Текст книги "Пожар на Хайгейт-райз"

Автор книги: Энн Перри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Выглядела Флора просто прелестно – высокая и стройная девушка с широко поставленными огромными глазами и гривой темных волос. Под обычные мерки красоты она не подходила: слишком выступающие скулы и на удивление искривленные передние зубы портили всю картину. Лицо свидетельствовало о твердом характере, и Питта нисколько не удивило то, что она поссорилась с отцом. Томас вполне мог себе представить добрую сотню тем и сюжетов, по которым они могли яростно спорить, расходясь во мнениях, – все, что угодно, начиная с газетных статей, которые ей разрешалось читать, и кончая ценами на шляпки, или же поздним часом, в который она явилась домой, и с кем при этом была.

– Добрый день, мисс Латтеруорт, – вежливо поздоровался инспектор. – Вы, несомненно, уже знаете о трагедии, что произошла прошлой ночью. Можно вас спросить, не заметили ли вы кого-нибудь на пути домой, когда возвращались с лекции? Незнакомца какого-нибудь или, напротив, кого-то знакомого?

– Знакомого? – Эта мысль явно ее удивила и озадачила.

– Если так, нам хотелось бы побеседовать с ними и узнать, не видели и не слышали ли они чего-то. – Это, по крайней мере, было отчасти правдой. Не имело смысла внушать Флоре, что она таким образом автоматически может кого-то в чем-то обвинить.

– Ах! – Ее лицо прояснилось. – Я видела двуколку доктора Шоу; она проехала мимо, когда мы выходили от Хауардов.

– Откуда вам известно, что это его двуколка?

– А в нашей округе больше ни у кого такой нет. – Никаких следов ланкаширского акцента в ее речи заметно не было. По всей вероятности, папочка оплатил ей уроки дикции, чтобы ее речь звучала как речь настоящей леди, какой он хотел ее видеть; да и сейчас, даже несмотря на явное недовольство дочерью, он очень тепло смотрел на нее, пока ее внимание было отвлечено на посетителей. – А кроме того, – продолжила она, – я рассмотрела его лицо в свете каретного фонаря.

– Что-нибудь еще? – спросил Питт.

– Вы имеете в виду, по дороге сюда? Ну, мистер Линдси вышел почти сразу за нами – я шла вместе с мистером Эрроуэем и сестрами Баркинг. Потом они пошли дальше, до самой рощи Гроув в Хайгейте. А прямо перед нами шли мистер и миссис Далгетти. Больше я никого не помню. Извините.

Томас еще порасспрашивал Флору о деталях событий того вечера и именах всех, кто присутствовал на лекции, но не узнал ничего, что могло бы оказаться полезным. Лекция закончилась слишком рано, чтобы поджигатель успел сделать свое черное дело; по всей видимости, он (или она) должен был подождать, пока это мероприятие завершится, прежде чем выбраться из своего укрытия. Вероятно, в распоряжении у него было по меньшей мере несколько часов.

Питт поблагодарил ее и попросил разрешения побеседовать с кухонной прислугой и остальными слугами, после чего их с Мёрдо проводили в комнату экономки, где они и выслушали рассказ двенадцатилетней служанки о том, как она видела привидение с горящими желтыми глазами, которое мелькнуло между кустами в соседнем саду. Она слышала, как часы в холле пробили много-много раз, а рядом совсем никого-никого не было, и газовые фонари на лестнице были погашены, и она не осмелилась никого позвать, так сильно была испугана. Она забралась в постель и укрылась одеялом с головой, и это все, что она может рассказать, готова поклясться.

Питт мягко ее поблагодарил – девчушка была всего на пару лет старше его собственной дочери, Джемаймы, – и сообщил, что она ему здорово помогла. Служанка закраснелась и неуклюже изобразила реверанс, чуть не потеряв при этом равновесие, после чего удалилась в некотором замешательстве. Впервые в ее жизни взрослый человек выслушал ее рассказ с совершенно серьезным выражением на лице.

– Как вы считаете, инспектор, это был убийца? – спросил Мёрдо, когда они вышли обратно на дорогу. – Это привидение, что видела девочка?

