Текст книги "До и после (ЛП)"
Автор книги: Эмма Миллс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
7
«У нас секрет». В среду после встречи с миссис Уэнтворт я наблюдала за тренировкой школьной команды и размышляла о секретах. У меня не было настоящих секретов, кроме долгой влюбленности в Кэса, которая все равно была не таким уж секретом. Тайные влюбленности вышли из моды в седьмом классе.
У Фостера было много секретов, и, учитывая, сколько он болтал, он умел их хранить. Раз в неделю он ходил на терапию, и о чем он там разговаривал было секретом. Его мама так и не оправилась после смерти дяди Чарли, и все, что с ней происходило, он тоже держал в секрете. Это одна из вещей, которые беспокоили меня в Фостере. Не терапия – это личное дело. Но с того момента, как мы покинули их дом в Калифорнии, он ни слова не сказал о маме. Как будто у него совсем никогда не было мамы. Он никогда не говорил о ней, никогда не плакал, никогда не жаловался, а это, насколько я знаю, не нормально.
Может быть, все его нормальные эмоции оставались за дверью кабинета терапевта. Может быть, в течение часа один раз в неделю он плакал и кричал, бил подушку, как обычный человек. Или, может быть, то, что случилось с его мамой, выбило из него все нормальное.
– Пахнет сырными начо.
Я подняла глаза. По ступенькам трибун ко мне поднималась Марабель Финч, как всегда, одной рукой обнимая живот. Она делала это начиная с двухмесячного срока, когда еще не было видно ничего, кроме плоского живота.
До того как ребенок начал действительно расти, я бы назвала Марабель изящно прелестной, хрупкой, как сахарная вата или стеклянная фигурка. Но сейчас она была на шестом месяце и набрала вес. Ее лицо стало круглее, а тело полнее, и она больше походила на настоящего человека – очень прелестного настоящего человека.
Пока она садилась рядом, я понюхала свои подмышки.
– Не ты, – сказала она. – Воздух.
Тогда я на пробу понюхала воздух. Как по мне, так пахло полуденной жарой и, еле уловимо, сорока школьниками, занимающимися где-то внизу.
– Как ты? – спросила я.
– Хорошо. Только голова болит.
– Ты, наверное, не должна находиться на улице. Тут очень жарко.
– Они же здесь.
Она показала на поле.
– Это другое.
Марабель нахмурилась в слабом негодовании:
– Потому что они мальчики?
Я вздохнула:
– Давай зайдем внутрь.
– Хочешь газировку или что-нибудь? – спросила я, когда мы зашли обратно в школу.
– Малыш ненавидит газировку.
Теперь у Марабель почти не было собственного мнения. Малыш был на первом месте независимо ни от чего, и существовало довольно много вещей, которые он не выносил.
Прошлой весной я просматривала раздел фантастики в библиотеке. Завернув в следующий ряд, я увидела Марабель, сидящую на табурете-стремянке. У нее на коленях лежала стопка книг, рядом стояла пустая тележка.
Она сидела, выпрямив спину и аккуратно сложив руки на верхней книге стопки, и не отрываясь смотрела на одну из верхних полок напротив.
– Привет, – сказала я, но она не шевельнулась. – Все в порядке?
Марабель моргнула раз, потом другой и перевела взгляд на меня.
– Да, – ответила она наконец. – Мне просто нужно кое-что проверить.
– Книгу? – спросила я, и она рассмеялась. На самом деле она смеялась, пока ее глаза не заблестели от слез.
– Нет, не книгу, – сказала она.
Мы пошли в ближайший супермаркет. Пока я искала нужный ряд, она стояла у прилавка с закусками и глубоко дышала, закрыв глаза. На секунду я подумала, что она в панике, но потом ее лицо расслабилось, а губы растянулись в улыбке.
– Что ты делаешь?
– Самый лучший запах в мире, – ответила она.
– Прости?
– Хот-доги на раскаленной решетке.
Я даже не знала, что на это ответить.
– Идем. Нам надо... просто идем.
Она взяла тест в туалет и уговорила меня войти и подождать вместе с ней. Я стояла у раковины, а она сидела на сиденье унитаза, глядя на полоску.
