Текст книги "Смерть в Поместье Дьявола"

Автор книги: Энн Перри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Она повернулась к Алану Россу, не удостоив взгляда сидевшего напротив Балантайна. Тот выглядел печальным и пытался найти нужные слова чтобы озвучить свое мнение: отмахиваться от этого нельзя. Независимо от того, что кому приятно, сам факт существования проституции оставался.

– Алан, – Огаста чуть улыбнулась, – Кристина говорила мне, что ты ходил на выставку в Королевской академии. Можешь рассказать нам, что там интересного? Сэр Джон Миллс [12]12
  Миллс, Джон Эверетт (1829–1896) – крупный английский живописец, один из основателей Братства прерафаэлитов. В 1885 г. удостоен титула баронет.


[Закрыть]выставил свою картину?

Не оставалось ничего другого, как отвечать. Что Росс и сделал, с улыбкой и иронией принявшись рассказывать о выставленных в академии полотнах.

Балантайн вновь подумал о том, как же ему нравится этот человек.

Когда после десерта со стола убрали посуду, Огаста поднялась и дамы отбыли в гостиную, оставив джентльменов покурить, если будет на то желание, и выпить портвейна, который лакей Страйд принес в уотерфордском [13]13
  Стекольный завод в Уотерфорде (Ирландия) просуществовал с 1783 по 1851 г. Его изделия славились прозрачностью и чистотой рисунка.


[Закрыть]хрустальном графине с серебряным горлышком и изящной рифленой пробкой.

Даже не зная, почему – вероятно, мысли эти в последние дни не выходили из головы, – Балантайн вернулся к Максу и Девилз-акр:

– Один из убитых – наш бывший лакей Макс. – Он наполнял стакан, поднял его, повернул, разглядывая на просвет рубиновую жидкость. – Питт приходил сюда. Попросил меня поехать с ним и опознать тело.

Лицо Росса оставалось бесстрастным. Он все держал в себе: для посторонних его мысли и чувства оставались тайной за семью печатями. Балантайн помнил Елену Доран, которую Росс любил до Кристины, и тут пришла тревожащая идея: может, так и не перестал любить? И огорчился: как за самого, Росса, так и за Кристину. Может, поэтому иногда она казалась такой уязвимой и становилась такой злой. Счастье Джемаймы, должно быть, сыпалось солью на ее рану.

Но при этом счастье скольких семейных союзов основывалось совсем не на проведенном вместе времени, а на разделенных убеждениях, ценностях? Пыталась ли Кристина завоевать любовь Алана Росса? Она располагала необходимыми для этого умом и красотой, а ее долг состоял в том, чтобы обрести мягкость и великодушие души, а потом продемонстрировать ему. Вновь генерал подумал о том, что должен попросить Огасту переговорить с дочерью.

Брэнди смотрел на него.

– Питт приходил сюда? Разве полиция не знала, кто такой Макс?

Балантайн опять переключился на бывшего слугу.

– Получается, что нет. Он использовал несколько фамилий, но Питт узнал его в лицо… или подумал, что узнал.

Они посидели в молчании. Вероятно, отдавали себе отчет, что убили не того Макса, который служил в этом доме. С тех пор он стал другим. Тогда он определенно не был для них личностью, хотя они жили в одном доме и видели его каждый день, – просто являлся атрибутом домашней обстановки.

– Бедняга, – наконец изрек Брэнди.

– Вы думаете, они когда-нибудь выяснят, кто это сделал? – спросил Росс, повернувшись к Балантайну. На лице читалось волнение. – Если он торговал женщинами, можно представить себе, за что его убили. Этот человек пал так низко…

– Еще ниже торговля детьми, – указал Брэнди. – Особенно мальчиками.

Росс поморщился.

– Господи! – выдохнул он. – Я как-то об этом не подумал. Какие же мы невежественные по части преступлений! Не могу представить себе, что может заставить человеческое существо идти на такое. И однако это делают тысячи, причем в моем родном городе. Я, возможно, каждый день моей жизни прохожу мимо них по улице.