– Движущийся свет в саду у доктора Шоу? Возможно. Нам нужно опросить всех людей, которых видела Флора Латтеруорт, когда возвращалась после лекции. Кто-нибудь из них мог заметить еще кого-то.

– Весьма наблюдательная молодая леди, весьма разумная, как мне показалось, – заметил Мёрдо и слегка покраснел. – Я что хочу сказать: она все очень подробно и четко рассказала. И никаких… э-э-э… мелодрам.

– Точно, никаких, – согласно кивнул Томас и чуть улыбнулся. – Юная леди с характером, мне кажется. Возможно, у нее было еще что нам рассказать, если бы там не было ее отца. Как мне представляется, они вообще не сходятся друг с другом во мнениях ни по каким вопросам.

Мёрдо открыл было рот, чтобы что-то ответить, но тут же сконфузился, когда понял, чтонамерен сказать, и с трудом сглотнул, не произнеся ни слова.

Питт улыбнулся еще шире и ускорил довольно размеренный шаг, направляясь к дому Эймоса Линдси, где сейчас нашел убежище овдовевший доктор Шоу, который не только потерял близкого человека, но и оказался бездомным.

Дом был гораздо меньше, чем имение Латтеруорта, и как только они оказались внутри, то не могли не поразиться, насколько эксцентрично он был отделан и обставлен. Владелец, по всей видимости, был раньше путешественником и антропологом. Стены украшали многочисленные резные изделия самого разнообразного вида и происхождения; они теснились на полках и столиках, даже стояли во множестве на полу. Питт, не обладая широкими познаниями в этой области, решил, что они либо африканские, либо из Центральной Азии. Ничего египетского, ближневосточного или американского он среди них не заметил – ничего, что имело бы хотя бы слабые, но знакомые черты классического искусства, наследия европейской культуры. Во всем этом было что-то чуждое, этакая варварская дикость и грубость, не совместимая с принятыми понятиями и стандартами обычного внутреннего убранства жилища среднего класса викторианской Англии.

Слуга, у которого был странный акцент, который Питту так и не удалось определить, и внешний облик, неотличимый от внешности многих англичан, но с необычайно гладкой кожей и волосами, которые, как вполне могло оказаться, нарисованы китайской тушью, провел их в гостиную. Манеры у него были просто безупречные.

Внешность же самого Эймоса Линдси оказалась в высшей степени английской – короткого роста, коренастый, с седыми волосами, и все же совершенно не такой, как Паскоу. Если последний по сути своей был идеалист, склонный все время обращаться ко временам европейского средневекового рыцарства, то Линдси был человеком неутолимого и неразборчивого любопытства, при этом наплевательски относящийся к истеблишменту, ко всем нормам и правилам, что наглядно демонстрировали мебель и украшения в его доме. Его мысли явно блуждали где-то далеко, их больше привлекали тайны дикого и непознанного. Кожу его испещряли глубокие морщины – явное свидетельство ярости тропического солнца. Глазки маленькие и хитрые – глаза реалиста, а не мечтателя. Весь его облик свидетельствовал о здоровом чувстве юмора, особенно по отношению к абсурдностям жизни.

Но сейчас Линдси был весьма мрачен и встретил Питта и Мёрдо у себя в кабинете, не воспользовавшись гостиной.

– Добрый вечер, – вежливо поздоровался он. – Доктор Шоу в гостиной. Надеюсь, вы не станете засыпать его кучей идиотских вопросов, на которые может ответить кто угодно другой.

– Не станем, сэр, – уверил его Питт. – Может быть, вы сами ответите на некоторые, прежде чем мы встретимся с доктором?

– Конечно. Хотя не могу себе представить, что, по-вашему, можно от нас узнать. Но раз вы оказались здесь, то, видимо, полагаете – несмотря на всю несостоятельность такого предположения, – что это каким-то образом связано с чем-то уголовным. – Он пристально уставился на Питта. – Я лег спать в девять; я рано встаю. Я ничего не видел и не слышал, равно как и мои домашние слуги. Я уже расспрашивал их, потому что, вполне естественно, они были встревожены и обеспокоены поднявшимся ночью шумом и пожаром. Я не имею ни малейшего представления, что это была за личность, которая могла преднамеренно устроить такое, и какая здравая причина могла за этим стоять. Однако мозги человека могут свихнуться самым неожиданным образом или поддаться любому самообману.