Та не была синей. Тогда я знала, что они меняют цвет, но на этом тесте просто появлялась надпись «Вы беременны» или «Вы не беременны». Буквы были маленькими, но очень четкими.
– Ох.
Я вспомнила, как сильно удивилась, во-первых, тому, что Марабель занималась сексом раньше меня, а во-вторых, тому, как она может сидеть, держа кусочек пластика, который изменит ее жизнь, и выглядеть лишь слегка... взволнованной. Не грустной, не расстроенной или испуганной. Просто взволнованной.
– Я помочилась на него, – произнесла она после длительного молчания. – Можешь поверить, что я держу что-то, на что помочилась?
Я взяла у Марабель тест – хотя она была права: она действительно на него помочилась – и несколько раз встряхнула его, как будто от этого результат изенился бы, словно в магическом шаре.
– Может, это ошибка.
Марабель ничего не сказала. Это было очень странно. Почти смешно. Она не выглядела расстроенной. Более того, она не выглядела удивленной.
– Что будешь делать?
Я не хотела спрашивать, но не смогла удержаться.
Марабель посмотрела на меня:
– К чему ты клонишь?
– Ты... ну, я не знаю. Ты ставишь это?
– Его, а не это. – Марабель забрала у меня полоску и выкинула ее в мусорку, после чего принялась мыть руки. – Он ребенок, а я его мама, и не знаю, что еще ты собиралась мне предложить, кроме как родить его.
– Но тебе не обязательно оставлять его, – вырвалось у меня. Я не могла промолчать. Ей пятнадцать лет, и, ради всего святого, она носит розовые пластмассовые украшения. И она должна стать чьей-то мамой?
Марабель повернулась ко мне – с ее рук стекала вода – и посмотрела прямо в глаза. Я была выше, ей пришлось задрать голову, чтобы смотреть мне в лицо.
– Я скорее избавлюсь от тебя, – сказала она и вышла.
Никогда до этого, да и после тоже, я не слышала от Марабель такой убежденности. Я не понимала, как она может быть такой уверенной, без колебаний. Не думаю, что когда-либо была хоть в чем-то так уверена.
А теперь она стояла рядом со мной перед автоматом с соками в школе Темпл-Стерлинга и обеспокоенно переводила взгляд с кнопки «манго-папайя» на кнопку «клубника-киви».
Я вставила в автомат доллар.
– Просто выбери.
Она погладила живот и нажала «манго-папайя».
– Как ты оказалась здесь после уроков? – спросила Марабель, пока мы с соком в руках неторопливо шли по коридору.
– Я встречалась с миссис Уэнтворт.
– С той леди-консультантом?
– Ага.
– Она дала мне буклеты про специальные школы. Она добрая. Добрее, чем моя мама.
– Ты не захотела идти в одну из тех школ?
– Малыш никогда не будет нормальным без общества.
Я слабо улыбнулась.
– Почему ты тут так поздно? – спросила я, когда мы завернули в главный коридор.
– У меня нет водительских прав, – сказала Марабель. – Другим людям приходится возить нас.
– Хочешь я отвезу тебя домой?
На этой неделе моя машинка сотрудничала и сейчас счастливо стояла на боковой стоянке рядом с машиной Кэса.
– Нет, я не против подождать.
Я толкнула двери школы и вышла на сентябрьское солнце. Первая тренировка Фостера с командой девятиклассников вот-вот закончится.
А вот и он сам вприпрыжку вывернул из-за здания средней школы, закинув на плечо огромную спортивную сумку. Вчера вечером мой папа оторвался в спортивном магазине.
Заметив меня, Фостер помахал рукой и ускорился, перейдя на неровный бег.
Марабель присоединилась ко мне на крыльце школы и пошла следом за мной вниз по ступенькам.
– Я пробил, Дев! – сказал Фостер, почти задыхаясь. – Я бил, и бегал спринт, и ловил мяч... – Я еще никогда не видела его таким потным, раскрасневшимся и улыбающимся. – Это кто?
– Это Марабель. Марабель, это мой двоюродный брат Фостер.
Марабель слабо улыбнулась Фостеру. Его улыбка померкла, а взгляд опустился на ее живот.
– Нам нужно ехать, – сказала я. – До встречи, Марабель.
– Ага. – Она махнула рукой и опустилась на ступеньки.
Я начала спускаться, но Фостер не сдвинулся с места.
– Ты собираешься просто сидеть здесь? – спросил он.
– Нет. – Марабель подняла сок. – Еще я буду пить сок.
– Совсем одна? – Фостер выглядел обеспокоенным.
Она похлопала свой живот:
– Я никогда не бываю одна.
Фостер беспомощно обернулся ко мне, и я прочистила горло.
– Марабель, ты уверена, что не хочешь, чтобы мы тебя подвезли?
– Нет, я в порядке.
Я не стала настаивать. Во-первых, потому что она казалась вполне умиротворенной, а во-вторых, потому что не считала Марабель способной солгать. Но Фостер все еще выглядел взволнованным.
– Давай, – сказала я, потянув за ремень его сумки. – Идем же.
– Пока, – сказал Фостер, оглянувшись на Марабель, и тут же споткнулся.
Только когда мы дошли до машины, он снова заговорил.
– Как получилось, что у нее есть ребенок?
– Ну, пока его нет, верно?
– В смысле, как вышло, что она забеременела?
– Откуда я знаю? Есть много способов забеременеть.
– Как думаешь, она хотела?
– Фостер, никто не хочет забеременеть в старшей школе.
Пока мы выезжали на дорогу, Фостер, вывернув шею, смотрел назад, на крыльцо школы
– А где отец?
– Что?
– Отец ребенка.
Марабель никогда не говорила о нем, а я не решалась спрашивать.
– Не знаю.
– У нее есть парень?
Когда бы я ни увидела ее, она всегда была одна, не считая малыша.
– Не думаю.
– Она хорошенькая, – сказал Фостер, помолчав.
Я взглянула на него. Это правда, но тем не менее я меньше всего ожидала услышать подобное.
– Да, хорошенькая.
Фостер не ответил.
8
На следующее утро я проснулась от обычного бряканья в кухне. Сложно сказать, Фостер так гремел оттого, что не считался с остальными, или попытки делать все бесшумно превращали его в еще более неуклюжего, чем обычно. На самом деле я не думала, что Фостер нарочно был невнимателен к нам, просто он слишком давно привык делать то, что хочет. Например, есть кожуру запеченной картошки. Никто никогда не говорил ему этого не делать.
Я поворочалась в кровати и уставилась в окно через щель между шторами и стеной, слушая собственное дыхание. Я уже проснулась, но еще не была готова это признать, когда услышала, как хлопнула входная дверь. Это на самом деле узнаваемый звук – звук открывающейся и закрывающейся входной двери. Наша звучала как щелчок по дереву. И этот щелчок поднял меня с кровати.
Я накинула одеяло на плечи. Во рту стояло то вяжущее ощущение, которое бывает по утрам, когда ты только что проснулся и еще не разговаривал. Я вышла за дверь на свет раннего утра и увидела Фостера в полной спортивной форме Темпл-Стерлинга. Он нарезал большие петляющие круги на лужайке перед домом.
– Что ты делаешь?
Он не остановился. Повернувшись и побежав через двор, он сказал:
– Эзра пробежит мимо в любую минуту. Я хочу разогреться, но не хочу его пропустить.
– Откуда ты знаешь, что он пробежит мимо?
– Он пробегает мимо нашего дома каждый день в шесть пятнадцать.
– Не пробегает.
Это было по-детски. Но я не могла поверить, что кто-то еще нашего возраста добровольно просыпается так же рано, как Фостер.
– Пробегает. Я вижу его каждое утро. И он сказал, если я не сплю... – Фостер развернулся и побежал обратно. – ...то могу пробежать дистанцию вместе с ним.
– Дистанцию?
Я опустилась на ступеньку и плотнее завернулась в одеяло.
– Угу. Дистанцию четыре мили.
– Он каждый день пробегает четыре мили перед школой?
Фостер бросил на меня испепеляющий взгляд.
– Ничего не делая, не станешь отличным игроком.
Я не знала, что ответить на это, поэтому просто провела языком по внутренней стороне губ (вяжущее ощущение еще не ушло) и стала смотреть, как Фостер развернулся и начал еще один неровный круг по лужайке. Неожиданно меня осенило, что прошло ровно три месяца с его приезда. До этого лета я не видела Фостера пять лет. А теперь он уже три месяца, день в день, живет как... ну, почти как мой брат. Это слово вызвало странное чувство, как в тот раз, когда одна из девиц произнесла его в спортзале. «Это твой брат?» Я семнадцать лет была единственным ребенком.
Утреннюю тишину нарушил звук других шагов, и, как и предсказывал Фостер, показался бегущий Эзра Линли. Его шаги были длинными, размеренными и четкими. Он был похож на заводную игрушку или что-то такое, совершенно бесперебойный.
Приблизившись к дому, он не остановился. Даже не взглянул, когда Фостер начал махать рукой как сумасшедший. Он просто продолжал бежать.
Фостер мгновение смотрел на меня, потом пожал плечами и рванул за ним. Я слышала разносившееся по улице «Подожди, Эзра, подожди меня!» – пока Эзра не завернул за угол, и Фостер, немного отставший, тоже исчез из вида.
* * *
Настало время школы, и во время обеда я отправилась выяснить насчет того, что миссис Уэнтворт во время нашей вчерашней встречи назвала «внеурочной возможностью». Эта возможность приняла вид школьной газеты – они вроде искали фотографов, и миссис Уэнтворт ясно дала понять, что навыки не являлись обязательным требованием.
Я отыскала ученицу, отвечающую за выпуск «Темпл-Стерлинг Геральд», в редакции. Широкий стол перед Рэйчел Вудсон был завален бумагами, книгами, старыми выпусками «Геральд» и номерами ежемесячного литературного журнала Темпл-Стерлинга (в создании которого Рэйчел тоже принимала участие). Сидя среди всего этого, она выглядела немного затравленной и довольно сильно обеспокоенной, но Рэйчел всегда так выглядела.
Мы знали друг друга с детского сада. Не помню, когда именно она заявила о своем намерении поступить в каждый из десяти лучших университетов, но должно быть, она решила это довольно рано, потому что даже тогда очень следила за тем, чтобы цвет в раскраске не выходил за линии.
Она назвала свой план относительно колледжа «Беспроигрышная серия». Ей мало было просто хотеть попасть в Принстон, быть зачисленной в Принстон и учиться в Принстоне. Рэйчел хотела быть зачисленной всюду: Гарвард, Йель, Стэнфорд – во все лучшие школы. Полагаю, просто чтобы иметь роскошь отказаться от мест, ради которых дети по всей стране работают не покладая рук, только чтобы получить отказ.
Это было странно. Рэйчел была исключительно гениальна. Она посещала почти все внеурочные занятия, которые только можно придумать. У нее было много друзей, и она была лучшей практически во всем. Нелогично, что кто-то настолько умный мог казаться хоть чуточку жалким, но иногда я испытывала необъяснимую жалость по отношению к Рэйчел.
– Ты не занята после школы? – спросила она, яростно печатая на своем ноутбуке. Она едва подняла глаза, когда я зашла.
– Да.
– Хорошо. Можешь взять мужской футбол или женскую легкую атлетику. Что хочешь?
– А?
– Нам нужны фотографии со спортивных соревнований. Мы поместим их в раздел о спорте, но они также подойдут для ежегодного альбома.
Я уже говорила, что Рэйчел участвовала в создании ежегодного альбома выпускников?
– Ладно, хорошо…
Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь так быстро печатал. Я понятия не имела, над чем она работает, но это меня не касалось. Способность Рэйчел делать несколько дел одновременно немного устрашала.
– Футбол или легкая атлетика?
– Эм… Можно мне американский футбол?
Ее пальцы застыли в воздухе.
– Ты хочешь американский футбол? Все хотят американский футбол.
– Я хочу сказать, что, полагаю, могу помогать с чем-то другим, но…
– Что такого в этом американском футболе? – Рэйчел смотрела на меня, прищурившись. – Я имею ввиду, что в нем такого выдающегося?
– Это… традиция?
Рэйчел выглядела недовольной.
– Это состязание в популярности, замаскированное под насилие, замаскированное под активный вид спорта. – Она снова начала печатать. – Знаешь, кто-нибудь должен написать историю про школьный футбол – не про команду или счет, а факты. Он становится таким расчетливым.
