалеть, а не винить в этом их самих.

– Не думаю, что следует особо винить и самого епископа, – сказала она с едва заметной улыбкой. – Хотя, полагаю, он был ничуть не хуже многих других. Это не единственные дочери, чья жизнь прошла именно так – при папе или при маме. Я лично знаю нескольких подобных.

– Я тоже, – согласно кивнул Шоу.

Возможно, этот разговор пошел бы и дальше, если бы в дверях гостиной по другую сторону холла не появились Кэролайн и бабушка и не увидели их.

– Ага, вот и хорошо, – тут же сказала Кэролайн. – Мы тоже готовы уезжать. Мы как раз попрощались с сестрами Уорлингэм. Мистер и миссис Хэтч уже уехали. – Она посмотрела на Шоу. – Мы хотели бы еще раз выразить вам, доктор Шоу, свои соболезнования и извиниться за свой приезд и вмешательство в ваши семейные дела. Вы были очень любезны. Идем, Шарлотта.

– Всего хорошего, доктор Шоу. – Шарлотта протянула ему руку, и он немедленно взял ее в свою и не отпускал, пока она не почувствовала сквозь перчатку тепло его ладони.

– Спасибо, что приехали, миссис Питт. С нетерпением жду новой встречи с вами. Доброго вам дня.

– Вероятно, мне следовало бы… – Она посмотрела в сторону двери в гостиную.

– Вздор, – резко бросила бабушка. – Мы уже сказали все, что было нужно. Пора уезжать. – И она вышла через парадную дверь, открытую для нее лакеем; горничная, по всей вероятности, была занята на кухне.

– Ну? – требовательным тоном осведомилась бабушка, когда они сели в карету.

– Прошу прощения? – Шарлотта притворилась, что не понимает вопроса.

– О чем ты спрашивала Шоу и что он тебе ответил? – нетерпеливо спросила бабушка. – Не притворяйся глупой. Может, ты неуклюжа и, несомненно, тебе здорово не хватает тонкости и изысканности, но мозги-то у тебя с рождения имеются. Что он тебе рассказал?

– Что Клеменси была именно тем, кем я ее считала, – ответила Шарлотта. – Но предпочитала держать свою работу на благо бедных в тайне ото всех, даже от собственной семьи, и что он будет весьма признателен, если мне удастся что-то узнать о том, кто ее убил.

– Ну, вот еще! – с сомнением сказала бабушка. – Ему потребовалось необычайно много времени, чтобы сказать так мало. Я ни в малой мере не была бы удивлена, если бы оказалось, что это сделал он сам. У семейства Уорлингэм полным-полно денег, тебе об этом известно? И наследство Теофилиуса, как единственного, сына в равных долях отошло его дочерям. Шоу должен унаследовать все, что было у бедной Клеменси. – Она тщательно расправила складки юбки. – А по словам Селесты, ему и этого недостаточно. Он положил глаз на юную Флору Латтеруорт, а та тоже хороша – бегает за ним, видится с ним наедине бог знает сколько раз в месяц… Ее отец в ярости. У него в ее отношении весьма амбициозные планы, значительно более привлекательные, нежели замужество за овдовевшим врачом, который вдвое ее старше и без особого состояния. Кэролайн, будь добра, сдвинься чуть дальше, мне так мало места. Спасибо. – И она уселась посвободнее. – Они уже здорово поссорились по этому поводу, это нетрудно заметить, особенно мне. И смею думать, что миссис Клитридж уже пыталась ее образумить, чисто по-матерински. Это же долг викария – заботиться о нравственном благополучии своей паствы.

– Отчего вы так решили? – хмурясь, спросила Кэролайн.

– Бог ты мой! Да думайте мозгами! – Бабушка яростно уставилась на нее. – Вы же сами слышали, как Анжелина говорила, что Лелли Клитридж и Флора Латтеруорт здорово разругались, обменявшись весьма неприятными высказываниями в адрес друг друга, и с тех пор едва здороваются. Несомненно, любому нетрудно будет именно по этому поводу сделать такой вывод, даже не будучи детективом. – Она перевела злобный взгляд на Шарлотту. – Нет! У твоего приятеля доктора были все причины, чтобы разделаться со своей женой, – и он, без сомнений, это сделал. Запомни мои слова.