– Вы хорошо знаете доктора и миссис Шоу?

Линдси ничуть не удивился такому вопросу.

– Я хорошо его знаю. Он один из немногих местных обитателей, с которыми мне легко общаться. Человек открытых взглядов, не закостеневший в древних традициях, как большинство здешних жителей. Человек мудрый, интеллигентный, большого ума. Это не самые широко распространенные качества – и не всегда ценимые.

– А миссис Шоу? – продолжал расспрашивать Питт.

– Ее я знал не так хорошо. Да это и невозможно, конечно. Ведь нельзя обсуждать с женщиной те же проблемы, что обычно обсуждают с мужчинами. Но она была превосходная женщина: здравомыслящая, способная сочувствовать и сопереживать, скромная, но без елейности, никакого вздора, никакой лжи. Женщина самых высоких достоинств.

– А как она выглядела?

– Что? – Линдси явно был удивлен. Потом его лицо сморщилось, на нем появилось какое-то комическое выражение – этакая смесь юмора и неуверенности. – Ну, это дело вкуса, я полагаю. Темноволосая, правильные черты лица. Но тяжеловата в… – Он покраснел и руками изобразил в воздухе нечто малопонятное. Питт решил, что Линдси хотел таким образом описать изгиб бедер, если бы его не остановило чувство неуместности подобного. – Красивые глаза, мягкая в обращении, умная, интеллигентная. Звучит прямо как описание лошади… прошу прощения. Красивая женщина, таково мое суждение. И ходила она красиво. Вы, конечно же, еще побеседуете с сестрами Уорлингэм, это ее тетки; Клеменси была немного похожа на Селесту, но не на Анжелину.

– Благодарю вас. Может, теперь нам следует поговорить с доктором Шоу?

– Конечно. – И он, не произнеся больше ни слова, повел их в холл, а затем, предварительно постучав, открыл дверь в гостиную.

Питт не обратил никакого внимания на замечательные антикварные предметы на стенах – его взгляд немедленно привлек мужчина, стоявший возле камина. Его лицо было лишено какого-либо выражения чувств, но тело напряглось, словно в ожидании некоего действия или потребности в таковом. Услышав щелчок дверного замка, он обернулся, но в глазах его не вспыхнуло никакого интереса, появилось всего лишь осознание неизбежного долга. Кожа у него была бледная от переживаний, губы плотно сжаты, вокруг глаз – красные пятна от бесконечного вытирания. Черты лица свидетельствовали о сильном характере, и даже такая ужасная потеря, да еще и при столь жутких обстоятельствах, не могла стереть ни отпечатка ума и интеллигентности, ни язвительности сильной личности, о которой Питт уже так много слышал от других людей.

– Добрый вечер, доктор Шоу, – поздоровался с ним Питт. – Я – инспектор Питт с Боу-стрит, а это – констебль Мёрдо из местного участка. Сожалею, но мне необходимо задать вам несколько не совсем удобных вопросов…

– Конечно, – перебил Шоу его объяснения. Как говорил Мёрдо, он служил полицейским хирургом и все понимал. – Задавайте свои вопросы. Но сперва скажите, что вам уже известно. Вы уверены, что это поджог?

– Да, сэр. Невозможно представить, что пожар начался одновременно в четырех разных местах, причем ко всем им имеется доступ снаружи, а никаких причин в самом доме для этого не было – ни искры из камина, ни упавшей свечи в спальне или на лестнице.

– Где он начался? – Шоу теперь проявлял любопытство и уже не мог оставаться на одном месте. Он начал расхаживать, сначала прошел к одному столу, потом к другому, автоматическим движением что-то поправляя и приводя в порядок.

Питт остался стоять там, где встал, около дивана.

