Текст книги "Смерть в Поместье Дьявола"

Автор книги: Энн Перри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Питту хотелось узнать чуть больше.

– И каким образом он мог превратить высокородную женщину в шлюху? – спросил он с ноткой сомнений в голосе. – Если на то пошло, где он мог встретить такую женщину?

– Раньше он где-то служил лакеем. Скорее всего, знал других слуг. – В последнее слово Амброз вложил все презрение, которое испытывал к Максу и ему подобным. – Возможно, кого-то шантажировал. Вот где ваш убийца, поверьте мне!

– Возможно. – Судя по голосу, с утверждением Амброза Томас соглашался с огромной неохотой, которой, впрочем, не чувствовал; пусть он и невзлюбил Меркатта, однако сказанное им не противоречило здравому смыслу. – А что вы можете сказать о докторе Губерте Пинчине?

Амброз театрально раскинул руки.

– Кто знает? Может, он был одним из шантажистов. Может, использовал свою медицинскую практику, чтобы находить этих женщин или раскрывать их секреты… Может, они были партнерами? Откуда мне знать? Или вы хотите, чтобы я сделал за вас всю работу?

Питт улыбнулся и заметил тень раздражения на лице Амброза: тот стремился оскорбить, а не развеселить.

– Я всегда рад помощи специалиста, – мягко ответил Томас. – Мне приходилось расследовать несколько убийств. Поджоги, воровство – об этом мне известно многое, но по части управления борделем я полный профан.

Меркатт резко вдохнул, чтобы ответить, но, прежде чем нашел слова, Питт повернулся и покинул элегантную комнату, оставив в одиночестве одетого в шелковый халат Амброза.

Томас вышел на залитую дождем серую улицу, довольный тем, что поставил наглеца на место. Опять же, он все больше склонялся к тому, что Амброз прав.

Глава 4

Это утро леди Огасту Балантайн не радовало. Она решила, что больше нельзя откладывать визит к Кристине, чтобы предельно откровенно обсудить ее поведение. Вечером Кристину и Алана Росса ждали на семейный обед, но Огасте хотелось поговорить с Кристиной наедине, в полной уверенности, что им никто не помешает. Как и в прошлом, когда ей приходилось иметь дело с неблагоразумными поступками Кристины, Огаста намеревалась держать генерала Балантайна в полном неведении. Он прекрасно знал, как расположить пушки и кавалерию, но оставался сущим младенцем, если битва касалась эмоций и возможности скандала.

За завтраком разговор шел исключительно о пустяках. Генерал Балантайн, разумеется, не упомянул об убийствах в Девилз-акр, подробности которых заполняли газеты, чтобы не расстраивать жену. Не осознавал, что она прочитала все сама. Ее такое положение вполне устраивало: если он думал, что она не в курсе, это только к лучшему.

В десять часов леди Огаста приказала подать карету и велела кучеру отвезти ее к дочери. Встретили ее с некоторым удивлением.

– Доброе утро, мама!

– Доброе утро, Кристина.

Огаста вошла, впервые не обратив внимания, свежие ли цветы и не появилась ли новая мебель. Ничего не сказала и о сшитом по последней моде платье Кристины. Раньше она высказывалась по поводу излишних трат дочери, но теперь забота об этом целиком лежала на Алане Россе. Да и потом, сегодня ее занимали куда более серьезные вопросы.

Кристина по-прежнему выглядела удивленной.

– Я только что позавтракала, мама. Хочешь выпить чашечку чая?

– Нет, благодарю. Я не хочу, чтобы нас прерывали входящие и выходящие слуги. Обойдемся и без этой суеты с чашками.

Кристина открыла рот, чтобы что-то сказать, потом передумала, села на диван и взяла пяльцы.

– Я надеюсь, ты не собираешься отменять сегодняшний обед.

– Чтобы сообщить об этом, я бы прислала слугу, – сухо ответила Огаста. – Я хочу поговорить с тобой наедине, а вечером такой возможности не представится.

Она посмотрела на очаровательный профиль дочери, ее округлый подбородок, большие, выразительные глаза. Как можно иметь такую страстную натуру и при этом совершенно не думать о выживании? Огаста всю жизнь пыталась убедить дочь в существовании границы между возможным и невозможным, но потерпела неудачу. И теперь разговор предстоял крайне неприятный, но совершенно неизбежный.

– Тебя не затруднит отложить это… я хочу, чтобы ты не рассеивала внимание! Ситуация такова, что я более не могу допустить, чтобы ты продолжала вести себя, как и прежде.

Голубые глаза Кристины изумленно раскрылись. При чем тут ее поведение? Она замужняя женщина, и указывать ей на что-либо – привилегия мужа, но никак не матери.

– Вести себя как, мама?

– Только не надо держать меня за дуру, Кристина. Я прекрасно знаю, что ты развлекаешься в самых непотребных местах. Я могу понять скуку…

– Ты можешь? – резко оборвала ее Кристина. – Ты действительно можешь хоть на чуть-чуть представить себе, каково это – скучать до такой степени, что тебе кажется, будто вся жизнь проходит мимо и ты с тем же успехом могла заснуть и не просыпаться до самой смерти?

– Разумеется, могу. Или ты видишь себя единственной женщиной, которая находит мужа занудой, а знакомых настолько предсказуемыми, что она может слово в слово процитировать их реплики еще до того, как они открывают рот?

– Но папа… – Тень пронеслась по лицу Кристины. Душевной боли или просто раздражения? – Уж он-то, по крайней мере, в молодости был таким интересным, когда служил в армии, воевал?

– Моя дорогая девочка, сколько, по-твоему, раз можно слушать, и в мельчайших подробностях, о расположении орудий в Балаклаве или каких-то других местах? Он считал недостойным себя говорить о промахах или честолюбии других офицеров и вульгарным – обсуждать их любовные интрижки в присутствии женщин. Святый Боже! Иногда он вгонял меня в такую скуку, что, не будь я леди, я начала бы кричать на него и отвешивать оплеухи только для того, чтобы лишить его этой чертовой удовлетворенности! Но это ни к чему бы не привело. Он бы не понял. Подумал бы, что у меня истерика, и предложил бы мне отдохнуть и попить успокаивающий травяной чай. Поэтому я научилась изображать на лице интерес, а думать о чем-то своем. Самодисциплина тут очень помогает, позволяет лучше понять, что для тебя действительно важно. Алан тебя балует…

– Балует? Он предоставляет мне все необходимое, а потом относится ко мне, как к представителю общества, в общении с которым требуется исключительно вежливость! – У Кристины полыхнуло лицо. – Он набожен до невыносимости! Ему бы жениться на монахине! Иногда я думаю, а есть ли в нем страсть… настоящая страсть!

Огаста почувствовала укол жалости, но отмахнулась от него. Сейчас не время.

– Возбуждение – это игра в карты на спички без серной головки. Выигрыш, проигрыш или ничья – в конце у тебя остается лишь кучка щепок.

Лицо Кристины закаменело.

– Не надо меня опекать! Я поступлю, как сочту нужным.

Огаста попыталась зайти с другой стороны.

– Ты читаешь газеты?

– И что? Если Алан не возражает, тебя это не касается.

– Тогда ты не можешь не знать о двух особенно отвратительных убийствах в Девилз-акр.

Кристина побледнела. Макс Бертон служил лакеем в их доме до ее замужества. Огасте не хотелось возвращаться к тем давним делам, воспоминания причиняли боль, но глупость Кристины, а теперь еще и ее упрямство не оставляли ей выбора.

– Один из убитых ранее служил в нашем доме.

– Знаю, – спокойно ответила Кристина. Нервно вздохнула. – Это крайне неприятно.

– Полиция расследует оба преступления.

– Естественно. Хотя я не вижу, какой от этого прок. Очень часто таких людей убивают. Я не думаю, что есть даже малейший шанс выяснить, кто его убил и почему. Да и не имеет это значения. Я действительно не верю, что они хотят в этом разобраться… просто сделают вид, что предпринимают все необходимое, как того от них и ожидают.

– Несомненно. Но здесь другой случай. Расследование ведет инспектор Питт… ты помнишь Питта?

Кристину передернуло.

– В этом районе есть дома, – продолжила Огаста, – где богатые женщины иногда спасаются от скуки. Смею предположить, их возбуждает прикосновение к миру грязи и опасности. Может, их собственный мир после этого обретает особую сладость?

Глаза Кристины стали жесткими и злыми, кожа обтянула скулы.

– Понятия не имею, – ответила она.

Огаста вздохнула.

– Не притворяйся, что ты глупа, Кристина. Более того, не веди себя так, будто я дура! Алан, возможно, предпочитает делать вид, что ничего не знает о твоих похождениях… действительно, его терпение, похоже, безгранично. Но он не сможет игнорировать скандал, да и никто не сможет. Девилз-акр теперь станет объектом пристального внимания. Эти преступления потрясли людей, а благодаря относительной респектабельности Пинчина еще и испугали их. Если ты не можешь контролировать свое пристрастие к трущобам, отправляйся куда-то еще. Хотя ты проявишь больше мудрости, если вообще не будешь появляться в таких местах. Лондон гораздо меньше, чем ты думаешь: рано или поздно тебя узнают. Твои подруги-леди нечасто посещают игорные дома и мюзик-холлы, зато там регулярно бывают их мужья. То, что для тебя – полное опасностей приключение, для мужчин – сущий пустяк…

– Лицемеры! – выплюнула Кристина.

– Моя дорогая девочка, прекрати вести себя как ребенок. Для этого ты уже старовата. Наивность, простительная в двадцать лет, в двадцать пять кажется занудством, а в тридцать становится нелепой. Тебе грозит потеря репутации. Хорошенько подумай над тем, что это значит!

– Наоборот, я очень популярна, и, по общему мнению, никто не умеет так веселить компанию.

– То же самое можно сказать о шутах и проститутках. Ты хочешь быть одной из них?

Кристина побледнела как полотно.

– Я сожалею, мама, что ты решила, будто я хожу по дешевым мюзик-холлам. Никогда в жизни там не была. Поэтому не могу сказать, что они предлагают. А если бы мне хотелось сыграть в карты или кости, есть десятки респектабельных домов, куда я могу пойти. И мне нет нужды искать себе любовника: предложений у меня больше, чем у многих и многих.

На Огасту ее слова впечатления не произвели. Она уже сталкивалась с уязвленным достоинством Кристины.

– Правда? Ты говоришь мне, что никогда не бывала в Девилз-акр?

– У меня нет ни малейшего желания обсуждать это с тобой.

Огаста с огромным трудом сдержалась, не вышла из себя. Слишком много стояло на кону. Она не имела ни малейшего желания говорить Кристине, что служанка, которую Кристина взяла с собой, многое рассказала ей о походах молодой хозяйки в трущобы у стен Вестминстера. Во-первых, служанку тут же уволили бы, а во-вторых, что важнее, она лишилась бы надежного источника информации; а уберечь Кристину, принимая во внимание ее безответственность, могла только она, Огаста.

– Несомненно, – фыркнула она. – Но и так об этом известно. Тебя видели. Ты должна немедленно это прекратить.

Теперь Кристина напугалась. Огаста знала дочь слишком долго, чтобы ее могли обмануть надменный взгляд и развернутые плечи под мягким атласом. Святый Боже, она по-прежнему оставалась ребенком, беззаботным, как летний день. Если видела, что хотела, сразу же к этому тянулась. Откуда у нее такая импульсивность? Определенно, не от отца. Тот за всю жизнь не совершил ни одного эмоционального поступка, о чем иногда оставалось только пожалеть. И самой Огасте всегда хватало силы воли, чтобы ни на миг не забывать про приличия. Она четко осознавала, где проходит линия, отделяющая удовольствие от долга, и могла пройти по ней с ловкостью канатоходца. Почему Кристина вела себя так глупо?

– Действительно… ты просто испытываешь мое терпение! – яростно воскликнула Огаста. – Иной раз ты словно забываешь про ум, с которым родилась.

– Если у тебя никогда не было романа, ради которого стоило пойти на риск, тогда мне тебя жаль! – теперь уже кричала и Кристина, выплеснув все свое раздражение, страсть, гордость в кипящее презрение к женщине, которую воспринимала ниже себя. – Я бывала в Акре, в доме моего знакомого. И – да, я ходила туда, чтобы встречаться с любовником. Но ты никогда не расскажешь об этом Алану, потому что желания разрушить мою семью у тебя даже меньше, чем у меня! Это ты выбрала Алана Росса мне в мужья…

– Он был лучшим из возможных вариантов, моя девочка, и ты радовалась такому кавалеру не меньше моего… тогда, – напомнила ей Огаста. – И кто твой любовник?

– По крайней мере, я рада, что занималась этим в отдельной комнате, куда никто не мог зайти, а не в какой-нибудь спальне на приеме в чьем-то доме, – фыркнула Кристина. – Кто он, тебя не касается. Но он джентльмен, если тебя это тревожит.

– Тогда твой вкус меняется к лучшему, – жестко ответила Огаста и встала. – Но с этого момента никаких походов в Девилз-акр. Помни, Кристина, общество не прощает женщин и ничего не забывает. На флирт смотрят сквозь пальцы, даже на любовные романы, если их не выставляют напоказ. Но занятие любовью в лачугах Девилз-акр – другое дело. Это предательство своего класса. – Она направилась к двери и открыла ее; убедилась, что коридор пуст. – Будь осторожна, дорогая моя. Еще на одну ошибку права у тебя нет.

– Я не сделала ни одной, – сквозь зубы процедила Кристина. – Благодарю тебя за заботу, но необходимости в ней нет.

Огаста решила устроить такой же обед, как и по самым большим праздникам: слуги в парадных ливреях, лучший хрусталь. На стол поставили три георгианских серебряных канделябра, цветы привезли из десятка теплиц. Генерал Балантайн предпочел даже не интересоваться ценой.

Огаста оделась в белое и черное – ее любимые цвета, подчеркивающие темноту волос с прожилками серебра и все еще идеальные белые плечи. Генералу Балантайну не без удивления пришлось признать, что его жена по-прежнему выглядит великолепно. Он видел в ней красоту и достоинство, которые пленили его в молодости. Разумеется, их союз соответствовал всем канонам. Он происходил из прекрасной семьи с безупречной репутацией. Из поколения в поколение один генерал сменял другого, но с деньгами было негусто. А вот отец Огасты был графом, и этот титул принадлежал ей на всю жизнь, независимо от того, за кого бы она вышла замуж. Впрочем, она могла стать и герцогиней, если бы оказалась избранницей герцога. Ее приданое составляло кругленькую сумму, еще больше она получила по наследству.

Красота и личные качества Огасты очаровали Балантайна, он ухаживал за ней и попросил ее руки, и она – вроде бы с радостью – согласилась стать его женой. Что удивительно, не возражал против их брака и ее отец.

Тут мысли генерала плавно перетекли к их дочери Кристине и ее мужу, Алану Россу. Конечно же, это была другая история. Кристина ничем не напоминала свою мать и, насколько он мог судить, еще меньше – его самого. Она не унаследовала царственной красоты Огасты, но выросла совершенно прелестной. Очарование сочеталось в ней с остроумием, и она часто пускала его в ход по тому или иному поводу, благо их хватало. Она умела рассмешить общество. Злость в ее шутках по большей части отсутствовала, так что врагов она не нажила.

Генерал не знал наверняка, действительно ли Кристина любила Алана Росса, более того, любила ли кого-нибудь вообще. Но она определенно решила выйти за него, а Огаста напрочь отказывалась обсуждать кого-то еще. Произошло это три года тому назад, в те памятные недели страха и жуткого напряжения, вызванных убийствами на Калландер-сквер.

Подозрения полностью не рассеялись и до сих пор. Генералу нравился Алан Росс, этот необычайно спокойный молодой человек. Иногда, благодаря прекрасному орлиному носу, он выглядел сильным и мужественным, но безвольный рот тут же портил впечатление, указывая, что страстям, таящимся внутри, никогда не вырваться наружу. Балантайн понятия не имел, какие чувства питал Росс к Кристине.

С другой стороны, за это время он гораздо лучше узнал своего сына. Брэнди унаследовал красоту Огасты, но чуть смягченную. Он любил и умел посмеяться, и в этом Балантайн ему искренне завидовал. Чувствовалось, что он радуется жизни и ни от кого этого не скрывает.

При этом Брэнди проявил недюжинное мужество, чего от него никто не ожидал, настояв на женитьбе на Джемайме, гувернантке Реджи Сотерона, очаровательной девушке с хорошими манерами, прекрасно образованной, хотя до замужества по статусу она не так уж и отличалась от служанки.

В том, что они счастливы вместе, сомнений быть не могло, и они назвали дочь в честь матери Балантайна, чем безмерно его порадовали. Да, Брэнди сделал правильный выбор.

Обед состоял из семи блюд и, естественно, затянулся надолго. Огаста восседала у дальнего конца стола; Балантайн, номинально, – во главе. Окна задернули темно-зелеными бархатными портьерами, чтобы отсечь вечер и снег с дождем. Алан Росс сидел рядом с канделябром, свет которого золотил его волосы цвета льна. Как обычно, говорил он мало. Рядом с ним посадили Джемайму в светло-зеленом с белым платье, рисунок которого предполагал, что на ощупь материя будет напоминать лепестки цветов. При взгляде на нее у Балантайна возникали мысли о весне или о первых летних днях, особенно приятные, когда за окном стоял холодный январь. Впрочем, Джемайма всегда ассоциировалась у него с маргаритками и молодыми деревцами, покачивающимися на ветру. Она разговаривала с Огастой, а с другой стороны стола за ней с улыбкой наблюдал Брэнди.

Рядом с ним сидела Кристина в изумительно красивом платье цвета темного золота, со сверкающими в свете канделябров темными волосами. Балантайн видел, почему мужчины находили ее красавицей, хотя носику недоставало длины, брови разлетались, вместо того чтобы плавно изгибаться, а губы полнотой не соответствовали классическому канону. Как и Брэнди, она умела и любила посмеяться.

Одно блюдо унесли, подали следующее.

– Вы помните этого Питта? – спросил Брэнди, оторвавшись от тарелки. Они ели запеченного в духовке сига под соусом и с миндальными лепестками. Балантайну блюдо не нравилось.

– Нет, – холодно ответила Огаста. – Единственный Питт, которого я знаю, был премьер-министром Англии, и он ввел подоходный налог во время Наполеоновских войн.

Алан Росс спрятал улыбку, Джемайма наклонила голову, но изгиб ее шеи подсказал Балантайну, что она тоже улыбается.

– Полисмен, который всегда выглядел так, будто только что попал в бурю, – продолжил Брэнди, словно не замечая недовольства матери. – Три года тому назад. – Даже он не хотел упоминать убийства, расследование которых коснулось их самым непосредственным образом.

– С какой стати я должна помнить этого человека? – возмущенно воскликнула Огаста.

Брэнди пропустил мимо ушей лед в ее голосе… или предупреждение.

– Он из тех, кто запоминается…

– Ради бога! – прервала его Кристина. – Он же полицейский. Никто же не помнит слуг других людей!

Брэнди проигнорировал и сестру.

– Он ведет дело этого маньяка, убивающего в Девилз-акр, – продолжил он. – Вы это знали?

Лицо Огасты застыло, но, прежде чем она успела ответить, заговорила Кристина, резко повернувшись к брату:

– Я думаю, это неприлично, Брэнди, поднимать такую тему за столом. И я, если на то пошло, не вижу никакой необходимости это обсуждать! Буду очень тебе признательна, если во время еды мы будем говорить о чем-то приятном. К примеру, вы знаете, что старшая дочь леди Саммервил обручилась с сэром Фредериком Байером?

Огаста расслабилась, напряжение ушло из обтянутых шелком плеч. Но за еду не принялась, из опасения, что в любой момент возникнет необходимость спасать положение.

– Я знаю, что Фредди Байерс этого не знает, – сухо ответил Брэнди. – По крайней мере, во вторник не знал.

Кристина рассмеялась, но как-то натужно.

– Это чудесно! Неужели нас ждет скандал? В любом случае, я терпеть не могу Роуз Саммервил. Я рассказывала вам, что случилось с ее перьями, когда ее представляли принцессе Уэльской?

Балантайн представить себе не мог, о чем она говорит.

– Перьями? – недоверчиво переспросил он.

– Ах, папа! – Кристина взмахнула маленькой ручкой, изящной, с двумя бриллиантовыми кольцами. – Когда девушку представляют ко двору, она должна носить перья принца Уэльского [10]10
  Перья принца Уэльского – геральдическая эмблема, включающая три белых пера, поднимающихся из золотой короны.


[Закрыть]как головной убор. Очень трудно добиться того, чтобы они торчали вверх, особенно, если волосы такие тонкие, как у Роуз, – она продолжила рассказывать о конфузе, приключившемся с Роуз Саммервил, да так весело, что даже Балантайн, который полагал весь этот спектакль с представлением дебютанток глупым, а где-то и жестоким, не мог не улыбнуться.

Однажды он бросил взгляд на Джемайму, которая, разумеется, и близко не подходила ко двору. Глаза ее смеялись, пусть даже губы выражали жалость, которую она испытывала к этим бедным девушкам. Их как стадо, одну за другой, в дорогих платьях, стоящих сотни гиней, выгоняли на смотрины общества. Обычай требовал, чтобы они нашли подходящего мужа до конца сезона. [11]11
  Имеется в виду светский сезон (май – август), когда королевский двор и высший свет находятся в Лондоне.


[Закрыть]

Тарелки унесли, на стол поставили следующее блюдо: заливное из курицы. Цвет и текстура напомнили Балантайну мертвую кожу. Внезапно лицо обслуживающего его лакея исчезло, и уже Макс наклонился над столом, предлагая ему серебряное блюдо.

Всякое желание есть пропало. Еды на столе было не больше, чем всегда, но Балантайн решил, что ее чрезмерно много. Он подумал о холодном теле в морге. Тоже мясо: серо-белая плоть, прямо-таки курятина, с красной кровью на спине и ягодицах. Даже убитый, даже оскопленный, Макс в смерти не казался обезличенным, в отличие от большинства трупов, которые ему доводилось видеть. В его памяти это суровое мертвое лицо ничем не отличалось от лица живого человека.

Огаста смотрела на него. Балантайн не смог бы объяснить, о чем думает. Так что лучше заставить себя есть, пусть даже кусок застревал в горле. В конце концов, шабли помогло бы протолкнуть его в желудок. Физический дискомфорт – сущая ерунда в сравнении с попыткой объяснить, что к чему.

– И мне нравилась мисс Эллисон, – вдруг заявил Брэнди. – Одна из самых удивительных женщин, которых мне довелось встретить.

– Мисс Эллисон? – оторопело спросила Огаста. – Думаю, я не знаю никаких Эллисонов. Когда ее представляли?

– Я уверен, что никогда. – Брэнди широко улыбнулся. – Это молодая женщина, которая помогала папе приводить бумаги в порядок, когда он начал писать военную историю семьи.

– Боже ты мой, почему мы вообще должны говорить о ней? – Кристина бросила на него уничижительный взгляд. – Она самая что ни на есть обыкновенная. Если чем и выделялась, так это прекрасными волосами. Но прекрасные волосы могут быть и у горничной!

– Моя дорогая девочка, горничные должны иметь прекрасные волосы, – ответил ей Брэнди. – И другие внешние атрибуты. Любой дом с амбициозной хозяйкой подбирает горничных, исходя из их внешности. Но ты знаешь это не хуже моего.

– Так мы собираемся обсуждать внешность горничных? – Ноздри Огасты затрепетали, словно она уловила неприятный запах.

Балантайн твердо решил вступиться за Шарлотту… или за ее память? Он не хотел, чтобы ее прилюдно оскорбляли.

– Мисс Эллисон не была горничной, – вставил он. – Более того, ее вообще нельзя причислять к слугам…

– Но она определенно не леди! – отрезала Кристина. – Я могу увидеть разницу, если Брэнди такое не по силам! Действительно, иной раз мне кажется, что мужчины теряют ясность мышления, когда видят что-то красивое в юбке.

– Кристина! – Голос Огасты щелкнул, как хлыст.

Балантайн никогда не видел, чтобы ее лицо до такой степени бледнело. Она так злилась, потому что дочь оскорбила его за столом в собственном доме? Или из-за Джемаймы, которая мало чем отличалась от служанки? Странное дело, генерал склонялся к тому, что причина в Джемайме.

Он повернулся к дочери.

– Среди прочего, Кристина, леди отличают хорошие манеры и умение никогда, даже случайно, не оскорблять других своей бестактностью.

Кристина застыла, как памятник, ее глаза сверкали, кровь отлила от лица, пальцы сжимали салфетку.

– Наоборот, папа, это слуги – и выскочки – никогда никого не оскорбляют, зная, что не могут себе такого позволить.

Ропот раздражения прошелестел над столом. Первым заговорил Алан Росс, положив вилку рядом с тарелкой. У него были красивые руки – сильные, без лишней плоти.

– Слуги никого не оскорбляют, потому что не решаются этого делать, дорогая моя. – Он говорил спокойно, не отрывая взгляда от жены. – У леди же попросту не должно возникать такого желания. В этом разница. Оскорбляют те, кто никому ничем не обязан, но не умеет владеть собой и не способен понять чувств другого человека.

– У тебя все аккуратно разложено по полочкам, так, Алан? – Эти слова Кристина произнесла с вызовом, даже оскорбительно, намекая на предвзятое к ней отношение.

Балантайн ощутил холодную волну неприязни и отодвинул тарелку. Алан Росс – человек достойный, с присущим ему чувством приличия. Он не заслуживал такого обращения со стороны жены. Красота – это еще не все. В женщине главное доброта, независимо от ее остроумия или красоты лица и тела. Кристине следовало бы это понять до того, как будет поздно и она окончательно отвратит от себя Алана. Пожалуй, он попросит Огасту поговорить с ней об этом. Кто-то должен предупредить ее…

Брэнди вырвал его из размышлений, напомнив, пожалуй, о самом неприятном:

– Один из тех, кого убили в Девилз-акр, – Макс Бертон, наш бывший лакей, правда? – И он по очереди оглядел всех.

Этим вопросом сын достиг, вероятно, желаемого результата: предыдущую тему разом закрыли. Руки Огасты застыли над тарелкой. Кристина выронила нож Алан Росс сидел, не шевелясь.

Лепесток с одного из цветков спланировал на стол, более белый, чем накрахмаленная скатерть.

Кристина шумно сглотнула.

– Послушай, Брэнди, откуда мы можем это знать? И, если на то пошло, какое нам до этого дело? Макс ушел от нас давным-давно, и все это совершенно отвратительно!

– Девилз-акр и его жители не имеют к нам ни малейшего отношения, – поддержала ее Огаста. – И я не желаю, чтобы за моим столом обсуждали творимые ими мерзости!

– Я не согласен, мама. – Категоричность Огасты не произвела на Брэнди впечатления. – Но если все отказываются говорить об этом…

– Как я понимаю, полгорода только об этом и говорит, – оборвала его Огаста. – Многих хлебом не корми, дай лишь посмаковать все подробности. Я в их число не вхожу… и никто из вас не должен, во всяком случае, в моем доме, Брэндон!

– Я думаю не о подробностях. – Брэнди наклонился вперед, лицо стало серьезным. – Я говорю о социальном аспекте наших трущоб. Вероятно, Макс был сутенером. Брал под свое крыло проституток…

– Брэндон!

Он проигнорировал ее крик.

– Ты знаешь, сколько в Лондоне проституток, мама?

Балантайн посмотрел на Огасту, сидевшую на другом конце стола, и подумал, что до конца жизни не забудет ее лица.

Ее брови приподнялись, глаза широко раскрылись.

– Должна ли я предположить, Брэндон, что ты знаешь? – спросила она голосом, которым можно было раскалывать камень.

Щеки Брэнди начали наливаться кровью, но на лице отражалось неповиновение, берущее начало в далеком прошлом, когда речь шла о таких пустяках, как рисовый пудинг и дневной сон. Он сглотнул слюну.

– Восемьдесят пять тысяч. – Если бы добавил «приблизительно», то смазал бы эффект. – И некоторые из них не старше десяти или одиннадцати лет.

– Ерунда! – отмахнулась Огаста.

И тут впервые в разговор вступил Алан Росс.

– Очень сожалею, но это правда. Несколько человек, репутация и компетентность которых не вызывают сомнений, изучали причины, которые заставляют этих людей заниматься проституцией, и провели соответствующие исследования.

– Какая глупость! – рассмеялась Кристина, громко, но веселья в ее смехе не чувствовалось. – Мама совершенно права. Как мог человек, каким бы он ни был компетентным, заинтересоваться этими людьми? Это же нелепо. Обсуждать тут нечего. Мы опускаемся до абсурда, и это самое неприятное.

Балантайн задался вопросом, а чего это Кристина с такой готовностью согласилась с матерью: обычно такого не случалось. И он удивился, услышав свой голос: «Восемьдесят пять тысяч несчастных в Лондоне!» Подсознательно он использовал эвфемизм слова «проститутка», свойственный тому времени. С ним это социальное бедствие не казалось таким ужасным; он оставлял надежду, что люди почувствуют состраданием к этим беднягам.

– Несчастные! – Брэнди пренебрежительно сощурился. Он сразу понял, к чему клонит отец, буквально прочитал его мысль. – Не надо обставлять все так, папа, словно у нас есть к ним хоть капля жалости. Мы ничего не хотим о них знать! Мы предпочитаем притворяться, что они не существуют или проделывают все с радостью, грешат в свое удовольствие, потому что хотят этого.

– Не мели чушь, Брэнди! – рявкнула Кристина. – Ты ничего об этом не знаешь. И мама совершенно права. Это крайне неприятная тема, и ты демонстрируешь отсутствие хороших манер, навязывая ее нам. Мы уже со всей ясностью дали тебе понять, что ничего не хотим знать об этом безобразии. Джемайма, – она перевела взгляд на сидящую на другой стороне стола жену Брэнди, – я уверена, за обедом ты тоже ничего не хочешь слышать о проститутках, ведь так?

Балантайн наклонился вперед, намереваясь защитить Джемайму. Она выглядела самой уязвимой. И любила Брэнди, и вышла замуж, разом прыгнув вверх через несколько ступенек социальной лестницы.

Но Джемайма улыбнулась Кристине, не отведя ясных и таких умных серых глаз.

– Я нахожу, что тема эта крайне неприятна в любое время, – ответила она. – Но с другой стороны, если я смотрю на беду другой женщины, физическую или моральную, не испытывая никаких неудобств, тогда есть необходимость напомнить мне о моей ответственности как человеческого существа.

На мгновение над столом повисла тишина.

Брэнди ослепительно улыбнулся, и его рука шевельнулась, словно он хотел дотянуться через стол до руки жены и пожать ее.

– Очень благочестиво, – в голосе Кристины слышалось презрение. – Ты говоришь так, будто все еще находишься в школьном классе. Тебе действительно надо развивать воображение, дорогая моя. Нельзя быть такой занудой! Общество больше всего на свете ненавидит зануд.

Брэнди побледнел.

– Но оно обычно прощает лицемеров, дорогая. – Он повернулся к сестре. – Поэтому ты и дальше будешь пользоваться успехом, если постараешься не очень уж выставлять напоказ свое лицемерие… что и проделываешь в данный момент. Неприкрытое лицемерие хуже занудства. Такой человек оскорбляет общество своим присутствием!

– Ты ничего не знаешь об обществе, – отчеканила Кристина, к лицу прилила кровь. – Я только пыталась помочь. В конце концов, Джемайма моя невестка. Никому не к лицу говорить, как гувернантка, даже если думаешь, как она. Святый Боже, Брэнди, мы уже отучили свое!

– Именно так, – наконец-то в разговор вступила Огаста. – Никто не хочет, чтобы его просвещали по части социальных болезней, Брэнди. Добудь себе место в парламенте, если тебя это интересует. Кристина права. И зануда не Джемайма: она просто поддерживает тебя, как и положено жене. Это ты невероятно скучен. А теперь, пожалуйста, доставь нам удовольствие, рассказав что-нибудь приятное, или придержи язык и позволь сделать это кому-то еще.