Текст книги "Туман над Парагон-уок"

Автор книги: Энн Перри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Я лгу очень хорошо… иногда.

– Это возвращает нас к церковной службе, не так ли? Удобную ложь мы повторяем снова и снова, поскольку хотим, чтобы она была истиной. Мне интересно, что скажет нам поэт, приглашенный леди Эшворд. Неважно, согласимся мы с ним или нет, но будет очень занятно понаблюдать за аудиторией, как вам кажется?

– Вероятно. Я думаю, его слова добавят дров в топку всеобщего возмущения на следующие несколько недель.

– Наверняка. Мы должны будем произвести много шума, дабы снова убедить самих себя в том, что мы правы и что никакие изменения невозможны, да и не нужны.

Шарлотта насторожилась.

– Вы пытаетесь, мсье Аларик, сделать из меня циника, а я нахожу цинизм крайне непривлекательным. Я думаю, что это универсальное оправдание. Каждый считает, что сделать ничего нельзя, поэтому никто ничего не делает и чувствует себя прекрасно. Мне кажется, что это просто разновидность нечестности, которая нравится мне даже меньше, чем цинизм.

Француз вдруг удивил ее, громко и непритворно рассмеявшись.

– Никогда не думал, что какая-нибудь женщина может привести меня в замешательство, но вам только что это удалось. Вы удивительно прямолинейны, вас невозможно запутать.

– Вы хотите меня запутать? – Почему она так обрадовалась? Даже смешно.

Аларик не успел ответить, как к ним присоединилась Джессамин Нэш. Ее лицо было ослепительно-белым, без единого пятнышка, как цветок камелии. Сперва она окинула взглядом Аларика, затем остановила свои широко расставленные голубые и очень проницательные глаза на Шарлотте.

– Как прекрасно увидеть вас снова, миссис Питт. Я не знала, что вы собираетесь посещать нас так часто. Разве ваш круг общения не скучает по вам?

Шарлотта смотрела на нее не мигая, улыбаясь прямо в ее волшебные глаза.

– Думаю, что так, – легко ответила она. – Но я буду поддерживать Эмили, сколько смогу, до тех пор пока эти трагические дела не будут раскрыты.

Джессамин владела собой гораздо лучше, чем Селена. Ее лицо смягчилось, полные губы сложились в теплую улыбку.

– Как вы великодушны. Но, я думаю, вам нравятся эти перемены?

Шарлотта отлично поняла намек, но осталась спокойной. Она бы ответила улыбкой на улыбку, даже если бы поперхнулась от этого. Возможно, Шарлотта не умела обманывать, но всегда знала, что мед больше притягивает мух, чем уксус.

– О, вполне, – согласилась она. – Но там, где я живу, не случается столько трагических событий. Мне кажется, что изнасилований и убийств там не было многие годы. А может быть, и никогда!

Поль Аларик развернул носовой платок и высморкался. Шарлотта видела, как его плечи сотрясались от смеха; краска радостного возбуждения залила ее лицо.

Джессамин побелела и на время утратила дар речи; когда голос вернулся к ней, он был прозрачен и хрупок, как осколок стекла.

– И, может быть, не было таких званых вечеров, как этот… Позвольте дать вам полезный совет, как другу. Каждый должен, перемещаясь по залу, пообщаться с каждым. Это считается хорошим тоном, особенно если гость в той или иной степени связан с хозяевами. Не должно быть очевидным, что вы предпочитаете одних гостей другим, – насколько это возможно.

Выстрел попал прямо в цель. У Шарлотты не оставалось выбора, кроме как оставить их. Жар заливал ее шею и грудь. Ведь Аларик мог подумать, что она искала его общества! И, что еще хуже, ее замешательство теперь могло только подтвердить это. Шарлотта была в ярости и клялась себе, что выведет француза из заблуждения; она даст ему понять, что не принадлежит к тем глупым женщинам, которые попусту тратят время, преследуя его. С сияющей улыбкой она извинилась и уплыла, держа голову так высоко, что чуть не упала, споткнувшись о порожек, разделяющий две комнаты. Шарлотта еще не до конца пришла в себя, когда наткнулась на леди Тамворт и мисс Люсинду.

