Текст книги "Удар шпаги"
Автор книги: Эндрю Бальфур
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
10. О команде галеры и о косоглазом незнакомце
Как только я почувствовал себя в безопасности, я свернул в боковую улочку и, не видя вокруг себя преследователей, со всех ног припустил по направлению к Лейту, где решил схорониться до тех пор, пока не сумею пробраться на борт какого-нибудь судна. Надо было спешить, поскольку я хорошо понимал, что рано или поздно истина выплывет наружу, хоть находка бумаг и удержит власти некоторое время на ложном пути, – во всяком случае я мог на это надеяться, пока дело будет оставаться в руках тупоголового мастера Беннета.
« Вот к чему привели все мои хитроумные идеи «, – думал я, останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Вместо солидного вознаграждения, вместо славы и почета я превратился в запыхавшегося беглеца, возможно будущего изгнанника, если и вовсе не покойника; однако, подумав о последней возможности, я потуже затянул пояс и снова бросился бежать, благодаря Господа за то, что при мне моя добрая шпага и знание хитрого приема де Кьюзака.
Не прошло и часу с момента моего поспешного бегства из тупика Черных Братьев, как я уже стоял перед дверью маленькой таверны возле верфи в Лейте. По вполне понятным причинам мне не хотелось опять возвращаться в» Деревянную Руку «, где все напоминало бы о вчерашних трагических событиях и где меня слишком хорошо знали; здесь же всего несколько случайных прохожих остановились и поглядели мне вслед – то ли потому, что я приобрел громкую славу после убийства де Папильона, то ли из-за моей необычной фигуры, – не могу сказать, но выяснять этот вопрос мне было некогда да и ни к чему.
Я надеялся найти в таверне кого-нибудь из моряков, с кем можно было бы договориться о небольшом путешествии подальше от здешних мест, а о возможности попасть в очередную драку я и не думал. Поэтому я храбро толкнул дверь и шагнул через порог; при моем появлении я заметил, как хозяин за стойкой выпрямился и замер, пристально уставившись на меня, из чего я сделал заключение, что слух о моей схватке с французом уже распространился среди прибрежных кабаков.
За столом сидели двое мужчин, подобных которым мне до сих пор не доводилось видеть. Одежда выдавала в них моряков, но была более яркой и живописной и сидела на них с какой-то щеголеватой небрежностью. На ногах у них были высокие сапоги с широкими болтающимися голенищами.
У одного из них, плотного коренастого крепыша с густой черной бородой, висела на груди боцманская дудка на цепочке; второй был чрезвычайно толст, круглолиц и гладко выбрит, за исключением клочка редких светлых волос, торчавших над его двойным подбородком. Когда я вошел, чернобородый первым заметил меня.
– Иеремия! – заорал он во всю глотку. – Это еще что такое?
– Вы ошиблись, сэр, – сказал я, – но только самую малость: меня зовут Джереми.
– Шутник! – воскликнул чернобородый. – Шутник, клянусь святым Христофором Колумбом! Что это за фигура, Фил? Можешь определить?
– По-моему, квадрат, – ответил другой каким-то странным писклявым голосом. – Квадрат, но с придатками.
– Похоже, с касательными 2828
Тангента, или касательная – в геометрии прямая линия, имеющая одну общую точку с окружностью.
[Закрыть], – добавил бородач.
– Нет-нет – разве ты не знаешь, что касательные бывают только у окружности, тогда как…
– К черту всю эту дурацкую чепуху! – воскликнул чернобородый. – Касательные или некасательные, квадрат, окружность или спутанный буксирный канат – вы должны выпить с нами, сэр!
– Это, – возразил я, – зависит от того, что вы пьете.
– Разборчивый малый, я вижу, – сказал бородач. – Впрочем, я и сам не знаю, что мы пьем, да и не забочусь особенно. Вино как вино и глотку смачивает изрядно – чего еще нужно? – И он налил мне полный бокал из стоявшей рядом с ним фляги.
Не желая ударить лицом в грязь, я единым духом осушил бокал; мне показалось, будто в нем был налит жидкий огонь, поскольку до сих пор я и понятия не имел, что такое чистейший ром.