– Мальчиками, – повторил генерал Балантайн, без вопросительных интонаций. Проведя тридцать лет в армии, он не мог не знать про склонности и отклонения от нормы мужчин, находящихся далеко от дома, особенно под воздействием тягот боевых действий. Вероятно, желания эти дремали, пока одиночество и отсутствие женщин не пробудили их, чтобы потом списать все на войну. Генерал не думал, что кто-то зарабатывал на жизнь, продавая детские тела для таких нужд. Он и представить себе не мог, что творилось в голове у таких людей.

– Макс предлагал детей? – спросил Балантайн.

– Думаю, женщин, – ответил Брэнди. – Так, во всяком случае, пишут в газетах. Но возможно, они не решились упоминать про детей. Люди не хотят знать, что в проституцию вовлечены дети. Женщин мы можем обвинить, назвать аморальными, и если с ними что-то случается, общество за них ответственности не несет. Проституция стара, как человечество, и скорее всего умрет вместе с ним. Мы можем просто ее не замечать: даже хорошо воспитанные женщины делают вид, что ничего о ней не знают. В этом случае реагировать нет нужды. Невежество – самая эффективная защита.

Балантайн вдруг подумал, что совсем не знает сына. В Брэнди появились злость и горечь, которых ранее он не замечал. Годы летели, но генерал никаких изменений в себе не ощущал, а потому полагал, что не менялся и Брэнди. Разница между сорока пятью и пятьюдесятью ничтожна, тогда как между двадцатью тремя и двадцатью восьмью может оказаться безмерной.

Он смотрел на своего сына и видел, как разительно отличается он от Алана Росса. Прямой нос, упрямый, решительный рот… Казалось бы, сыну положено походить на отца. Но много ли взял от него Брэнди? Если подумать… пожалуй, что нет.

– Почему мы такие безразличные? – спросил он вслух.

– Защищаем себя, – ответил Брэнди. – Инстинкт самосохранения.

Алан Росс провел рукой по волосам.

– Большинство из нас избегают смотреть на невыносимое, – заговорил он так тихо, что они едва его слышали. – Особенно если речь идет о том, чего мы изменить не можем. Нельзя винить женщину, если она не хочет знать, что ее муж пользуется услугами проституток… особенно, если проститутка – ребенок. Если она узнает, что этот ребенок еще и мальчик, ей придется уйти от мужа. Мы все знаем, что развод губителен для женщины. Даже в весьма терпимом обществе она перестает существовать. Становится объектом невыносимой жалости, не говоря уже о пересудах, которые обычно не столь милосердны. Нет. – Он яростно покачал головой. – Ей остается только одно: не разрушать секретность, которая окутывает его похождения, и не позволять себе усомниться в его верности. Ничего другого она позволить себе не может.

На этот раз Брэнди промолчал.

Балантайн посмотрел на мерцающие канделябры. Попытался представить себе, каково оказаться в таком положении, подозревать, осознавая при этом, что докапываться до правды себе дороже. Когда на кону собственное выживание и выживание детей, правду эту лучше зарыть как можно глубже. У него никогда не возникало сомнений, что Огаста – верная и всем довольная жена. Может, в этом проявлялись его невыносимое самодовольство, слепое, глупое бесчувствие? А может, это свидетельство его веры в нее, которую надо почитать за счастье? Он никогда не спал с проститутками, даже в первые годы службы в армии. Разумеется, иной раз, до свадьбы, сходил с пути истинного, но ради взаимного удовольствия, за деньги же – никогда. А после свадьбы всегда помнил о своем моральном долге: никаких случайных связей, если он или Огаста в отъезде или не в настроении. Огаста не была страстной женщиной; возможно, тому способствовали нормы приличия. И он давно уже взял под контроль свое тело и не позволял ему диктовать условия. Такой контроль для солдата обязателен. Усталость, боль и одиночество не должны мешать выполнению боевой задачи.

Алан Росс вновь провел рукой по волосам.

– Извините. Это не самая подходящая для обсуждения тема. Я испортил вам обед.

– Нет. – Балантайн сглотнул слюну и вернулся в настоящее. – Ты все говоришь правильно. Ситуация отвратительная. Но нельзя винить людей, если они не хотят узнавать то, что может их уничтожить. Бог свидетель, человек, который содержит публичный дом, заслуживает смерти. Но убийство не решает проблему. А эта кастрация – чистое варварство.

