Текст книги "Удар шпаги"

Автор книги: Эндрю Бальфур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Эндрю Бальфур
Удар шпаги

1. Об обстоятельствах моего рождения, роста и воспитания

Мне, Джереми Клефану, самому кажется странным, что в столь почтенном возрасте, которого милосердный Господь позволил мне достичь – а Он свидетель, что годы мои немалые, – я взялся изложить на бумаге все те удивительные путешествия и не менее удивительные приключения, которые выпали на мою долю.

Я шотландец до мозга костей – пожалуй, даже глубже, с вашего позволения, – и поэтому не могу писать по-английски с такой легкостью, как мастер Вильям Шекспир, знаменитый, как утверждают, своим изящным изысканным слогом. Я вынужден писать так, как умею, но, поскольку события в этой книге касаются в большей степени англичан, не говоря уже об испанцах, да еще может статься, что ее прочтут в Англии – ибо на моей памяти случались вещи и более странные, – наш школьный учитель пообещал мне исправить то, что будет нуждаться в исправлении, потому что имеются люди, которые не смыслят, какова из себя хадди, не знают, что такое яммер, и никогда не слыхали об уинне или макле 11
  Haddie – пикша (рыба); yammer – жалобное стенание, плач; wheen, muckle – морские клетневочные узлы (шотл.).


[Закрыть], а также и о многих других добрых словах на шотландском наречии.

Ни для кого не является секретом, что дети растут и, более того, что рост их происходит более в длину, чем в ширину, однако в силу тех или иных причин со мной это происходило иначе, и я, не очень усердно вытягиваясь в высоту, рос больше в ширину, пока к тому времени, когда настала пора мне идти в школу, я не стал, как утверждали все, самым необычным смертным в Керктауне. Я, конечно, не верил им, ибо в Керктауне встречались люди и куда более странного телосложения, но в глубине души с тревогой подозревал, что они говорят правду. Много раз я засыпал со слезами на глазах, думая о том, почему на мою долю выпало такое наказание, хотя впоследствии у меня было немало случаев благодарить судьбу за то, что в детстве я не вырос в длину. Тем не менее, хоть ширина моего тела равнялась высоте, а может быть, даже превосходила ее, я не хотел бы представить дело так, будто я был каким-то уродом, искалеченным непропорциональным ростом. Нет, тело мое выглядело вполне нормально, а лицом я, слава Богу, был даже привлекательнее многих своих сверстников.

У меня не была искривлена спина, плечи не горбились, как у некоторых, и хотя руки мои доставали до колен, так что из того – лучше быть длинным хоть в некоторых частях тела, чем коротким во всех.

Не удивительно, что после моего появления в школе мне была дана кличка «Коротышка», которая настолько прилипла ко мне, что не отстала и по сей день: менять ее не было причин, поскольку Провидение не меняло меня самого.

Мой отец был пылким последователем великого Нокса 22
  Нокс, Джон (1514 – 1572) – пропагандист кальвинизма в Шотландии, основатель пресвитерианской церкви, противник шотландской королевы-католички Марии Стюарт.


[Закрыть] – чей дом я имел счастье видеть собственными глазами, – а Реформатор всегда учил, что лучшим способом борьбы со злом является наставление людей на праведный путь, что особенно касается юношества.

Таким образом случилось, что Хол Клефан, который, по правде сказать, в молодости был изрядным шалопаем, в зрелом возрасте приобщился к мирной, оседлой жизни школьного учителя, ибо он был не без образования и отлично знал, как вкладывать его в умы и души малолетних лоботрясов.

Сначала немногие посещали его школу, но вскоре слава о ней распространилась до самого Сент-Эндрю на востоке и Данфермлайна на западе, и мальчишки, бывало, брели пешком по двенадцать и более долгих миль, чтобы послушать в приходской школе проповеди Хола Клефана из Керктауна.

По мере того как с годами я становился взрослее, хоть и не очень прибавив в росте, я пристрастился к чтению книг, и весь Керктаун уже видел во мне достойную смену моему отцу, так что если меня не окликали просто Джереми Коротышка, то порой величали даже «Маленький Учитель». И хотя – прошу заметить! – я всегда был скромным в своих мыслях и поступках, я чувствовал по этому поводу немалую гордость и не искал для себя ничего лучшего, чем учить в будущем уму-разуму подрастающее поколение.