– Расчетливым?
– Спорт сам по себе – традиция – уже вряд ли имеет значение. Ребята играют в футбол в старшей школе, чтобы получить деньги на колледж. Это просто игра чисел.
Я подумала о Кэсе.
– Люди играют, потому что любят это. Потому что их отцы играли, и отцы их отцов… и все такое.
Рэйчел коротко взглянула на меня, и, когда она заговорила, я не смогла понять, то ли это снисходительный тон, то ли ее прямота была такой же резкой, как ее характер.
– Милое мнение, Девон.
– Но…
Я знала, что ей не терпится продолжить.
– Но я хочу сказать – посмотри на Эзру Линли.
– А что с ним?
– Ты не видишь ничего подозрительного в том, что игрок, два года выходивший в стартовом составе школьной команды Шонесси, которая за последние пять лет три раза становилась чемпионом штата, вдруг переходит в незначительную команду Темпл-Стерлинга в свой выпускной год – единственный самый важный год в школьном футболе?
– Ну… Да, я думаю, что это немного странно, но...
– Ты знаешь, как попадают в сборную лучших игроков? – Я не знала, но Рэйчел не дала мне возможности ответить. – Статистика. В Шонесси Эзра набрал неимоверное количество очков, тут нет никаких сомнений, но его прошлогодняя статистика в Темпл-Стерлинге затмила все. Сорок пять тачдаунов за один сезон. Ни одной потери мяча. Ноль.
– Он хороший игрок.
Даже я была вынуждена это признать.
– Да, но Темпл-Стерлинг – команда третьего класса. Мы не идем ни в какое сравнение со школьными командами класса шесть – они просто огромны. Здесь Эзра участвует в каждом розыгрыше. Он несет ответственность за каждый шаг, тогда как в Шонесси ему пришлось бы делиться славой.
– Так ты думаешь, Эзра пришел сюда…
– Чтобы улучшить свою статистику. Получить признание. Войти в команду лучших игроков, сыграть за Кубок и обеспечить свое будущее.
– Ничего себе, – сказала я, но это относилось не к разоблачению Эзры. – Для того, кто ненавидит футбол, ты много о нем знаешь.
– Ну, нельзя выступать против чего-то, пока тщательно не исследуешь это, ведь так?
Она снова вернулась к своему компьютеру и некоторое время молчала. В итоге мне пришлось прочистить горло.
– Так что... насчет фото...
Рэйчел моргнула и посмотрела на меня, как будто забыла о моем присутствии.
– Да. Ну, команды средней школы и девятиклассников уже заняты, но думаю, что смогу придумать для тебя что-нибудь со старшей командой. Встретимся завтра на обеде, и я дам тебе пропуск на боковую линию.
– Серьезно?
Пропуска на боковую линию не выдавали никому, кроме обслуживающих техников и им подобных.
– Ага.
– Круто. Спасибо.
Рэйчел уже снова печатала, как будто меня там никогда и не было.
9
Игра девятиклассников была запланирована на четверг, но как новичок Фостер не имел права играть в первые две недели своих тренировок. Глядя на разминку команды Фрипорта, я решила, что чем дольше его будут держать подальше от этих ребят, тем лучше.
Мама умоляла меня пойти на игру, так как ни она, ни папа не могли отпроситься с работы. Я не стала говорить ей, что пошла бы в любом случае. Мне хотелось посмотреть, делают ли такую маленькую форму, чтобы подходила Фостеру.
Судя по всему, делают. Девятиклассникам не полагались именные свитера, но я узнала бы Фостера где угодно. Он подпрыгивал на месте возле боковой линии, разогреваясь вместе со всей командой.
Команды вышли на поле и сформировали два круга, начав прыжки и растяжку, и я обвела взглядом толпу. На игры команд «С» приходило гораздо меньше болельщиков, чем на игры старшеклассников, но было забавно думать, что всего через несколько лет большинство этих ребят будут играть под знаменитыми «Огнями ночной пятницы», а не под ярким полуденным солнцем в четверг.
Я начала жалеть, что не купила газировки или чего-нибудь еще, когда на сиденье рядом со мной кто-то плюхнулся. Линдси Реншоу протянула мне бутылку воды.
– Хочешь пить?
Она действительно совершенство.
– О, спасибо, но…
– У нас их полно. – Она указала на место на несколько рядов позади нас, где сидели женщина и две девочки младшего школьного возраста с зонтиками в руках и прохладительными напитками в большом кулере. – Ух, жарко здесь.
Линдси даже не вспотела.
– Да. – Я повернула крышку на бутылке и сделала большой глоток. – У тебя, эм, брат в команде?
– Ага. Двенадцатый номер, Паркер.
– На какой позиции он играет?
Внизу на поле команда закончила разминку и сгрудилась вокруг тренеров.
– Они пробуют его на позиции сэйфти, но он, конечно, хочет быть квотербеком. Больше славы. Как насчет тебя? – Ее глаза расширились. – Твой двоюродный брат здесь? Он играет?
– Эм, да. Номер двадцать.
– Оу-у-у, он восхитительный!
Ха. Я поискала в Фостере что-нибудь, что можно было бы посчитать милым. Он был не столько ниже других ребят, сколько тщедушнее; даже у маленьких худых ресиверов было больше мышц.
И все-таки, несмотря на это, сложно было выглядеть плохо в футбольной форме, так что, полагаю, он был похож на любого другого игрока команды «С» – уменьшенная версия ребят из сборной школы, которые были весьма восхитительны.
– Он только начал. – Я чувствовала себя обязанной сказать это. – Поэтому он не может сегодня играть.
– На какой позиции он играет?
– Он кикер, в основном. Правда довольно хороший.
– Да неужели? Вау, здорово. Мой папа говорит, что школьного кикера очень трудно найти. Он тоже играл, но не за Темпл-Стерлинг. Моя мама отсюда, а он играл за Шонесси.
Я вспомнила слова Рэйчел: «…игрок, два года выходивший в стартовом составе школьной команды Шонесси».
– Это ведь оттуда Эзра Линли, верно?
– Ага. Боже, они хороши в этом году. Папа до сих пор иногда ездит туда, чтобы посмотреть их игры. Он видел, как играет Эзра, задолго до того, как о нем услышали здесь.
– До того, как он стал гордостью Темпл-Стерлинга?
Линдси рассмеялась:
– Эзра лакомый кусочек, но эти плакаты в туалетах повсюду довольно жуткие, не так ли? Я с трудом могу пописать, когда он так на меня смотрит.
Я не смогла сдержать улыбку.
* * *
На следующее утро после того, как команда девятиклассников «Кавалеристы Темпл-Стерлинга» сумела с небольшим перевесом победить «Бульдогов Фрипорта», Рэйчел выдала мне пропуск на боковую линию. Перед обедом, проходя мимо по коридору, она вложила мне в руку длинный прямоугольный пропуск и сказала, чтобы я нашла мистера Харпера, преподавателя, курирующего «Геральд», на поле в половине седьмого. После чего унеслась прочь в ворохе бумаг и портативной электроники.
Этим вечером я гордо носила пропуск. Он был ламинированным и все такое. Я почувствовала себя очень важной, после того как рассталась с Фостером у трибун и, показав пропуск у ограждения, прошествовала дальше на поле. Фостер планировал смотреть игру с некоторыми ребятами из «Будущих революционеров американской науки». Я решила, что они собираются рассчитывать траектории мяча или что-то вроде. Если не это, уверена, они найдут какой-нибудь другой способ заставить сидящих рядом почувствовать себя умственно неполноценными.
Я осмотрела бровку поля в поисках мистера Харпера и увидела его на тридцатиярдовой линии. В руках он держал штатив, а на плече у него висела огромная черная сумка с фотокамерой.
Представившись, я ожидала, как любой нормальный человек, что он даст мне фотоаппарат. Но вместо этого мистер Харпер всучил мне сумку.
Молча он поднял фотоаппарат и сделал несколько снимков поля. На мгновение я подумала, что он показывает мне, как нужно снимать, но потом он повернулся и пошел вдоль поля, все так же держа фотоаппарат в руках.
Что именно сказала Рэйчел? «Думаю, что смогу придумать для тебя что-нибудь»? Когда игроки вышли на поле и началась игра, я поняла, что оказалась чуть большим, чем разрекламированная стойка для багажа.
По крайней мере мне достался хороший вид на игру.
У боковой линии стояли и другие фотографы, но они определенно были не из «Геральд». Настоящие фотографы из настоящих газет. В конце прошлого сезона это было привычным явлением – команда вышла в чемпионат класса 3, – но сегодня же обычная игра. Мне стало интересно, в чем дело, но как только мы подошли ближе, все стало ясно.
– Двадцать пятый, – сказал один парень другому, когда начался новый розыгрыш. – Это он. Смотри на двадцать пятого.
И словно зная, что за ним наблюдают, из толпы игроков вырвался Эзра и на полной скорости рванул к линии гола. Держа мяч под мышкой и наклонив голову, он плечом сбил особенно крупного лайнмена Фрипорта и вильнул влево, когда еще один защитник бросился ему в ноги. Защита провалилась, и последние несколько ярдов оказались свободны. Тачдаун был у Эзры в кармане.
* * *
– А во второй половине? Когда парень из Фрипорта поймал мяч, а Эзра отнял его и резко развернулся, ты видела? Когда он только побежал в противоположном направлении, а Джордан сбил того парня за две секунды до того, как он бросился на Эзру? Ты видела, Дев?
Фостер болтал всю дорогу до дома. Он прервался на вопрос, только когда мы подъехали к дому.
– Ты собираешься сегодня на вечеринку?
– Нет.
Я не знала хозяина дома и была не в настроении. Плечо болело, оттого что я таскала ту дурацкую сумку для фотокамеры.
– Почему нет?
– Мне не хочется.
– Тебе нравятся эти вечеринки? Эзра сказал, что ему не нравятся. Он сказал, что это просто кучка людей, которые напиваются и ведут себя как идиоты.
Я посмотрела на Фостера, когда мы подошли к задней двери.
– Когда ты разговаривал с Эзрой?
– На физкультуре. Когда мы бежали милю.
Когда я бежала милю, то была слишком сосредоточена, чтобы обращать внимание на что-либо, не говоря уже о том, чтобы вести беседу.
– В воскресенье мы начинаем тренироваться по-настоящему. Не завтра, потому что на завтра у него планы, а в воскресенье.
Я подумала, что же Фостер расскажет мне следующим: размер обуви Эзры или предпочитает ли он боксеры плавкам? Может быть, мнение Эзры о внешней политике на Ближнем Востоке или что он ел на ужин вчера вечером?
– Спокойной ночи, – сказала я, направляясь в свою комнату, прежде чем он смог продолжить. Я знала, что мама будет счастлива послушать рассуждения Фостера по поводу множества талантов и взглядов Эзры Линли. Думаю, она была бы счастлива слушать, как Фостер читает сведения о пищевой ценности с коробки хлопьев, лишь бы он с ней разговаривал.
Это было мило, иногда даже болезненно, как мои родители хотели, чтобы Фостеру было хорошо. И я думаю, даже больше, чем этого хотела я, они хотели, чтобы Фостер был нормальным. Для меня нормальный значило не выделяющийся. Для них, как мне кажется, это просто значило счастливый.
* * *
Каждую субботу Кэс загонял свою машину на мойку самообслуживания – нечто вроде послематчевого ритуала. Он купил свою старенькую черную купешку у выпускника, когда учился в десятом классе, и абсолютно поклонялся ей.
Все операции на монетной автомойке ограничены по времени: чем больше четвертаков вы опустите, тем больше времени у вас будет. Кэс разработал целую систему, как успеть максимально отмыть машину за минимальные деньги, но эта система требовала участия двух человек. Поэтому в большинстве случаев в субботу днем я оказывалась на мойке самообслуживания. Я не возражала, заодно я брала и свою машину, и мы тоже ее мыли. Но в отличие от Кэса я понимала, что никакое количество полировки не заставит мою «Тойоту» выглядеть более сияющей и менее старой.
Закончив с салоном, Кэс поставил свою машину в маленький открытый гараж, а я встала около металлической коробки на стене. С помощью поворота ручки можно было выбрать моющее средство, ополаскивание или ультраблеск. Первоначально нужно заплатить доллар, после чего добавлять по четверти доллара каждые тридцать секунд. Кэс считал, что все можно успеть за доллар семьдесят пять центов. Такое редко удавалось, но мечтать не вредно.
– Время?
На смывании Кэс всегда спотыкался.
– Двадцать секунд.
– Черт. Переключай.
Ультраблеск был моим любимым. Потрясающий запах. Я повернула ручку, и Кэс отскочил прочь. С шин по-прежнему стекала пена.
– Опустить еще четвертак?
– Нет. Я успею.
– Ты же не хочешь снова платить доллар?
– Время?
– Девять секунд.
Он обошел только половину машины.
– Опустить еще четвертак?
– Нет!
Я опустила еще четверть доллара.
Кэс закончил с ультраблеском, и шланг автоматически выключился, когда время вышло.
– Я мог успеть, – сказал он, вставляя шланг обратно в держатель. – У нас пропало десять секунд в конце.
– В следующий раз.
Он задним ходом отъехал на парковку. Моя машина уже стояла там, помытая и высушенная, и блестела на солнышке. Я опустила окна и включила радио, когда Кэс припарковался и вышел.
– Я буду вытирать первым, а ты вытирай насухо, – сказал он мне и бросил полотенце. Я всегда вытирала насухо.
Я начала обходить машину вслед за ним, вытирая разводы, оставленные его полотенцем. Радио в моей машине болтало само, рекламируя лазерную эпиляцию и сэконд-хэнды. Время от времени я поглядывала на Кэса. Мне нравились его выцветшие футболки. Сегодняшнюю он носил еще с восьмого класса. Тогда она была слишком свободна, но теперь облегала именно так, как надо. Логотип с экраном давно облез, ткань выцвела до идеального оттенка синего. Многие футболки из тех, что моя мама купила для Фостера в торговом центре, пытались подражать этому цвету, но его нельзя купить за смешные деньги в торговом центре, да и за любые деньги, если уж на то пошло. Кэс заработал этот цвет со временем.
– Что? – спросил он, после того как мы перешли на окна.
– А?
Его лицо расплылось в улыбке:
– Почему ты так странно смотришь на меня?
– Я просто думала.
– О чем?
Пришлось быстро придумать.
– О вчерашней вечеринке. Было весело?
Он пожал плечами и начал вытирать стекло широкими кругами.
– Все как обычно. Но без тебя скучно.
Временами я ненавидела, когда он так говорил, потому что это было именно то, что я хотела услышать, но не несло того смысла, которого хотелось мне.
– Ничего необычного не произошло?
– На самом деле нет. Некоторые довольно сильно напились.
Я фыркнула:
– Стэнтон Перкинс.
– Да. Джордан и Эзра ушли довольно рано, большинство ушли с ними. И хорошо, иначе мне пришлось бы сказать Эзре, чтобы он убирался оттуда. Стэнтон достаточно злобный, даже когда трезвый.
– Почему он так ненавидит Эзру?
– По тому же, что и все, полагаю. Просто сильнее, чем остальные.
В некотором смысле Эзра был настоящей знаменитостью и вызывал столько же неудовольствия, сколько и восхищения. Половина школы почитала его за то, что в этом году он стал капитаном школьной команды, а другая половина негодовала по этой же причине. Кэсу не нравилось это признавать, но до тех пор, пока не пришел Эзра, звание капитана было за ним. Эзра явно был лучшим игроком, но люди любили Кэса – вот в чем проблема. Не всегда люди хотят лучшего. Иногда вы просто хотите что-то знакомое, надежное, доступное. В Эзре Линли не было ничего доступного.
Когда Кэс заговорил снова, его голос звучал странно.
– Сорок пять тачдаунов за один сезон. Это нелепо.
– Ты думаешь, Стэнтон прав насчет него?
– Нет. Нет, конечно же нет. Просто… – Он замолчал, положив полотенце на заднее стекло напротив моего. – Иногда я не могу избавиться от мысли, что это должен быть я, понимаешь?
Я не знала, что сказать, поэтому просто выдала сочувственный звук.
– Это чертова классика, – сказал он. – Сюжет, как в гребанном кино. Харизматичный слабак и угрюмый вундеркинд, которого ему никогда не догнать, как бы он ни старался.