– Ну? – спросил бородач. – Как тебе понравилось наше вино?
– Превосходное! – прохрипел я, с трудом переводя дух и стараясь удержать выступившие на глаза слезы.
Оба моряка закатились от хохота.
– Молодец! – сказал чернобородый. – Будь у тебя столько же силенок, сколько выдержки, я бы взял тебя к себе, потому что ты, парень, пришелся мне по сердцу!
Поняв, что передо мной открывается возможность выбраться из всех моих трудностей, а может быть и из самого Лейта, я невозмутимо заметил:
– Сила еще не самое главное, джентльмены; но, может быть, вы сумеете повторить такой фокус?
С этими словами я взялся обеими руками за край стола и, поднатужившись, приподнял его перед собой вместе со всем, что на нем стояло.
– Иеремия! – изумленно воскликнул чернобородый.
– Quod est demonstrandum 2929
Что и следовало доказать (лат.).
[Закрыть], – пропищал второй.
– Послушай, – спросил бородач, – а со своим свиноколом ты тоже умеешь управляться? – и он указал на мою шпагу.
– Управляться? – вмешался трактирщик, глазевший на меня с широко раскрытым ртом. – Да ведь это же тот парень, что прикончил французского забияку, о котором я вам рассказывал!
– Черт побери! – стукнул кулаком по столу бородач. – Неужели правда? Тогда слушай: я – капитан Хью Дизарт, честный негоциант и судовладелец; вот он – Фил Бартлоу, самый достойный и, если угодно, самый толстый из всех штурманов, когда-либо топтавших палубу судна. У нас отличная галера, готовая к отплытию, и добрые веселые ребята в команде. Как насчет того, чтобы присоединиться к нам?
В голове у меня шумело и кружилось от выпитого рома, но я старался держаться изо всех сил.
– Я умею управляться с парусным ялом, – сказал я в ответ, – но ничего не смыслю в больших судах.
– И не научишься, пока не поплаваешь на них, – сказал человек, назвавшийся Дизартом. – А вот Фил сможет помочь тебе постичь все, начиная от понятия, что такое окружность, до умения ходить по реям с закрытыми глазами! – И он с довольным видом громко захохотал.
– А что т-такое окружность? – заплетающимся языком пробормотал я.
– Окружность, – ответил толстяк, прищурив один из своих тусклых бледно-голубых глаз, отчего все лицо его перекосилось, приобретя лукаво-насмешливое выражение, – есть замкнутая кривая, равноудаленная от центра и пустая внутри.
– Наподобие головы некоего Фила Бартлоу, например, – добавил чернобородый.
– Старая шутка! – поморщился толстяк. – Не мог придумать чего-нибудь поновее? От нее за милю несет мертвечиной!
– Как и от тебя когда-нибудь, Фил.
– Типун тебе на язык! Раскаркался не ко времени!
– Кстати, о времени, – серьезно заметил бородач. – Вино выпито, и пора идти. Что ты скажешь о моем предложении?
– А чем вы торгуете? – поинтересовался я, пытаясь поддержать приятную беседу.
– Разнообразным товаром, – ответил чернобородый. – Товар ведь постоянно меняется, не так ли, Фил?
– Верно, верно, – подтвердил толстяк. – От английских окороков до голландского сыра и норвежских шкур.
– Ну так как? – спросил капитан Дизарт. – Присоединяешься к нам? Как сказал поэт:» Жизнь у нас одна, так пей ее до дна!»Но что там за грохот?
За стеной послышался цокот лошадиных подков и вслед за этим громкий стук в дверь, которую я, войдя, запер за собой.
– Полагаю, джентльмены, – виновато улыбаясь, проговорил я, – это за мной. Но уверяю вас, я всецело с вами!