– Извините, – рассыпалась она в извинениях. – Прошу прощения.

Леди Тамворт внимательно посмотрела на нее, очевидно заметив румянец на ее лице и неуклюжесть движений. На ее лице ясно читалась мысль относительно женщин, которые напиваются после полудня.

Мисс Люсинда думала совсем о другом. Она с силой схватила Шарлотту своей пухлой маленькой ручкой.

– Могу я спросить вас – конфиденциально, моя дорогая, – насколько хорошо леди Эшворд знает этого еврея? – Кивком головы она указала на худого молодого человека с кожей оливкового цвета и резковатыми чертами лица.

– Я не знаю. Если вы желаете, я спрошу ее, – ответила Шарлотта, наблюдая за леди Тамворт.

Ее ответ их не смутил.

– Да, пожалуйста, моя дорогая. В конце концов, она, может быть, и не знает, кто он такой.

– Может быть, – согласилась Шарлотта. – А кто он?

На какой-то момент леди Тамворт пришла в замешательство.

– Ну… он еврей, – сказала она.

– Да, вы уже это говорили.

Леди Тамворт фыркнула. Лицо у мисс Люсинды вытянулось, между бровей образовалась складка.

– Вы оправдываете евреев, миссис Питт?

– Разве Христос не был одним из них?

– Миссис Питт! – Леди Тамворт покачала головой в негодовании. – Я понимаю, что у молодого поколения совсем другие стандарты, отличающиеся от наших. – Она уставилась на все еще горящую шею Шарлотты. – Но я не могу вынести богохульства. Действительно, не могу!

– Это не богохульство, леди Тамворт, – четко произнесла Шарлотта. – Христос был евреем.

– Христос был богом, миссис Питт, – холодно сказала леди Тамворт. – А бог определенно не является евреем.

Шарлотта не знала, то ли ей полностью потерять терпение, то ли просто рассмеяться. Она была рада, что Поль Аларик не слышит этого разговора.

– Разве Он не был? – она сказала с легкой усмешкой. – Я никогда не думала об этом. Кто же Он тогда?

– Сумасшедший ученый, – внезапно раздался голос Халлама Кэйли; он стоял за ее спиной, со стаканом в руке. – Франкенштейн, который не знал, когда нужно остановиться. Его эксперимент пошел немного не так, как был задуман, не так ли? – Он оглядел комнату; его лицо отражало омерзение, такое глубокое, словно ему было больно.

Леди Тамворт бессильно скрипнула зубами. Ее гнев был так велик, что она не находила слов.

Халлам отнесся к ней с презрением.

– Вы действительно считаете, что вся эта чертовня – именно то, что бог намеревался создать? – Он допил свой стакан и махнул им куда-то в сторону. – Вот это и есть венец творения любого бога, которому вы желаете молиться? Если мы – Его творения, то мы прошли долгий путь… только не туда, куда было нужно. Я думаю, что предпочел бы теорию мистера Дарвина. По крайней мере, согласно ей, мы улучшаемся. Еще через миллион лет мы будем годны к чему-нибудь стоящему.

Наконец-то мисс Люсинда нашла слова.

– Вы должны говорить за себя, мистер Кэйли, – сказала она с трудом, как будто тоже была немного пьяна. – Я – христианка, и ни в чем не сомневаюсь.

– Сомнения? – Халлам посмотрел на дно своего пустого стакана и перевернул его вверх дном. Единственная капля вытекла на пол. – А вот я хотел бы сомневаться. Сомнение, по крайней мере, подразумевает надежду, не так ли?

Глава 7

Вечер удался. Поэт выступал блестяще. Он отлично знал, как привлечь внимание публики – откровенничал, намекал на неизбежность шокирующих перемен, провоцировал в людях дерзкие мысли и в то же время не давал прямо понять, что все это касается присутствующих. Он тонко указывал на грядущие общественные волнения, не вызывая чувства непосредственной опасности.

Публика приняла поэта восторженно, и было очевидно, что разговоры о нем не стихнут еще недели. Даже следующим летом его выступление будет вспоминаться как самое интересное событие предыдущего сезона.

