Текст книги "Тайна алмазного берега"

Автор книги: Енё Рэйтё

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

4

К рассвету мы с ней далеко продвинулись. Она сидела у моих ног и, ластясь, как кошка, склонила голову мне на колени.

– А теперь рассказывай… рыцарь мой!

Я подкрепился рюмашкой виски.

– Знай, графиня, что мне известно место, где скрывается капитан Ламетр.

– О-о! – ловко прикинулась она удивленной.

– Ведь мы спасли его, я и двое моих дружков.

– Кто они?

– Один – плотный, приземистый – выдает себя за капитана. Этому удалось сбежать из Орана на судне с грузом мускатного ореха, которое держит курс через Черное море в Рус-Чак…

– А другой?

– Сержант Потрэн из легиона. Когда-то мы вместе учились в школе, а в войну он служил под началом капитана Ламетра.

– Да… дальше… – выдохнула она.

– Он был зачинщиком акции. Состоит в близких отношениях с маркитанткой. Ламетр скрывается в подвале дома на авеню маршала Жоффра, 9, под грудой стираного белья.

– Клянусь, Джон, все останется между нами. А теперь тебе пора уходить. Надеюсь, в скором времени увидимся?

– Да, дорогая, конечно!

Поцелуй на прощание, и я отчалил.

Вышел на улицу, голова кружилась от выпитого виски. Чтобы прочистить мозги, я зашел в ближайшее питейное заведение и хлопнул пару стаканчиков рома. На душе полегчало, и я уселся за столик полистать газеты.

Куда спешить? Либо выкручусь, либо загремлю на тридцать суток в карцер да в железах по рукам по ногам. Нет уж, надо выкрутиться!

Новостей в газетах навалом, одна другой интересней.

Усилия генерала Рубо, направленные на поддержание мира в Сенегале, не увенчались успехом. Туземцы племени фонги по-прежнему отрицают свою осведомленность по поводу судьбы экспедиции и местонахождения алмазных копей. Между тем довольно многое свидетельствует против чернокожих. В частности, это история капитана Мандлера, именем которого совсем недавно воспользовался некий аферист. Подлинный же капитан сгинул без следа по пути из Сенегала в Оран, но его дневник и карта, на которой был обозначен маршрут экспедиции, пришли по почте и ясней ясного доказывают всю вину туземцев. Адмирал де Сюрьен с присущей ему энергией готовится возглавить поисковую и карательную экспедицию.

Генерал де ла Рубо, по всей вероятности, получит руководящий пост в соединениях, расквартированных в Индокитае. Жесткая политика правительственного посланника восстановит авторитет колониальной армии, резко пошатнувшийся в ходе неудачных поисков алмазных месторождений.

Спрашивается, где же они, эти алмазные россыпи? Где исчезнувшая без следа экспедиция?

«Нельзя не преклоняться перед чистотой намерений идеалиста генерала Рубо, который, видимо, вскоре покинет свой пост в Африке. И нельзя не восхищаться несгибаемой волей маркиза де Сюрьена, намеренного твердой рукой восстановить былой авторитет французских колониальных властей», – так писали в газетах.

Вся эта шумиха вокруг отставки генерала Рубо дурно пахла. От нее несло удушающим запахом пороха и крови, о чем репортеры умалчивали, но зато я сразу же почуял.

От выпитого рома в голове у меня прояснилось, и я двинул к военной комендатуре. Было шесть часов утра.

– Мне надо поговорить с кем-нибудь из начальства, – заявил я постовому.

– О чем?

– Ежели бы всякому дураку можно было объяснить, то на хрен бы я стал рваться к начальству!

Постовой пробурчал в мой адрес нечто нелицеприятное, однако дежурного все же растолкал.

Офицер спросонок силился застегнуть мундир, а на непрошеного посетителя глянул, явно желая ему провалиться в преисподнюю.

– Чего тебе?

– Желаю сделать важное сообщение.

– Насчет чего?

– Меня пытались заманить в шпионские сети.

В казармах колониальных войск на каждом шагу были развешаны плакаты:

ЗАПОДОЗРИЛ ШПИОНА – НЕМЕДЛЕННО СООБЩИ В КОМЕНДАТУРУ!

– Рассказывай!

– Ко мне обратилась некая дама, назвалась графиней Ла Рошель и посулила дать денег, если я раздобуду для нее сведения касательно одного военного преступления.

– Стоп! Это не по моей части. Я сейчас свяжусь с кем надо, а ты пока побудь в соседней комнате.

Я уединился по соседству.

Вскоре появился офицер.

– Пошли!

У подъезда мы сели в машину. Офицер со мной не заговаривал, а я ни о чем его не спрашивал. Ехали уже добрых четверть часа.

Куда он меня везет? Миновали окраину Орана, автомобиль мчал вдоль набережной, обсаженной платанами и олеандрами, и наконец остановился у здания из красного кирпича, обнесенного высокой решеткой и напоминающего крепость.

У ворот стояли двое часовых с примкнутыми штыками.

– Доложите отделу «Д», что офицер Жюльен прибыл.

Отдел «Д»! Даже я знал, что это контрразведка.

Попасть сюда не так-то легко, даже дежурному офицеру. Стой у ворот и жди, пока о тебе доложат.

К нам вышел майор – тощий, с болезненно желтым цветом лица, блестящими глазами лихорадника и тонкими губами. Не знаю почему, но сразу подумалось: этого лучше не злить.

– Благодарю, господин лейтенант… – сквозь зубы процедил он.

Дежурный откозырял, с чем и отбыл, а я со смешанными чувствами ступил за ворота.

Когда я очутился в сумрачном, пропитанном запахом плесени вестибюле, чувствуя за спиной присутствие желтолицего майора, сердце у меня екнуло.

Молча шагали мы вдоль сводчатых коридоров и безлюдных переходов.

У каждого поворота часовой – ружье с примкнутым штыком, у каждого перехода стальная дверь с решеткой, отпирают, пропускают нас и снова запирают за нами…

Мы спускаемся по лестнице все ниже и ниже. Проходы меж толстых стен раз от раза делались сумрачнее, промозглый холод становился сильнее, запах плесени чувствовался отчетливее.

Куда он меня ведет? Служебных помещений в подвале не бывает… Может, хотят посадить в каземат?

Это знаменитая Красная Цитадель, я о ней наслышан. Для тех, кто попадает сюда, время перестает существовать. Шпионы, бунтовщики, политические авантюристы – все сгинули здесь без следа. И не принято интересоваться исчезнувшим человеком, если известно, что его увезли сюда.

Но чего им надо от меня?

Теперь мы уже шагаем по подвальному коридору, двери по обе стороны которого забраны решеткой. В каждой из таких зарешеченных клеток сидит (или стоит) по одному человеку, застывшему лицом к стене. Здесь сплошь одиночки для шпионов и изменников родины.

Запах хлорки и давно не стиранной одежды все усиливается… Охранники приветствуют начальство, щелкая каблуками, майор не удостаивает их ответом, да и меня – ни словом.

Безликие, безымянные узники в рваной одежде пугают своей худобой. У каждого на ногах массивные кольца; порой слышится позвякивание: они в кандалах и прикованы цепями.

У меня перехватывает горло…

Перед нами распахиваются двойные железные двери, а за ними лестница. Теперь начинается постепенный подъем вверх.

Что задумал этот молчаливый майор?

И тут наконец я смекнул. Чего ради нам понадобилось сперва спускаться, а потом подниматься? Неужто в офис можно попасть только через каземат?

Верно соображаешь, Оковалок! Майор водил тебя по подвалам, чтобы нагнать страху. Насмотришься на таких бедолаг, и на допросе расколешься в два счета. Задумал врать и отпираться, ан нет, после такой прогулки по подземным лабиринтам и двух слов толком связать уже не сможешь.

Держись, малый, не робей!

Я подтянулся, напустил на себя безразличный вид, стараясь внутренне успокоиться.

Мы свернули в коридор с волглым сводчатым потолком… Охранник распахнул перед нами дверь, и мы очутились в небольшой комнате. Несколько офицеров, сидящих там, при нашем появлении вскакивают. Майор знаком велит им сидеть.

Посреди комнаты сидит мужчина в разорванной одежде, с испуганным лицом и блуждающим взглядом. Щеки у несчастного впалые, руки дрожат. Перед ним в рубашке с закатанными рукавами возвышается дюжий офицер, другой, сидя за столом, строчит протокол. Жарища в комнате – дышать нечем.