– Брандмейстер считает, что первыми загорелись портьеры, – ответил он. – Во всех четырех случаях.

На лице доктора появилось скептическое выражение – быстрый промельк, не лишенный, однако, даже сейчас примеси юмора и критического отношения ко всему на свете, которое, видимо, было характерным для него в обычных условиях.

– А откуда это ему известно? Там немного осталось… – тут он с трудом сглотнул, – от нашего дома.

– Он сделал такое заключение, основываясь на анализе распространения огня, – мрачно сообщил Питт. – Что сгорело полностью, что отчасти, что было повреждено, но сильно не пострадало; а еще выпавшие из кладки кирпичи и битое стекло – они указывают места, где жар на первом этапе был наиболее сильным.

Шоу нетерпеливо помотал головой.

– Да, конечно. Глупый вопрос. Извините. – Он провел сильной, красивой формы ладонью по лбу, откидывая с него прядь прямых волос. – И чего вы хотите от меня?

– В котором часу вас вызвали, сэр, и кто вызвал? – Краем глаза Томас видел Мёрдо, застывшего у дверей с карандашом и блокнотом в руках.

– Я не смотрел на часы, – ответил Шоу. – Где-то в четверть двенадцатого. У миссис Уолкотт начались роды – ее муж позвонил мне от соседа.

– Где они живут?

– В Кентиш-таун. – У него был превосходный, очень красивый голос, четкая дикция и тембр достаточно редкий и приятный. – Я сел в свою двуколку и поехал. И пробыл там всю ночь, пока ребенок не появился на свет. Я уже ехал домой, когда встретил полицейских – это было в пять утра, – и они сообщили мне о случившемся. И что Клеменси погибла.

Питт видел множество людей в первые часы после подобной утраты; это нередко входило в круг его обязанностей – сообщать им печальную новость. И всякий раз это выводило его из равновесия и мучило.

– Какая злая ирония судьбы, – продолжал Шоу, ни на кого не глядя. – Она собиралась ехать с Мод Далгетти к друзьям в Кенсингтоне и провести вечер у них. Поездка была отменена в самый последний момент. А миссис Уолкотт, как ожидалось, должна была рожать еще через неделю. То есть я должен был оставаться дома, а Клеменси собиралась уехать…

Он не стал добавлять очевидное заключение – оно так и повисло в воздухе во вдруг воцарившейся тишине. Линдси стоял неподвижно, с суровым выражением на лице. Мёрдо поглядел на Питта, и его мысли на минуту явно отразились на лице. Инспектор прекрасно знал, что это за мысли.

– Кто знал, что миссис Шоу изменила планы на вечер, сэр? – спросил он.

Шоу встретил его взгляд.

– Никто, кроме Мод Далгетти и меня, – ответил он. – И, как я понимаю, Джона Далгетти. Не знаю, кому еще они могли об этом сказать. Но они ничего не знали про миссис Уолкотт. Да и никто не знал.

Линдси уже стоял рядом с ним. Он положил руку на плечо Шоу – дружеский жест помощи и поддержки.

– У вас очень заметная двуколка, Стивен. Кто угодно мог видеть, как вы уезжаете, и решил, что в доме никого не осталось.

– Но зачем его поджигать? – мрачно спросил Шоу.

Линдси сильнее сжал его плечо.

– Бог знает… Почему пироманы вообще устраивают поджоги? Из ненависти к тем, у кого добра больше, чем у них? Чтоб насладиться властью над другими людьми? Или просто чтоб полюбоваться пламенем пожара? Не знаю.

Питт не стал спрашивать, был ли застрахован дом и на какую сумму; легче узнать это в страховой компании и получить точные цифры. Кроме того, подобный вопрос может быть сочтен оскорбительным.

Тут раздался стук в дверь и на пороге появился слуга.

– Да? – раздраженно осведомился Линдси.

– Там пришли викарий с женой, чтобы выразить свои соболезнования доктору Шоу, сэр. И предложить помощь и утешение. Попросить их подождать?

Линдси повернулся к Питту – не за разрешением, конечно, а чтобы убедиться, что тот покончил со своими неприятными расспросами и уже может удалиться.

Томас секунду колебался, неуверенный в том, удастся ли ему еще что-то узнать у доктора Шоу или же следует сейчас уступить место соображениям человечности и предоставить доктору возможность получить какое-то религиозное утешение; в конце концов, вопросы можно оставить и на потом. Возможно, ему гораздо больше удастся узнать о докторе Шоу, просто наблюдая за ним и за теми, кто хорошо знал его и его жену.

– Как вы полагаете, инспектор? – спросил Линдси.

– Конечно, – согласился Питт, хотя, судя по вызывающему выражению лица Шоу, на котором также появилось нечто вроде тревоги, можно было догадаться, что он с большим сомнением относится к религиозным утешениям викария и вообще вряд ли стремится сейчас их получить.

Линдси кивнул, и слуга вышел, а минуту спустя ввел в гостиную милого, кроткого на вид человека в одежде священнослужителя с очень серьезным выражением лица. Внешность у него была такая, словно в юности он занимался спортом, но теперь, когда ему перевалило за сорок, несколько распустился. В нем было слишком много застенчивости и даже робости, чтобы он смотрелся красивым, но в правильных чертах его лица не имелось ничего злобного или высокомерного, равно как и в мягких очертаниях рта, говоривших о неуверенности в себе. Попытка выглядеть хотя бы внешне спокойным прикрывала нервозность: в сложившейся ситуации он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Его сопровождала женщина с простым, интеллигентным лицом, с немного слишком тяжелым лбом и слишком мощным носом, чтобы это могло понравиться большинству людей, но с мягко очерченным ртом, выдававшим добродушие. В отличие от своего мужа, она прямо-таки источала мощную энергию, которая целиком была направлена на доктора Шоу. Линдси или Питта она едва заметила и ничем не дала понять, что принимает их во внимание. Мёрдо же остался для нее невидимым.

– Э-э-э… гм! – произнес викарий, явно очень смущенный, заметив, что полицейские все еще здесь. Он заранее приготовил то, что будет говорить, а теперь это не соответствовало обстановке, а у него ничего не оказалось в запасе. – Э-э-э… я преподобный Гектор Клитридж, – неуклюже представился он. – Моя жена Юлейлия. – Он кивнул в сторону стоящей рядом женщины и махнул рукой с толстым запястьем в рукаве со слишком свободно болтающейся белой манжетой.

После чего викарий обернулся к Шоу, и выражение его лица изменилось. Он явно пытался справиться с неким затруднением. Его точно раздирали противоречия, колебания между естественным отвращением и тревогой и с трудом достигнутой решимостью.

– Мой дорогой Шоу, у меня нет слов, чтобы выразить свои чувства в связи с этой трагедией! – Тут он сделал полшага вперед. – Ужасное происшествие! В расцвете жизни нас всех подстерегает смерть… Как же хрупка человеческая жизнь в этой юдоли плачевной! Удары падают на нас так внезапно… Где найти слова утешения?

– Только не нужно этих пошлостей, черт побери! – резко сказал Шоу.

– Да, конечно, мы, несомненно… – заюлил Клитридж, пытаясь выпутаться из неудобного положения. Его лицо порозовело.

– Люди произносят эти слова так часто, потому что это истинная правда, доктор Шоу, – сказала миссис Клитридж с искренней улыбкой, не сводя глаз с доктора. – Каким же иным образом можем мы выразить свое сочувствие вам и наше желание вас как-то утешить?

– Да-да, конечно, конечно… – забормотал Клитридж. – Я займусь любыми… любыми делами… приготовлениями, какие только вам угодно будет… э-э-э… Конечно, пока еще рано… – Тут он окончательно замолк и уставился на дверь.

– Спасибо, – прервал его Шоу. – Я дам вам знать.

– Конечно. Конечно. – Клитридж испытал явное облегчение.