Глава 5

Шарлотта с ужасом думала о том, как бабушка заявится на похороны Клеменси Шоу, но сколько бы она ни изобретала способов воспрепятствовать этому, так ничего и не придумала. Когда она навестила мать с бабушкой на следующий день, то все же осторожно заметила, что, вероятно, в столь трагических обстоятельствах было бы лучше, если бы это оставалось частным делом, в узком семейном кругу. Но старая леди с презрением отвергла это предложение, чего и следовало ожидать.

– Не говори ерунды, дитя мое. – Она поглядела на Шарлотту сверху вниз. Это уже было приличным достижением, поскольку она была значительно ниже ростом, даже когда они обе сидели, как сейчас – в гостиной перед камином. – Я иной раз просто в отчаяние прихожу от твоей глупости! – добавила она для полной ясности. – Ты нередко не демонстрируешь ни капли ума. Все там будут! Неужто ты и впрямь полагаешь, что люди пропустят такую возможность посплетничать по поводу этой семейной трагедии и злобно понавыдумывать разных гадостей? Именно в подобные моменты все твои друзья просто обязаны набраться мужества и дать всем понять, что они на твоей стороне и поддерживают тебя в этом несчастье – и верят к тому же, что ты в нем ничуть не виновата. И вообще ни в чем не виновата!

Против такого странного аргумента у Шарлотты не нашлось никаких возражений. Ясно было, что все ее попытки ничего не изменят, разве что приведут бабушку в бешенство, а это будет еще хуже.

Эмили на похороны поехать не смогла – к собственному большому огорчению. Но как бы она ни желала там присутствовать, все же признавала, что двигало ею лишь чистое любопытство, и она сама же сочла, что это будет неприлично и бестактно. Чем больше Эмили думала о деятельности Клеменси Шоу, тем более решительно намеревалась сделать все, что в ее силах, чтобы ее работа продолжалась, и это будет самой лучшей данью памяти покойной, так что не следует все портить в угоду собственным сиюминутным капризам.

Тем не менее она предложила Шарлотте свое черное платье. Оно, несомненно, соответствовало прошлогодней моде, но все же было очень красиво – черный бархат, расшитый узорами в виде листьев и папоротников на груди и по подолу юбки. На спине имелась нашивка с названием самого фешенебельного модельного дома Европы – «Мэзон Уорт».

Боже, благослови Эмили!

Также ею было предложено воспользоваться ее экипажем, так что Шарлотте не нужно было нанимать карету или ехать омнибусом до Кейтер-стрит и далее в одной карете с Кэролайн и бабушкой.

Шарлотта поделилась с Питтом крохами сегодняшней информации, а также носившими самый общий характер впечатлениями от посещения сестер Уорлингэм.

Томас сидел в кресле в гостиной возле камина, вытянув ноги на его решетку, и полуприкрытыми глазами смотрел на языки пламени, плясавшего в его чреве.

– Я поеду на похороны, – добавила Шарлотта таким тоном, в котором звучала твердая решимость, но и оставалось место для возражений, если у него таковые возникнут, – но не потому, что она ожидала, что они возникнут, а по соображениям чисто политическим.

Муж поднял взгляд, и насколько она могла понять в отблесках пламени, его глаза заблестели, а их выражение скорее говорило о его терпимости и даже о некоем потаенном интересе, интересе заговорщика.

– Я в некотором отношении буду в более выгодном положении, чем ты, чтобы вести какие-то наблюдения, – продолжала Шарлотта. – В конце концов, для большинства присутствующих я буду всего лишь еще одной плакальщицей, и они наверняка решат, что я пришла просто попечалиться – что вообще-то так и есть: чем больше я узнаю о Клеменси Шоу, тем более горько оплакиваю ее гибель. Тогда как те, кто знает тебя, будут думать только о полиции и все время помнить, что это было убийство и что впереди их всех ждет много чрезвычайно неприятного, если не трагического.

– Нет нужды меня так уж убеждать, – заметил Томас с улыбкой, и Шарлотта поняла, что он чуть-чуть над нею подсмеивается. Напряжение покинуло ее, и она откинулась на спинку кресла, вытянув ногу и коснувшись его носком.

– Спасибо.

– Будь осторожна, – предупредил Питт. – Помни, что это не просто горе, это еще и убийство.

– Буду, – пообещала она. – Я поеду в экипаже Эмили.

Он улыбнулся:

– Ну конечно.