Мы с майором шагаем дальше.

Я спокоен, словно на уличной прогулке: замысел их я раскусил. Иду себе, с любопытством разглядываю стены. Майор оборачивается ко мне и удивленно приподнимает бровь. Но ничего не говорит.

Наконец мы добрались до обычного коридора – стены крашеные, в большие окна льется свет, тут и там картины, таблицы, диаграммы.

Майор останавливается у одной из дверей, стучит, заходит. Затем возвращается.

– Проходите!

Расправив плечи, я захожу. Лицом к двери за письменным столом темного дерева сидит… полномочный правительственный посланник!

Вот тут мне по-настоящему стало страшно.

Глава девятая

1

– Подойдите ближе.

Я делаю два шага, кепи прижато к боку, щелкаю каблуками.

– Джон Фаулер?

– Так точно.

– Кличка «Оковалок». Неоднократно судим, известный контрабандист. Родился в Бирмингеме, в 1904-м, мать – Каролина Фидлер, простая работница, голландка по происхождению, отец – Густав Фаулер, судовой штурман. Верно?

– Так точно, ваше высокопревосходительство!

Ведь не по бумажке читает, наизусть шпарит! Казалось бы, такой высокий чин, выше некуда, а на тебе, про какого-то рядового знает всю подноготную: и что мать у него была, и на свет его родила, и фамилию законную, папашину…

– Четыре года назад вас вычеркнули из реестра мореходов. По какой причине?

– Начальник порта загорелся в моем присутствии.

– Вы избили его?

– Нет. Всего лишь запустил в него горящей лампой.

– Почему?

– Он обвинил меня в нарушении санитарных правил. Уверял, будто бы на борту моего судна находится заразный больной.

– А это была неправда?

– Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, я не врач.

– Однако начальник порта утверждал, что тот человек был болен.

– Но ведь и он не врач.

Де Сюрьен смотрел на меня, прищурив глаз. Мощный мыслительный аппарат за фасадом высокого, умного лба работал, взвешивая, прикидывая, что это за козявка перед ним. Казалось, его превосходительство видит меня насквозь.

В маркизе угадывалась недюжинная сила, весь облик его вызывал уважение. Он встал из-за стола, и многочисленные регалии его звякнули. Слегка наклонясь вперед, он пристально глядел мне в лицо. Его густые, с проседью, тщательно уложенные волосы были зачесаны на затылок – так изображают на старинных портретах великих ученых прошлого.

Затем он выпрямился, скрестив на груди руки.

– Ну, а теперь поговорим, приятель. Что, бишь, вы хотели сообщить?

– Желаю доложить вашему превосходительству об одном странном событии, которое я не способен постичь своим скудным умишком.

Маркиз де Сюрьен подступил ко мне вплотную.

– Скудный, говорите, умишко? – Он постучал пальцами по моему лбу. – Интересно, вы также невозмутимо стояли бы передо мною, знай вы, что все ваши мысли для меня – открытая книга? И вам не было бы страшно? Отвечайте же!

– Я все равно не боялся бы, ваше превосходительство.

– Ага… И чем вы это мотивируете?

– Легионер, ваше превосходительство, не боится никогда и ничего!

– Терпеть не могу, когда уходят от ответа! Со мной этот номер не пройдет!

– Благоволите выслушать мое донесение.

– Должен отметить, вы сделали правильный ход: не стали лгать и изворачиваться. Но прежде чем выслушать ваше донесение, хочу задать несколько вопросов: как вас угораздило сбежать с поста и появиться на балу у губернатора в прорезиненном плаще на голое тело?

– Мою форму кто-то позаимствовал.

– Кто именно?

– Капитан Ламетр.

Одним широким шагом он вновь подступил ко мне.

– Знаете, что за такие дела полагается?

– В случае помилования – пожизненное заключение.

– Здесь, в подвале… Вас не испугало увиденное?

– Я ничего не боюсь.

– Что произошло той ночью?

– Кто такой Ламетр, я узнал уже после того, как он облачился в мою форму. Я и на бал-то отправился ради того, чтобы заполучить ее обратно.

– Что было потом?

– Больше я его не видел.

– Честное слово солдата?

Я молчал.

– Предупреждаю: мы располагаем эффективными средствами воздействия на упрямых молчунов. В подвале у вас будет время подумать.

– Ваше превосходительство, в подвале у вас сидят предатель на предателе. Пускай хоть один попадет туда за то, что не пожелал стать предателем.

Заложив руки за спину, маркиз расхаживал по кабинету взад-вперед.

– Вы человек азартный, но не глупый. И, безусловно, настоящий мужчина. Жаль, что скоро сломите себе шею. Ведь Ламетр – изменник родины. Вам это известно?

– По-моему, он невиновен.

– Что-о?! Вы осмеливаетесь подвергать сомнению мои слова?

– Ваше превосходительство, заключения в каземат я не боюсь. Меня столько раз наказывали – поделом! – за совершенные мной преступления, что даже лестно будет хоть единожды пострадать за правое дело. Велите заковать меня в кандалы, упрятать в одиночную камеру, четвертовать – я все равно буду говорить: Ламетр невиновен, невиновен, невиновен! Сам Господь Бог тому свидетель.

Де Сюрьен не сводил с меня пристального взгляда.

– Ладно… Меня не волнует, поймают Ламетра или нет. Это дело полиции. Что вы хотели сообщить?

– В кафе меня подозвала к себе одна дама. Сделала вид, будто бы я нравлюсь ей. Но я сразу заметил, что она притворяется.

– Да?

– Да. Я ведь знаю себе истинную цену. Дама пригласила меня к себе домой и без конца рассыпалась в неумеренных комплиментах, но я сразу смекнул, что к чему…

Прищурив один глаз, маркиз вглядывался в меня, словно понимая, что в моих словах скрывается какая-то хитрость, только не известно, какая именно.

– Продолжайте.

– Слушаюсь. Дама постоянно возвращалась к Ламетру: я, мол, должен знать, где он сейчас находится, и сулила целую кучу денег, если я выдам его убежище.

– М-да, парень… А ведь ты не так прост, как кажешься.

– Воля ваша, а только я не пойму, к чему вы это говорите, ваше превосходительство.

– Ты пытаешься выкрутиться, отвести от себя подозрения. Нюхом чую, что так оно и есть.

Пронюхал-таки, старый лис, его не проведешь!

– Говорю, как на духу.

– Говори дальше.

– Мне захотелось проверить ее. Дай, думаю, навру ей с три короба. Господин сержант внушал нам, как себя вести с подозрительными лицами, которые могут оказаться шпионами. Надо сделать вид, будто попался на удочку, ведь если втереться к ним в доверие, тогда их легче будет разоблачить.

– И ты следовал этой инструкции?

– В точности.

– Каков же был результат?

– Наплел ей всяких небылиц и тотчас доложил в комендатуру.

И тут произошло нечто весьма странное. Маркиз встал передо мной, ухватил двумя пальцами меня за нос и давай водить им из стороны в сторону.

– Ах, ты мошенник, негодяй, пройдоха ты эдакий! Тщеславный, самонадеянный, ты, конечно же, попался на удочку неотразимой красотки. Но вовремя спохватился и пошел на попятную. Во всяком случае, тебе кажется, будто бы ты выкарабкался…

Он окинул меня взглядом.

– Джон Фаулер, не хочешь ли перейти к синим гусарам, в мою роту? Поступишь в школу для младшего офицерского состава, а я позабочусь, чтобы прошлое твое было забыто. До сих пор я мало кому делал подобные предложения, но ни один не пожалел, что его принял. В деньгах нужды знать не будешь, а дальнейшая карьера будет зависеть от твоей храбрости и смекалки.

Даже в рядовые к синим гусарам брали не абы кого.

– И ты еще раздумываешь?!

– Ваше превосходительство… Больше всего на свете рад бы служить вам, но, воспользуйся я сейчас вашим великодушием, я бы покривил душой.

– В чем дело? Состоишь в заговоре против меня?

– Только прикажите, и я жизни не пожалею, лишь бы сослужить вам службу.

– Не выкручивайся, плут ты этакий! Знаю я вашу породу, вас, шотландцев, голыми руками не возьмешь! Но и со мной эти штучки не пройдут… Отвечай прямо: ты из мафии и работаешь против меня?

– Клянусь, нет!

– Если не расколешься, велю посадить тебя в подвал, и будешь там куковать до скончания века! Здесь не требуется никаких судов да приговоров. Достаточно одного моего слова, и тебя шлепнут на крепостном валу, а в карточку занесут: «Джон Фаулер, враг Французской республики, казнен по распоряжению правительственного посланника».

– Это мне известно, ваше превосходительство. Но я не заслуживал бы проявленного вами великодушия, ежели бы сейчас из трусости предал своих друзей! – пудрю я ему мозги.

– На все у тебя готов ответ! Иметь хорошо подвешенный язык солдату вообще-то необязательно, ну, да ладно… – это он мне в ответ.

Признаться, меня бросило в жар, когда он забарабанил своими длинными, костлявыми пальцами по пульту сигнализации.

– Ступай! Но если еще хоть раз на тебя падет тень подозрения – пощады не жди. Полагаю, ты обо мне наслышан, парень. Ценю храбрых людей, но врагов по головке не глажу. Ведь мои враги – они и родине моей недруги. Ясно тебе?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Пойдешь прежним путем, будешь строить против меня козни – пеняй на себя. Спохватишься, да поздно будет… Пошел вон!

Ну, и влип же я: рядовой легионер – и умудрился вызвать гнев самого маркиза де Сюрьена!

– Чего ты еще торчишь здесь?

– Осмелюсь доложить, что сразу же по возвращении я должен буду обо всем отрапортовать сержанту. Могу ли я рассказать ему о происшедшем?

– Нет! – Он мигом накатал несколько строк на листке бумаги и шлепнул печать. – На, держи!

– Благодарствую, ваше превосходительство!

– Убирайся с глаз долой!

Я наконец вздохнул полной грудью, когда лица моего снова коснулся луч утреннего солнца.

Ура, я на свободе! Не приведи бог еще хоть раз очутиться здесь. Да помереть бы мне на воле, в пустыне, либо в холодных соленых морских волнах, а то и от желтой лихорадки (но ежели есть у меня выбор, тогда все-таки желательно под открытым небом и не в дождливую погоду), только бы не попасть больше сюда, где люди с холодными глазами ведут допрос в сумрачных помещениях, после чего возвращают допрашиваемого в подвал и там ставят лицом к стене…

Где-то поблизости раздается трамвайный звонок… До чего же сладостный, ласкающий душу звук!

2

Меня задержали в караульной у ворот, велели ждать Потрэна – он сам распорядился таким образом.

– Да, брат, здорово ты вляпался! – посочувствовал мне Жювель, один из часовых.

– Посмотрим… вдруг да удастся отмазаться.

– У Потрэна и без того невезучий день. На рассвете прикатили в автомобиле какие-то офицеры и увезли его и буфетчицу. Ту самую, с которой якобы у него были шашни.

– Забрали обоих?! – удивился я. Интересно, чем же это старина Потрэн провинился? И буфетчица… тоже мне шишка на ровном месте!

– Часа не прошло, как вернулся. Даже усы, и те поникли. Видать, всыпали ему по первое число.

– М-да… Чудны дела твои, Господи!

Появился Потрэн – сам не свой, лохматые брови подергиваются, пыхтит и фыркает, что твой тигр перед прыжком. При виде меня он взревел, так что стены крепости дрогнули.

– Где ты шлялся, позор всего легиона?

– Честь имею доложить, находился в городе по важному делу.

– Ах, та-ак?… Если его превосходительство господин комендант в один прекрасный день явится с проверкой и во всем форте застанет меня одного, он наверняка спросит: «Дражайший Потрэн, а где же наш Оранский гарнизон?» И что я ему тогда отвечу?

– Честь имею доложить, господин сержант, тогда вы ответите: «Легионеры отлучились в город по делу и, по всей вероятности, скоро вернутся!»

– Издеваешься, негодяй? – Потрэн схватился за саблю.

Какое-то мгновение казалось: жизнь моя висит на волоске.

– Под трибунал пойдешь! За самовольную отлучку и попытку дезертировать…

– Отлучка, но не самовольная, господин сержант, – я протянул ему бумагу с текстом:

«Согласно моему приказу, рядовой номер сорок пять до сегодняшнего утра находился в городе по служебной надобности.

Отдел «Д» генштаба Полномочный правительственный посланник

маркиз дe Сюрьен»

Физиономия у него сделалась, надо сказать, совершенно багрово-лиловая, я даже испугался было, что его сейчас кондрашка хватит.

– Убирайся, мерзавец, покуда цел!

Тот день для сержанта Потрэна выдался чернее ночи. Денщика, который, на свою беду, не был подпоясан ремнем, он отправил в карцер на тридцать суток, а конюху впаял круглосуточное дежурство, после того как углядел на уздечке жирное пятнышко. Все это свидетельствовало о тяжелейшей меланхолии.

– Где ты пропадал? – передо мной нарисовался Альфонс Ничейный.

– В городе. По служебной надобности. Большего сказать не могу.

Здесь и правда не поговоришь, форт кишит людьми, подобно гигантскому муравейнику.

– Не попадался тебе некий толстый солдатик?

По описанию можно было догадаться, что меня интересует Хопкинс.

Оказалось, что тот ошивается в другом крыле форта, изображая из себя санитара, который день напролет выгуливает Ламетра – якобы больного. Стоит им попасться кому-нибудь на глаза, и Хопкинс сразу же тащит капитана в больничный корпус и заводит в лабораторию на обследование – все равно какое. У незадачливого капитана уже брали, кровь на анализ, делали ему рентгеновский снимок и кварцевое облучение, а уж прививок… и от тифа, и от холеры, и от желтой лихорадки! Спятить можно…

Мы с Альфонсом отправились в буфет опрокинуть по стаканчику. А что нам еще оставалось делать во дворе, где повсюду, средь чудовищного шума-гама, сновали представители всех видов оружия французской армии?

– Так где ты был ночью? – повторил свой вопрос Альфонс.

– Гонялся за Турецким Султаном.

Пьяные солдаты вовсю горланили песню, в такт грохая кулаками по столу. Шум, хриплые выкрики, сизый дым, запахи перегара и пота…

– Столько всего приключилось за одну ночь… Вплоть до любовной истории… В общем, надо бы срочно поговорить!

Красивое лицо Альфонса на миг помрачнело. Он указал глазами в сторону ближайшего столика.

– Вон там… один субъект меня подстерегает. Аккурат из-за любовной истории.

Я глянул туда. Плюгавый, щупленький человечек с желтой физиономией не сводил темных горящих глаз с моего друга.

– Тебя, говоришь, подстерегает? А зачем?

– Пришить хочет, – Альфонс опрокинул в себя спиртное. – Любовные истории до добра не доводят, – произнес он со странным выражением лица. – Ладно, ничего не попишешь… Ты обожди меня здесь, а я гляну, что там с нашими – толстяком и норвежцем.

Альфонс ушел, а желторожий сосед горящим взором впился теперь в меня.

Терпеть не могу забияк. Вечно они мутят воду, мнится им, будто бы они сильнее всех, вот и лезут на рожон. И наконец настолько мне осточертел этот придурок, который знай пялится не мигая, что я не выдержал и говорю ему вежливенько:

– Чего уставился?

Он встал из-за стола и попер ко мне. Сразу видно, на драку напрашивается, руки чешутся.

– Это ты мне, что ли?

– Ты, может, глухой? – спрашиваю сочувственно.

– Изволь обращаться к человеку, как положено!

– Да пошел ты… – отвечаю я деликатно, а он… Залепил мне такую оплеуху, что я шмякнулся об пол, увлекая за собой стол, стул, стаканы. В глазах у меня потемнело.

Спросите кого угодно: в затрещинах, зуботычинах разных я дока, но така-ая мне и во сне не снилась. Словно потолок обрушился на голову.

Мастерский удар вызвал всеобщее одобрение, аплодисменты, а некий мировой чемпион с подмоченной репутацией, протрубивший в легионе уже три с лишним года, утверждал, что такую оплеуху видел только на стокгольмской Олимпиаде во время боксерского матча, когда дежурный полисмен призвал к порядку разбушевавшегося на трибуне болельщика в шляпе.

Едва я успел подняться, мой противник снова ринулся в атаку, но я отскочил и продемонстрировал публике свой знаменитый прямой слева. Да-да, замечу без лишней скромности, что этот мой удар высоко ставят повсюду, от Ледовитого океана до Индийского. В Мельбурне и сегодня каждый знает Такамаку, который под кличкой «Дикий буйвол пампасов» разгуливал по белу свету в качестве профессионального боксера, покуда однажды не встретился с моим прямым слева. С тех пор пришлось ему заняться торговлей сувенирами и почтовыми открытками.

Желтомордого сняли со стойки бара, уксусными примочками остановили кровотечение и применили искусственное дыхание. Между делом более или менее привели в порядок помещение.

Уже смеркалось, когда потерпевший открыл глаза. Понимая необходимость соблюдения светских правил, я подошел к нему.

– По-моему, самое время познакомиться. Меня кличут Оковалок.

– Оч-чень п-приятно… – прошлепал он разбитыми губами. – А я Сандро Матеас.

– Португалец?

– Испанец.

Мы вышли из буфета. Во дворе суета, суматоха страшная – прибыли обозы.

– Поздравляю с отличным ударом. Левым ухом до сих пор почти ничего не слышу, – рассыпался я в любезностях.

– Пустяки. Я малость не в форме: десять месяцев в Сахаре, что ни говори… Прежде получалось совсем недурно. Зато ваш прямой левый просто великолепен.

– Жаль, что слегка промазал, – скромно отмахнулся я. – Результат был бы куда лучше…

Мы закурили. От командных окриков сотрясался воздух. Расседлывали верблюдов, сгружали с мулов тюки с оружием.

– Чего ты к моему другу цепляешься? – поинтересовался я.

– Убью его.

– Видишь ли, это не так-то уж и просто. – как можно спокойнее заметил я. – Альфонс Ничейный – опаснейший человек на свете.

– Может, пырну его в спину или прикончу во сне, но что ему не жить – это факт.

Испанец преспокойно выпускал дым, словно прикидывая про себя, каким способом убийства воспользоваться.

– А что за причина?

– Он убил моего брата.

– Что ж, бывает… Альфонс – крутой парень…

Рядом раздался чей-то голос, хотя мы не слышали, как этот человек приблизился. Лишь Альфонс умеет двигаться с такой кошачьей бесшумностью.

– Я смотрю, господа уже познакомились? Вот уж излишние формальности!

Желтолицый повернулся и ушел. Альфонс посмотрел ему вслед. Не хотел бы я, чтобы он когда-нибудь глянул так мне вослед.

– Ты правда убил его брата?

– Нет… Пошли, поговорим с нашими.

– Здесь, в крепости?

– Да. Нашлось тут подходящее местечко. – Он зашагал, я потопал за ним.

– Этот желторожий грозится тебя убить.

– Запутанное дело… Брат этого малого – ну, тот, который погиб, – был моим лучшим другом.

– Он считает, что ты его прикончил.

– У него есть основания так считать. Убийство было совершено моим револьвером.

– Это и мне бы показалось подозрительным.

– Я еще ни с кем не делился этой историей, Оковалок. Но не хочу, чтобы потом – если этот псих все же расправится со мной, – обо мне говорили, что, мол, Альфонс Ничейный подло укокошил лучшего друга. Обещаешь держать язык за зубами?

– Можешь на меня положиться.

– Я обретался тогда в Лиссабоне, и в клинике работала уборщицей одна красивая девушка, крестьянка из Каталонии…

– В клинике? Ты что, был болен?

– Ага… Девушку звали Катарина, и было ей в ту пору всего пятнадцать лет. Красоты – неописуемой!.. Во время уборки поет, бывало, голос – заслушаешься… Мы с Матеасом стали приударять за ней, нарядами, подарками задаривать, нам было без разницы, что Катарина из простой семьи и служит уборщицей. А затем Андрес, брат этого желтолицего чокнутого, возьми да женись на ней. Я думал, с ума сойду. Но девица представила все таким образом, что якобы на самом деле она любит меня. Как-то раз призналась, она, мол, потому вышла за Андреса, что тот поклялся пристрелить меня, если Катарина не станет его женой. В конце концов мы с ней решили бежать в Южную Америку. В день отплытия я ждал ее в Барселоне, а после того как Катарина явилась, узнал из газет, что Андреса обнаружили мертвым, с простреленной головой, и рядом с трупом валялся мой пистолет.

Тем временем мы с Альфонсом пересекли огромный учебный плац, где сейчас было пусто, изредка попадался один-другой легионер.

– Но кто же тогда убил Матеаса?

– Катарина.

Вы слышали подобное?! Этакое коварство в шестнадцатилетней соплячке… Вот ведь куда, – как выразился бы один из моих любимых классиков, – заводит женщину кокетство!

– Чего же ты не выложишь этому оголтелому всю правду?

– Да разве он поверит? К тому же мне не хочется, чтобы он преследовал Катарину… Я и сам был хорош, уши развесил… Она наплела мне, будто бы намеренно навлекла на меня подозрения, чтобы общая тайна связала нас навсегда. Если я вздумаю когда-нибудь бросить ее, она запросто спровадит меня на виселицу. Я был на седьмом небе от счастья, что красотка так страстно любит меня. И лишь после того как она сама бросила меня, решил слегка покопаться в ее биографии, и оказалось, что несмотря на юные годы, у девчонки было богатое прошлое… Так что, когда я отдам концы, ты, Оковалок, расскажи всю правду портовому люду…

– М-да, скажу я тебе, мерзкая уголовная история!.. Но помнится, в прочитанных мною книжках фигурировал некий господин по имени Лоэнгрин, которому одна красотка так задурила голову, что он безо всякого перехода враз обернулся лебедем. Вот я извлек для себя урок: держись от баб подальше.

Мы шли вдоль ограды кладбища, которое тоже находилось внутри форта. Должен заметить, форт святой Терезы – это ведь целый город: улицы, дома, учебный плац, кинотеатр, лазарет, лавчонки, магазины, – всему здесь нашлось место.

Поравнявшись с кладбищенским сторожем, Альфонс показал ему какую-то бумажку.

– Что ты ему сунул под нос? – поинтересовался я, когда мы проникли на территорию кладбища.

– Хопкинс сегодня решил выдать себя за конторского служащего. С карандашом за ухом и кучей папок под мышкой сновал туда-сюда, а за ним Ламетр с кожаным портфелем. Между делом Хопкинсу удалось стырить несколько бланков с печатями, так что в данный момент мы с тобой – работники кладбищенского цветоводства.

В конце кладбища Альфонс Ничейный распахнул дверцу склепа и ввалился как к себе домой.

Внутри при свете лампады нашим глазам предстала такая картина: на саркофаге полковника Биррера восседал Хопкинс в униформе натурального спаги. Капитан в небрежно распахнутой смирительной рубашке расхаживал взад-вперед. Под вечер ему пришлось скрываться в отделении буйнопомешанных, пока наконец не заявился Хопкинс с соответствующей официальной бумагой и не увел Ламетра на обследование по поводу водянки мозга.

Дерзость нашего приятеля без всякой натяжки можно назвать беспримерной. Как лицо гражданское обладал свободой передвижения, любую попавшуюся под руку униформу тотчас нацеплял на себя и, прежде чем успевал примелькаться среди той или иной группы людей, сменив форму, смешивался с другой группой легионеров и при этом спасал капитана, совершенно лишенного умения приспосабливаться.

– Привет, ребята! – бодро воскликнул он, словно наша встреча происходила не в склепе. – Выше голову, все идет как по маслу!

– Потише! – осадил я его. – Сегодня ночью на кладбищенских работах задействовано шестнадцать человек.

Капитан перестал расхаживать и пытался завернуть полы своего смирительного балахона наподобие красной тоги, облачения героев греческих драм.

– Рано или поздно все равно нас сцапают, – сказал Ламетр.

– Но прежде пусть Оковалок расскажет, что произошло сегодня ночью, – предложил Альфонс.

– Послушаем, послушаем! – оживленно воскликнул Хопкинс, словно подбадривая оратора на званом ужине.

Я описал свои похождения, умолчав о некоторых мелких деталях.

– Опишите-ка поподробнее внешность этой женщины.

И я обрисовал им портрет «графини» в красках.

– С чего вы взяли, будто… песенка генерала Рубо спета? – спросил побледневший капитан.