– А пока что, дорогой доктор… – Миссис Клитридж сделала шаг вперед, ее глаза засверкали, лицо вспыхнуло, спина под темным бомбазином выпрямилась, словно женщина приближалась к какому-то очень волнующему и несколько опасному моменту. – А пока что примите наши соболезнования. И, пожалуйста, обращайтесь к нам по любому поводу – мы выполним любое ваше поручение, сделаем любое дело, каким вам не захочется заниматься самому. Все мое время в вашем распоряжении.

Шоу посмотрел на нее, и на его губах появилась тень улыбки.

– Спасибо, Юлейлия. Вы очень добры.

Она еще больше покраснела, но больше ничего не сказала. То, что он назвал ее по имени, свидетельствовало об известной близости между ними, даже фамильярности, особенно в свете того, что произнесено это было в присутствии полицейских, стоящих явно ниже на социальной лестнице. По тому, как Шоу при этом приподнял брови, Питт догадался, что сделано это было намеренно, чисто автоматически; он как будто инстинктивно отбросил любое притворство.

И Томас тут же увидел всех их совершенно в другом свете – всех шестерых, находящихся сейчас в этой комнате; всех их, озабоченных внезапной и трагической гибелью женщины, хорошо и близко им знакомой; все они пытались найти утешения и для самих себя, и для остальных, но все между тем соблюдали все приличия и нормы поведения в обществе, старались маскировать простоту своих истинных чувств, разговаривая о правилах и традициях. Но эти старые привычки и традиции все равно давали о себе знать: привычка Клитриджа вполне ожидаемо цитировать Священное Писание, стремление Юлейлии всегда приходить ему на помощь. Личность Шоу определенно вызывала у нее некие попытки более остро реагировать на события, и это ее и радовало, и беспокоило. Но верх одерживало чувство долга. Вероятно, оно всегда одерживало верх.

По напряженной позе Шоу и его бесконечным передвижениям можно было понять, что ничто из всего этого не проникало глубже самой поверхности, не затрагивало его ума и чувств. Боль, что мучила его, сидела глубоко внутри, и он будет терпеть ее в полном одиночестве – если, конечно, Линдси не придумает что-то, что позволит ему закрыть разделяющую их сейчас пропасть.

Питт отступил назад, покинув середину комнаты, встал рядом с узорчатыми гардинами, наблюдая за остальными, и поглядел на Мёрдо, давая тому понять, чтобы он занялся тем же самым.

– Вы намерены оставаться здесь, у мистера Линдси? – осведомилась Юлейлия, вопросительно глядя на Шоу. – Уверяю вас, вы можете рассчитывать и на наше гостеприимство; дом приходского священника в вашем распоряжении, если пожелаете. И вы можете оставаться у нас столько, сколько вам будет угодно, пока… конечно, вы же купите себе новый дом…

– Пока что нет, моя дорогая, пока что нет, – громким шепотом сказал Клитридж. – Сперва мы должны, э-э-э, организовать… заняться, э-э-э, духовными…

– Ерунда! – прошипела она в ответ. – Бедняге же нужно где-то спать! Нельзя все время заниматься одними только эмоциями, надо же сперва куда-то пристроить человека!

– Это совершенно иная сторона дела, Лелли! – Викарий уже начинал сердиться. – Пожалуйста, позволь мне…

– Спасибо, – перебил его Шоу, оборачиваясь от маленького столика, где стоял, теребя пальцами орнамент. – Я останусь у Эймоса. Но я благодарен вам за сочувствие и доброту. Вы совершенно правы, Юлейлия, как обычно, правы. Гораздо лучше справляться с горем, живя в комфортабельных условиях. Нет ничего хорошего в тревогах и волнениях по поводу того, где спать или что есть.

Клитридж явно возмутился, но никаких возражений не выразил: справиться с такой оппозицией ему было точно не по силам.

Выручило его из этого положения новое появление слуги, который объявил о приходе новых визитеров.

– Мистер и миссис Хэтч, сэр. – Вопрос о том, следует или не следует их принимать, так и не прозвучал. Питта уже разбирало любопытство.

– Конечно. – Линдси кивнул.