Шарлотта оказалась далеко не первой из приехавших. Когда она вышла из кареты – с помощью лакея Эмили, – то сразу увидела Джозайю и Пруденс Хэтч, проходивших через ворота и направлявшихся ко входу в ризницу. Оба они, как и следовало ожидать, были одеты в черное; Джозайя держал шляпу в руке, и холодный ветер трепал ему волосы. Они шли рядышком, глядя прямо перед собой и держа спины очень прямо. Даже глядя на них сзади, Шарлотта могла уверенно сказать, что они только что поссорились и теперь как бы злобно отгородились друг от друга, укрывшись каждый в свой кокон.

Когда Шарлотта пересекала улицу, еще дальше, впереди них, в двери прошел Альфред Латтеруорт, один. Флора либо вообще не приехала, либо прибыла в сопровождении кого-то другого. Шарлотта удивилась – в этом было что-то необычное. Придется выяснить, что послужило тому причиной – выяснить, конечно, так незаметно, насколько это возможно.

В дверях ее приветствовал младший священник, молодой, моложе тридцати, тощий, с довольно приятным, милым лицом, но со столь оживленным и озабоченным выражением на нем, что она тут же расположилась к нему всей душой.

– Доброе утро, мадам. – Он говорил тихо и спокойно, без всякой аффектации и преувеличенного почтения, которое она всегда считала более делом показушным, нежели признаком искренности. – Где бы вы хотели сидеть? Вы одна или ждете еще кого-то?

У Шарлотты мелькнула мысль заявить, что она приехала одна, но она подавила это искушение.

– Я ожидаю приезда моих матушки и бабушки…

Он ввел ее внутрь.

– Тогда, может быть, вам будет удобно вот здесь, на этих скамьях справа? Вы были хорошо знакомы с миссис Шоу? – Вопрос был совершенно невинный, а его лицо отражало такое искреннее горе, что это снимало любые подозрения.

– Нет, – ответила она совершенно честно. – Я знала ее только понаслышке, но все, что я о ней слышала, лишь заставило меня еще больше ею восхищаться. – Шарлотта заметила удивление, появившееся в глазах священника, и поспешила пояснить свои слова, причем настолько подробно, что даже сама поразилась: – Мой муж возглавляет расследование причин пожара. Я заинтересовалась этим, а потом узнала от одного своего друга – он член Парламента – о борьбе миссис Шоу против эксплуатации бедных. Сама она из скромности очень мало об этом рассказывала, но она обладала и смелостью, и умением сочувствовать, и в весьма значительной степени. И мне захотелось приехать, чтобы выразить свое уважение…

Она вдруг замолчала, видя выражение искренней печали на его лице. Священник и в самом деле был гораздо более опечален и огорчен, нежели любая из теток Клеменси или ее сестра, когда Шарлотта посетила их двумя днями раньше.

Он с трудом справился со своими чувствами и не стал извиняться – и этим понравился ей еще больше. С чего бы это человеку извиняться за проявление горя и печали на похоронах? Священник молча провел ее к ряду скамеек, посмотрел ей в глаза таким взглядом, к которому уже не нужно было прилагать никаких слов, и вернулся к дверям, высоко подняв голову.

Он подошел к ним как раз вовремя, чтобы встретить Сомерсета Карлайла, который выглядел каким-то исхудавшим и даже несколько усталым, и тетушку Веспасию в роскошном черном одеянии и шляпке, украшенной перьями скопы, приколотыми удивительно красиво. Покрой ее черного парадного платья из шелка и баратеи лишь подчеркивал ее высокий рост и элегантную осанку. Покрой был асимметричный, что в этом сезоне было последним писком моды. В руке у нее была трость эбенового дерева с серебряным набалдашником, но она на нее не опиралась. Веспасия накоротке переговорила со священником, объяснила, кто она такая, но не почему решила приехать, после чего проследовала мимо него с великой важностью, достала лорнет и стала изучать внутренность церкви. Через секунду леди Камминг-Гульд заметила Шарлотту и тут же потеряла интерес ко всему остальному. Она взяла под руку Сомерсета Карлайла и велела ему проводить ее к тому ряду скамей, где сидела Шарлотта, перекрыв таким образом дорогу туда Кэролайн и бабушке, когда те вошли в церковь минуту спустя.