– Ты бывал в Девилз-акр, папа? – спросил Брэнди уже менее эмоционально, да и лицо стало спокойнее. – Или в каком-то другом трущобном районе?

Балантайн знал, к чему клонит сын. В борьбе за выживание, в беспросветной нищете люди превращаются в варваров. Внезапно вернулись воспоминания о военных лагерях, в Крыму, в Скутари, о нависающей над каждым смерти, о том, что делали люди в дни и ночи ожидания битвы. В любой день они могли превратиться в бездыханный труп, разлагающийся под солнцем Африки или замерзший в гималайских снегах. Если он не знал Брэнди, получалось, что и Брэнди не очень-то знал его.

– Я прослужил в армии тридцать лет, – ответил он. – Я знаю, что может произойти с людьми. Такого ответа достаточно?

– Нет. – Брэнди допил портвейн. – Он не в полной мере соответствует заданному вопросу.

Балантайн встал.

– Нам лучше присоединиться к дамам в гостиной до того, как они поймут, о чем мы тут говорим.

Поднялся и Алан Росс.

– Я знаком с одним членом парламента и хочу с ним повидаться. Составишь мне компанию, Брэнди? Возможно, мы ему поможем. Он готовит законопроект, который хочет представить на обсуждение.

– О чем? – спросил Брэнди.

– Разумеется, о детской проституции, – ответил Росс, – открывая дверь. – Но, если не возражаешь, не упоминай об этом в присутствии Кристины. Я думаю, эта тема ее расстраивает.

Балантайну последняя фраза Росса согрела душу. По реакции Кристины он сделал вывод, что она считает разговоры о проституции дурным тоном. Теперь же получалось, что все не так. Ее огорчало наличие этого социального зла. Генерал ощутил укол стыда из-за того, что составил себе неправильное мнение. Но изменить он уже ничего не мог: если бы начал извиняться, вновь затронул бы запретную тему.

Перед полуночью, когда остальные разъехались, Балантайн следом за Огастой медленно поднимался по лестнице.

– Знаешь, с каждой новой встречей мне все больше нравится Алан Росс. Кристине очень повезло.

Она повернулась и холодно посмотрела на него.

– И что ты хочешь этим сказать?

– Именно то, что и сказал: даже без всякой предубежденности можно обнаружить, что этот человек совсем не тот, каким ты его представлял. Алан гораздо лучше, чем показался мне при наших первых встречах.

– Я всегда ценила его очень высоко, – твердо ответила Огаста. – Неужели ты думаешь, что я позволила бы нашей дочери выйти замуж за не достойного ее человека?

Ее ответ на удивление больно уколол генерала, и он непроизвольно озвучил истинное положение дел:

– Сомневаюсь, что нам удалось бы найти для Кристины другого жениха.

Глаза Огасты стали такими же чужими, как глаза незнакомцев, с которыми он иной раз встречался взглядом на улице. Чувство удовлетворенности, которое он ощущал за обеденным столом среди стаканов с вином, рассеялось как дым.

– Выбор у нас был. И еще какой. Я свою работу знаю. Или ты полагаешь меня некомпетентной?

Такая мысль никогда не приходила ему в голову, с того самого дня, когда он впервые встретил Огасту на ее дебютном балу. Она все знала и умела – даже тогда. Не нервничала, не флиртовала и не хихикала, и, среди прочего, именно этим привлекла к себе его внимание. Как давно это было… Балантайн попытался вспомнить, что испытывал в тот момент: волнение, предвкушение… но не вышло. Кольнула душевная боль. Те достоинства Огасты, которые раньше радовали его, теперь пугали, как закрытая дверь.

– Это нелепо! – Ему приходилось защищаться, но в этом вопросе он твердо решил не сдавать позиций. – Я знаю Кристину не хуже твоего. – Чудовищная ложь. – У нее удивительно сильная воля. И даже ты, моя дорогая Огаста, можешь иной раз допускать промахи.

Огаста устала. Но и ее застывшего лица хватило, чтобы он замолчал. Она повернулась и продолжила подъем. Спина оставалась прямой, но каждая ступенька преодолевалась с трудом.

– Естественно, – наконец ответила она. – Так же, как и ты, Брэндон. Я хочу, чтобы за столом ты воздержался об обсуждения таких неприятных тем, как трущобы и их несчастные обитатели, особенно когда у нас гости. Это свидетельствует о плохих манерах и вызывает исключительно раздражение. Я ожидала, что ты поймешь это сам. Социальная совесть – это хорошо, но проявлять ее надо в подходящих для этого ситуациях и местах. А с учетом того, что этот скандальный лакей когда-то служил в нашем доме, я буду тебе признательна, если ты воздержишься от упоминания его имени. Я не хочу, чтобы наши слуги впали в истерику. Это может привести к тому, что половина из них напишет заявление об уходе, а тебе прекрасно известно, как трудно нынче с хорошими слугами! – Она добралась до лестничной площадки и повернула к своей спальне. – Спокойной ночи, Брэндон.

Ему не оставалось ничего другого, как пожелать доброй ночи жене и пойти к себе. Комната показалась незнакомой, хотя и мебель, и книги, и сувениры многие годы стояли на своих местах.

Наутро в коридоре Балантайна встретил Страйд, бледный как смерть. Руки он сцепил на животе, хотя обычно они висели по бокам. Ни одной женщины Балантайн не видел и на мгновение даже подумал, что Огаста права: все взяли расчет и разбежались под покровом ночи, боясь находиться под той самой крышей, где когда-то жил Макс, словно его призрак мог прийти за ними и утащить в бордель.

Страйд ждал, его глаза переполняла тоска.

– Что теперь? – спросил Балантайн. – Что случилось?

– Газеты, сэр…

Всего-то! Балантайн ощутил безмерное облегчение.

– Господи, значит, их принесут позже. А если не принесут через час, пошли за ними кого-нибудь. – И он чуть повернулся, чтобы протиснуться мимо него и пройти на завтрак.

Но Страйд стоял как скала.

– Нет, сэр. Боюсь, я недостаточно ясно выразился. Газеты принесли… я о том, что в них. В Девилз-акр еще одно убийство, сэр. И теперь все гораздо хуже.

Балантайн не мог представить себе, что может быть хуже кастрации Губерта Пинчина. Попытался, но не получилось.

– Его, правда, не так ужасно… – Страйд замялся, сглотнул слюну, – изуродовали, сэр.

Генерал сначала не понял, потом чуть расслабился.

– Не так ужасно? Но ты сказал, что все гораздо хуже.

Страйд понизил голос.

– Убили сэра Бертрама Эстли, сэр. Его нашли рядом с домом удовольствий, только для мужчин.

– Для мужчин?.. Святый Боже! Ты про гомосексуальный бордель?

Страйд поморщился; он не привык к такой вульгарной откровенности.

– Да, сэр.

– Берти Эстли… – Балантайну стало нехорошо. Внезапно запах кеджери [14]14
  Кеджери / kedgeree – жаркое из риса, рыбы и пряного порошка карри.


[Закрыть], плывущий из утренней столовой, вызвал тошноту.

– Не желаете выпить бренди, сэр? – предложил Страйд.

– Да, пожалуй. – Благослови Боже этого человека. Балантайн раньше недооценивал его. – Да, с удовольствием. – И он направился к библиотеке.

– Желаете, чтобы я сказал ее светлости, сэр?

Балантайн замер. Ему хотелось уберечь жену от такой неприятной новости. Это ужасно. Лучше бы ей вообще не знать.

– Скажи ей, что произошло еще одно убийство. – Она, конечно, все равно узнает. Такого не скроешь. Но будет лучше, если Страйд тактично сообщит ей об этом, чем она прочитает газетную статью со всеми леденящими кровь подробностями. Или кто-то, не подумав, сболтнет ей. – Пожалуй, скажи ей, что убили Бертрама Эстли, но не говори, где его нашли.

– Будет исполнено, сэр. К сожалению, о смерти сэра Бертрама очень скоро будут говорить на всех углах. – Страйд поклонился.

– Да, – Балантайн не знал, что еще сказать. – Да. Спасибо, Страйд. – Он прошел в библиотеку и увидел, что бренди уже ждет его на серебряном подносе рядом с газетой. Он налил себе маленький стаканчик и развернул газету.