Пара, которую слуга ввел в гостиную минуту спустя, была одета весьма сдержанно и скромно, даже слишком скромно. Она была во всем черном, а он носил высокий воротничок, черный галстук и костюм с высокой застежкой какого-то неопределенно-темного оттенка. На его лице застыло чрезвычайно важное и серьезное выражение; оно было бледное, губы плотно сжаты, а глаза сверкали от сдерживаемых эмоций. Такое его выражение тут же привлекло внимание Томаса – его резкость выдавала такую же страстность характера, как у Шоу, хотя, судя по всему, природные склонности этого человека были иными; он был явно сдержан и осторожен в своих суждениях, более обращен внутрь самого себя, тогда как Шоу был откровенен, быстр и резок в выражении своих чувств; в этом типе преобладала умеренность и воздержанность, даже меланхолия, в то время как Шоу был полон жизненной энергии и живого юмора; и тем не менее здесь точно имела место такая же глубина и такая же мощь чувств.

Но первой вперед вышла миссис Хэтч; не обращая внимания на всех остальных, она направилась прямо к доктору Шоу, и он, кажется, именно этого и ожидал: обнял ее и прижал к себе.

– Моя дорогая Пруденс!

– Ох, Стивен, это так ужасно! – Она восприняла его объятия без всяких колебаний. – И как такое могло случиться?! Я была уверена, что Клеменси в Лондоне, у Бозинни. Слава богу, хоть вы не были дома!

Шоу ничего ей не ответил. На эти слова у него ответа не нашлось.

Воцарилось неловкое молчание, поскольку остальные, кто не мог похвастаться столь же глубокими эмоциями, были поражены и сконфужены этим заявлением и тем, что на них не обратили никакого внимания и вообще явно желали, чтобы их тут вообще не было.

– Это сестра миссис Шоу, – прошептал Мёрдо, наклонившись поближе к Питту. – Обе дамы – дочери покойного Теофилиуса Уорлингэма.

Питт никогда не слыхал ни о каком Теофилиусе Уорлингэме, но, по всей вероятности, этот человек пользовался здесь известностью и авторитетом, если судить по тому почтению, с которым Мёрдо произнес его имя.

Джозайя Хэтч прочистил горло, чтобы обратить на себя внимание и завершить этот эпизод. Приличия надо соблюдать, а он уже разглядел неясные фигуры Питта и Мёрдо в неосвещенном углу гостиной, которые не вписывались в привычный антураж, не участвовали в происходящем, и тем не менее присутствовали здесь, выделяясь своей чужеродностью.

– Нам следует утешать себя верой и молитвами, – заявил он. При этом он косо глянул в сторону Клитриджа. – Я уверен, что викарий уже выразил вам свою духовную поддержку. – Его слова прозвучали почти как вызов, как обвинение, словно он ни в чем не был уверен. – В подобные моменты мы обращаемся к своим внутренним ресурсам и помним, что Господь пребывает с нами даже в мрачных долинах смертной тени, и Его воля пребудет вовеки.

Заявление было одновременно банальным и таким, на которое нечего возразить, а он тем не менее был болезненно искренен.

Словно заметив в этих словах искренность и честность, Шоу мягко отстранил от себя Пруденс и ответил ему:

– Спасибо, Джозайя. Для меня это огромное облегчение, что вы здесь и сможете поддержать Пруденс.

– Конечно, – согласно кивнул Хэтч. – Это же святой долг любого мужчины – поддержать женщину в дни горя и бедствий. Они по природе своей слабее и более чувствительны к подобным вещам. Именно эта их нежность и чистота помыслов делают их столь пригодными и готовыми к материнству и воспитанию юного поколения, так что мы должны благодарить за это Бога. Я помню, как наш дорогой епископ Уорлингэм говорил примерно то же самое, когда я еще был молодым.

Он обращался не к кому-то конкретному, а вроде как заглядывал куда-то в глубины собственной памяти.

– Я никогда не перестану благодарить Бога за то время, что в молодости провел с дорогим епископом. – Его лицо исказилось, как от боли. – Обучение у этого великого человека, его руководство в обретении духовного совершенства и осознании пути истинного христианина в значительной мере компенсировало боль от отказа отца позволить мне принять духовный сан.

Он посмотрел на жену.

– Ваш дедушка, моя дорогая, был почти святой; такие люди редко встречаются в нашем несчастном мире. Его нам ужасно не хватает, и это очень печально. Он бы точно знал, как действовать, что делать при подобной утрате, что сказать каждому из нас, как объяснить божественную мудрость, дабы все мы обрели мир и душевное спокойствие, смирились с этим.

– Воистину, воистину так, – не к месту произнес Клитридж.

Хэтч посмотрел на Линдси.

– Это было до вас, сэр, вам очень не повезло. Епископ Огастес Уорлингэм был замечательный человек, истинный христианин, великий проповедник; он облагодетельствовал бесчисленное множество мужчин и женщин и материально, и духовно. – От чуть наклонился вперед, его лицо напряглось и сморщилось, словно подчеркивая серьезность и искренность его высказываний. – Никто теперь не может сказать, сколь многие следуют ныне праведными путями благодаря его трудам на сей земле. Лично я знаю десятки таких. – Он пристально уставился на Линдси. – Сестры Уайкомб, все трое, поступили медсестрами в больницу, дабы заботиться о страждущих, исключительно по его наущению. А мистер Бартфорд принял сан и отправился миссионером в Африку. Никому не дано измерить всю меру семейного счастья, достигнутого благодаря его советам на предмет должного места женщины в доме и ее долга и обязанностей. Его деятельность охватывала огромную территорию, не один только Хайгейт был осчастливлен и благословлен его трудами…

Линдси явно пребывал в замешательстве, но не перебивал – возможно, просто не мог придумать ничего подходящего, что можно было бы сейчас сказать. Шоу плотно сжал зубы и смотрел в потолок. Миссис Хэтч прикусила нижнюю губу и нервно посмотрела на Шоу. А Хэтч стремительно двинулся дальше, с новой силой и искренностью в голосе:

– Вам, несомненно, известно о новом витраже, посвященном его памяти, который мы собираемся открыть в церкви Святой Анны? Он уже почти готов, нам нужно лишь собрать еще немного денег. Он будет представлен как воплощение пророка Иеремии, обучающего людей основам Ветхого Завета; он будет изображен с ангелами, сидящими на его плечах.

Шоу сжал зубы и с явным трудом воздержался от каких-либо комментариев.

– Да-да… я слышал, – поспешно сказал Линдси. Пребывая в замешательстве, он оглянулся на Шоу, который теперь ходил, словно не в силах сдержать внутреннее волнение. – Уверен, это будет прекрасный витраж, и он многим понравится.

– Дело вовсе не в этом, – резко сказал Хэтч; он насупился и в гневе сжал губы. – Дело отнюдь не в красоте, мой дорогой сэр, а в духовном подъеме, в стремлении к возвышенному. В спасении душ от греха и невежества, в том, чтобы напомнить верующим о пути, которым мы должны идти, и о цели, к которой следует стремиться. – Он покачал головой, точно хотел избавиться от настоятельных требований окружающего его огромного материального мира. – Епископ Уорлингэм был праведником, он превосходно понимал порядок вещей и наше место в предначертаниях Господних. Мы, к несчастью нашему, пока что не используем влияние его авторитета. Но теперь этот витраж станет памятником ему, и люди каждое воскресенье будут возводить очи горе, любоваться им, и благодать Господня, Божий свет будут нисходить на них.

– Да бросьте вы, мой милый, свет будет нисходить на них из любых окон, что там имеются в стенах, – резко бросил Шоу. – А по сути дела, больше всего этого света можно заполучить, стоя снаружи, на кладбище, на свежем воздухе.

– Я выражаюсь фигурально, – ответил Хэтч с затаенной яростью во взгляде. – Разве можно относиться к подобным вещам с такими приземленными понятиями? По крайней мере, в этот час горя от потери вы могли бы вознести душу свою к более высоким, вечным материям. – Он яростно заморгал, губы побелели, голос задрожал. – Все это и без того Бог знает как ужасно!