Шарлотта не стала ничего объяснять. Она просто улыбнулась и тут же наклонила голову, притворившись, что молится, – чтобы скрыть улыбку. А когда через несколько минут снова ее подняла, то увидела сразу впереди себя седую голову Эймоса Линдси, а рядом с ним – Стивена Шоу. Она вполне могла себе представить, какая буря эмоций бушует сейчас у него в душе, когда он увидел возбужденного Гектора Клитриджа, бегающего и размахивающего руками, словно подбитая ворона. Его жена была в красивом и вполне приличном платье; она сидела в первом ряду, пытаясь успокоить супруга, то и дело улыбаясь, и, судя по виду, вполне владела собой. Орган играл что-то медленное – либо потому, что органистка считала это самой подходящей по темпу музыкой для похорон, либо просто не смогла найти другие ноты. В результате возникало ощущение какой-то неопределенности и потери ритма.

Ряды скамей потихоньку заполнялись. По проходу прошествовал Куинтон Паскоу, он нашел себе место как можно дальше от Джона Далгетти и его жены. В образовавшемся лесе черных шляпок всех видов, фасонов и украшений Шарлотта никак не могла обнаружить ни одной, которая могла бы принадлежать Селесте или Анжелине Уорлингэм.

Орган заиграл другую мелодию, резко сменив тональность. Началась заупокойная служба. Клитридж впал в крайне нервное состояние; его голос сорвался на фальцет, потом вдруг снова стал нормальным. Он дважды терялся в пространстве того, что должно было быть давно знакомыми проходами, и подолгу тыкался по сторонам, пытаясь выбраться назад, отчего его блуждания становились еще более заметными. Шарлотте было его искренне жаль, и она слышала, как сидевшая рядом Веспасия вздыхает от неудовольствия. Сомерсет Карлайл спрятал лицо в ладонях, но она так и не поняла, о чем он думал – о Клеменси или о викарии.

Сама же Шарлотта блуждала взглядом по церкви. Вероятно, это было самое безопасное поведение; смотреть на Клитриджа не хватало ни сил, ни терпения, а младший священник был настолько переполнен искренней печалью и горем, что она не могла без мучительного страдания смотреть на него. Вместо этого ее взгляд скользнул вверх, на каменные узоры, на таблички с именами давно умерших достойных людей и в конце концов – с резким ударом сердца и вернувшимся воспоминанием – остановился на витраже, посвященном памяти епископа Уорлингэма с его почти законченным портретом, на котором он был слегка закамуфлирован под пророка Иеремию, окруженного другими патриархами и осененного парящим над ним ангелом. Епископа она узнала легко. Само лицо еще не было закончено, кое-где еще виднелась грунтовка, но крупные кудри седых волос, напоминавшие ореол, даже нимб, слегка просвечивающий насквозь, были точно такие, как на портрете в холле семейного дома Уорлингэмов, так что ошибиться было невозможно. Мемориальный витраж был очень красив и, вероятно, стоил немалых денег. Ничего удивительного, что Джозайя Хэтч так им гордился.

Наконец официальная часть службы закончилась, а финальный «аминь» произнесен с чувством огромного облегчения, и вся конгрегация поднялась со скамей, чтобы следовать за гробом в церковный двор и далее на кладбище, где все столпились и сгорбились под ледяным западным ветром, пока шло погребение.

Шарлотта вся дрожала, она даже придвинулась поближе к Веспасии и встала на полшага позади нее, чтобы та загораживала ее от налетавших порывов ветра, которые – если бы небо было не так затянуто тучами, – несомненно, принесли бы снег. Она смотрела на разверстую могилу, на Клитриджа, стоящего на ее краю в бьющейся и треплющейся о щиколотки рясе с напряженным лицом, выражающим полное замешательство и страх. В паре шагов от него, плотно утвердившись на земле, стоял Альфред Латтеруорт; он не обращал внимания на холод, о чем-то глубоко задумавшись, с холодным выражением лица, по которому его мысли невозможно было прочитать. Невдалеке от него, в нескольких футах, стоял Стивен Шоу с выражением злости и горя, таким эмоционально сильным, что даже самый грубый и недогадливый не посмел бы к нему приблизиться. Рядом с ним молча замер Эймос Линдси.