Однако, как вы, возможно, уже догадались, судьба распорядилась иначе, и я сейчас приступаю к изложению событий, которые вынудили меня отправиться странствовать по земле, не говоря уже о морях, и в первую очередь о странном человеке, жившем на берегу.

2. О странном человеке, поселившемся на берегу

Если я не корпел над Вергилием, Гомером или сочинениями Тита Ливия, то, будучи ущемленным в росте, занимался тем, чтобы всеми доступными мне способами укрепить силу и ловкость тела, данного мне от природы. С этой целью я часами упражнялся, подтягиваясь и кувыркаясь на ветке дерева, или ходил на веслах чуть ли не до середины Ферта 33
  Ферт-оф-Форт – залив Северного моря у восточного побережья Шотландии.


[Закрыть], несмотря на то что наличие подозрительных судов и английских кораблей-шпионов 44
  Шотландия объединилась с Англией личной унией лишь с утверждением на английском престоле шотландской Династии Стюартов (1603 г.). До этого Шотландия была независимым государством, которое Англия безуспешно пыталась покорить.


[Закрыть] в этих водах делали небезопасными прогулки далеко от берега; иногда я искал среди камней птичьи яйца или пытался подстрелить баклана или поморника из пистолета, который я стащил из ящика отцовского стола. Но больше всего, однако, я любил раздеться догола и погрузиться в прозрачную зеленоватую бездну, резвясь от души среди морских волн, омывающих скалистый берег, в результате чего я почти превратился в рыбу, научившись прыгать, нырять и кувыркаться в воде – я утверждаю это, несмотря на свою скромность, – с поразительной ловкостью.

К сожалению, мне не с кем было делить эти скромные радости, потому что другие мальчишки сторонились меня, сколько я ни пытался присоединиться к их играм и развлечениям. Они меня побаивались, и некоторые даже распускали слухи, будто у меня дурной глаз. В конце концов я их невзлюбил и с горечью в сердце продолжал бродить без цели в одиночестве, с грустью размышляя о своей печальной судьбе и укрепляя силу рук к тому времени, когда мне придется наказывать розгами их нерадивых детей.

Так было и в тот день поздней осенью, когда я отправился гулять вдоль побережья, хоть и не должен был бы этого делать, ибо в признаках приближавшегося шторма не было недостатка.

Ранним утром небо над Фертом было совершенно чистым, и Львиный холм, возвышавшийся неподалеку от города Эдинбурга, виднелся так отчетливо, словно находился всего в нескольких милях, а здание городской ратуши в Берике виднелось еще четче.

Тучи начали накапливаться по мере того, как разгорался день, и ветер, налетая сначала короткими шквалистыми порывами с дождем, постепенно набирал силу и спустя час после начала моей прогулки заревел на берегу в полный голос, свистя и завывая в верхушках деревьев, срывая мертвые листья и кружа их перед собой.

Я брел все дальше, совершенно равнодушный ко всему этому, пока не оказался милях в восьми от Керктауна, в месте диком и безлюдном, где вся прибрежная полоса была усеяна скалистыми рифами, уходящими далеко в море, мрачными и зловещими. Не успел я подумать об укрытии, ибо мелкий моросящий дождь становился все сильнее и холоднее, как вдруг с залива донесся грохот пушечного выстрела, а за ним и второй. Я устремил взгляд в сторону моря и напряг зрение, чтобы преодолеть сгустившийся сумрак, но ничего не увидел. Я уже повернул было к лесу, когда краем глаза уловил вдалеке сверкнувший огонь, за которым снова последовал унылый гром выстрела.

В тот же момент туман немного рассеялся, и передо мной, едва в двухстах ярдах от границы рифов, появился большой корабль с двумя стройными мачтами, прямыми парусами и высоко задранной вверх кормой, беспомощно ныряющий и пляшущий среди свирепых седых волн разбушевавшегося моря.