Тело сэра Бертрама Эстли нашли у двери дома, пользовавшегося в Девилз-акр сомнительной репутацией. Какая-то идиотская получилась фраза. Причиной смерти стала глубокая колотая рана в спине, но еще его полоснули ножом по паху. Более интимные части тела не упоминались, но и без этого все было ясно и понятно. Очевидно, убийца намеревался кастрировать сэра Эстли, как и предыдущих жертв, но что-то или кто-то его спугнул, и вся безумная ненависть маньяка вылилась в один неистовый взмах ножа. Расследование этого убийства, как и двух других, возложили на инспектора Томаса Питта.

Балантайн опустил газету и выпил бренди одним обжигающим глотком.

Глава 5

В предрассветной темноте к Питту приехал сержант в двухколесном кэбе. Мужчина мял в руках шляпу онемевшими от холода пальцами, пытаясь объяснить причину ночного приезда, не делая упора на ужасных подробностях, увиденных собственными глазами.

Томас сразу все понял. Еще одно убийство. Только очень серьезная причина могла привести сержанта к его двери в такой час.

– На улице жуткий холод, сэр. – Сержант попытался хоть как-то помочь.

– Благодарю.

Питт надел пиджак, а потом просторное пальто, в котором при ветре напоминал надутый парус. Взял шарф из протянутой руки сержанта, обмотал им шею, нахлобучил шляпу на уши и открыл входную дверь. За порогом, как и предупреждал сержант, его встретил жуткий холод.

Двое полицейских сели в кеб, и тот повез их по неровной брусчатке в Девилз-акр.

– Так что? – спросил Питт.

Сержант покачал головой.

– Плохо дело. – Он печально вздохнул. – Сэр Бертрам Эстли. Порезан ножом… но… ну… не на куски, как вы могли бы сказать.

– Не так изуродован, как остальные?

– Да… выглядит все так, будто нашего маньяка спугнули. Помешали довести дело до конца… – Он вновь покачал головой. – Не знаю.

– Не дали довести дело до конца? – переспросил Питт.

– Да, сэр. Я не знаю, что придется говорить семье! Его нашли на пороге борделя… который только для мужчин…

– Боже!

Томас наконец-то понял, в чем дело, почему сержант с таким трудом находил слова. Действительно, как сказать Эстли, что глава их семьи убит и едва не кастрирован на пороге борделя для проституток-мальчиков? Теперь он понимал и печаль на лице сержанта, и не столь нужное предупреждение о холоде.

Но прежде всего следовало взглянуть на труп и место, где его нашли.

– Извините, сэр. – Сержант чуть глубже надвинул шляпу.

– Кто его нашел и когда? – спросил Питт.

– Констебль Дэбб, сэр. Я оставил его там, чтобы никто ничего не трогал. Смышленый парень. Увидел его… в смысле, сэра Бертрама… в четверть пятого или чуть позже. Тело лежало у порога. Он услышал Биг-Бен. Поэтому констебль Дэбб подходит и смотрит, что с ним такое. Видит, разумеется, что тот мертв. В Девилз-акр на мертвецов мы натыкаемся довольно часто, поэтому он не настолько тревожится, чтобы послать за мной, но потом полы пальто раскрываются, и бедняга Дэбб видит, что с ним сделали… или, точнее, не сделали. Тут он послал за нами… сразу же. И я поехал к вам.

– Как вы узнали, кто он? – Долго ли мертвец мог лежать в Девилз-акр до того, как у него обчистят карманы?

Сержант понял.

– Разумеется, никаких денег, но при нем остались визитные карточки, несколько писем и все такое. В любом случае пока не знаю, что скажет доктор, но много времени это не займет. Не больше часа. Иначе его завалят трупами. Разумеется, к рассвету их поток прекратится. При дневном свете убийцы себя так не ведут. Наверное, стыдятся, не хотят, чтобы их видели. Возвращаются домой, чтобы прочитать молитву за семейным столом. – Презрение в его голосе густотой соперничало с дегтем, но Питт не мог сказать, относится ли оно к Девилз-акр или к лицемерию убийц. Решил, что в следующий раз, возможно, задаст этот вопрос.

Кеб остановился, они вышли из него. Находились они у южной границы Акра, рядом с рекой, и ее влажное дыхание проносилось над коркой льда на мостовой. Дождь уже прекратился. В темноте над ними возвышались силуэты готических башен Вестминстерского дворца.

Молодой констебль с фонарем стоял над трупом, лежащим в дверной арке и укрытым до подбородка тяжелым пальто. Соблюдение приличий потребовало от констебля прикрыть также лицо покойного, и теперь он стоял рядом без плаща, дрожа всем телом. Странное почтение к мертвым, подумал Питт, заставляющее живых раздеваться и замерзать, согревая тех, кого уже коснулся могильный холод.

– Доброе утро, сэр, – уважительно поздоровался констебль. – Доброе утро, мистер Питт.

Широкая известность в узких кругах, ничего не попишешь.

– Доброе утро, констебль Дэбб, – ответил Томас. Темная улочка пахла грязью и отбросами. На другой ее стороне в дверных арках спали бродяги. В сером свете раннего утра они не так уж и отличались от трупа сэра Бертрама Эстли. – Как вы узнали, что он мертв? – спросил он, гадая, что заставило констебля остановиться и оглядеть именно это тело.

Констебль Дэбб чуть выпрямился и расправил плечи.

– Западная сторона улицы, сэр.

– Западная сторона?

– Ветер с востока, сэр. Еще и дождь. Никто, даже пьяница, не уляжется спать на мокрое, когда можно найти убежище в двадцати футах на другой стороне.

Питт одобрительно улыбнулся, поднял плащ и протянул констеблю. Наклонился над трупом. Увидел, что Бертрам Эстли – симпатичный молодой человек: правильные черты лица, красивый нос, светлые волосы и бакенбарды, чуть более темные усы. Закрытые глаза не позволяли определить, как они выглядели при жизни.

Питт перевел взгляд на тело и откинул пальто, которым констебль Дэбб, соблюдая приличия, прикрыл рану. Она оказалась поверхностной, больше напоминавшей длинную царапину, чем разрез. Крови вытекло немного. Питт приподнял труп за плечи, чтобы взглянуть на спину. Увидел дыру в пальто и большое темное пятно левее позвоночника. Смертельная рана, такая же, как у двух первых жертв. Он вернул тело в прежнее положение и спросил:

– Вы послали за хирургом?

– Да, сэр. – Разумеется, он послал. Профессиональная гордость не позволила бы забыть об этом важном моменте.

Питт оглядел улицу. Ничего необычного. Узкая, осевшие дома на каждой стороне, подгнившие бревна, обвалившаяся штукатурка, плесень, переполненные ливневые канавы. Заметил бы кто-нибудь человека, несущего труп или двух дерущихся людей? Томас в этом сомневался. Если бы нашелся свидетель, входящий в бордель или выходящий из него, удалось бы их найти? Заговорили бы они? Едва ли. За гомосексуализм полагались долгий тюремный срок и пожизненное изгнание из общества. Разумеется, его практиковали, но тайком, ничем не выдавая себя, и заставить людей признать, что они ходоки по этой части, представлялось крайне затруднительным.

– Посмотрите, что еще можно здесь найти, – распорядился Питт. – У вас есть адрес семьи?

– Да, сэр. – Сержант протянул ему листок, вырванный из блокнота.

Томас вздохнул.

– Тогда я, пожалуй, пойду и сообщу им до того, как газетчики успеют напечатать экстренный выпуск. Никто не должен узнавать о таком из газеты.

– Конечно, сэр. Боюсь, репортеры побывали здесь час тому назад. Не знаю, как они об этом прослышали…

Это не стоило и обсуждать. У репортеров везде находились глаза и уши. В трущобных районах люди привыкли к смерти и за шестипенсовик позволяли кому-то из скупщиков новостей стремглав бежать на Флит-стрит с материалом для первой полосы.

Питт влез в кеб и назвал кучеру адрес лондонского дома Эстли.

Небо уже заметно просветлело, когда он вышел на тротуар рядом с нужным ему домом и отпустил кеб, поскольку понятия не имел, сколько времени проведет с близкими убитого.

Улица практически пустовала. Служанка выносила мусор. Мальчишка зашел в дверь черного хода. Окна горели только в той части дома, которую занимали слуги. Питт поднялся по ступеням к парадной двери и постучал. Ее открыл лакей, на лице его читалось изумление. Питт не дал ему времени оценить гостя по внешности.

– Доброе утро, – поздоровался он. – Я из полиции. Боюсь, у меня очень прискорбные новости. Вас не затруднит проводить меня в подходящее место и поставить в известность главу семьи? И вам лучше принести бренди или то, что вы сочтете наиболее уместным, чтобы сгладить шок.

Лакей застыл столбом. Он не запротестовал, когда Питт переступил порог и закрыл за собой дверь.

– Сэр Бертрам… – начал лакей.

– Его нет дома, – перебил его Питт. – Я знаю. Боюсь, он мертв.

– Ох. – Лакей попытался взять себя в руки, но слова Питта совершенно выбили его из колеи. – Я… – он шумно сглотнул, – я лучше позову мистера Ходжа, дворецкого… и мистера Бью, брата сэра Бертрама. – Прежде чем Питт что-либо ответил, лакей распахнул дверь в холодную утреннюю гостиную, где служанка уже вычистила камин, но еще не успела его разжечь. – Сэр. – И оставил Питта, метнувшись к концу темного коридора, к двери, обитой зеленым сукном, за которой его ждала безопасность.

Томас оглядел комнату. Все дорогое, по большей части экзотическое: лакированные японские столы, инкрустированное черное дерево, резьба по камню, французские акварели на стенах. Эстли хватало и вкуса, и денег, чтобы окружать себя красотой, и своим выбором они демонстрировали широту взглядов.

Вошел седовласый дворецкий: лицо серьезное, в руках серебряный подсос с бренди и стаканами из французского хрусталя.

– Фредерик прав, сэр, и сэр Бертрам погиб в результате несчастного случая?

Лгать не имело смысла. Именно дворецкому предстояло держать слуг в узде и следить за тем, чтобы в первые часы и дни после трагедии в доме поддерживался привычный порядок.

– Сожалею, но речь не о несчастном случае. Сэра Бертрама убили.

– Ох! – Ходж так резко поставил поднос на столик, что стаканы звякнули. – Ох!

И больше не произнес ни слова, пока вновь не открылась дверь. На пороге появился молодой человек, в ночном наряде и халате. Волосы блестели после утреннего омовения, но он еще не побрился. Внешнее сходство с убитым сразу бросалось в глаза: тот же широкий лоб и красивый нос. Но лицо было живым: губы, готовые разойтись в улыбке, если б не страшная весть, и широко раскрытые голубые глаза.

Он закрыл дверь.

– Что такое?

Питт осознал, как ему повезло с Малленом и Валерией Пинчин. А здесь, похоже, его ждало тяжелое испытание.

– Я очень сожалею, сэр, – начал он ровным голосом, точно зная, что лучше сказать все сразу: это более милосердно, чем по крохам делиться жуткими подробностями. – Должен сообщить вам, что этой ночью мы обнаружили тело вашего брата, сэра Бертрама. В Девилз-акр. Боюсь, его убили – в той же манере, что и доктора Губерта Пинчина, хотя тело изуродовано не в такой степени… – Он замолчал. А что еще мог сказать? Потом повторил: – Очень сожалею, сэр.

Бью Эстли несколько секунд стоял, не шевелясь. Потом расправил плечи и подошел к столу. Ходж предложил ему бренди, но молодой человек отмахнулся.

– В Девилз-акр?

Лучше спрашивать сразу, пока действует онемение от шока, – или позже, когда анестезия заканчивается и начинает саднить открывшаяся рана? В любом случае этот вопрос Питт не мог не задать.

– Вы знаете, что сэр Бертрам мог делать в том районе?

Бью Эстли посмотрел на него. Потом взял стакан с бренди, наполненный Ходжем, и осушил двумя глотками. Налил себе еще – и тут же выпил.

– Полагаю, лгать нет смысла, инспектор. Берти иногда играл в карты – не так, чтобы по большим ставкам, и я не думаю, что проигрывал. Более того, я полагаю, он постоянно выигрывал. Обычно ходил в тот или другой клуб для джентльменов. Но иной раз ему нравилось заглянуть в лачужные районы, вроде Уайтчепела или Девилз-акр. Понятия не имею почему. Отвратительные места! – Он помолчал, словно в надежде, что это невероятное известие еще может оказаться ошибкой.

Питт удивился: в состоянии шока Бью Эстли настолько переменился, что его даже не возмущало пребывание полицейского в утренней гостиной его дома, не говоря уже о вопросах, касающихся ближайших родственников. В голосе Бью не слышалось пренебрежения.

– Вчера вечером сэр Бертрам поехал играть в карты?

Бью протянул руку к стулу, и Ходж тут же подвинул его. Бью сел. Дворецкий почтительно отступил на шаг.

– Нет. – Бью обхватил голову руками, уставился в стол. – Нет. Он поехал к Мей. Его пригласили на обед.

– Мей?

– Ох, разумеется, вы же не знаете. Мисс Вулмер… она и Берти собирались обручиться… по крайней мере, я так думаю. Господи! Мне лучше поехать и сказать ей. Не могу допустить, чтобы она узнала об этом от полиции или до нее дошли какие-то идиотские сплетни. – Он посмотрел на Питта, но в глазах не читалось надежды. – Как я понимаю, от газетчиков это не скроешь? Мой отец умер, но мама живет в Глостершире. Я должен написать… – Он не договорил.

– Очень сожалею, но репортеры побывали на месте преступления раньше, чем туда вызвали меня, – ответил Питт. – В таких местах шестипенсовик – большие деньги. – И подумал, что более подробных объяснений не требуется.

– Разумеется. – На плечи Бью словно навалилась невероятная усталость, от живости, которая читалась на его лице несколькими минутами раньше, не осталось и следа. – Вы не станете возражать, если я оденусь и немедленно поеду к мисс Вулмер? Я не хочу, чтобы она услышала об этом от кого-то еще.

– Нет, сэр, это наиболее правильное решение, – ответил Питт, наблюдая, как Бью поднимается со стула. Теперь предстояло сказать и остальное: все равно еще до полудня об этом узнал бы весь Лондон. – Боюсь, есть еще один момент, сэр. Его нашли в крайне… – он поискал подходящее слово, – в крайне неудачном месте.

– Вы сказали, в Девилз-акр.

– Да, сэр… но еще и на пороге борделя, только для мужчин.

Лицо Бью напряглось в попытке улыбнуться.

– Конечно же, бордели для них и предназначены, инспектор.

Питту не хотелось этого говорить: младший брат убитого ему понравился.

– Я не об этом. В большинстве борделей работают женщины… – договаривать он не стал.

Темно-голубые глаза Бью широко раскрылись.

– Это нелепо… Берти не…

– Нет, – быстро согласился Питт. – Он находился рядом. Я думаю, именно там убийца напал на него. Но я должен вас предупредить: газеты скорее всего об этом упомянут.

Бью пробежался рукой по волосам, которые падали на лоб.

– Да, полагаю, упомянут. Они не оставят в покое даже принца Уэльского, так что с Берни, конечно же, церемониться не будут. Если позволите, я пойду оденусь. Ходж нальет вам бренди или чего-то еще, – и он ушел, прежде чем Томас успел его поблагодарить.

Питт решил попросить чашку чая, а может, и гренок. От одной этой мысли пустота внутри стала еще холоднее. Смотреть на труп – удовольствие маленькое, но мертвые ничего не чувствуют. Сообщать живым о смерти близкого человека – вот что доставляло боль Питту, вызывало у него чувство вины и беспомощности. Он приносил дурную весть – сторонний наблюдатель, никоим образом не связанный с убитым.

Чай Питт решил выпить на кухне. К Бью Эстли на тот момент вопросов у него больше не было, но в той части дома, которую занимали слуги, он мог что-то выяснить. Даже случайно. А позднее, после того, как первые новости станут достоянием общественности, ему предстояло повидаться с мисс Мей Вулмер, которая, судя по всему, последней говорила с Бертрамом Эстли перед его отъездом в Девилз-акр.

За короткое время, проведенное на теплой кухне, с кружкой чая в руках, Питт узнал многие подробности от Ходжа, лакея, камердинера и нескольких служанок. Позднее он остался на ленч, сидел за длинным столом со всеми слугами. Горничные всхлипывали, лакеи молчали, у кухарки и посудомойки покраснели носы.