Джозайя Хэтч распоряжался могильщиками. Он был в церкви своим человеком и привык к ответственности. Он был мрачен, но обязанности свои выполнял тщательно, так что церемония шла по всем правилам, не было упущено ни единого слова или жеста. Все проходило с точностью, которая делала честь любому умершему и утверждала важность прежде всего самой литании, а также всех церковных традиций. Клитридж, хотя и был педантом, явно радовался тому, что ему облегчили жизнь, забрав у него кое-какие обязанности. Только молодой священник не был этим доволен. Его костистое лицо и широкий рот демонстрировали некоторое нетерпение, и это только усиливало его печаль.

Шарлотта не ошиблась: в церкви собралось около пятидесяти человек, по большей части мужчин, а вот Анжелины и Селесты среди них точно не было; не было и Флоры Латтеруорт.

– А почему сестры Уорлингэм не приехали? – шепотом спросила она у Веспасии, когда они, промерзшие до костей, наконец развернулись и направились обратно к каретам, которые должны были отвезти их на поминальный обед. Шарлотту туда специально не приглашали, но она твердо вознамерилась там быть. Они прошли мимо Питта, который стоял у ворот, совершенно незаметный, почти невидимый. Он вполне мог оказаться одним из могильщиков или помощником гробовщика, если не видеть того, что перчатки у него старые, один карман пальто оттопырился, а ботинки коричневые. Шарлотта быстро улыбнулась ему, проходя мимо, и увидела ответную добрую улыбку, после чего проследовала дальше к экипажу.

– Могу предположить, что покойный епископ не считал это необходимым и уместным, – ответила ей Веспасия. – Многие так считают. Идиотизм, конечно. Женщины ничуть не менее сильны, чем мужчины, они тоже вполне могут справиться с подобными трагическими происшествиями и с еще более мучительными слабостями плоти. По сути дела, во многих случаях они даже сильнее – им и приходится быть такими, иначе ни одна из нас не имела бы больше одного ребенка и, конечно, не могла бы ухаживать за больными.

– Но епископ давно умер, – возразила Шарлотта. – Уже лет десять назад.

– Епископ никогда не будет мертв, моя дорогая, – во всяком случае, во всем, что касается его дочерей. Они прожили под его крышей более сорока лет и повиновались всем правилам поведения, которые он для них установил. А он, как я полагаю, имел весьма четкое мнение на любой счет и по любому поводу. Вряд ли они теперь избавятся от этой привычки, и еще менее вероятно, в минуту горя, когда любой человек старается придерживаться привычной линии поведения.

– Ох! – Шарлотта о таком не подумала, но сейчас ей вспомнились некоторые другие семьи, в которых считалось, что внимание, уделяемое тонким чувствам, влечет за собой слишком большое нервное напряжение. Считалось, что приступы меланхолии и хандры довольно здорово отвлекают от истинной торжественности, полагающейся при проводах усопшего в последний путь. – Именно поэтому и Флора Латтеруорт тоже не приехала? – Подобное предположение ей самой казалось сомнительным, но не невозможным. У Альфреда Латтеруорта, по всей вероятности, имелись грандиозные планы насчет того, чтобы породниться с дворянством и со всем прочим высокородным.

– Думаю, да, – ответила Веспасия, едва заметно улыбнувшись.

Они уже вышли к каретам. Кэролайн и бабушка шли где-то позади них. Шарлотта оглянулась через плечо и увидела, что мать с очень сосредоточенным и озабоченным видом разговаривает с Джозайей Хэтчем, а бабушка смотрит на саму Шарлотту, и у нее вид громовержца.

– Дождетесь их? – спросила Веспасия, приподняв свои серебряные брови.

– Конечно, нет! – Шарлотта повелительно махнула рукой, и кучер Эмили тронул лошадей. – У них есть свой экипаж. – Ей доставило почти детское удовольствие произнести это вслух. – Я еду следом за вами. Полагаю, сестры Уорлингэм все же появятся на поминальном обеде?

– Конечно. – Сейчас Веспасия не стала прятать улыбку. – Это уже светское мероприятие. А то, что было, – всего лишь необходимая преамбула.

Она оперлась на руку своего лакея, встала на подножку и влезла в карету, успев сунуть полпенни пробегавшему мимо уборщику, мальчику не более десяти-одиннадцати лет, который ее громко поблагодарил и начал сметать своей метлой очередную кучу навоза. Дверца за нею захлопнулась, и минуту спустя она отъехала.