Пока я с удивлением разглядывал его, до меня через водное пространство долетел отчаянный крик, и корабль тяжело развернулся лагом к волне, так что мне стали видны жерла орудий, зловеще скалившиеся из его раскрытых портов; желтая полоса, проходившая вдоль его корпуса и плоские полотнища парусов, прижатых ветром к мачтам. Корабль раскачивало и трясло, как собака трясет крысу; затем наконец медленно, повинуясь рулю, его нос повернул в сторону от меня, паруса заполоскали и наполнились ветром. Но тут вместе с дождем и туманом, закрывшим от меня судно, налетел очередной яростный порыв ветра; я замер в ожидании, оцепенев от ужаса, ибо еще до того, как туман сомкнулся вокруг корабля, я заметил, что нос его опять скатился под ветер, и понял, что, если шквал продолжится еще несколько секунд, его вынесет на рифы.

Ветер утих, но только на какой-то момент, словно для того, чтобы вернуться с новой силой и яростью, и тут до моих ушей донесся звук, заставивший меня броситься, карабкаясь и цепляясь пальцами за неровную поверхность мокрого камня, на длинную скалистую косу, протянувшуюся между огромными, седыми, покрытыми пеной волнами далеко в море. Это был дикий крик ужаса, истошный вопль и стенания гибнущих душ, заглушивший вой и рев шторма и грохот и плеск валов, разбивающихся о заросшие водорослями прибрежные утесы.

Я карабкался все дальше, промокнув до нитки и затаив дыхание, но едва успел продвинуться вперед ярдов на пятьдесят, как услыхал громкий удар, треск, скрежет рвущейся обшивки и еще один отчаянный вопль, после чего наступило молчание, если не считать голосов ветра и волн и испуганных криков морских птиц, носившихся в воздухе, точно листья, сорванные бурей.

Я скорчился с подветренной стороны утеса, потому что прилив почти достиг своего апогея и вода залила косу, разделив ее на две половины, так что я должен был вплавь преодолеть эту преграду, если хотел продвигаться дальше.

Я действительно намеревался продолжать свой путь, ибо меня охватила необычная тревога; дождавшись, когда дыхание мое вернется в норму, я выглянул из-за укрытия и увидел страшное свидетельство гибельной работы рифов, ветра и волн.

Искореженные обломки кораблекрушения с болтающимися на них обрывками перепутанных снастей кружили в яростных водоворотах между рифами; огромные валы, подхватив их на свои вспененные вершины, несли их с собой к берегу и, отхлынув назад, уносили снова в открытое море, где они исчезали в густом тумане, опустившемся над водой.

Я наблюдал, как обломки то появлялись, то исчезали из моего поля зрения; в основном это были части палубных надстроек и рангоута с остатками опутывавшего их такелажа, но спустя некоторое время, тяжело взлетая на волнах и снова погружаясь, из тумана выплыла мачта с обломком реи, крестообразно прикрепленной к ней. Злые бешеные волны, обдавая ее потоками пены, гнали ее перед собой, набрасываясь на нее, словно цепные псы на пьяного бродягу, появившегося посреди деревенской улицы.

Я уже совсем было сравнил ее в своем воображении с Джорди Рамсэем с полупинтой «Королевского» внутри, которого волокут домой достойные представители ночной стражи в Керктауне, когда сердце мое внезапно подпрыгнуло, так как я мог поклясться, что заметил нечто, шевелящееся на мачте. Приставив ладони рупором ко рту, я что было сил окликнул этот движущийся предмет и замер в ожидании.

Я не ошибся. Темная фигура, вцепившаяся в крестообразный обломок реи, шевельнулась снова и взмахнула рукой в воздухе, но в тот же миг мачта взметнулась на налетевшей волне и, перевернувшись, тяжело рухнула вниз, так что мне показалось, хотя нас и отделяло не менее семидесяти ярдов, будто я расслышал плеск и журчание поглотившей ее воды.

Когда мачта вынырнула снова, темная фигура, цеплявшаяся за рею, исчезла, но рядом с мачтой появилась черная точка, в которой я распознал голову человека.

Я видел, что у пловца было теперь мало шансов снова ухватиться за спасительную мачту; более того, если Провидение сблизит их между собой, то массивное тяжелое бревно может подросту раскроить несчастному череп и отправить его на дно. Поэтому я, будучи возбужденным и слегка не в себе от горьких мыслей, сделал то, для чего в любое другое время у меня попросту не хватило бы духу: я сбросил с себя свою куртку и тяжелые башмаки и прыгнул в воду, стараясь выбрать место, свободное от водорослей и обломков.

Очевидно, я родился в рубашке; но, если бы я представлял себе хоть десятую часть исполинской мощи разъяренной стихии, я бы подумал дважды, прежде чем решиться на борьбу с ней. Тем не менее, очутившись в ее среде, я не собирался идти на попятную, и думаю, что мой короткий рост впервые в жизни оказал мне услугу, поскольку представлял меньшую длину для приложения силы волн.

Моим намерением было помочь утопающему – будучи предоставлен самому себе, он, несомненно, должен был утонуть – добраться до узкой полосы спокойной воды, заливавшей косу, и вытащить его на твердую землю. Однако с первой же минуты я натолкнулся на серьезные трудности. Прежде всего обнаружить утопающего, находясь в воде, оказалось не так-то просто, потому что я мог заметить его голову среди волн только тогда, когда волна меня самого поднимала на свой гребень, а это происходило не часто, так как я предпочитал, как правило, нырять сквозь основание водяной стены, находя такой способ более удобным и привычным для себя.

В конце концов, наполовину захлебнувшийся и оглохший от грохота валов, разбивавшихся о рифы, я приблизился к пловцу и обнаружил, что это мужчина, да к тому же еще и старик.

Он едва удерживался на плаву, лежа на спине, так что я постарался постепенно подплыть к нему сзади. Он сильно вздрогнул, когда я схватил его за плечо, но я крикнул ему в ухо, что спасу его, если он не станет брыкаться; он не произнес ни слова, но остался лежать спокойно, отфыркиваясь и отплевываясь от заливавшей его лицо воды и судорожно хватая воздух широко раскрытым ртом. И тут я понял, каким болваном я был, рассчитывая на свои силы, и что со спасением у меня ничего не получится, потому что я не в состоянии был выгрести с буксируемым мной человеком к спасительной косе, а огромные волны сносили нас вместе с обломками кораблекрушения в сторону берега, все ближе к опасным рифам.

«Две жизни взамен одной», – промелькнуло у меня в голове, и я подумал, найдется ли на свете хоть одна живая душа, которую огорчит гибель Джереми Коротышки. Придя к убеждению, что не найдется ни одной, я твердо решил с Божьей помощью никому и не давать повода для подобных огорчений, а посему собрался с духом и силами для борьбы с яростным прибоем у рифов, куда нас несло волнами. Вскоре мы очутились среди них, хоть для меня это время показалось вечностью, ибо тело спасенного мной человека с каждым мгновением становилось все тяжелее, а дышать становилось все труднее, и еще труднее становилось удерживаться на поверхности.

Но я рожден был не для того, чтобы утонуть – во всяком случае не в этот раз, – и, когда рев прибоя между рифами стал грохотать в непосредственной близости от моих ушей, я, к своей неописуемой радости, заметил справа от себя место, где сплошная линия кипящей пены прерывалась участком спокойной воды. Очевидно, здесь между скалами находился свободный проток, хотя чем он заканчивался – песчаной отмелью или острыми камнями – я не имел ни малейшего представления; я знал только, что достигнуть протока я обязан, если не хочу, чтобы меня измолотило вдребезги о рифы. Энергично вступая в схватку с водяными громадами, барахтаясь и отбиваясь изо всех сил от ярости окружавших меня, покрытых бешеной пеной бурунов, я обнаружил, что при близился наконец к вожделенному проходу между камнями и что волнами и течением нас быстро несет туда.

В памяти моей запечатлелись черные мокрые стены утесов по обеим сторонам, когда нас втащило в проток на гребне высокой волны, и затем все закружилось в водовороте; что-то ударило меня по голове, и больше я ничего не помню.

Когда сознание вернулось ко мне, уже стемнело. Я чувствовал головокружение. тошноту и противную слабость во всем теле, но главное – то, что я лежу на берегу под нависшей скалой, а неподалеку от меня на земле сидит мужчина и усердно трет какой-то предмет, находящийся у него в руках. Мужчина повернулся, встал и подошел ко мне поближе; я сразу узнал его: это был человек, цеплявшийся за мачту, а занят он был тем, что тщательно полировал пригоршней мокрого песка блестящий клинок длинной рапиры. Я не имел ни малейшего представления о том, что произошло, и поэтому попытался спросить у него, но – как он впоследствии рассказывал мне – первыми моими словами, обращенными к нему, были:

– Кто я?

Я даже припоминаю, как меня удивили его слова, произнесенные в ответ с каким-то странным, необычным акцентом:

– Бог знает, кто вы, ибо ни в небесах над головой, ни на земле под ногами, ни даже в водах подземных пещер мне не приходилось встречать ничего подобного; мне известно только, что плаваете вы как рыба и обладаете черепом эфиопа, иначе уже давно были бы покойником, да и я, к слову сказать, тоже.

Тут я ему улыбнулся, потому что наряду со странной манерой разговаривать, о чем я уже упоминал, у него была еще смешная привычка задирать плечи и разводить руками; но вместе с улыбкой на меня навалилась тяжелая, одуряющая слабость, очертания фигуры незнакомца расплылись перед моими глазами, и я заснул.

Когда я проснулся вторично, солнце стояло уже высоко в небе и все признаки вчерашней сумятицы исчезли, за исключением тяжелых валов прибоя, медленно накатывавших на берег, да обломков дерева и прочих следов кораблекрушения, то тут, то там видневшихся на скалах.

Неподалеку от меня весело потрескивал маленький костер, и спасшийся мужчина, сидя перед ним по-турецки, скрестив ноги, что-то варил на огне, о чем мне сообщили мои зрение и обоняние. Я почувствовал себя лучше и повернулся на бок; мужчина, услышав шорох, тут же обернулся, кивнул и улыбнулся мне.

– A, mon ami 55
  Мой друг (франц.).


[Закрыть], – сказал он, – вы соизволили проснуться. Поистине, могу поклясться, что спали вы сном праведника! Но лежите спокойно и не шевелитесь: скоро я приготовлю для вас кое-что подкрепляющее.

Я был не прочь последовать его совету, ибо голова у меня все еще болела – да и не удивительно, принимая во внимание зияющую рану на затылке с присохшими к ней волосами.

Теперь мне представлялась лучшая возможность разглядеть своего визави и создать о нем впечатление, поскольку если ему не приходилось видеть никого, подобного мне, то и я до сих пор не видел никого, подобного ему, так как чужие в Керктауне были большой редкостью.

Это был старый человек – во всяком случае, в моем представлении, – с седой головой, хотя в его черных усах и остроконечной бородке поблескивали лишь отдельные светлые прядки. Волосы его были коротко подстрижены «ежиком», и лицо носило на себе следы интенсивного загара. У него были карие глаза и орлиный нос с горбинкой; рта я не разглядел под усами, но пришел к убеждению, что он должен быть большим и с тонкими губами. Что касается остального, то на нем был жилет, украшенный на груди кружевами, а рубаха, бывшая некогда белоснежной, теперь утратила свой цвет, хотя мужчина, очевидно, успел ее высушить, пока я спал.

На ногах у незнакомца были широкие, отделанные шелком бриджи поверх рейтузов более темного оттенка, туго и в то же время довольно элегантно облегавших его бедра, немного, правда, излишне тонковатые. Он и сам был скорее тощ, чем худощав, но жилист и крепок и, будучи роста выше среднего, вовсе не выглядел долговязым.

Больше всего меня поразило то, что он не расставался со своей шпагой, которую носил у бедра, прикрепленную к ремню, опоясывающему его туловище.

Я продолжал наблюдать за ним, когда он поднялся.

– Ух! – поежившись, сказал он. – Холодно, несмотря на солнце! Сможешь встать, как ты думаешь?

Я попытался и убедился, что могу стоять и передвигаться довольно свободно, тем более что одежда, успевшая высохнуть на мне, не причиняла мне особых неудобств.

Незнакомец пристально; разглядывал мою приземистую фигуру, и я расслышал, как он пробормотал про себя: «Mon Dieu! 66
  Боже мой! (франц.)


[Закрыть]»– из чего я вывел заключение, что он француз, и не стал в связи с этим относиться к нему с большей симпатией, поскольку многие из них явились сюда во времена королевы 77
  Мария Стюарт (1542 – 1587) – королева Шотландии с 1561 по 1567 г., бежавшая в Англию, где была по приказу Елизаветы I заключена в тюрьму и впоследствии казнена.


[Закрыть] и, как мне было известно, неплохо прижились на нашей земле.

Тем не менее промыв рану на голове и умывшись у крохотного ручейка, струившегося вдоль каменного утеса и исчезавшего в прибрежном песке, я оставил эти мысли, заинтересовавшись более тем, что варилось в котелке: это была солидная порция солонины из выброшенного на берег бочонка, и я энергично накинулся на еду, так как меня самого пожирал нестерпимый голод.

– Mon Dieu! – снова услышал я его слова, когда покончил с трапезой, и на сей раз я поинтересовался, что он имеет в виду.

– Н-ну… – проговорил он, некоторое время внимательно приглядываясь ко мне. – Твой собственный отец не мог бы назвать тебя великаном, однако ты за один присест сумел проглотить столько еды, сколько я не съел бы и за три дня!

– У каждого свой вкус, – отпарировал я. – Кто знает, если бы вы ели побольше, то и ноги у вас были бы потолще!

С минуту он сердито смотрел на меня, затем разразился громким хохотом.

– Я протыкал людей насквозь и за меньшее! – сказал он. – Однако нам нельзя ссориться: ведь если я и спас тебя прошлой ночью, то не сумел бы добраться до берега без твоей помощи. Скажи хоть, как твое имя?

– Меня зовут Джереми Клефан, – ответил я, – и родом я из Керктауна.

– Кирктавна? – переспросил он, забавно исковеркав название поселка. – И где же это?

– На побережье, милях в восьми к западу отсюда, – удовлетворил я его любопытство.

– На каком побережье?

– Файфа.

– Diable! – воскликнул он. – Значит, мы на северном берегу этого проклятого Ферта! Вот тебе и мудрость месье le capitaine! – и он сел на камень, погрузившись в глубокое раздумье.

– А могу ли я узнать, сэр, кто вы такой? – осмелился я спросить его. – И как назывался корабль, погибший здесь вчера вечером?

– Конечно можешь, – сказал он, подкручивая ус и насмешливо поглядывая на меня. – Я французский дворянин, и корабль прибыл из той же благословенной страны.

Мне стало ясно, что он не очень расположен к откровенности, но тем не менее я задал еще один вопрос:

– Как же мне обращаться к вам, однако?

– Обращаться ко мне! – воскликнул он. – По имени конечно!

– И как же оно звучит?

– Де Кьюзак – месье де Кьюзак, – с поклоном представился он, – к вашим услугам!

Что-то в его глазах предостерегло меня от дальнейших расспросов, и, пока я сидел, глядя на него, мне пришло на ум, что сегодня школьный день, и если я не потороплюсь, то меня ждет крепкая выволочка от отца; поэтому я вскочил и затянул свой поясной ремень.

– Куда это вы? – спросил француз.

– Мне надо идти в школу, – ответил я.

– В школу? – удивился он. – Зачем вам здесь школа? Разве ваш Кирктавн – большой город?

– Нет, – ответил я, – это всего лишь деревня.

– Ну-ну, – проворчал он. – Не удивительно, что священникам так туго пришлось в этой стране. Adieu, мой мальчик, и спасибо тебе за твой вчерашний мужественный поступок!

– А разве вы не пойдете со мной? – спросил я его.

– В Кирктавн?

– Да.

– Ma foi! 88
  Несомненно, конечно! (франц.)


[Закрыть] Разумеется, нет, – ответил странный француз. – Если место мне приходится по душе, то я в нем остаюсь. Только вот что, дружок: не говори никому о том, что здесь случилось, и приходи сюда завтра утром.

– Но меня ведь спросят, где я пропадал всю ночь и чем занимался, и если я не отвечу, то меня высекут!

Он засмеялся.

– Подозреваю, тебя это не так уж и беспокоит! – сказал он. – Тем более что ты, кажется, вовсе не чужд маленькой лжи! Adieu, и до новой встречи!

Я повернулся и пошел прочь, немного озадаченный, ибо, честное слово, он говорил чистую правду!