Текст книги "Эммануэль"

Автор книги: Эммануэль Арсан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Знаешь, я спрашиваю себя: почему же ты оставалась верной. И вот я поняла – это ты себя за что-то наказала.

– Ничего подобного! Просто мне никто не был нужен.

Мари-Анж немного помолчала.

– Значит, если бы тебе кто-нибудь понравился, ты бы отдалась ему?

– Ну, разумеется.

– А как это можно доказать? – теперь Мари-Анж говорила, как обиженный ребенок.

– А я так и поступила!

Мари-Анж как током ударило. Она подалась вперед:

– Вот видишь, – сказала она торжествуя. – А ты пыталась меня уверить, что не делала этого!

– Я не делала этого в Париже, – терпеливо объяснила Эммануэль. – Я сделала это в самолете. В самолете, которым летела сюда. Ты поняла наконец?

– А с кем? – оживилась Мари-Анж.

– С двумя мужчинами, которых я никогда не знала раньше. Я даже не знаю, как их зовут.

Если она думала удивить Мари-Анж, то ей пришлось разочароваться. Та продолжала деловито выяснять подробности:

– Они все получили от тебя?

– Да!

– А сначала они поиграли с тобой?

– Да!

– А они вошли в тебя глубоко?

– О да! Очень глубоко!

Эммануэль инстинктивно прижала ладонь к низу живота.

– Поласкай себя, пока будешь рассказывать, – распорядилась Мари-Анж.

Эммануэль отрицательно покачала головой. На лице ее появилось выражение какого-то безразличия, апатии. Мари-Анж всматривалась в нее настороженно.

И Эммануэль подчинилась. Она начала рассказывать, сначала через силу, скрепя сердце, но постепенно оживилась, вспоминая свое приключение, и старалась не пропустить ни одной детали. Она остановилась, рассказав, как ее похитила греческая статуя. Мари-Анж слушала ее с видом внимательной ученицы, но все же время от времени как-то ерзала, словно стремясь найти место поудобнее.

– Ты рассказала об этом Жану? – спросила она.

– Нет.

– Ты видела потом этих мужчин?

– Нет.

На этом вопросы Мари-Анж как будто иссякли. Захотелось чаю. На зов Эммануэль явилась служанка – прямой стан, черные волосы с цветком в прическе, пестрый саронг – подлинная мечта Гогена. Обе собеседницы немного приоделись: Эммануэль влезла в свои шорты, Мари-Анж натянула трусики. Пестрая юбка по-прежнему лежала в кресле. Потом, вняв настойчивым просьбам Мари-Анж, Эммануэль принесла все свои голые фотографии. И тогда вопросы возобновились:

– Послушай, а ты мне ничего не говорила о том, что у тебя было с этим фотографом.

– А ничего, – призналась Эммануэль. – Он ко мне даже не прикоснулся, – добавила она с легкой досадой. – Впрочем, нечего было надеяться. Он – педик.

Мари-Анж сделала скептическую гримаску, потом принялась рассуждать:

– Я считаю, что художник, прежде чем писать портрет, должен полюбить свою модель или позаниматься с нею любовью. Что за бред позировать тому, кто не интересуется женщинами!

– Я тут ни при чем, – Эммануэль уже немного устала от расспросов. – Он сам предложил мне снять меня. Я тебе говорила, он был приятелем Жана.

Мари-Анж взмахом руки словно отогнала прошлое:

– Теперь надо постараться, чтобы тебя изобразил кто-нибудь настоящий. Не ждать же, пока ты состаришься.

Образ этого «настоящего», о котором так серьезно говорила девочка, и неминуемая близость собственной старости рассмешили Эммануэль:

– Я не люблю позировать даже для фотографов, а ты думаешь о живописце!

– А с тех пор как ты здесь, у тебя ничего не было с мужчинами?

Эммануэль возмутилась:

– Ты с ума сошла!

Мари-Анж озабоченно нахмурилась:

– Надо, чтобы ты поскорее нашла любовника.

– Это так необходимо? – усмехнулась Эммануэль. Но девочка вовсе не собиралась шутить. С серьезным видом она пожала плечами:

– Ты странная, Эммануэль.

Помолчала и снова спросила:

– Ты же не собираешься провести всю свою жизнь старой девой?

И повторила:

– Нет, ты очень странная.

– Но, – удивилась Эммануэль, – я же не старая дева. У меня есть муж.

На этот раз Мари-Анж ограничилась только холодным взглядом. Аргумент показался ей таким нелепым, что дискутировать дальше ей явно не хотелось. Наступило молчание. И Эммануэль пожалела о прежней атмосфере:

– А может, ты снова снимешь штанишки, Мари-Анж?

Девчонка встряхнула косами:

– Нет, мне пора.

Она встала.

– Ты проводишь меня?

– Ты так спешишь, – недовольно протянула Эммануэль, но ей было уже ясно, что своего решения Мари-Анж не переменит.

Машина с бородатым шофером уже ждала ее. Девочка еще раз посмотрела на Эммануэль внимательно и строго:

– Ты знаешь, я не хочу, чтобы ты погубила свою жизнь. Ты такая красивая. Это ужас, если ты останешься такой же недотрогой, как сейчас.

Эммануэль было расхохоталась, но Мари-Анж прервала этот смех:

– Это ведь и вправду ужасно, что у тебя в твоем возрасте ничего не было, кроме этих пустяков в ночном самолете. Ты в самом деле ведешь себя, как последняя кретинка.

Она с сожалением покачала головой:

– Я уверена, ты не совсем нормальная.

– Мари-Анж…

– Ладно, что говорить о том, что прошло…

Зеленые глаза впились в Эммануэль:

– Я уезжаю, но сделаешь ли ты то, о чем я тебя попрошу?

– Что именно?

– Все, что попрошу!

– Еще бы! – Эммануэль была зачарована этим взглядом.

– Поклянись!

– Клянусь, если тебе этого хочется.

Она хотела снова рассмеяться, но Мари-Анж не дала сбить себя с серьезного тона:

– Сегодня ровно в полночь ласкай себя. Я в это время буду делать то же самое.

Ресницы Эммануэль дрогнули. Она наклонилась и нежно поцеловала свою новую подругу. Машина тронулась, и Эммануэль услышала на прощанье: «Не забудь же! Ровно в полночь!».

Оставшись одна и вспоминая этот чудесный день, Эммануэль вдруг отметила, что она-то не задала девочке ни одного вопроса. Если прелестное светлокосое создание узнало до мельчайших подробностей интимную жизнь своей старшей подруги, то та не узнала ничего.

Она даже не спросила, девственница ли Мари-Анж.

Когда вечером свежий, только что из-под душа, Жан вошел в комнату жены, он увидел ее сидящей нагишом на кровати. Он подошел к ней, она обняла его за бедра и потянулась вперед, жадно раскрыв рот. Она припала к бедрам мужа, и в считанные секунды изящный жезл превратился в могучую палицу. Эммануэль втянула ее в себя, и она окончательно отвердела. Тогда Эммануэль принялась лизать эту дубинку по всей длине, проводя языком по голубым вздувшимся венам. Жан пошутил:

«Ты напоминаешь мне человека, жующего кукурузный початок». И тогда, чтобы сходство было полным, Эммануэль пустила в ход свои маленькие зубы. А чтобы загладить боль, она стала дуть на кожицу, поглаживать тестикулы, проводя по ним языком. Она заглатывала фаллос все больше и больше, не боясь задохнуться. Делала она все это расторопно, с наслаждением.

То, что чувствовали ее язык и губы, передавалось грудям и лону. Она постанывала, на мгновение выпускала фаллос изо рта, щекотала его языком и снова проглатывала трепещущую плоть.

Жан обеими руками сжимал голову жены. Но вовсе не для того, чтобы руководить ее движениями и регулировать их ритм. Он великолепно знал, что вполне может положиться на ее умение. Она научилась этому как-то сразу и исполняла это лучше других. В иные часы Эммануэль заставляла мужа просто изнемогать от наслаждения: она не останавливалась подолгу ни на одной определенной точке, собирала нектар с любого цветка, заставляя свою жертву издавать отчаянные стоны, жалкие мольбы, заставляя извиваться, исступленно кричать, пока, наконец, она не завершала свой шедевр. Но сегодня ей хотелось дарить более безмятежные радости. Она только добавляла к губам и языку ритмические движения рукой, чтобы выжать из Жана все, до последней капельки. И когда поток хлынул, Эммануэль пила из него медленно, глубокими глотками, а последнюю, самую драгоценную каплю, она слизнула языком.

И она была так готова к оргазму, что пролилась, едва только Жан склонился к ее лону и коснулся губами маленького напряженного бутона плоти.

– Теперь я тебя возьму, – пробормотал Жан.

– Нет, нет! Я хочу пить тебя снова. Скажи, что ты дашь мне этот напиток. О, ты прольешься ко мне в рот опять, скажи, скажи мне это, я тебя прошу. Это так чудесно, я это так люблю!

– А твои подружки, когда меня здесь не было, ласкали тебя так же хорошо? – спросила она, когда оба они перевели дыхание.

– Что ты спрашиваешь! Еще не нашлось женщины, которая могла бы сравниться с тобой.

– Даже сиамки?

– Даже они.

– Ты же знаешь, это не комплимент. Если бы ты не была самой лучшей в мире любовницей, я бы тебе сказал об этом. Хотя бы для того, чтобы ты такой стала. Но, ей-богу, я не знаю, чему ты можешь научиться еще. Ведь должны же быть пределы в искусстве любить.

Эммануэль задумчиво протянула:

– Не знаю…

По ее сдвинутым бровям, по голосу было понятно, что сомнение ее совершенно искреннее.

– Во всяком случае мне до пределов еще далеко.

– Да кто тебе это сказал! – воскликнул Жан. Она не ответила, и он спросил:

– Ты что, не считаешь меня подходящим арбитром?

– О, что ты!

– Я, кажется, неплохой учитель. И вдруг ты оказываешься недовольной своим воспитанием.

Эммануэль поспешила его утешить:

– Милый! Никто на свете не мог бы обучить меня лучше, чем ты. Но… Как бы это объяснить… Я чувствую, что в любви должны быть еще более важные, более интеллектуальные вещи, чем умение любить.

– Ты имеешь в виду преданность, нежность, заботливость, понимание?

– Нет, нет. Я совершенно уверена, что эта важная вещь относится именно к физической любви. Но это совсем не добавочные знания, так сказать, не большая ловкость, не большая техника, не больший пыл; это скорее что-то разумное, какое-то состояние мозга…

Она тяжело вздохнула:

– Я даже не думаю, что это вопрос о границах, о пределах. Это, мне кажется, дело нового взгляда, нового угла зрения…

– Другой способ смотреть на любовь?

– Не только на любовь, на все!

– Может, ты все-таки объяснишь понятней?

Она накручивала на пальцы свои локоны, словно они должны были помочь найти слова:

– Нет, – решила она. – Мне и самой это непонятно. Но я должна сделать какой-то шаг вперед, найти что-то, что мешает мне стать истинной женщиной, твоей женщиной. А я не знаю что!

Она совсем приуныла:

– Я думала, что я знаю так много. Но есть еще что-то, чего я не знаю.

И она стала лихорадочно, возбужденно рассуждать:

– Сначала надо, чтобы я стала знающей. Ты же видишь: я ничего не знаю, я слишком невинна. Я слишком девственница. А это ведь страшно, если сегодня вечером я чувствую себя девственницей. Девственницей везде, я просто утыкана этой девственностью, как репьями. Мне стыдно!

– Ах ты, мой чистый ангел!..

– О нет, не чистый. Девственность – это не всегда чистота. Но это всегда глупость.

Восхищенный, он обнял ее, а она продолжала:

– Это море предрассудков.

– Как это прекрасно: слушать жалобы на девственность из тех самых уст, которые только что проделали со мной такую работу!

Она засмеялась, но не успокоилась:

– Ах, раз, действительно, разум, дух должны снизойти к женщине, я не пропустила бы ни одного мгновения, если бы они снизошли ко мне от тебя.

Все эти рассуждения произвели на Жана эффект, немедленно обнаруженный Эммануэль. Она уже привстала, чтобы привести в исполнение свои обещания, уже ее язык коснулся… Но Жан резко отстранил ее.

– Кто тебе сказал, что только через эти губы может снизойти дух? Вспомни дух дышит, где захочет!

Он рухнул на нее, и в ту же минуту ей так сильно захотелось быть взятой, как ему захотелось ее взять. Двумя пальцами левой руки она сама раздвинула свое лоно, а правая потянулась к древку, помогая ему погрузиться так же глубоко в другое отверстие, как только что оно погружалось в ее горло. Но ей хотелось чувствовать его и сейчас губами. Он целовал ее в рот, проводил по ее губам языком, но воображение помогало ей чувствовать на губах сладкую пряность семени, и то наслаждение, которое полнило ее внизу, бурлило и в ее горле. И она умоляла: «Еще! Еще! Пронзи меня! Сильней, крепче!»

Она чувствовала, как в ее глубинах фаллос припал к устам матки и спаялся с ними – так пчела приникает к цветку в поисках нектара. Ей так хотелось, чтобы Жан пролился, и она так старалась, чтобы и живот ее и зад убедили его не медлить: каждый мускул ее тела, тела гибкого, хищного зверя, старался помочь мужчине поскорее испытать последний трепет. Но Жан хотел быть победителем в этой борьбе, хотел, чтобы первой изнемогла она. И он наносил ей удары быстрые, могучие, стараясь, чтобы его кинжал прошел в ней как можно больший путь, погружая его в раскрытую рану по рукоять и почти весь вытаскивая потом наружу. Яростно, со стиснутыми зубами, трудился он над нею, жадно вслушиваясь в ее хриплые крики, впивая ее горячий запах. А она билась под ним, подскакивала словно под ударами хлыста, царапала спину и кричала, кричала, кричала…

И, наконец, и крик, и дыхание оборвались, и она вытянулась, успокоенная, едва ощущая свое тело, но в душе сожалея, что такое же возбуждение не овладело и ее рассудком, что ее мозг не смог так же трепетать и биться, как трепетала и билась только что ее влажная плоть.

Ей не хотелось, чтобы он двигался, и Жан, словно поняв это, застыл на ней неподвижно. Она прошептала:

– Я бы хотела заснуть вот так – с тобою во мне.

Он прижался щекой к ее щеке. Черные завитки щекотали ему губы. Он потерял счет времени – сколько же оставались они в таком положении? Потом он услышал шепот:

– Я умерла?

– Нет, ты живешь во мне, а я в тебе.

Он крепко сжал ее, и она задрожала.

– Любовь моя, мы и в самом деле одно существо. Я – только частица тебя.

Он с нежностью поцеловал ее, и это было толчком к пробуждению.

– Возьми меня опять! Еще глубже! Раскрой меня, разорви! Доберись до самого сердца!

Она просила и смеялась своим же просьбам:

– Лиши меня невинности! Я тебя люблю! Я готова! Я тебе отдамся! Сломай меня!

Он принял условия игры:

– Отодвинься чуть-чуть. Так, теперь опустись немного. Не бойся, делай все, как я скажу.

– Да, – прошептала она, млея от предвкушения. – Да, – повторяла она. Делай все, что захочешь! Не спрашивай меня – делай!

Ей хотелось найти в себе способность погрузиться еще глубже в сознание того, что ее берут, совершенно отдаться на волю своего обладателя, быть его безвольной игрушкой, чтобы ее ни о чем не просили, а только приказывали быть слабой, покорной, послушно раскрывающейся навстречу любым желаниям. Существует ли, спрашивала она себя, большее счастье, чем счастье уступчивости, подчинения? И одной этой мысли было достаточно, чтобы приступ оргазма потряс ее.

И потом, когда она была точно подстрелянный зверек, окровавленный трофей в охотничьей сумке, она спросила охотника:

– Ты думаешь, я именно та женщина, какую ты хочешь?

Вместо ответа он поцеловал ее.

– Но я хочу быть еще желанней!

– А ты с каждым днем становишься все желанней и желанней.

– Это правда?

Он так улыбнулся ей, что она поверила и успокоилась. Мелодичный ноктюрн плыл по ее жилам, смыкая ей глаза. Но она никак не могла победить те чувств, которые будоражили ее мозг.

– Это, наверное, Мари-Анж сбила меня с толку, – вдруг услышала она свой голос и удивилась: она уж никак не собиралась доверить это Жану.

Он встрепенулся:

– Мари-Анж? А она при чем тут?

– Она удивительно смела в обращении.

Больше Эммануэль ничего не хотелось говорить. Некое растение продолжало расти в ней, пускать корни, разбрасывать бесконечные ветви с силой более мощной, чем сила разума… Но муж захотел все же выяснить роль Мари-Анж.

– Ты думаешь, это она поможет тебе постичь тайны жизни?

– А почему бы и нет?

Жан усмехнулся, эта мысль его позабавила.

– А ты заметила у нее талант в этом смысле?

Эммануэль, немного поколебавшись, ответила:

– Нет. – Но улыбнулась тем видениям, которые до сих пор так и не покидали берегов, где бродили ее мечты:

– Но я очень надеюсь его обнаружить.

Жан был настроен снисходительно. Он начал укачивать, дурачась, Эммануэль и петь ей колыбельную:

Я вижу, что моя маленькая девочка.

Хочет заняться любовью с Мари-Анж. Не так ли?

И потому моя маленькая девочка Мучается и мучается… Не так ли?

Эммануэль качала головой в такт его словам, словно поддакивая.

– Не только это, но и это, – призналась она. Он тихо рассмеялся:

– С такой сопливой девчонкой?

Она сердито, как избалованный ребенок, надула губы, но голос звучал как бы издалека, устало и смутно:

– Я имею право этого хотеть! Разве нет?

И Жан снова излился в нее, радуясь тому, что он может столько дать ей, так глубоко проникнуть в нее, так полно на сладиться ею. Радуясь их общей неутомимости…

Они лежали, вытянувшись, прижавшись плечами и бедрами, и Эммануэль боялась пошевелиться, чтобы ни одна капля не вылилась из нее. – Спи, – прошептал Жан.

Из дальней комнаты доносился бой часов. Полночь. Рука Эммануэль тянется к низу живота, пальцы трогают бутон плоти, раздвигают лепестки, на которых еще не высохли следы Жана. Перед глазами Эммануэль выплывают из тьмы раздвинутые бедра Мари-Анж, и каждому жесту видения Эммануэль отвечает таким же. И она видит, что ее подруга близится к завершению, Эммануэль кричит, и крик ее более страстен, чем тот, что она издавала в объятиях мужа. А он, привстав на локтях, улыбается, глядя на нее, обнаженную, словно испускающую свет наслаждения, с рукой, прижатой к лону, с другой, ласкающей свою грудь. Долго еще дрожат ее ноги. Даже после того, как лоб разглаживается и на лице появляется выражение полного блаженства и покоя.

Цветы розы

Эммануэль отправилась в клуб спозаранку, ей хотелось плавать, а не слушать праздную болтовню. Не заботясь ни о времени, ни о взглядах редких в этот час посетителей, она, наверное, уже в десятый раз пересекала бассейн из конца в конец. Она плыла, высоко поднимая руки, ныряла, ложилась на спину, и кончики грудей, вырвавшиеся из купальника, розовели над поверхностью воды, как маленькие коралловые рифы. И снова – плыть, нырять, выныривать…

Когда, усталая от всех этих упражнений, тяжело дыша, она подплыла к хромированной лесенке, ведущей из бассейна, оказалось, что выход охраняется. Ариана де Сайн, наклонившись к воде, лучезарно улыбалась.

– Проход закрыт, – объявила она. – Нужен пропуск!

Эммануэль была не в восторге от того, что одна из «идиоток» обнаружила ее здесь, но постаралась ответить лучшей своей улыбкой.

– Так-так. Изображаем наяду, когда порядочные женщины еще спят. Что за прятки?

– Но вы-то тоже оказались здесь, – заметила Эммануэль, пытаясь подняться на лесенку. Ариана не спешила освободить путь.

– Я! Я – это совсем другое дело, – сказала она с таинственным видом, но Эммануэль не попыталась разгадать эту тайну и молчала под внимательным изучающим взглядом графини.

– Вы удивительно переменились, – в голосе графини слышалось искреннее восхищение.

И Эммануэль поверила ей. Право же, хотя Ариана была немного странной, но в ней было что-то бодрящее, укрепляющее – с ней можно быть поласковее, посвободнее, без всякой принужденности.

. Наконец, Ариана освободила дорогу, и русалка выбралась на берег. Степенно она убрала свою грудь в купальный костюм (хотя верхняя ее часть осталась открытой) Она присела рядом с Арианой, и к ним тут же подошли двое молодых людей – настоящие викинги с виду. Ариана весело болтала с ними по-английски, Эммануэль ничего не понимала из их разговора, но ей и не хотелось понимать. Ариана повернулась к ней:

– Хотите что-нибудь сказать этой паре?

Эммануэль поморщилась в ответ, и Ариане пришлось объявить претендентам о провале их кандидатур. Они добродушно рассмеялись, но уходить явно не спешили. Эммануэль они казались довольно простоватыми. К счастью, тут Ариана поднялась и взяла ее за руку:

– Они надоели мне. Пошли к вышке.

Хорошо было лежать, вытянувшись ничком на нитяном ковре восьмиметровой вышки! Ариана проворно сбросила все то немногое, что было на ней.

– Вы можете не стесняться, – сообщила она. – Здесь нас никто не видит.

Но Эммануэль как-то не захотелось разоблачаться перед Арианой. Она пробормотала что-то о неудобстве своего костюма, который трудно стягивать и натягивать снова, да и солнце слишком уж жаркое.

– Вы правы, – легко согласилась Ариана. – Привыкать надо постепенно.

И они снова погрузились в полулетаргию. Эммануэль окончательно признала графиню подходящей собеседницей. Ей нравились люди, с которыми она могла обходиться без слов. И тем не менее она сама нарушила молчание.

– Чем же здесь все-таки заниматься, кроме бассейна, коктейлей и вечеров у Пьера или Поля? Так ведь в конце концов можно помереть от скуки.

Ариана присвиснула, словно услышала невероятную глупость:

– Э, да тут много есть всякой всячины! Я не говорю о кино, кабаре и прочей дребедени. Но можно кататься верхом, играть в гольф, в теннис, в сквош, есть водные лыжи. А можно плавать по каналам, осматривать пагоды – их тут больше тысячи. Вот жаль, что море, настоящее море отсюда далековато: сто пятьдесят километров. Но оно стоит путешествия. Пляжи там просто великолепны – широкие, бесконечные, пустынные, с кокосовыми пальмами. Вода ночью фосфоресцирует от миллионов живых существ, глядящих на вас. Кораллы щекочут вам пятки, а акулы подплывают и берут пищу из ваших рук…

– Я хотела бы это увидеть… – прошептала Эммануэль.

– Там вам даже будут петь серенады, если вы станете заниматься любовью. Днем под солнцем, на мягком песке или в тени сахарных деревьев вы всегда сможете найти прелестного мальчика, готового вас развлечь и сделать счастливой всего за один тикаль. А ночью вы будете лежать на пляже, на границе воды и суши, и волны будут гладить ваши волосы и плечи, а глаза ваши будут устремлены к далеким звездам, и к вам будет склоняться прекрасное юное лицо… Ах, надо не упускать шанса быть женщиной!

– Если я правильно поняла, это здесь самый любимый вид спорта? – осведомилась Эммануэль безобидным тоном.

Ариана взглянула на нее, улыбаясь несколько загадочно, и ответила не сразу. Но это был не ответ, а вопрос:

– Скажите-ка мне, душенька…

Она запнулась, словно что-то прикидывая в уме. Эммануэль повернула к ней улыбающееся лицо.

– Так что же я должна вам сказать?

Ариана продолжала что-то обдумывать. Затем она, очевидно, решила, что новенькая заслуживает полного доверия. Ее голос не звучал теперь столь дурашливо и игриво, как обычно, в нем слышалась дружеская откровенность:

– Я убеждена, что вы женщина с темпераментом. Вы вовсе не такая мадемуазель Нитуш, какой хотите казаться. К счастью, конечно. И скажу вам откровенно, вы меня очень заинтересовали.

Эммануэль не знала, как отнестись к этой декларации, но на всякий случай насторожилась. Она была скорее рассержена, чем польщена: ей не нравилось, когда в ее искренности сомневаются. И с чего это все эти дамы держат ее за недотрогу? Сначала это смешило ее, а теперь начинает раздражать.

– Вам хочется понравиться здесь кому-нибудь? – тон Арианы говорил больше, чем ее слова.

– Да, – ответила Эммануэль, понимая, что ступает на опасную тропу, но еще более боясь показаться добродетельной. Радостная улыбка Арианы убедила ее лишь наполовину.

– Слушайте, лапочка, пойдемте сегодня со мной на вечеринку. Скажите мужу, что это будет что-то вроде девичника. И вы увидите, что я вам приготовлю! Нигде нет таких галантных и пылких молодцов, как гости Арианы. Умные, молодые, хорошо вышколенные и ловкие. Вам нечего бояться. Договорились?

– Но, – засомневалась Эммануэль. – Вы меня совсем не знаете… Вы…

Ариана пожала плечами:

– Я вас хорошо знаю. Зачем долгие наблюдения, когда я и так вижу, что вы можете сводить с ума и мужчин и женщин своей красотой. А те, о которых я вам говорю, в красоте разбираются. Да мне и в голову не пришло бы вас приглашать, если бы я не была уверена в вас на все сто процентов. Вот так!

– А как же ваш муж? – искала Эммануэль повод для отказа. Ариана рассмеялась:

– Хорошему мужу нравится, если с женой все в порядке, – и она весело подмигнула.

– Я не уверена, покажется ли Жану нормальным…

– Ну что ж, тогда вы ничего ему не скажете, – заключила Ариана в видом полного простодушия.

И, придвинувшись к Эммануэль, крепко обняла ее за плечи.

– Вы хотите говорить мне правду?

Тяжелые горячие груди прижались к Эммануэль, у нее закружилась голова, а Ариана мокро дышала ей в ухо:

– Не пытайтесь меня уверить, что это прекрасное тело прижималось только к телу своего мужа. Верно? Ну, а разве вы всякий раз признавались ему?

«Вот она, начинается пытка новой исповедью», – терзалась Эммануэль. Но стоит ли от нее уклоняться? Должна ли она казаться более неопытной, чем оно есть на самом деле? Эммануэль встряхнула головой, но прежде чем она произнесла ответные слова, Ариана легко, почти незаметно поцеловала ее в губы.

– Ты увидишь, – торжествовала она, откровенно любуясь юной француженкой. – Я тебе клянусь, ты не пожалеешь, что приехала в Бангкок!

Она уже, казалось, была уверена в том, что соглашение достигнуто. Эммануэль попыталась рассеять это впечатление:

– Нет, нет, – быстро проговорила она. – Я этого не могу…

И, внезапно воодушевившись, продолжала более уверенно:

– И, ради Бога, не думайте, что это из ханжества или по соображениям высокой морали. Нет, нет… Ну… просто… Дайте мне время привыкнуть к этой мысли… Постепенно…

– Разумеется, – неожиданно уступила Ариана. – Не будем спешить. Это так же, как с загаром.

Она снова сложила свои губы в улыбку, на этот раз учтивую, спокойную, и вернулась в прежнее положение. Но не успокоилась, как выяснилось почти сразу же.

– Послушай, – тут же предложила она. – Сейчас мы пойдем делать массаж.

Встала, натянула на себя бикини и произнесла тоном, каким обращаются к обиженному ребенку:

– Не бойся, девочка, там никого нет, кроме женщин.

Эммануэль оставила свою машину на клубной стоянке, и они отправились в путь в открытом «пежо» Арианы. С полчаса кружили они по улицам среди моторикш, велосипедистов, которых было полно в китайском квартале. Наконец, они остановились перед длинным одноэтажным зданием. Рядом было бюро путешествий, с другой стороны – ресторан. Непонятные Эммануэль рисунки украшали дверь, в которую они позвонили. Зал был похож на любой купальный зал в Европе. Японка в расшитом крупными цветами кимоно встретила их, сгибаясь в поклонах, прижимая руки к груди. Она повела их по длинным коридорам, сквозь запах горячего пара и духов, потом остановилась перед какой-то дверью и снова чуть ли не перегнулась пополам. Все молча, и Эммануэль подумала, уж не немая ли она.

– Ты можешь войти сюда, – сказала Ариана. – Все массажистки одинаковы. Я буду в соседней кабине. Через час встретимся.

Эммануэль растерялась: она никак не ожидала, что Ариана оставит ее одну. Дверь, распахнутая перед нею японкой, вела в маленький банный зал, освещаемый низко подвешенными лампами. Возле массажного стола ее ждала совсем молоденькая азиатка. На ней был голубой халатик, а лицо выражало приветливость радушного хозяина, встречающего долгожданного гостя. Она тоже поклонилась, произнесла несколько слов, совершенно не заботясь, понимают ли ее, подошла к Эммануэль и легкими пальцами стала расстегивать ее одежду.

Когда Эммануэль оказалась раздетой, девушка показала ей рукой на бассейн, наполненный голубой благоухающей водой. Она провела смоченной в воде рукой по лицу клиентки и приступила к процедуре: стала методично намыливать ее плечи, спину, живот. Эммануэль задрожала, когда покрытая горячей пеной губка заскользила по внутренней поверхности ее ног.

Омовение закончилось, тело Эммануэль было вытерто горячим полотенцем, и сиамка жестом пригласила Эммануэль вытянуться на обитом шерстью столе.

Сначала она поколачивала ее ребром ладони легкими умелыми ударами, пощипывала мускулы, нажимая на крестец и икры, потягивая фаланги пальцев, долго мяла затылок, похлопывала по голове. Эммануэль чувствовала себя превосходно в охватившей ее полудреме.

Затем массажистка вооружилась двумя аппаратами, каждый величиной со спичечный коробок. Укрепила их на тыльной стороне ладоней, и аппараты сразу же загудели, как запущенный детский волчок. Гудящие руки начали медленно двигаться по обнаженному телу, проникая во все выемки и впадины, скользя по ключицам, под мышками, между грудями, между ягодицами. Затем они перешли к внутренней поверхности бедер, выискивая там самые чувствительные точки. Эммануэль дрожала всем телом. Ее ноги раздвинулись, она грациозным движением приподняла нижнюю часть живота, и губы ее открылись, словно подставляя себя для поцелуя, но гудящие руки отодвинулись и поднялись к груди. Они двигались там взад и вперед, подобно утюгу, разглаживающему каждую складку ткани. Когда послышался еле уловимый стон Эммануэль, руки добрались до сосков и поползли по ним, то слегка касаясь их верхушек, то глубоко и сильно вдавливая их. Поясница Эммануэль начала двигаться, словно ее подбрасывали волны. Она выгнулась дугой, закричала. Но руки все продолжали свою упоительную работу, пробегая по груди, пока потрясающий оргазм не погрузил Эммануэль на время в безразличную вялость.

Массажистка немедленно возобновила свои заботы о плечах, руках, лодыжках клиентки. Эммануэль медленно приходила в себя. Она открыла глаза и улыбнулась слабой, извиняющейся улыбкой. Юная сиамка ответила ей понимающей гримаской и что-то произнесла вопросительным тоном. И тут же, протянув длинные тонкие пальцы к своему низу живота, приподняла брови, как бы спрашивая позволения. «Да», – кивнула Эммануэль. Руки, снабженные вибромассажером, тщательно трудились на поверхности и в каждой складке внутри, зная в совершенстве искусство извлекать максимум наслаждения. Без всякой предосторожности, не давая передышки, уверенная в результате сиамка-волшебница виртуозно дополняла электрическую мощь инструмента порханьем, легким царапаньем, растиранием.

Эммануэль сопротивлялась изо всех сил, но ее хватило ненадолго. Она начала содрогаться столь сильно, что на лице массажистки отразился даже легкий испуг. И долго после того, как руки оставили ее, Эммануэль продолжала извиваться, судорожно вцепившись пальцами в край белого стола.

Когда они встретились у выхода, Ариана сказала:

– Жаль, что стены все-таки довольно плотные. Когда ты там была, тебя можно было заслушаться. Теперь можешь меня не уверять, что ты больше всего любила математику.

Мари-Анж уже четвертый день кряду приезжала к Эммануэль в послеобеденное время. И всякий раз подвергала хозяйку обстоятельному допросу, интересуясь – и удовлетворяя свой интерес – различными деталями: что проделывала ее подруга с мужем в реальной жизни, какие сцены проносились в ее воображении.

– Если бы ты в самом деле отдавалась тем мужчинам, которым ты отдаешься в своих фантазиях, – заметила она однажды, – ты стала бы настоящей женщиной, с тобой все было бы кончено.

– Ты хочешь сказать, что я бы умерла? – засмеялась Эммануэль.

– Почему же это?

– Ты что, считаешь, что заниматься любовью с мужчинами можно так же часто, как в одиночку?