– В таком случае сюда! – сказал Хью Дизарт и, распахнув окно в задней стенке таверны, выскочил наружу; мы последовали за ним, причем толстый штурман, пыхтя, едва не застрял в узком оконном проеме. Я с удивлением обнаружил, что ноги почему-то перестали мне повиноваться, то и дело подкашиваясь и норовя увильнуть куда-то в сторону. Оба мои спутника подхватили меня под руки, и мы, оставив здание таверны, между собой и теми, кто шумел у входной двери, бросились бежать к береговому причалу, расположенному в полусотне ярдов отсюда, где стояла лодка, привязанная к железному кольцу на швартовой тумбе.
Мы были уже почти на полдороге к нашей цели, когда нас обнаружили, и толпа, возглавляемая человеком верхом на лошади, пустилась за нами в погоню. Всадник, несомненно, догнал бы нас, если бы Дизарт не выхватил из-за кушака пистолет и не выпалил в него, попав в лошадь, которая споткнулась и упала.
В следующее мгновение мы добежали до лодки, вскочили в нее, обрубили швартов и налегли на весла, оставив на берегу орущую и приплясывающую в бессильной ярости толпу преследователей.
– Ха-ха! – смеялся Дизарт. – Вот эта забава мне по душе! Честному торговцу редко приходится участвовать в сражениях и кровопролитии, а ведь каждый истинный мужчина тоскует по ним, и даже наш достопочтенный штурман тоже!
– Боже сохрани! – возмущенно пропищал толстяк. – Я испытываю к ним отвращение!
– Они отправились за лодкой, – сказал я.
– В таком случае следует приналечь на весла, мастер Джереми. Как, кстати, твое второе имя?
– Клефан.
– Недурно звучит, – одобрил толстый штурман.
– А почему, мастер Клефан, кому-то понадобилось устраивать за тобой погоню?
– Вы забыли, – сказал я, – что вчера я убил француза.
– Так-так, – проговорил чернобородый. – Ну что ж, зато теперь ты в полной безопасности. А вот и наша галера, – он указал на длинное, низко сидящее в воде судно, выкрашенное в темно-зеленый цвет, с двумя мачтами и далеко выступающими за борта реями с натянутым на них большим парусом.
Активные движения и свежий морской воздух немного выветрили хмель из моей головы, и я смог более четко разглядеть палубу, на которую я поднялся вместе с моими двумя спутниками. Спереди, на шкафуте, были установлены поперечные скамьи с длинными веслами, прикрепленными изнутри высокого бульварка; еще дальше начинался фордек, поднимавшийся до массивного бушприта с крестообразной перекладиной, где был укреплен небольшой треугольный парус. На шкафуте собралось человек двадцать или тридцать команды, и я вспомнил слова Хью Дизарта о» веселых ребятах «. Веселые или нет, они выглядели сборищем самых отъявленных головорезов в ярких цветастых колпаках, в кожаных безрукавках на голое тело, с широкими кушаками, за которыми торчали рукоятки ножей; они праздно разгуливали по палубе, лениво поплевывая за борт или прямо себе под ноги. Мне очень не понравился их вид, но еще больше не понравился вид четырех пушек на юте и такое же количество на фордеке; и вновь я припомнил слова Хью Дизарта о том, что честному торговцу редко приходится участвовать в сражениях. Зачем же тогда здесь столько пушек?
Одно происшествие, случившееся в тот же вечер, заставило меня насторожиться. Мы снялись с якоря и плыли вдоль южного побережья; начинало уже темнеть, когда я, поднявшись на фордек, прислонился к фальшборту, наблюдая за далекой береговой линией, где воды Северного моря вливались в залив Олберледи. Неожиданно я почувствовал рядом с собой присутствие человека, который подошел так бесшумно, что я не расслышал и вообще не догадался бы о его близости, если бы он не дал о себе знать легким покашливанием, словно прочищая горло.
Когда я обернулся, чтобы получше его рассмотреть, он прошептал мне на ухо:
– Спокойно, парень! Продолжай смотреть на берег, и пусть никто не заподозрит, что я говорю с тобой. Как ты попал на борт этого судна?
– Приплыл на лодке, – ответил я, не будучи расположенным чересчур откровенничать с незнакомцем.
– Чисто по-шотландски сказано! – усмехнулся он под нос.
– А ты не шотландец? – также шепотом спросил я.
– Нет, – ответил тот. – Я англичанин, и зовут меня Саймон Гризейл.
– В таком случае, – в тон ему поинтересовался я, – что ты делаешь на этом судне?
– Заплачено той же монетой, – удовлетворенно прошептал он. – Здесь, на» Блуждающем огоньке «, собрались отщепенцы доброй половины всех наций и рас, существующих под солнцем, – сплошные воры и убийцы. Поскольку ты не похож на них, я решил тебя предупредить, парень, но только молчок и меня здесь не было, понял?
И он исчез так же тихо, как и появился, растворившись в надвигавшихся сумерках, оставив в моей памяти бледное, чуть желтоватое лицо, сильно косящий глаз и хриплый, невнятный шепот. Спустившись вниз, в крохотную клетушку на корме, где мне было отведено место для ночлега, я долго ломал голову над тем, что сообщил мне странный незнакомец и что я увидел собственными глазами. Тем не менее, несмотря на это и на непристойные песни, которые распевал, судя по писклявому голосу, толстый Фил Бартлоу где-то по соседству с моей каютой, я в конце концов свалился на койку и заснул, утомленный тревогами и событиями минувшего дня.
Проснувшись, я долго не мог сообразить, где я и что со мной; со всех сторон до меня доносились монотонный скрип и плеск, а над головой раздавались тупые звуки тяжелых шагов. Койка подо мной раскачивалась, словно норовя столкнуть меня на палубу, и из иллюминатора в стенке каюты проникал яркий солнечный свет. Я вспомнил, что нахожусь на галере, а по размеренной и солидной качке пришел к заключению, что мы вышли в открытое море. Легкое подташнивание и неприятную сухость во рту я приписал морской болезни, которой, как я слышал, страдают все новички, впервые очутившиеся на море; впрочем, подобные же ощущения могли быть и результатом моего вчерашнего знакомства со стаканом крепчайшего рома. Тем не менее я встал, оделся и вышел на палубу.
– Отличный денек сегодня, мастер Клефан, – пропищал толстый штурман, вперевалку подкатываясь ко мне, – и» Блуждающий огонек» тоже держится молодцом! Если такая погода простоит подольше, то вскоре мы доберемся до устья Гаронны.
– И где же это? – немного суховато спросил я, не испытывая особого расположения к этому человеку.
– Во Франции, дружок, во Франции – величавая река, впадающая в Бискайский залив, и отличнейшее место, славящееся вином и женщинами, что, вместе взятое, представляет собой истинный рай для моряков! – и он покатился дальше, писклявым голосом отдавая приказы нескольким матросам, занятым какими-то работами на шкафуте.
Я был доволен тем, что мы направляемся в страну де Кьюзака, ибо если рассказы его о ней были правдой, то эту землю действительно стоило посмотреть; но мои мысли неизменно возвращались в Керктаун, к его цветущим зеленым склонам и шумящим лесам, а также, несмотря на все мои внутренние запреты, к госпоже Марджори. В памяти моей всплывало ее милое нежное лицо, такое, каким я увидел его впервые, – ее улыбка, ее веселый смех, – и, вспоминая обо всем этом, я не мог сдержать громкий стон отчаяния и боли.
11. Об особенностях штурманской практики Фила Бартлоу и о битве с королевским военным судном
Прошло немного времени, прежде чем передо мной раскрылась истинная сущность галеры и ее команды – да еще при таких обстоятельствах, что кровь у меня закипела и в душе все перевернулось от негодования и отвращения.
На следующий день погода испортилась, и мы качались на ленивой волне, не двигаясь ни взад ни вперед. Моросил мелкий холодный дождик, и безвольно повисший треугольный парус на кливер-штаге весь промок и потемнел от сырости. Ночью, однако, дождь прекратился, но когда я утром поднялся на бак, то буквально остолбенел от неожиданности: я не мог понять, что случилось с галерой в течение ночи. Реи ее, обычно аккуратно выровненные и закрепленные на топенантах, торчали теперь в разные стороны, и на них болтались жалкие обрывки изодранных в клочья парусов; судно казалось заброшенным, наполовину затонувшим и едва держалось на пологой волне, словно только что перенесло жестокую бурю.
На палубе было не более полудюжины человек команды, но я заметил у каждой мачты деревянные стеллажи с огнестрельным оружием, а возле пушек картузы с порохом и плетеные корзины с ядрами.
У наветренного борта стоял матрос, отчаянно размахивая сигнальными флагами; подойдя к нему, я заметил примерно в миле от нас неказистую двухмачтовую шхуну-барк с измызганными парусами и тупыми обводами, неуклюже переваливавшуюся на волне, направляясь в нашу сторону.
– Что с нами приключилось? – спросил я капитана, следившего в длинную подзорную трубу за приближавшейся шхуной.
– Мы попали в беду, парень, – ответил капитан, – и нуждаемся в помощи. Вон то норвежское судно, надеюсь, нам ее окажет, потому что там, кажется, заметили наши сигналы.
– Значит, мы можем пойти ко дну? – встревожился я.
– Не думаю, друг мой, не думаю, – сказал капитан. – Однако все в руках Божьих! – И он отвернулся, отдавая приказ направить людей к помпам. Когда я увидел мощные струи воды, вырвавшиеся из трюма галеры, я понял, что дела наши плохи, так как в трюме, по всей вероятности, открылась сильная течь. То же самое, очевидно, подумали и норвежцы: они столпились у борта, размахивая руками и указывая в нашу сторону по мере того, как шхуна приближалась к галере.
Пока я стоял в оцепенении, не зная, что предпринять, мимо меня пробежал Саймон, и я спросил его, не грозит ли нам гибель в морской пучине.
– Нам-то – нет, – прошептал он, глядя прямо перед собой, – а вон тем несчастным – несомненно! Все это сплошная уловка, обман! Если хочешь послушать моего совета, спускайся вниз и не высовывай носа на палубу!
Я весь похолодел, услышав его слова, однако не собирался уходить с палубы, поскольку не знал, на чьей стороне истина, и боялся оказаться взаперти, если галера пойдет ко дну. Тем не менее я начинал подозревать, что Саймон говорит правду, и почувствовал сосущую пустоту под ложечкой при мысли о норвежцах.
– Гей-го! – донесся окрик с чужого судна, после чего послышались слова на иностранном языке.
– У нас пробоина ниже ватерлинии! – заорал в ответ чернобородый Хью Дизарт, приложив рупором ладони ко рту. – Не могли бы вы прислать помощь? У нас своих рук не хватает!
Норвежец, окликнувший нас, помахал нам рукой, и вскоре небольшую лодчонку, болтавшуюся на буксире за кормой шхуны, подтянули к ее борту; трое моряков из команды норвежского судна спрыгнули в нее и на веслах направились к нам, в то время как шхуна, сманеврировав топселем, легла в дрейф, плавно покачиваясь на волне. Ее черный силуэт четко вырисовывался на фоне раннего утреннего солнца, высвечивавшего каждую ее деталь – от квадратной кормы до приземистых мачт, и теперь она больше не казалась мне такой уродливой и неуклюжей.
Когда я обернулся, оторвавшись от разглядывания шхуны, я сразу понял, что Саймон действительно говорил правду, ибо половина команды галеры лежала, укрывшись за скамьями на шкафуте, а оружие и мушкеты возле мачт исчезли со стеллажей. Заметив это, я готов был уже окликнуть людей в лодке, пытаясь предупредить их, но тут к моему виску прижался холодный предмет, и я, покосившись, увидел рядом с собой толстого Фила Бартлоу, державшего в руке пистолет, направленный мне в голову.
– Спокойно, мой юный петушок, – насмешливо пропищал он. – Это не займет много времени, зато укрепит твой желудок так же, как и у меня. Полюбуйся лучше, какую плавную параболу описывает вон та лодка на волне!
Я ничего не ответил и молча продолжал наблюдать за приближавшимися норвежцами.
Когда лодка подошла к борту, матрос, размахивавший сигнальными флажками, бросил вниз короткий канат с навязанными по всей его длине узлами, и двое норвежцев один за другим принялись карабкаться по нему и перелезли через бульварк. Не успел первый спрыгнуть на палубу, как жесткая ладонь закрыла ему рот и он был сбит с ног так ловко и бесшумно, что второй даже не понял, в чем дело, пока сам не растянулся рядом с первым. Третий оставался в лодке, придерживаясь багром за обшивку галеры, пока шесть или семь «веселых ребят» из нашей команды не набросились на него и не подняли на борт, после чего новый экипаж лодки, не мешкая, приналег на весла и направился к шхуне, команда которой слишком поздно начала понимать, в какую ловушку они угодили.
Прежде чем норвежцы успели что-либо предпринять, на палубу шхуны полетели трехконцовые «кошки» и грапнели с привязанными к ним прочными шкертами, и злодеи, не обращая внимания на сыпавшиеся на них удары, полезли на борт. Галера, направляемая искусной рукой, подошла вплотную и встала рядом с обреченным судном, на палубе которого разыгралась настоящая бойня. Безоружные моряки сражались с мужеством отчаяния, используя в качестве оружия все, что под руки попадало, но, конечно, не могли противостоять вооруженным до зубов бандитам, хоть на моих глазах один из них и свалился под могучим ударом высокого светловолосого норвежца, оставшись лежать неподвижно.
Вскоре, однако, все было кончено. Из команды шхуны в живых остались лишь трое: тот самый светловолосый мужчина, который одним ударом сразил наповал бандита, – высокий моряк с загорелым, открытым, честным и мужественным лицом, обрамленным белокурой бородкой; приземистый толстяк с пухлыми щеками, отличавшийся от остальных норвежцев и действительно оказавшийся немцем, единственным пассажиром шлюпа, направлявшегося в бухту Святого Давида в Ферте; и мальчик-юнга лет четырнадцати. Всех троих со связанными за спиной руками переправили на борт галеры, где они присоединились к пленным матросам со шлюпки. Выглядели они крайне удрученно и подавленно, что, впрочем, было вполне объяснимо, а немец – так тот просто плакал как ребенок. Остальные молча стояли и смотрели, как команда галеры перегружала все мало-мальски ценное со шхуны на борт «Блуждающего огонька»; добыча, впрочем, оказалась довольно скромной, поскольку груз норвежцев состоял в основном из кож и лесоматериалов. Лишь у одного из них, высокого белокурого моряка, который, по всей видимости, был шкипером шхуны, вырвалось из груди короткое сдавленное рыдание, когда он увидел, как один из бандитов отправился на захваченное судно с ящиком плотницких инструментов в руках. Я недоумевал, что он там собирается делать, но вскоре мое недоумение рассеялось: после того, как он вернулся на галеру, мы отчалили от шхуны и отплыли немного в сторону, и тут я понял, что злодей затопил судно, открыв в его днище кингстоны. Шхуна погружалась у нас на глазах, стоя на ровном киле; затем она качнулась, словно отдавая нам последний прощальный поклон, мачты ее прочертили по светлому небу широкую дугу, нос погрузился в воду, корма задралась высоко вверх, и судно медленно пошло ко дну, не оставив на поверхности ни малейшего следа.
При виде гибнущего судна мальчик-юнга громко заплакал, но грубый удар по затылку заставил его замолчать; по взгляду, брошенному шкипером на негодяя, совершившего это, я понял, что белокурый моряк был отцом мальчика.
Однако, сколь ни трагично было начало, худшее оказалось еще впереди, и я заметил, как норвежцы переглянулись с искаженными от ужаса лицами, когда по приказу Бартлоу несколько человек из команды «Огонька» перекинули через бульварк длинную доску и принялись закреплять ее конец на палубе. Что касается немца, то он, увидев это, завопил и запричитал, точно помешанный, и начал рвать на себе волосы, пока сильный удар по лицу его не утихомирил.
– Спокойно, ребята, не волнуйтесь! – пискливым голосом приговаривал Бартлоу с отвратительной ухмылкой на своей жирной физиономии. – Соблюдайте порядок и очередность! Как ты думаешь, Антонио, доска достаточно прямая? Ибо прямая линия, согласно Евклиду, есть кратчайший путь между двумя точками, и нам не следует утомлять наших гостей долгой прогулкой. Смотрите, какая толпа собралась поплясать на ней! Надеюсь, наш толстопузый приятель окажется не слишком тяжелым; впрочем, доска выглядит довольно прочной – не правда ли, капитан?
– При случае она выдержит даже тебя, – ответил Дизарт.
– Тогда, – сказал Бартлоу, – пригласите номер первый продемонстрировать свое искусство и, если потребуется стимул, Антонио, не откажи ему в этой услуге, как ты умеешь!
Антонио, смуглый кривоногий бандит с дьявольским лицом и желтым зубом, нависавшим над нижней губой, ухмыльнулся и похлопал ладонью по рукоятке ножа, торчавшего у него за поясом.
– Но вы же не собираетесь утопить этих людей! – в ужасе воскликнул я, обращаясь к капитану.
В ответ он усмехнулся и кивнул в сторону Бартлоу.
– Я не имею ничего общего с этим, – сказал он, пожав плечами. – Всеми делами на судне ведает наш досточтимый штурман.
От жестокой циничности чернобородого предводителя бандитской шайки мне стало дурно, и я почувствовал легкую тошноту и головокружение; однако я был не в силах ничего предпринять и просто стоял точно приклеенный, наблюдая за происходящим, сжав кулаки так, что ногти чуть не до крови впились в ладонь. События на палубе тем временем развивались с невообразимой быстротой.
– Мертвые не болтают, – сказал Бартлоу. – Готов ли номер первый, Антонио? Приятная прогулка, сэр, хоть и немного короткая: недель через шесть вы выплывете опять! – И я увидел, как одного из норвежцев подтолкнули к доске. Я зажмурил глаза и больше ничего не видел и не слышал, пока не раздались легкий всплеск и хриплый хохот команды. Так, оцепенев и зажмурясь, я насчитал три подобных всплеска, а затем послышались шум драки, вопли и проклятия. Я раскрыл глаза и увидел, что норвежский шкипер, которому удалось освободить одну руку, наносит направо и налево яростные удары по толпе негодяев, обступивших его сына. Антонио лежал навзничь на шкафуте; рот его превратился в кровавое месиво из размозженных губ, выбитых зубов и розовых пузырей слюны; поперек его тела неподвижно лежал ничком еще один бандит. При виде драки кровь взыграла во мне, и я с криком выхватил шпагу и бросился бы на помощь белокурому великану, если бы Саймон Гризейл не схватил меня сзади. В следующий миг мужественный норвежец обнял своего сына и прыгнул вместе с ним за борт, оставив команду «Огонька» сыпать проклятиями, негодовать и изливать свою досаду на немце, единственном, оставшемся в живых. Я бы попытался спасти его, если бы мог, ибо невыносимо было слушать вопли и стенания бедняги, но Саймон держал меня крепко и настойчиво шептал мне на ухо, отговаривая от столь явного и бесполезного способа самоубийства, и я, признав его правоту, смирился. Немец, который до сих пор на коленях умолял о пощаде, внезапно смолк и поднялся на ноги; затем, неожиданно разбежавшись, он нанес Бартлоу сильный удар головой в живот, так, что злодей перегнулся пополам, а сам, вцепившись мертвой хваткой в одного из растерявшихся бандитов, подтащил его к бульварку и вместе с ним исчез за бортом.
Тут я уже не выдержал: едва отдавая себе отчет в своих действиях, я вырвался из цепких объятий Саймона и, крича и ругаясь словно помешанный, в ярости бросился на капитана. Однако тот, сделав шаг в сторону, ловко подставил мне ногу; я споткнулся об нее и упал, и, прежде чем успел подняться, четверо здоровенных молодчиков навалились на меня, не дав мне и пальцем пошевелить.
– Ай-ай-ай, дружок, как нехорошо! – с коротким смешком сказал Дизарт. – Мы ведь должны дать и Филу возможность немного позабавиться, не так ли? Хотя, клянусь святым Христофором, он на сей раз получил свою дозу сполна! Вон как визжит, точно недорезанная свинья! – Затем, обращаясь к людям, державшим меня, он добавил: – Отведите его на бак! И приставьте к нему охрану.
После того как я очутился под замком в своей крохотной каютке, у меня было время привести в порядок невообразимый сумбур мыслей и чувств, творившийся у меня в душе и в мозгу. Я постепенно, одну за одной, восстановил в памяти все жуткие картины, свидетелем которых мне довелось быть, и даже почувствовал некоторое утешение при воспоминании о том, как немец боднул Бартлоу, главного инициатора и зачинщика, насколько я мог судить, всей этой страшной экзекуции, поскольку Дизарт, подобно Пилату Понтийскому, «умыл руки», переложив ответственность за нее на своего толстого штурмана.
Я сидел на узкой койке и размышлял о собственной незавидной судьбе: кто я – пленник, узник, ожидающий решения своей участи, или просто проштрафившийся член команды, подвергнутый дисциплинарному наказанию? Во всяком случае, у меня не отняли ни шпаги, ни кинжала, ни пистолета, и я ломал себе голову над тем, что бы это значило; но никто не приходил ко мне, и вскоре по движению судна я понял, что мы снова плывем. Потом я задремал, но был разбужен матросом, который принес мне полбуханки хлеба и кружку эля, что меня немного воодушевило. Пока я ел, одна из досок переборки неожиданно сдвинулась в сторону, и в образовавшемся отверстии, к моему несказанному удивлению, появилась сначала голова, а за ней и остальное туловище Саймона Гризейла. Проскользнув в каюту, он предостерегающим жестом прижал палец к губам, призывая меня к молчанию, и едва слышно прошептал:
– Ну что, парень, правду ли я говорил?
– Правду-то правду, – так же шепотом ответил я. – Но ведь это не люди, а какие-то исчадия ада!
– А ты недалек от истины, приятель, – согласился он, – хотя одни из них получше, а другие похуже; но ты должен был вести себя так, как я тебе сказал, и не брыкаться, точно необъезженный жеребец!
– Видит Бог, – сказал я, – это было выше моих сил.
– И ничего удивительного, – вздохнул Саймон. – Однако слушай меня внимательно: это секретный проход в провизионную кладовую, известный только капитану и Бартлоу и, как видишь, еще одной живой душе, хоть они об этом и не подозревают. С противоположной стороны он открывается при помощи подвижной доски, как и здесь, и, когда придет время, ты сможешь воспользоваться им вот таким способом, – и он показал мне, как действует секретная пружина. – На другом конце То же самое, – сказал он, – так что ты не ошибешься.
– Но, – возразил я, – когда же придет для меня время?
– Слушай и не перебивай, – сказал он. – Я – «подсадная утка» на борту этой пиратской посудины, шпион, проникший сюда с английского военного корабля, который под видом купеческого судна должен ожидать нас неподалеку от Хамбера, в двух днях пути отсюда. Я убедил здешних головорезов в том, что это – богатый купец с ценным грузом и взять его будет нетрудно; бандиты клюнули на мою приманку, как те несчастные норвежцы, что попались на их удочку, и сейчас мы держим курс на побережье Йоркшира. Мне может понадобиться твоя помощь, так что жди и ничего не предпринимай, пока я не скажу. А когда галера окажется в западне, моего слова будет достаточно, чтобы освободить тебя и отправить на виселицу каждого из этих мерзавцев!
– Отлично задумано, – сказал я, – лишь бы только все сработало, как надо!
– Предоставь это старому Саймону, – усмехнулся Гризейл, – ему приходилось устраивать дела и посложнее. Дизарта и Бартлоу, по моим указаниям, должны были захватить в той таверне в Лейте, где ты с ними познакомился, но им удалось улизнуть; а ты и поверил, будто это была погоня за тобой! Однако мне пора, потому что пробраться в трюм не так-то просто и я могу свободно передвигаться, только когда на вахте стоит Богстоун, боцман, а капитан и Бартлоу находятся внизу. Удачи тебе, приятель, и не вешай нос!
С этими словами, подкрепленными дружеским рукопожатием, он скользнул в щель, и доска в переборке снова встала на свое место.