Но после того, как все было закончено и последние гости попрощались и ушли, Эмили почувствовала себя слишком усталой, чтобы ощутить вкус успеха своей затеи. Она не ожидала, что вечер потребует от нее такого напряжения сил. Ноги ныли от долгого стояния, спину ломило. Когда Эмили наконец села, ее даже немного трясло. Ей уже не казалось таким большим достижением то, что она устроила сенсацию. Реальность не изменилась. Изнасилованная Фанни Нэш была по-прежнему мертва. Фулберт, как и раньше, не был найден. Ничто не приносило успокоения. Эмили была слишком утомлена, чтобы поддаться искушению и поверить в то, что злоумышленником был кто-то чужой, пришлый, кому больше нет никакой причины покушаться на их жизни. Нет, это был кто-то с Парагон-уок. Все его обитатели хранили секреты, обычные и не очень; все скрывали темную сторону своей жизни – как, впрочем, делает большинство людей. Конечно, все обо всем догадываются; лишь глупец может решить, что ничего не кроется за дежурной улыбкой. Там, где нет преступления – а стало быть, и расследования, – эти тайны, как глубокие язвы, остаются закрытыми, и никому нет охоты расковыривать их, как будто все договорились между собой не делать этого.

Но полицейским – особенно таким, как Томас Питт, – все эти мелкие и крупные тайны рано или поздно обязательно откроются. Возможно, Томасу даже не придется прикладывать к этому усилия. Эмили знала из своего прошлого опыта, что, так же, как это было на Кейтер-стрит и Калландер-сквер, люди часто выдают себя сами. Это так просто – одно неосторожное слово, паническое движение или необдуманное действие… А Томас был мастером подмечать подобные вещи. Сначала он сеял свои вопросы, как семена. А потом его умные глаза наблюдали, как они всходят – в словах, делах и поступках людей.

Эмили удобно полулежала в кресле, вытянувшись и чувствуя напряжение в спине. Могло ли способствовать этому дитя внутри ее? Она чувствовала себя тяжелой, неуклюжей. Может быть, тетушка Веспасия была права, и она не должна так затягивать корсет? Но тогда Эмили выглядела бы толстой… Она была недостаточно высокой, чтобы грациозно носить дополнительную тяжесть. А ведь Шарлотта хорошо выглядела, когда вынашивала Джемайму… Но тогда сестра не носила модной одежды.

В комнате напротив нее сидел Джордж, держа в руках газету. Он уже поздравил ее с успехом званого вечера и теперь не смотрел на нее, избегая ее глаз. Он не глядел в газету; Эмили поняла это по наклону его головы и непонятно куда устремленному взгляду. Если бы муж действительно читал, он бы двигался, выражение его лица менялось бы, время от времени шелестели бы страницы. Но на этот раз Джордж использовал газету как щит, чтобы заслониться от возможных бесед. Он как бы отсутствовал и присутствовал одновременно.

Зачем он так делает? Эмили не хотелось ничего другого, кроме как поговорить с ним, даже если бы это был разговор ни о чем; просто почувствовать, что он хочет быть с ней. Джордж, конечно, не мог пообещать ей, что все текущие проблемы будут успешно решены и никто больше не пострадает – кто же может знать такие вещи? – но тем не менее Эмили хотела, чтобы он сказал ей это, чтобы успокоил ее. А она повторяла бы его обещание снова и снова, до тех пор пока оно не уничтожит все ее сомнения…

Джордж был ее мужем. И ребенок, которого она носила под сердцем, и который заставлял ее чувствовать себя такой усталой, неуклюжей и нервной, был от него. Как же Джордж мог сидеть всего в нескольких футах – и совсем не чувствовать, чего именно она хочет от него; не сказать что-нибудь дурашливое и обнадеживающее, чтобы заглушить какофонию ее чувств?..

– Джордж!

Он сделал вид, что не слышит.

– Джордж! – Ее голос усилился, в нем зазвучали истерические нотки.

Он посмотрел на жену. Сначала его карие глаза выражали отрешенность, как будто его мысли все еще бродили по газетным страницам. Затем они медленно затуманились, и стало невозможно отрицать, что он понял ее.

– Да?

Теперь Эмили не знала, что сказать. Утешение, которое ты просишь, не есть настоящее утешение. Было бы лучше, если бы она не начинала этот разговор – так говорил ей разум. Но язык ее не слушался.

– Они до сих пор не нашли Фулберта.

Это было не то, о чем она думала, но все же какое-никакое, а начало. Эмили не могла напрямую спросить мужа, чего он боится и что такого может найти Питт. Может ли это разрушить ее брак? Речь, конечно, шла не о разводе, боже упаси – никто не разводится, по крайней мере, из порядочных людей. Но Эмили повидала множество пустых браков – когда двое просто придерживаются вежливого соглашения делить дом и имя. Когда она впервые решила выйти замуж за Джорджа, то думала, что дружбы и участия для совместной жизни будет достаточно. Но она ошибалась. Эмили успела привыкнуть к их маленьким нежностям, к обмену шутками, к небольшим общим секретам, к долгому уютному молчанию, даже к общим привычкам, которые стали неотъемлемой частью их существования. Теперь же все это ускользало, подобно морской воде во время отлива.

– Я знаю, – ответил Джордж, слегка наморщив лоб.

Эмили знала: он пришел в замешательство, не поняв, почему она выдала такое очевидное и глупое замечание. Ей нужно сказать что-то еще, чтобы пояснить свою мысль.

– Ты думаешь, он сбежал насовсем? – сказала она. – Во Францию или куда-то еще?

– Почему он должен был сбежать?

– Если он убил Фанни…

Лицо мужа несколько вытянулось. Очевидно, о такой возможности он не думал.

– Он не убивал Фанни, – наконец твердо сказал Джордж. – Мне кажется, что Фулберт, вероятно, сам мертв. Может, он поехал в город играть в карты или что-нибудь в этом роде, и с ним случился несчастный случай? Иногда такое случается.

– О, не будь таким наивным! – выкрикнула Эмили – и тут же осознала, что совершенно вышла из себя. Это поразило и встревожило ее. Она никогда не смела говорить с мужем в такой манере.

Джордж выглядел удивленным. Его газета соскользнула на пол.

Теперь Эмили по-настоящему испугалась. Что она наделала? Джордж сосредоточенно смотрел на нее, его карие глаза были широко раскрыты. Она хотела извиниться, но у нее пересохло во рту, и язык не ворочался. Она сделала очень глубокий вдох.

– Вероятно, тебе будет лучше пойти наверх и прилечь, – сказал Джордж после небольшой паузы. Он говорил очень тихо. – У тебя был тяжелый день. Подобные вечера очень выматывают, тем более в такую жару. Это было слишком утомительно для тебя.

– Я не больна! – воскликнула Эмили в ярости. Затем, к ее ужасу, по лицу стали литься слезы, и она разрыдалась, как несмышленый ребенок, не в силах остановиться.

На лице Джорджа появилась гримаса боли, но тут же исчезла. Ну конечно, во всем виновато ее «интересное» положение! Эмили увидела эту мысль в его глазах так ясно, как будто бы Джордж произнес ее вслух. Но это же неправда! Однако, не вдаваясь в объяснения, она позволила ему помочь ей подняться с кресла и осторожно вывести в холл, а затем вверх по лестнице. Эмили все еще кипела, слова сами возникали в ее голове – и исчезали до того, как она успевала сложить их в предложения. Но Эмили не могла удержать слезы, и ей было очень приятно чувствовать руку мужа на своей талии, а еще приятнее было ощущение, что сейчас она не должна прилагать ни к чему никаких усилий.

Однако, когда на следующее утро появилась Шарлотта – в основном для того, чтобы узнать, как чувствует себя ее сестра после званого вечера, – Эмили находилась в особо отвратительном настроении. Она плохо спала и, лежа без сна в постели, слышала, как Джордж ходит кругами в соседней комнате. Несколько раз она собиралась встать, подойти к нему и спросить, что его так сильно беспокоит, но еще не чувствовала себя с ним настолько непринужденно, чтобы запросто войти в его комнату в два часа ночи. Эмили знала, что Джордж сочтет такую выходку плебейской, даже неприличной. Кроме того, она не была уверена, хочет ли знать, что тревожит мужа. Быть может, больше всего она боялась, что он солжет ей, и она будет всматриваться в будущее сквозь пелену этой лжи, преследуемая жестокой правдой, о которой она пока могла лишь догадываться.

Поэтому, когда появилась Шарлотта, стройная, свежая, с сияющими на солнце волосами, невыносимо спокойная, красивая, хотя носила только застиранный хлопок, у Эмили не было совершенно никакого настроения любезно встречать ее.

– Думаю, что Томас еще ничего не знает? – спросила она ледяным тоном.

Шарлотта выглядела удивленной, но пока держала себя в руках.

– Он еще не нашел Фулберта, – ответила Шарлотта, – если именно это тебя интересует.

– Меня совершенно не интересует, найдет он Фулберта или нет, – резко произнесла Эмили. – Если он мертв, то я не понимаю, почему так важно, где он находится.

Шарлотта терпеливо ждала продолжения, и это раздражало Эмили еще больше. Сдерживать себя для нее обычно было труднее всего.

– Мы не знаем, мертв он или нет, – поправила она сестру. – Или, если он и вправду мертв, мы не знаем, покончил ли он с собой.

– И после этого спрятал свое тело? – сказала Эмили с сарказмом.

– Томас говорит, что многих утопленников так и не находят, никогда. – Шарлотта старалась быть рассудительной. – Или же их тела изуродованы до неузнаваемости.

Воображение Эмили рисовало отвратительные картины. Вздувшиеся трупы со съеденными рыбами лицами просвечивают сквозь мутную воду… От этих фантазий ей стало нехорошо.

– Ты невозможно противная! – Она уставилась на Шарлотту. – Вы с Томасом, возможно, и находите такой разговор приемлемым за чайным столом, а я – нет!

– Ты не предложила мне чаю, – сказала Шарлотта с едва заметной улыбкой.

– Если ты думаешь, что после такого разговора я буду тебя угощать, ты ошибаешься! – резанула Эмили.

– Тебе бы хорошо самой сесть и поесть что-нибудь, и добавить к этому сладкое…

– Если кто-то еще раз вежливенько намекнет на мое состояние, я начну ругаться! – Эмили была разгневана. – Я не хочу сидеть, не хочу ничего освежающего, вообще ничего не хочу.

Наконец и Шарлотта начала понемногу раздражаться.

– Что ты хочешь и в чем ты нуждаешься – не всегда одно и то же, – возразила она, – и раздражение тебе не поможет. Ты наговоришь такое, о чем впоследствии будешь жалеть. И если кто-то знает, насколько это глупо, то это – я! Ты всегда была человеком, который сначала думает, прежде чем скажет что-то. Ради бога, не теряй этого качества сейчас, когда ты нуждаешься в нем более всего.

Эмили смотрела на нее с холодком в желудке.

– Что ты имеешь в виду? – потребовала она. – Объясни, что ты имеешь в виду!

Шарлотта оставалась совершенно спокойной.

– Я имею в виду, что если ты позволишь своим страхам проявляться именно теперь или позволишь Джорджу думать, что не доверяешь ему, то тебе никогда не удастся восстановить то, что ты разрушишь, вне зависимости от того, как сильно ты будешь жалеть об этом впоследствии или насколько банальным это окажется, когда ты узнаешь правду. И тебе стоило бы подготовиться к тому, что мы можем никогда не узнать, кто убил Фанни. Не все преступления раскрываются.

Эмили резко уселась на стул. Было ужасно думать, что они могут никогда не узнать, кто убийца, что все они на Парагон-уок могут провести остаток жизни, глядя друг на друга и сомневаясь друг в друге. Каждое проявление близости, каждый тихий вечер, каждый простой разговор, каждое предложение дружбы или помощи будут омрачены темным пятном неуверенности, внезапной мыслью: «А может ли быть, что это он убил Фанни?» или «А знает ли она об этом?..»

– Они должны найти его, – настаивала Эмили, отказываясь слышать о чем-то ином. – Кто-то же будет знать, если убийца действительно один из нас. Жена, брат, друг найдут правду!

– Не обязательно. – Шарлотта глядела на сестру, чуть покачивая головой. – Если его личность осталась тайной до сих пор, почему так не может остаться навсегда? Может быть, кто-то и знает о нем правду, но он ни перед кем не признается в этом – может быть, даже перед самим собой. Мы не всегда говорим о вещах, которые не желаем признавать.

– Изнасилование? – Эмили с недоверием выдохнула это слово. – Почему, ради бога, любая женщина защищает мужчину, который…

Лицо Шарлотты напряглось.

– Много разных причин, – ответила она. – Кто захочет поверить в то, что их муж или брат – насильник и убийца? Если женщина хочет оградить себя от правды, она просто закрывает на это глаза. Или убеждает себя в том, что такого никогда больше не случится, или что это была не его вина. Ты сама видишь: половина Парагон-уок уже убедила себя в том, что Фанни была абсолютно потерянной девушкой, что она сама накликала на себя, что она заслужила такую судьбу…

– Довольно! – Эмили повысила голос и сердито посмотрела на Шарлотту. – Ты не единственная, кто режет правду-матку! Ты так самодовольна, что я просто заболеваю от тебя! Пусть у нас есть время и деньги, и одеваемся мы хорошо, а вы на ваших грязных узких улочках вынуждены работать по двадцать четыре часа, – мы здесь, на Парагон-уок, не большие лицемеры, чем вы! Вы тоже знакомы и с ложью, и со стремлением к выгоде…

Шарлотта резко побледнела. Эмили мгновенно пожалела о своих словах. Ей захотелось протянуть к ней руки, обнять ее, но она не смела сделать это. Эмили испуганно смотрела на сестру. Шарлотта была единственным человеком, с кем она могла говорить открыто, чья любовь не вызывала сомнений, с кем она могла делить тайные страхи и желания, которые живут в каждом женском сердце.

– Шарлотта?

Та стояла тихо.

– Шарлотта? – попыталась она снова. – Я не хотела…

– Я знаю, – очень тихо сказала Шарлотта. – Ты хочешь знать правду о Джордже – и боишься ее.

Время остановилось. Несколько ледяных секунд Эмили не решалась говорить. Затем она задала вопрос, который должна была задать:

– Ты знаешь? Томас говорил тебе?

Шарлотта никогда не умела лгать. Даже с возрастом она не была способна обмануть Эмили, чей острый, практичный взгляд всегда замечал ее колебания и нерешительность перед лицом лжи.

– Ты знаешь, – напирала Эмили. – Скажи мне.

Шарлотта нахмурилась.

– Это все уже в прошлом.

– Скажи мне, – повторила Эмили.

– Не будет ли лучше, если…

Эмили ждала. Они обе знали, что правда, какой бы та ни была, лучше, чем утомительные метания от страха к надежде, чем тщетные попытки обмануть себя, чем давать волю своему воображению.

– Это была Селена? – спросила она.

– Да.

Теперь, когда Эмили узнала, ей стало гораздо легче. Возможно, она и догадывалась об этом раньше, но отказывалась признаться себе. Было ли это все, чего боялся Джордж? Как глупо. Как это глупо. Она легко прекратила бы эту связь. Она бы стерла с лица Селены ее самодовольную улыбочку. Эмили еще не решила, стоит ли сказать Джорджу, что она все знает. Она даже подумала, не позволить ли ему продолжать беспокоиться, не дать ли страху как следует вжиться в его сердце, чтобы он никогда не смог избавиться от него? Может быть, она никогда не скажет ему, что ей все известно…

Шарлотта смотрела на Эмили с беспокойством, наблюдая за ее реакцией.

– Спасибо, – спокойно, даже весело сказала Эмили. – Теперь я знаю, что мне делать.

– Эмили…

– Не беспокойся. – Она протянула руку и очень мягко коснулась Шарлотты. – Я не буду ссориться с ним. Фактически я совсем ничего не буду делать. Пока.

Тем временем Питт продолжал свои расспросы на Парагон-уок. Форбс раскопал интересные сведения о Диггори Нэше. Эта новая информация удивила Питта, и теперь он злился на себя за то, что позволил своему предубеждению против Диггори сформировать такое мнение о нем. Глядя на внешнюю привлекательность, комфорт и благополучие существования на Парагон-уок, Томас начал полагать, что, поскольку все эти люди жили одинаково – приезжали в Лондон на светский сезон, посещали одни и те же клубы и балы, и тому подобное, – все они были одинаковыми внутри под их одинаково модной одеждой и под маской их одинаково благовоспитанных манер.

Диггори Нэш был заядлым игроком с большими деньгами, которые не зарабатывал сам. Он был щедр и флиртовал почти с каждой приятной и доступной женщиной. Питт устыдился и своего поспешного заключения о нем, когда Форбс рассказал ему, что Диггори субсидировал строительство приюта для бездомных женщин. Только бог знает, сколько беременных служанок каждый год лишаются хорошей работы. Они бродяжничают на улицах, прося милостыню, и заканчивают в работных домах и борделях. Поразительно, что именно Диггори Нэш дал посильную защиту многим из них… Может, это было следствием угрызений совести? Или просто жалостью? Чем?

В любом случае, ожидая Джессамин в комнате для утренних занятий, Питт испытывал чувство замешательства. Она не могла знать, какие темные мысли бродили у него в голове до встречи с ней, – но он-то знал, и этого было достаточно, чтобы сковать его обычно свободный язык. Не облегчало участь Томаса и то, что, вполне возможно, Джессамин не была в курсе всех дел Диггори.

Когда она вошла, Питт снова был поражен тем, каким мощным воздействием на людей обладала ее красота. Не просто цвет лица или симметричность бровей и щек; было что-то неосязаемое в округлости ее губ, в меняющейся яркости ее голубых глаз, в хрупкости ее шеи. Неудивительно, что она добивалась того, чего хотела, зная наверняка, что получит желаемое. И неудивительно, что Селена никогда не спорила с ней, всегда подчиняясь этой яркой женщине. До того, как Джессамин заговорила с Томасом, в его голове мелькнула мысль, сумела бы Шарлотта поставить ее на место, если бы между ними произошел какой-нибудь конфликт… если, например, Шарлотта тоже захотела бы завлечь Аларика. Любил ли кто-нибудь француза по-настоящему или он был просто спортивным трофеем, символом победы?

– Доброе утро, инспектор, – холодно сказала Джессамин. Она была одета в летний бледно-зеленый наряд и выглядела свежей и цветущей, как нарцисс. – Я не могу придумать, чем еще вам помочь. Но если есть нечто, о чем вы пока не спросили, я, конечно, попытаюсь вам ответить.

– Спасибо, мэм. – Томас подождал, пока она села, затем тоже сел, свесив, как обычно, по краям стула длинные фалды своего пиджака. – Я должен сказать вам, что мы еще не нашли никаких следов Фулберта.

Ее лицо слегка напряглось – совсем слегка, – и она опустила свой взгляд на руки.

– Надо полагать, что не нашли. В противном случае вы сказали бы нам об этом. Но вы не могли прийти только за тем, чтобы сообщить о ходе следствия, не так ли?

– Нет. – Питт не хотел, чтобы Джессамин заметила, как он все время смотрит на ее лицо – не только по долгу службы, но и в силу ее естественного очарования. Ее красота притягивала к себе, как единственный источник света в комнате.

Джессамин смотрела куда-то поверх его головы – лицо чистое, гладкое, глаза сверкающие, взгляд прямой.

– Чем еще я могу вам помочь? Вы уже говорили со всеми нами. Вы должны теперь знать все, что и мы, о его последних днях здесь. Если вы не нашли его след нигде в городе, то либо он ускользнул от вас и сбежал на континент, либо он мертв. Это неприятная мысль, но нам нельзя ее отрицать.

Перед тем, как Питт пришел сюда, он как следует проработал все вопросы, которые намеревался задать. Теперь они казались менее упорядоченными и даже не очень дельными. Кроме того, он не должен показаться слишком напористым. Джессамин легко может обидеться и отказаться отвечать, а из ее молчания он совсем ничего не узнает. Также он не должен льстить ей. Она привыкла к комплиментам, и он считал ее слишком умной, даже слишком циничной для того, чтобы быть обманутой лестью. Поэтому Питт начал очень осторожно.

– Если он мертв, мэм, то наиболее вероятно, что он был убит, поскольку знал что-то, что могло здорово навредить его убийце.

– Это очевидное заключение, – согласилась Джессамин.

– Единственная значимая тайна, насколько мы знаем, – это личность насильника и убийцы Фанни. – Питт не должен относиться к Джессамин снисходительно или позволять ей подозревать, что он манипулирует ею.

От мучительных воспоминаний у нее скривился рот.

– Мистер Питт, у каждого человека есть что-то, что он желал бы скрыть, но некоторые из нас желают спрятаться до такой степени, что готовы убить своего соседа, лишь бы сохранить свою тайну. Тем не менее, я думаю, было бы нелепо подозревать, что на Парагон-уок существует два не связанных друг с другом ужасных секрета, не имея на руках доказательств.

– Вы правы, – согласился Томас.

Джессамин едва слышно вздохнула.

– Так что это снова возвращает нас к главному вопросу: кто изнасиловал бедняжку Фанни, – медленно сказала Джессамин. – Естественно, мы все думаем об этом. Невозможно не думать.

– Конечно нет. Особенно для настолько близкого ей человека, как вы.

Ее глаза расширились.

– Естественно, если бы вы знали что-то, – продолжал Питт, может быть, несколько поспешно, – то сообщили бы нам. Впрочем, может быть, у вас появлялись мысли… ничего существенного, ничего похожего на подозрения… – он внимательно наблюдал за Джессамин, пытаясь точно определить, как сильно он мог надавить на нее, – …которые могут быть выражены словами и которые должны остаться как предположения, как намек… Как вы сказали, вы не можете выкинуть это преступление из головы.

– Вы думаете, что я подозреваю кого-то из моих соседей? – Ее голубые глаза чуть ли не гипнотизировали его. Питт понял, что он не может оторвать от нее взгляд.

– А это так?

Джессамин долго молчала. Ее руки, лежащие на коленях, медленно шевелились, словно распутывая невидимый узел.

Питт ждал. Наконец она подняла голову.

– Да. Но вы должны понять, что это только чувства… не более, чем набор впечатлений.

– Естественно. – Томас не хотел прерывать ее. Если Джессамин не расскажет ему ничего нового, то, по крайней мере, он узнает что-то новое о ней.

– Я не могу поверить, что кто-то в здравом уме и нормальном состоянии мог это сделать, – заговорила она, взвешивая каждое слово, как бы вынуждаемая обязательствами. – Я знаю здесь всех в течение долгого времени. Я перебирала в памяти снова и снова все, что знаю, – и не могу поверить, чтобы такая черта чьего-то характера могла быть скрыта от всех нас.

Питт вдруг почувствовал себя разочарованным. Она снова собирается предложить ему эту невозможную версию о чужаках.

Ее руки теперь лежали на коленях твердо, белые на зеленом фоне платья.

– Конечно, – невыразительно сказал Томас.

Джессамин подняла голову, щеки ее горели.

Она глубоко вдохнула, потом с шумом выдохнула.

– Я имею в виду, мистер Питт, что всему виной может быть лишь влияние сильных, ненормальных эмоций или, может быть, алкоголя. Когда люди много выпьют, они могут натворить такое, чего никогда бы не позволили себе в трезвом состоянии. Мне говорили, что даже на следующий день они не всегда помнят, что происходило с ними. Наверняка этим можно объяснить искреннее поведение виновного человека? Если тот, кто убил Фанни, не может ясно вспомнить об этом…

Питт подумал, что Джордж совершенно не мог припомнить ту ночь; Алджернон Бернон не мог точно вспомнить имя своего компаньона, неизвестного партнера по игре в карты у Диггори; а Халлам Кэйли, который часто бывал пьян в последнее время, проспал всю ночь. Афтон сказал, что после выпивки спал до десяти в то утро, когда узнали об исчезновении Фулберта. Так что предположение Джессамин имело смысл. Оно объясняло отсутствие лжи, отсутствие попытки завести расследование не в ту сторону или вовсе запутать его. Убийца мог даже не осознать своей собственной вины! В его памяти должна царить ужасная черная пустота. Лишь во сне его будут посещать кошмары, заполняющие пустое пространство его памяти – картины насилия, образы, запахи и звуки… И чем больше он пьет, тем больше проваливается в забытье…