Шарлотта проделала то же самое и так же следом за нею сошла перед впечатляющим, уже знакомым домом Уорлингэмов. Все окна в нем были закрыты жалюзи, а дверь украшена черным крепом. Подъездную дорожку обильно завалили соломой, чтобы заглушать стук лошадиных подков – из уважения к умершей, – и грохот каретных колес был едва слышен, когда кучер отгонял экипаж на стоянку.

Внутри все было готово – до последней детали. Огромная столовая была вся завешана черным крепом и выглядела сейчас так, словно какой-то гигантский паук заплел ее целиком своей паутиной. Букеты белых лилий – их стоимость могла бы прокормить обычную семью в течение недели – были с определенным артистизмом расставлены на столе и в фарфоровых вазах на жардиньерке. Сам стол был уставлен великолепным набором блюд с копченым мясом, сэндвичами, фруктами и сладостями, бутылками вина в корзинах, должным образом запыленными от долгого хранения в погребе и с соответствующими этикетками, способными удовлетворить самого придирчивого знатока. Некоторые бутылки портвейна были и впрямь очень старыми. Епископ, по всей видимости, упрятал их туда еще в молодости и напрочь про них забыл.

Селеста и Анжелина стояли рядом друг с другом, обе в платьях из черного бомбазина. Платье Селесты было расшито гагатовыми бусинками и имело ниспадающий бархатный воротник, закрывающий грудь и присобранный над турнюром. Платье было ей немного тесно в груди. Платье Анжелины было изукрашено по плечам тяжелыми черными кружевами, застегнутыми гагатовыми булавками с маленькими жемчужинами – весьма традиционное украшение на похоронах. Кружевные вставки повторялись также на животе и под бомбазиновым турнюром; только очень придирчивый наблюдатель мог помнить, что это прошлогодняя мода – так собирать складки. У нее оно еще более тесно стягивало грудь. Шарлотта догадалась, что эти траурные одежды уже раз выполняли свою функцию – на похоронах Теофилиуса, – а также, вполне возможно, и на похоронах самого епископа. Умный и пронырливый портной может творить настоящие чудеса, а судя по этому виду, невольно казалось, что сестры Уорлингэм – подобно многим богатым людям – не прочь сэкономить.

Селеста приветствовала их очень торжественно, словно герцогиня, принимающая визитеров. Она стояла с напряженно выпрямленной спиной, чуть наклоняя голову и повторяя имена всех прибывающих, словно те были очень важными персонами. Анжелина сжимала в пальцах украшенный кружевом платочек и то и дело промокала им щеки, повторяя последние два слова из всего, что произносила Селеста.

– Добрый день, миссис Питт. – Селеста чуть двинула рукой, всего на дюйм, обозначив таким образом, что данная посетительница – относительно чужая здесь и вообще не слишком высокого социального статуса.

– Миссис Питт, – повторила за ней Анжелина, неопределенно улыбнувшись.

– Как любезно с вашей стороны прийти, чтобы выразить свои соболезнования.

– Как любезно. – На сей раз Анжелина выбрала первые два слова.

– Леди Веспасия Камминг-Гульд. – Селеста была поражена, и в этот момент – впервые! – тот факт, что сама она дочь епископа, оказался совсем неважным. – Как… как это великодушно с вашей стороны. Уверена, что наш покойный отец был бы весьма тронут.

– Весьма тронут, – с готовностью повторила Анжелина.

– У него не было бы для этого никаких оснований, – заявила Веспасия с ледяной улыбкой, глядя на них прямо в упор. – Я приехала исключительно из уважения к Клеменси Шоу. Это была прекрасная женщина – и мужественная, и совестливая, – а это достаточно редкое сочетание. Я очень опечалена, что ее больше нет.

Селеста не могла найти нужных слов для достойного ответа. Она не знала о Клеменси ничего такого, что заслуживало столь высокой похвалы.

– Ох! – воскликнула Анжелина и сжала свой платочек еще крепче, потом вытерла слезинку, скатившуюся по ее розовой щечке. – Бедная Клеменси! – прошептала она едва слышно.

Веспасия не стала задерживаться и выслушивать дальнейшие банальности, которые могли лишь причинить боль, и проследовала в столовую. Сомерсет Карлайл, следовавший сразу за нею, был настолько привычен к тому, чтобы мягко и спокойно разговаривать с людьми, не умеющими ясно выражать свои мысли, что без труда пробормотал что-то успокаивающее, хотя и бессмысленное, и проследовал дальше.

В столовой уже собралось человек тридцать. Шарлотта узнала некоторых, она встречалась с ними раньше во время своих коротких визитов к Уорлингэмам; об остальных она догадалась по описаниям Томаса, как уже с нею было в церкви.

Она посмотрела на стол, притворяясь, что пребывает в полном восхищении, и тут в столовую вошли Кэролайн и бабушка. Последняя бросала по сторонам злобные взгляды и так крутила перед собой своей тростью, что подвергала серьезной опасности всех оказавшихся поблизости. Она отнюдь не стремилась заполучить Шарлотту и держать ее рядом, но злилась, что ее оставили позади. Это, как она считала, было явным неуважением по отношению к ней.

Столовая была огромная и красиво оформленная, с большими окнами в обрамлении изысканно украшенных портьер, с камином темного мрамора, дубовым буфетом и сервировочным столиком и шкафом для посуды с выставленным в нем на всеобщее обозрение чайным сервизом «Краун-Дерби» XVIII века – сплошь красное, синее и золотое.

Обеденный стол был оформлен весьма изысканно: весь хрусталь с фамильными гербами, выгравированными на стенке каждого бокала, столовое серебро было так отполировано, что отражало все лучи света от канделябров, и было также украшено гербами и монограммами в виде готического «У», а скатерть и салфетки отделаны вышивкой белым шелком – та же монограмма и тот же герб. Сервировочные блюда были минтоновского фарфора; Шарлотта помнила этот узор – знала его по давним рассказам матери, когда еще посещала подобные приемы, на которых знания подобного рода необходимо было иметь каждой заневестившейся девушке из благородного семейства.

– Они никогда не выставляли все это в ее честь, пока она была жива, – сказал Шоу, оказавшийся рядом. – Но в те времена, слава богу, к нам никогда не являлось на обед все соседское общество, особенно все разом.

– Это иногда помогает, чтобы хоть на время забыть о своем горе – когда чем-то себя займешь, – тихонько ответила ему Шарлотта. – Даже, может быть, если немного переборщить. Не всем удается справиться со своими бедами одним и тем же способом.

– Какое у вас все же благостное к этому отношение, – мрачно сказал он. – Если бы я не был уже с вами знаком и не был уверен в вашей полной искренности, то вполне мог бы заподозрить вас в ханжестве.

– И это было бы несправедливо по отношению ко мне, – быстро сказала Шарлотта. – Я сказала именно то, что хотела сказать. Если бы мне захотелось высказать какие-то критические замечания, я вполне могла бы найти здесь немало вещей, заслуживающих критики, но сказанное мною к этому не относится.

– Ох! – Брови доктора взлетели вверх. – А что бы вы тогда выбрали? – Его глаза осветила слабая улыбка. – Если, конечно, вам захотелось высказать какие-то критические замечания?

– Если бы мне этого захотелось и если бы это продолжало вас интересовать, я бы, несомненно, вам это сообщила, – ответила Шарлотта без малейшего намека на мстительность. Потом, вспомнив, что именно он, а не кто-то другой, потерял самого близкого человека, и не желая его никак и ничем обижать, даже в самой малой степени, она наклонилась чуть ближе к нему и прошептала: – Платье Селесты ей тесно, его следовало бы немного распустить под мышками. Вон тому джентльмену – насколько я понимаю, это мистер Далгетти – не мешало бы подстричься, а у миссис Хэтч старые перчатки; видимо, именно поэтому она сняла одну и держит ее в руке.

Его улыбка появилась на губах немедленно, теплая и дружеская.

– Какая потрясающая наблюдательность! Вы этому научились, будучи замужем за офицером полиции, или это у вас природный дар?

– Думаю, это проистекает от моей женской сущности, – ответила Шарлотта. – Когда я еще не была замужем, то была так мало занята, что подобные наблюдения составляли для меня основную часть ежедневных занятий. Это более интересно, нежели вышивка или рисование скверных акварелей.

– А я полагал, что женщины проводят время за сплетнями и благотворительными делами, – прошептал он в ответ, в его глазах продолжала плясать насмешливая, саркастическая улыбка. Она не маскировала его горе, но контрастировала с ним, поэтому Шоу выглядел очень живым и очень ранимым.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю