355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Энн Бенсон » Похититель душ » Текст книги (страница 12)
Похититель душ
  • Текст добавлен: 7 сентября 2016, 19:23

Текст книги "Похититель душ"


Автор книги: Энн Бенсон


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)

Через несколько секунд он проговорил:

– Ваше преосвященство, вы не позволите мне отойти на пару минут?

Жан де Малеструа быстро закивал.

– Разумеется.

Солдат спрыгнул с лошади, принялся возиться с завязками на штанах, словно собрался облегчиться, и направился к кустам у меня за спиной.

– Матушка, прошу прощения…

– Я не буду смотреть, – пообещала я.

Он зашагал к кустам, опустив руку, словно собирался снять штаны, а на самом деле держа ее около рукояти меча. Я услышала тихий шорох, когда клинок покинул ножны, и какую-то возню. Естественно, я повернулась посмотреть, что происходит; здравый смысл требовал, чтобы я выехала из-за деревьев на поляну, но настоящий воин, который хочет остаться не замеченным неприятелем, никогда так не поступит. Вот я и сидела на своей лошади, перепуганная до полусмерти, и наблюдала за раскачивающимися у меня за спиной ветками. Криков не было слышно – только тихий, быстрый разговор, словно наш гость тоже не хотел, чтобы его увидели люди милорда де Ре. А потом все стихло.

Несколько мгновений ничего не происходило, а потом появился наш солдат и вытолкнул вперед пленника, которому успел связать руки за спиной. Незнакомец споткнулся, но сумел сохранить равновесие и выпрямился перед его преосвященством. Взглянув в его суровое лицо, он тут же ему поклонился.

Это был священник!

– Говори, как ты тут оказался, брат, и, надеюсь, дело у тебя важное, – не повышая голоса, приказал Жан де Малеструа.

Продолжая кланяться, священник произнес слегка дрожащим голосом:

– Простите меня, ваше преосвященство.

– Сначала расскажи, какой грех ты совершил.

– У меня много грехов, – поспешно проговорил священник, – но я прошу вашего прощения за то, что подкрался к вам. Я не хотел, чтобы милорд узнал, что вы здесь, и потому не мог открыто пройти через поляну, а мне нужно с вами поговорить.

– За это мы тебе благодарны, – ответствовал его преосвященство. – А теперь говори, как ты узнал, что мы здесь?

– Я шел за молодым священником от самой деревни.

– Он тебя не заметил?

– Нет, ваше преосвященство.

Жан де Малеструа с укором посмотрел на брата Демьена, затем повернулся к священнику.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Ла Рош, – ответил он. – Ги.

– Итак, брат Ги, я должен тебя спросить: почему ты прямо не поговорил с братом Демьеном, когда он был в деревне?

– Мне нечего было сказать про нападение на собор, а я понял, что его интересовало именно это. Я служу в маленькой часовне в противоположном конце деревни и не был свидетелем чудовищного преступления. Но один из наших людей видел ваш отряд на дороге.

– Мы не встретили никаких людей по пути.

Ла Рош едва заметно улыбнулся.

– Значит, он хорошо спрятался. Мы в этом сомневались.

– Шпион?

Священник кивнул.

– Мы разместили в лесу наших людей, – сказал он и, увидев удивление на лице епископа, пояснил: – Мы решили следить за лесом, ведь демоны уносят наших детей.

Жан де Малеструа промолчал, а священник продолжал:

– Наш человек сообщил нам, что среди вас аббатиса.

Это было сказано с особым значением, он явно имел в виду не какую-то аббатису, а именно меня. Он посмотрел на меня, а я принялась смущенно оглядываться по сторонам.

Жан де Малеструа окинул меня критическим взглядом.

– Похоже, вы тут стали довольно известны, сестра, – прошептал он.

– Судя по всему, да, – так же тихо ответила я. – И да простит меня Бог.

Он недовольно фыркнул и заявил, снова шепотом:

– Посмотрим.

Священник сделал шаг в мою сторону, и солдат потянулся к нему, собираясь помешать, но одного взгляда Жана де Малеструа хватило, чтобы он замер на месте.

– Я могу вам кое-что сказать, матушка?

Я тут же взглянула на епископа, который отвернулся, предоставив мне самой принимать решение.

– Можете, – сказала я и выпрямилась в седле, наслаждаясь значимостью момента. – Только поспешите, потому что уже темнеет.

– Из Бурнёфа до нас дошли слухи, что вы выслушали множество историй про исчезнувших детей. У нас тоже есть такая история.

– У вас? – удивилась я.

– Да. В лесу меня ждут другие жители деревни. – Он показал себе за спину и выжидающе посмотрел на нас.

– Сколько? – спросил его преосвященство.

– Семеро, – ответил священник.

Достаточно, чтобы с нами справиться. Но зачем раскрывать число, если у тебя нечистые намерения? Или он нас обманул, чтобы завоевать наше доверие? Какое же оно трудное, это военное дело! Я посмотрела на Жана де Малеструа, но его лицо оставалось непроницаемым. Я же всем своим видом говорила: «Прошу вас, давайте выслушаем их…»

Наконец он кивнул, мы развернули наших лошадей и последовали за ла Рошем.

Почти сразу стало ясно, что нам нечего бояться; среди семерых людей, поджидавших нас, оказалось три женщины, один старик и, разумеется, священник. Двое других были сильными мужчинами, но я не заметила у них оружия.

После приличествующих случаю приветствий его преосвященство проговорил:

– Вы пришли издалека, чтобы нам что-то рассказать.

Затем Жан де Малеструа оглядел группу и спросил:

– Кто-то из вас является родителем пропавшего ребенка?

– Нет, – ответил священник. – Он сирота.

– Его мать умерла во время родов, – добавила одна из женщин.

Этого боится каждая женщина, когда у нее начинаются схватки.

– А отец? – спросила я. И снова ответил ла Рош:

– Умер два года назад от чахотки. Он прекрасно заботился о мальчике, пока не заболел.

– Отец был моим сводным братом, – добавила другая женщина, – и, когда понял, что умирает, он попросил меня позаботиться о мальчике или, если я не смогу этого сделать, найти для него хорошую семью. Но у меня не было возможности прокормить еще один рот. – Она смущенно опустила глаза.

– За ним присматривал весь наш приход, – сказал священник. – Мы все его очень любили. Он был очень набожным и сообразительным и с удовольствием изучал латынь. Я даже начал подумывать, что из него получится хороший священник.

Жан де Малеструа слушал их, но ничего не говорил.

– Мы потеряли сына, – добавил ла Рош, – а наш Бог, возможно, лишился слуги.

– Мы все слуги Господа, брат.

Продолжая, священник посмотрел на меня.

– Я знаю, очень необычно, что мы все пришли рассказать о нем, матушка, но за него некому заступиться.

– В таком случае это должны сделать вы, – сказала я. И тут все заговорили одновременно.

– Он был хорошим мальчиком, несмотря на трудное положение, в котором оказался. И всегда радовал тех, кто его знал. Очень хороший, достойный ребенок.

А в самом конце молодая женщина проговорила:

– Мы знаем, что пропали и другие дети. Это больше нельзя отрицать.

«Здесь едят маленьких детей».

– Как его звали? – наконец спросил епископ.

– При крещении ему дали имя Жак, – ответил священник. – Но мы ласково называли его Жаме. Отца звали Гийом Брис.

– Когда он пропал?

Ла Рош посмотрел на меня, хотя вопрос задал епископ. Наверное, сестра Клэр каким-то образом дала всем понять, что именно у меня они найдут больше сочувствия.

– Последний раз его видели больше года назад, – сказал он. – В феврале. Он любил что-нибудь приносить тем из нас, кто ему помогал. А потом однажды ушел за подаянием и не вернулся.

– Вы спрашивали о нем?

– В окрестностях деревни и за ними, – ответила сводная тетя мальчика. – Он был последним в нашем роду, и через него имя его отца – и моего тоже – могло быть сохранено. Мы не хотим, чтобы он пропал, как остальные, которых так и не удалось найти. Мы надеемся, что виновный будет наказан.

Такое же отчаяние я слышала и в словах других родителей. Только на этот раз за мальчика, который не был никому сыном, просила вся деревня. Их надежды и ожидания окутали нас, точно призрачным туманом.

– Я займусь этим делом, – наконец заявил его преосвященство.

Тетя мальчика выступила вперед.

– Когда вы сообщите нам о результатах?

Ее вопрос застал Жана де Малеструа врасплох – он не привык к такому решительному поведению просителей. Но силу гнева простого народа знал хорошо и потому ответил:

– Мне приходится заниматься и другими срочными делами, но я обещаю вам, что постараюсь как можно быстрее разобраться в случившемся.

Все принялись дружно кивать, благодарные за участие.

– Ваше преосвященство, позвольте мне поговорить с моими односельчанами, – проговорил ла Рош, – а потом я бы хотел еще кое-что вам сказать.

– Пожалуйста, брат.

Они быстро о чем-то посовещались, и наконец священник выступил вперед.

– У нас есть подозрения относительно того, кто виновен в исчезновении детей.

– Не сомневаюсь, что есть, – ответил Жан де Малеструа. Ла Рош промолчал, и епископ продолжал: – Но я сделаю свои собственные выводы после того, как проведу тщательное расследование. Со временем, если дело дойдет до суда, вы узнаете все, что будет известно мне.

Мне показалось, что его слова их удовлетворили. Все принялись дружно его благодарить, потом попрощались и скрылись в лесу.

Всю обратную дорогу до Нанта, которую мы проделали при свете факелов, я обдумывала события этого долгого и такого тяжелого дня. Когда мы проезжали через последний участок леса перед городом, я услышала голос Жана де Малеструа. Епископ ехал рядом со мной, но мне показалось, что он находится где-то далеко.

– Наконец у нас появился повод выступить против лорда де Ре.

Я некоторое время не отвечала, и его слова повисли в воздухе. Горькая правда состояла в том, что пропавшие дети имели для герцога гораздо меньше значения, чем замок Сент-Этьен. Милорд де Ре наверняка понимал всю бессмысленность попытки вернуть свою бывшую собственность. Он должен был знать, что герцог Иоанн отправит большой, хорошо вооруженный и верный ему отряд, который втопчет милорда в грязь перед Сент-Этьеном.

Истинное его преступление состояло в том, что он считал себя ровней герцогу Иоанну. Он видел это в своем деде, у которого было больше денег, больше собственности, больше слуг, больше ума и, возможно, отваги, чем у герцога. Милорд совершил серьезную ошибку, решив, что все это перешло к нему по наследству. Тем более поражали безумные обвинения, которые, говорят, Жиль выкрикивал, когда напал на замок. «Ты, мерзкий вор! – вопил он, обращаясь к Жану ле Феррону. – Ты избил моих людей и отнял у них деньги. Выходи из часовни или я тебя прикончу!»

Никто ни на мгновение не поверил, что Жан или Жоффруа ле Феррон могли у кого-то что-то отнять. И никто из нас не мог поверить, что человек, который вел себя с таким смирением во время Прощеного воскресенья, вдруг потерял контроль над своей душой и превратился в безумца. Многие слышали во время Прощеного воскресенья и в другие моменты, как он говорил о том, что хотел бы совершить паломничество в Святую землю, перестать вести жизнь, исполненную зла, и молить о прощении. Однако только его исповедник и, возможно, Жан де Малеструа знали о природе его грехов, требовавших отпущения. И ни один не желал и не мог говорить о них.

Жан де Малеструа знал уже достаточно, чтобы выдвинуть обвинение против милорда Жиля от имени герцога Иоанна. Но если бы Жиль де Ре не совершил глупость и не взял в осаду собор, возможно, он никогда не предстал бы перед судом, даже несмотря на такое огромное количество жалоб родителей пропавших детей.

Понимаете, милорд по-прежнему был одним из нас.

Но ему недолго оставалось им быть.

Глава 14

В нашей лютеранской семье в Миннесоте по воскресеньям мы проводили с утра по восемь часов в церкви (во всяком случае, так мне казалось), а оставшуюся часть дня занимал обед. Теперь я так не живу, но что-то не позволяло мне позвонить в одну из семи оставшихся семей, где исчез ребенок, поскольку их воскресенье могло проходить именно так. Поэтому я просидела весь день, снова и снова перечитывая досье и пытаясь выработать на них общий взгляд.

Странную жизнь ведут люди, сующие нос в чужие дела. Лишь в трех из этих семей знали, что незнакомка сейчас изучает интимные подробности их жизни, и, несмотря на то, что пытается сохранить профессиональную отстраненность, она формирует о них собственное мнение.

«Я считаю, ваша честь, на основании полученного мной обучения и профессионального опыта, что, если бы мать лучше следила за ребенком, он бы никуда не исчез».

Или: «Я пришла к заключению, основанному на вещественных доказательствах, что дядя мальчика настоящий извращенец, хотя у него есть алиби».

Иногда ты ничего не можешь с этим поделать. Я хочу быть доброй и оправдать кого-то за недостаточностью улик, но в нашем деле ты видишь много – слишком много.

У меня появилась уйма вопросов, главный из которых: побывал ли исчезнувший ребенок в музее «Тар-Питс», перед тем как пропал? И если да, то с кем?

И если между жертвами существует такое удивительное сходство, то нет ли некой общей схемы в присутствии близких людей, якобы находившихся рядом во время похищения? До сих пор всех, кто попал под подозрение – но впоследствии был из-под него выведен благодаря надежному алиби, в том числе и Гарамонд, хотя он в этом так и не пожелал признаться, – связывало лишь то, что они имели какое-то отношение к исчезнувшему ребенку.

Едва ли это можно назвать грандиозным открытием.

Лишь в немногих делах имелись фотографии, поскольку арестовали лишь Джесси Гарамонда, который начал вызывать у меня все более сильное раздражение. Гнить в тюрьме только для того, чтобы защитить интересы брата, – такое впечатление, что он начитался древнегреческих трагедий, которые мы проходили в старших классах. Одна из немногих фотографий, обнаруженных в делах, очень меня расстроила. Предполагаемый преступник – дядя похищенного мальчика – обнимал его за плечи; они стояли возле бейсбольного поля, мальчик был в спортивной форме, словно весь день отрабатывал движение к базе.

Снимок явно делал любитель, поскольку фон показался мне избыточным, да и изображение слегка перекосилось. Однако фотограф не смог скрыть своего обожания; мальчик и дядя были совершенно счастливы, и снимавшему удалось поймать это редкое мгновение. Я смотрела на фотографию, и в голове у меня вертелась одна и та же мысль: «Не может быть». У меня не имелось никаких оснований для такого вывода, но я не могла заставить себя думать иначе. Вот вам и профессиональная отстраненность.

Наверное, я никогда не была так счастлива видеть своих детей, как в то воскресенье, когда они вернулись домой. Все вошло в норму. Они прекрасно провели время, поскольку Кевин выглядел ужасно усталым, когда привез их; хороший знак.

Не знаю, поверите вы мне или нет, но одно из самых моих любимых занятий вместе с ними – это стирка, поскольку она требует совместных усилий. В том чудовищном беспорядке, которым Эван называет свою комнату, он нашел корзину, и мы все уселись в гостиной вокруг горы носков, нижнего белья, спортивной формы и футболок, чтобы их рассортировать. Джулия собирала белое, Френни светлые цвета, а Эван темное – он не мог собирать белое, поскольку отказывался прикасаться к маленьким белым лифчикам Френни.

– Ты ужасный трус, – дразнила его Френни. – Джулия должна смотреть на твои дурацкие трусы, а ты боишься маленького лифчика.

– Да, маленького, мисс Плоская Грудь, – парировал он. Начался ужасный шум. Неожиданно белье полетело во все стороны. Я решила поучаствовать во всеобщем веселье и попыталась накинуть на сына простыню, но он с веселым смехом ловко отскочил в сторону.

– Бесчувственный оболтус, – проворчала я, с трудом сдерживая смех. – Что с тобой будет, если она вырастет больше тебя.

– Точно, – вмешалась Френни и показала бицепсы. Как Арнольд Шварценеггер. – Ты думаешь, я занимаюсь танцами, балбес. На самом деле это каратэ.

Она попыталась нанести удар, но Эван его легко перехватил. Взвизгнув от удовольствия, Джулия ринулась в бой, запрыгнув на спину брата. Они начали бороться, так что вскоре перья у них торчали в разные стороны. А потом, задыхаясь от смеха, дружно повалились на пол.

Наконец нам удалось рассортировать белье и загрузить первую порцию в машину. Я поставила диск «Битлз», все еще рассчитывая, что мне удастся привить детям любовь к музыке шестидесятых, как это когда-то сделал мой старший брат. Я всегда радовалась, когда видела, что дети знают слова большинства песен и могут подпевать. Потом мы проверили домашние работы у всех и сделали горячие бутерброды с сыром.

Джулия и Френни заснули перед телевизором. Я осторожно взяла Френни на руки, понимая, что очень скоро она станет слишком тяжелой и я не смогу ее поднять. Перед тем как двинуться к ее спальне, я остановилась, чтобы оглядеть гостиную. Мой милый сын поступил так, как я с его старшей сестрой, – с Джулией на руках последовал за мной по лестнице.

Я с трудом удержала набежавшие слезы.

Конечно, мне захотелось поцеловать его перед сном, а он возмутился таким проявлением материнской любви. Мне было все равно. Когда они заснули, я навела порядок на кухне, поскольку одна только мысль о том, что утром в понедельник я увижу остатки бутербродов, приводила меня в ужас. Покончив с уборкой, я засунула папки с делами в свой сразу же растолстевший портфель.

И улеглась в постель. С тумбочки на меня смотрела книга Эркиннена. Я вздохнула и подумала: на сегодня хватит. Однако взяла ее и начала читать, а через несколько минут стала кое-что выписывать. На следующее утро я проснулась со следами страниц на щеке. Мне так много еще нужно узнать.

Утром в понедельник я нашла два из оставшихся трех дел в своем почтовом ящике. Интересно, смогла бы я так же легко отказаться от работы над чем-то, как эти детективы. Впрочем, с точки зрения карьеры никому не хочется иметь на своем счету нераскрытые преступления. Даже по отдельности разобраться в них не просто. Но и теперь, когда мне удалось установить между ними сходство, нет никаких гарантий, что я сумею довести их до конца. И тогда процент раскрываемости понизится и станет нормальным – впервые за всю мою карьеру.

Я начала звонить родителям жертв, чтобы представиться. Передачу их дел я объяснила обычным «перераспределением нагрузки». Большинство из людей, с которыми мне пришлось беседовать, проявили понимание и были готовы сотрудничать. Я сумела договориться о встрече с матерью одного из исчезнувших мальчиков на дневное время – как раз после того, как отвезу Френни на танцы.

Большинство разговоров прошло нормально, с учетом всех обстоятельств, но один из них получился очень напряженным и произвел на меня тяжелое впечатление. Отец пропавшего ребенка, которому на начальном этапе было предъявлено обвинение, погрузился в полнейшее уныние. Его алиби оказалось наименее надежным – он один ехал на работу. Прошел целый месяц, прежде чем удалось отыскать видеозапись, сделанную камерой системы безопасности, которую недавно установили. Мать мальчика рассказала, что детективы вели себя с ее мужем весьма агрессивно, что совершенно естественно, когда появляются серьезные улики – а в данном случае речь шла о показаниях довольно надежного свидетеля. Примерно через три месяца после исчезновения сына отец покончил с собой, оставив вдову в полном одиночестве: похищенный ребенок был у них единственным. Я так хотела поймать этого монстра. Так хотела.

– Нужно проверить всех, кто совершал сексуальные преступления на нашем участке, – сказал мне Фред.

– Да, ладно, это ни к чему не приведет. Какой смысл…

– Нужно прикрыть твою задницу, Дунбар. Не говоря уже о том, что я твой лейтенант и твоя задница есть продолжение моей. Если твой преступник – а я до сих не уверен, что речь идет об одном и том же парне, – окажется одним из известных полиции типов, нам будет очень нелегко отмазаться, когда станет ясно, что ты даже не пыталась их проверить.

Конечно, он прав; любой профессионал поступил бы так же, в противном случае к нам будет легко придраться. Однако мне было жалко тратить время впустую; в Лос-Анджелесе тысячи подобных преступников, и на допросы уйдет куча времени.

– Можно мне хотя бы сузить список подозреваемых?

– Как?

– Почему бы нам не привлечь психолога? – сделала я еще одну попытку.

Мне бы следовало воздержаться от подобных просьб.

– Ограничимся пока Эркинненом.

На сей раз он пригласил меня на ленч, в довольно симпатичный ресторан на западе Лос-Анджелеса, в южной части Мелроуз.

– Они не станут оплачивать ленч, – сказал он. – Я их хорошо знаю.

– Первый раз я взяла наличные из мелких расходов, – призналась я. – А во второй пришлось платить мне. Однако я не против. Вы мне очень помогли.

– Ну, тогда этот и следующий будут за мой счет.

Ресторан напоминал бистро, здесь даже имелись угловые кабинки. Не хватало только сигаретного дыма – тогда мы могли бы оказаться в мире черно-белого кино сороковых. Не самый фешенебельный способ обрести уединение, но я не возражала: у нас была цель, да и компания меня вполне устраивала.

До тех пор, пока мы не заговорили об извращенцах, – впрочем, напомнила я себе, тему выбрала я сама.

– Статистика убедительно показывает, что люди, совершившие преступление на сексуальной почве, склонны к его повторению гораздо в большей степени, чем те, которые идут на преступления другого характера. Проведено несколько фундаментальных научных исследований, подтверждающих эту закономерность. Кроме того, результаты двух метаисследований…

– Прошу вас, Док, можно на понятном языке?

– Извините.

Наступила короткая пауза.

– Вы знаете, я бы очень хотел, чтобы вы называли меня Эррол.

Наверное, я удивленно посмотрела на него, поскольку он добавил:

– Пожалуйста.

– Конечно, с удовольствием.

Глупее не придумаешь.

– Итак, Эррол, метаисследование…

– Да, верно. Это исследование, при котором мы берем статистические данные из ветвей других исследований и сочетаем их, чтобы выяснить, не возникнет ли нечто новое, по сравнению с исходными результатами.

– Ага. Звучит так, словно вам нужно написать доклад.

– Ну, иногда так действительно случается – когда нужно получить докторскую степень, а твои собственные изыскания заходят в тупик. Но в тех случаях, когда берется широкий разброс примеров, получаются интересные результаты. Временами мне кажется, что некоторые исследования бывают слишком узкими. Вы должны понимать, что нам необходимо довести до конца исходную работу, на которую получен грант, и мы не можем просто воспользоваться чужими результатами. Яйцо необходимо разбить совсем по-другому.

Мне показалось, что я поняла.

– Иными словами, вместо того чтобы изучать сон любителей кофе, вы исследуете привычки тех любителей кофе, которые пользуются исключительно чашками из пенополистирола.

– Очень хорошо, детектив.

– Вы знаете, я бы предпочла, чтобы вы называли меня Лени.

– Извините. Конечно. Мне не хотелось быть невежливым. Теперь я буду называть вас Лени. Так или иначе, но рецидивизм изучается довольно часто. Даже слишком часто, как полагают многие из нас. Но надежду трудно убить.

Его тон показался мне несколько педантичным – быть может, Эррол был одним из тех специалистов, которые считают полицейских слишком глупыми, чтобы существовать на свете.

– Мы все надеемся, что неприятная правда как-то изменится или возникнет позитивный фактор, который позволит поставить под сомнение негативную тенденцию.

– Подождите минутку. – Возможно, правы те, кто намекает на глупость полицейских. – Я потеряла нить.

– У нас есть средства борьбы. Нам хочется сказать, что они эффективны, и не только из гордости, но и для того, чтобы оправдать затраты на изучение поведения этих субъектов. Я, к примеру, хотел бы верить, что наши попытки перевоспитать людей, совершающих преступления на сексуальной почве, могут дать неплохие результаты. Однако у меня нет такой уверенности. Печальная истина заключается в следующем: совершившие сексуальные преступления против детей часто их повторяют. Одно из недавних исследований показывает, что число рецидивистов составляет пятьдесят процентов.

– Я могла бы и сама догадаться. Мы постоянно ловим одних и тех же типов, которые вновь берутся за старое.

– Да. История постоянно повторяется. Однако мы все время пытаемся сделать вид, что все не так плохо. Я читал статью из журнала по судебной психиатрии, в которой дается новое определение рецидивизма. Автор утверждает, что пятьдесят процентов – это непомерно завышенные цифры, поскольку в них учитываются преступления тех, кто вышел из тюрьмы более десяти лет назад. Он предпочитает брать статистику за последние пять лет, тогда процент снижается до тридцати, что представляется вполне удовлетворительным.

Я пыталась понять, как тридцать процентов могут кому-то показаться удовлетворительными.

– Неужели пять лет так сильно влияют на результат, – только и сумела сказать я в ответ.

Однако Эркиннена посетило вдохновение.

– На самом деле это показывает, что со временем такому человеку становится все труднее контролировать свои импульсы, и он вновь совершает преступление более чем в половине случаев, из чего следует, что совершивший подобный поступок однажды, скорее всего, его повторит.

Он наклонился поближе ко мне, хотя официант уже давно ушел и рядом никого не было.

– Правда еще печальнее. В действительности процент повторяющихся преступлений выше пятидесяти, поскольку мы не принимаем в расчет тех негодяев, которых поймать не удалось. Кроме того, следует понимать, что большинство исследований проводилось с целью установить, насколько лечение помогает снизить возможность повторного преступления. Поэтому те, кто совершил вторичное преступление, не берутся в рассмотрение. Более того, далеко не у всех жертв хватает смелости сообщить о нападении, и такие эпизоды в статистике не учитываются.

Мне было неприятно его слушать, потому что я знала: вернувшись домой, я буду об этом думать.

– Ну, а хорошие новости есть? – робко спросила я.

– О, кое-что. Есть статистика, утверждающая, что осужденные преступники, отбывающие наказание в тюрьме и получающие соответствующее лечение, потом реже нападают на детей. Точнее, промежутки между нападениями увеличиваются. Иными словами, те, кто прошел лечение, способны не повторять своих преступлений.

– Да, это уже что-то, – с иронией заметила я. – Какой прогресс.

Он негромко рассмеялся.

– Да, конечно. – Потом он серьезно посмотрел на меня. – Вот что я хочу вам сказать. Я считаю, что мы можем прикладывать немалые усилия для реабилитации этих типов, но они все равно будут повторять свои преступления. Как мне представляется, большинство ведущих психологов, специализирующихся на сексуальных преступлениях, считают, что этих людей невозможно полностью излечить от преступных импульсов. Сексуальную агрессию можно контролировать до определенных пределов при помощи активного лечения, но склонность к насилию продолжает существовать, а мы в состоянии лишь немного ее ослабить. Однако, рано или поздно, джин вырвется из бутылки.

– Боже мой, но почему?

– Мы не знаем. Вы ведь читали книгу?

– Да.

– В ней довольно подробно объясняется, почему эти типы совершают преступления. Природа плюс воспитание, биологические факторы и тому подобное.

– Но все это не слишком помогает. Ведь речь не идет о том, что мой преступник может перейти в активное состояние, и я теперь знаю, как его остановить. Он уже активен, а я лишь пытаюсь его поймать.

– Ну, можем составить график личностных характеристик и профессиональных способностей, как это делает ФБР, но я бы предпочел изложить свои соображения неформально.

– Меня это вполне устроит. К тому же хочется получить помощь побыстрее.

– Это не займет много времени, – пообещал Эррол. – Все гораздо проще, чем полагает большинство людей. Если в двух словах, то они неправильно подключены. Их души вывернуты наизнанку.

– Их души?

– Да. Или они их лишились. Кто-то украл их души.

Я не привыкла слышать на работе это слово.

– Ну, честно говоря, это только все осложняет.

– Да, в некотором смысле. Конечно, было бы гораздо проще, если бы существовала общепризнанная методика изучения души, однако ее нет. Мы даже не в силах определить, на месте ли душа. Получается, что нам приходится иметь дело с человеком, чья душа не может быть синхронизована с остальным миром.

– А если удастся выяснить, что находится внутри таких парней, нас это не слишком порадует.

– Пожалуй, – согласился он.

Мы вернулись в его офис и составили примерный график личностных характеристик. Похититель должен быть мужчиной, как мы установили ранее, и, скорее всего, он белый.

– И все-таки я не понимаю, – призналась я, когда Эррол закончил.

– Как и все мы. Однако статистика утверждает, что девяносто пять процентов педофилов – белые. Впрочем, в этом направлении специальных исследований проводилось совсем немного.

– Вот это да! Интересно почему?

– Существует множество гипотез, большинство из них противоречивы. Один известный социолог придумал новую теорию. Он утверждает, будто белые мужчины чувствуют себя в нашем обществе более уверенно, чем мужчины других национальностей; и мне кажется, что в его рассуждениях есть толика здравого смысла.

– Да, у парней на руках все билеты.

– Только не надо феминизма, детектив. Извините, я хотел сказать, Лени. Вы мне уже начали нравиться.

Мне он тоже начал нравиться. Слегка смущенные, мы нравились друг другу несколько мгновений, а потом вновь вернулись к делу.

– Существует и другая теория, которая объясняет такой расовый дисбаланс в серийных убийцах. Один социолог-экстремист считает, что цветные мужчины просто не успевают стать серийными убийцами, поскольку их гораздо активнее преследует полиция.

– Иными словами, их попросту раньше ловят?

– Совершенно верно.

– Вот дерьмо! – проворчала я, забыв о приличиях. – Я не знакома ни с одним полицейским любой расы, который стал бы охотиться за белым убийцей с меньшим пылом, чем за черным, если бы узнал, что тот прикончил ребенка. Какая кретинская теория.

– Ну да. Пожалуй, я с вами согласен. Но работа над ней финансировалась федеральными грантами.

– Полнейшая чепуха, Док. Должны существовать пределы защиты своих, даже внутри братства.

– Я всегда в это верил и рад, что вы придерживаетесь таких же взглядов. Эта теория показалась мне подозрительной и даже подстрекательской.

– Ну, если ее автор хотел кого-то возмутить, то он своего добился, – заявила я. – Ладно, сойдемся на том, что я должна искать белого мужчину. Сколько ему лет?

– От восемнадцати до сорока, – ответил Эррол. – Однако чаще всего подобные преступления совершают в возрасте около тридцати лет.

– То есть речь идет не о грязных стариках.

– Обычно вы ловите их раньше.

– Мы стараемся.

– Следует помнить еще кое-что. Этот тип должен быть одиночкой. Старается держаться особняком. Ему необходимо сохранять анонимность, поскольку всеобщее внимание его тревожит.

– Тем не менее преступник похищал детей при свете дня, на глазах у свидетелей.

Эркиннен улыбнулся, чтобы сделать свой довод более весомым.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю