Текст книги "Мост через бухту Золотой Рог"
Автор книги: Эмине Эздамар
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
МЫ МОГЛИ ЗАСЫПАТЬ ЛУНУ ЗЕРНОМ
Автобус в Каппадокию был забит крестьянами, которые возвращались в свои деревни с пустыми карманами. Многие из них попались на удочку одного стамбульского проходимца, умудрившегося продать им городские часы у памятника Ататюрку. Этот проходимец встал у памятника, против городских часов. Через какое-то время к нему подошел один из его сообщников, сверил свои часы с городскими и заплатил проходимцу денег. Потом появился еще один сообщник, тоже сверил свои часы и тоже заплатил. Крестьяне, которые в поисках работы оказались как раз на площади, спросили обманщика, за что эти люди дали ему денег.
– Эти часы – моя собственность. И все, кто хочет сверить свои часы с моими, должны мне платить. Я уже много заработал на этом. Если хотите, могу вам уступить их.
Крестьяне купили у него часы и стали требовать денег у прохожих, которые сверяли свои часы по городским. Дело кончилось тем, что позвали полицию.
Перед самой отправкой в автобус вошел еще один обманщик. Он показал рулон брючной ткани, двадцать метров, и хотел получить за него сто лир. Нашелся крестьянин, который купил у него ткань. Обманщик вышел, автобус поехал, тут оказалось, что в рулоне не двадцать метров, а всего три. Обманутый крестьянин обвернул себе ноги тканью и не хотел верить, что это не двадцать метров. Я сказала ему:
– Америка эксплуатирует нас, и ее прихвостни, живущие в нашем прогнившем обществе, тоже эксплуатируют вас. Это все из-за прогнившей экономики.
Я несколько раз повторила свои тезисы, пока один из крестьян не сказал:
– Сестричка, Америка полетела на Луну. У Америки нет времени заниматься нами.
Крестьяне везли с собой овец, которые блеяли без конца: «Америка – ммееее – эксплуатирует – ммеее – нас – мееее-меее-меее».
Я замолчала и открыла Ленина. «Государство и революция». В кассе мне продали билет на место прямо за кабиной водителя, который теперь смотрел через зеркальце на мои ноги. Я перестала читать Ленина и положила раскрытую книгу на колени. Водитель поправил зеркальце и рассматривал теперь мое лицо. Я закрылась Лениным и снова принялась читать, не понимая ни слова, потому что мне все время приходилось следить за водителем, который то и дело менял положение зеркальца, и Ленин гулял у меня туда-сюда, пока не настала ночь. Луна ехала вместе с нами в ночи, все крестьяне смотрели на луну за окошком, справа, и думали об «Аполлоне-7» и американцах.
Когда мы добрались до дома Хайдара в Каппадокии, его мать встретила нас словами:
– Дети приехали! Вы в Стамбуле, наверное, больше знаете о путешествии на Луну, чем мы тут, в Анатолии.
Я сказала матери Хайдара:
– Луна принадлежит всем, значит, она принадлежит и нам. Американцы нас не спросили, хотим ли мы, чтобы они полетели на Луну. Вот так же они заходят к нам в море и не спрашивают нас.
Мать Хайдара сказала:
– Луна принадлежит только Аллаху.
Отец спросил нас, почему мы хотим попасть именно на персидско-иракскую границу.
– Это у нас задание такое творческое, изучить там людей, – соврали мы.
Мы боялись, что он нам иначе не даст денег. У Хайдара в саду были одни сплошные вишни. Все втроем мы залезли на деревья, расселись поудобней каждый на своем дереве и долго сидели, ели вишни, разговаривали об американском империализме, бросали косточки вниз, стараясь попасть по большому камню, что лежал в саду, и кричали:
– Да здравствует спасение всех угнетенных народов!
Вечером отец Хайдара пригласил нас на ужин в офицерское казино. У него была своя частная практика, и он дружил со многими офицерскими чинами. Мы сидели за длинным столом при свете луны и слушали речи старшего офицера, потому что никто, кроме него, не говорил. Когда он говорил, никто не ел, когда он делал паузу – все принимались работать ножами и вилками. Важный офицер спросил отца Хайдара:
– Что делает тут твой сын со своими друзьями?
– Они артисты, хотят изучить получше здешних жителей и местные нравы.
Теперь важный офицер обратился к нам:
– Мы надеемся, что вы, молодые, современные люди, устроите у нас порядки, как в других современных странах и в Америке. Ататюрк вверил эту страну молодым. Мы ожидаем, что вашими усилиями Турция доберется до Луны.
Никто из нас троих не вымолвил ни слова, только наши стулья заскрипели одновременно. Остальные смотрели на луну, мысленно представляя себе нас, молодежь, уже там. Прелсде чем мы отправились домой, жена важного офицера предложила мне пойти вместе с другими женщинами в турецкую баню.
– Хотим посмотреть, как выглядит тело стамбульской девушки, которая побывала в Европе, – сказала она.
Дома отец Хайдара достал старый граммофон, поставил какое-то танго и пригласил меня танцевать. Две его дочки лежали на диване и смотрели на нас. Хайдар ушел вместе с толстым парнем к себе в комнату и на следующий день не разговаривал со мной.
– Хайдар, с чего ты вдруг перестал со мной разговаривать?
Он метался по вишневому саду.
– Крестьяне голодают, а мы тут развлекаемся, танго пляшем, только время теряем, – сказал он.
– Но ведь мы не можем ехать дальше, потому что у нас нет денег. Поговори лучше с отцом, чтобы он дал нам денег.
Но Хайдар боялся просить денег у отца. Поэтому мы так и проводили время в вишневом саду, забирались на деревья, сидели, ели вишни и бросали косточки вниз, стараясь попасть по большому камню. Я брала с собой в сад свои книги, Маркса и Ленина, но оставляла их лежать под деревом. С моего места мне было видно, как ветер теребит страницы. Иногда сверху падали спелые вишни, и красный сок растекался по Марксу.
Отец Хайдара поехал с нами на знаменитые каппадокийские вулканы. Итальянский режиссер Пазолини снимал как раз там свой фильм «Медея» с греческой оперной певицей Марией Каллас в главной роли. Мне очень хотелось его увидеть, а потом написать Кериму.
Мы стояли и смотрели на бесконечные пещеры, вдруг из одной пещеры вышел Пазолини, он стоял теперь в окружении каких-то мужчин на пыльной дороге. Я бросилась к нему, чтобы сказать: «Я знаю вашего ученика Керима». Он глядел в мою сторону, а потом медленно двинулся мне навстречу, но, поравнявшись со мной, прошел мимо, направившись к женщине, которая находилась у меня за спиной и которую он, подойдя к ней поближе, взял под руку. Это была Мария Каллас в костюме Медеи и в парике. Защищаясь от яркого солнца, она прикрыла свое лицо черным платком и теперь шла с Пазолини по пыльной дороге наверх.
В соседней деревне мы увидели толпу крестьян на главной площади, где кроме них еще стояли полицейские и два офицера. Одна из местных девушек заговорила у реки с незнакомым мужчиной, а ее братья, узнав об этом, размозжили ей голову камнями. Мы пробыли там до темноты, а когда вышла луна, полицейские, офицеры и крестьяне, забыв об убийцах и несчастной девушке, стали все смотреть на луну, как будто надеясь увидеть, как садится американский корабль «Аполлон-7». На следующий день отец Хайдара отправил нас к своей матери в другую деревню.
– Вы хотели изучать людей в наших краях. Начните с бабушки Хайдара.
Я взяла с собой «Государство и революция», чтобы там читать. Бабушка Хайдара была старой крестьянкой. Она посадила меня на осла, а Хайдар и толстый парень должны были идти за ослом пешком. Стояла жара, осел гонял хвостом мух, садившихся то и дело ему на бока, и всякий раз его хвост стегал меня по ногам. Я пыталась читать по дороге Ленина. На каком-то этапе нас нагнали две крестьянки на ослах. Мой осел притормозил, чтобы подождать товарищей. Проезжая мимо меня, крестьянки сказали:
– Хорошо устроилась, сама на осле, а мужика пешком гулять пустила. Сытый он у тебя, крепкий. Как обнимет, так не отпустит.
С Лениным в руках я спросила крестьянок на ослах:
– А вы знаете, что такое оргазм? Оргазм – это ваше неотъемлемое право, – добавила я.
Крестьянки были заняты своими ослами:
– Дэх, дэх, давай, давай! – подгоняли они ослов. – А что это такое, твой уразм, – дэх, дэх – давай-давай – и с чем его едят? – спросили они меня.
– Ну, нравятся вам ваши мужья в постели? Хорошо вам с ними в постели?
Крестьянки рассмеялись:
– Нам, крестьянам, только в постели и хорошо. А твой мужик? Сладко с ним?
Мы ехали и смеялись, и наши тела покачивались на ослах, с трудом шагавших по каменистой дороге на разъезжающихся ногах.
В деревне врачиха собрала крестьянок в клубе и хотела поставить им всем спирали. Крестьянки стеснялись и смеялись.
Врачиха сказала:
– Люди на Луну летают, а вы, как курицы – пеструшки, несетесь, несетесь, а птенцов-то кормить и нечем.
Крестьянки сказали:
– Давай лучше годик подождем, нам нужно с мужьями посоветоваться. У нас, крестьян, мозги не так шустро ворочаются.
Потом они пошли к своим коврам и стали ткать. Они ткали и пели:
Я плету, плету, плету,
всю себя я заплету.
Не уйти мне никуда
от проклятого ковра.
Нужно мужа мне сыскать,
чтоб служил в конторе чинно,
брошу я ковры те ткать,
заживу себе я мирно,
без ковров и без плетенья
будет мне одно веселье.
Когда наступил вечер и на небе вышла луна, все снова высыпали на улицу и долго смотрели на луну, которая сегодня была цвета мандарина. Одна из женщин сказала:
– А я видела там мужчин. Они раскрыли луну и вошли в нее.
Кто-то из детей спросил:
– Мама, а луна не упадет, если мужчины зашли туда?
– Вот если Аллах рассердится, он возьмет и бросит луну нам на головы.
Хайдар и толстый парень тем временем играли с крестьянами в домино и не задавали им никаких вопросов о перекупщиках и заниженных ценах.
Хайдар сказал:
– Почему я должен их спрашивать об этом? Крестьяне сами всё прекрасно знают. У меня мозги не лучше их.
Я пошла искать своего осла, он уже убрел назад, к Хайдаровой бабушке, успев до того изрядно изжевать моего Ленина. Так что пришлось мне идти домой пешком. Мы шли и громко пели под луной, к которой где-то там сейчас летели американцы, наш социалистический марш, «Интернационал». С окрестных полей тысячи жаб вторили нам в ночи многозвучными руладами.
Отец Хайдара нам все-таки потом дал немного денег, на которые мы смогли добраться только до соседнего города. А еще он дал нам с собой много лекарств и старых газет для крестьян. Газеты он велел бросать в окошко из автобуса, когда мы будем проезжать какие-нибудь деревни, чтобы крестьяне, которые газет не получают, могли бы хоть немножко почитать. В соседнем городе мы попытались найти какого-нибудь водителя грузовика, который подвез бы нас бесплатно. Один из водителей сказал:
– В ту сторону я не езжу. Там одни сплошные бандиты, курды. Вооружены до зубов.
В ожидании попутки мы сами читали старые газеты, фотографировали возчиков, лошадей и лошадиный навоз.
Потом нас взялся подбросить до соседнего города какой-то грузовик. Мы стояли в открытом кузове среди овец, вместе с которыми нас отчаянно трясло, а вокруг простиралась Анатолия. Овцы блеяли и сыпали горохом, мы пйсали и пели в лунном свете «Интернационал» неровными голосами, дрожавшими от трясучей дороги. Ночью мы принялись бросать газеты на крестьянские поля. Газетные страницы разлетались на ветру. Три страницы мы оставили себе, и каждый прилепил себе по странице на грудь, и шуршащие страницы трепыхались на ветру. Пастушьи собаки бросались с лаем за нами вдогонку. Лунный свет падал на их оскаленные пасти, и мы видели их блестящие зубы и стекающую слюну. Под утро грузовик остановился у скотобойни. Первыми выгрузились овцы, следом за ними мы, все трое с обляпанными ногами и башмаками. Когда водитель в забрызганных кровью ботинках вернулся со скотобойни к машине, он сказал нам:
– Никогда не бросайте на ходу газеты. Потом за ними бегают детишки и гибнут у нас под колесами.
Город, в который мы приехали, назывался Диарбакыр. Наш водитель сказал:
– Будьте осторожны, здесь много курдов.
Мы стояли на пыльной дороге возле высохшей реки, мимо пробежала хромая пыльная собака. запыленный крестьянин застыл у обочины с вилами в руках. Он все ждал вместе со своей женой какой-нибудь грузовик, который согласился бы их подвезти. Его жена спала тут же рядом, на пыльной земле, прикрывшись всеми своими детьми. Один ребенок проснулся, пошарил вокруг себя в поисках чего-нибудь съестного и принялся есть землю. В пустую бутылку из-под кока-колы набилась грязь. У детей в пыльных волосах запутались дохлые комары. Теперь, под утро, проснулись мухи, которые ползали по их лицам. У запыленного крестьянина тоже по лицу ползали мухи, но ему надоело уже их гонять. Пыльная корова стояла посреди пересохшей реки, и ее иссохшее вымя свисало до самой земли. Время от времени с дерева, под которым лежала дохлая собака, падали поклеванные птицами финики. Финики приклеивались к мертвому телу собаки и медленно высыхали вместе с собачьим трупом под лучами пыльного солнца. Пыльные курды тихонько переговаривались между собой, деревьев тут почти не было, одна только пыль и засохшая грязь, и чахлые их хижины, построенные из этой пыли и грязи, наполовину ушли в землю, напоминая пещеры, в которых и жили эти люди вместе с мухами, змеями, комарами и крысами. Пыльная змея выползла на пыльную дорогу и нашла свою смерть под пыльными колесами грузовика. Мухи облепили раздавленное тело змеи. Заплакала девочка, свалявшиеся волосы свисали паклей, и слезы текли по пыльному лицу, оставляя на щеках дорожки. Я спросила ее:
– Отчего ты плачешь?
Она не поняла меня. Истошное блеянье овец со скотобойни постепенно сошло на нет, померкло, как меркнут вечерние огни. Из скотобойни вышли полуголые мужчины, заляпанные кровью с головы до ног, с овечьими потрохами в руках, они перешли на другую сторону пыльной дороги и бросили потроха в пересохшую реку, а потом двинулись назад, к скотобойне, и ноги их все были в пыли. Голодные собаки бросились к еще теплым потрохам, отчаянно кусая друг друга на бегу, и скоро уже на дне высохшей реки осталась только подсыхать овечья кровь. Мы всё ждали и ждали и не знали, к кому обратиться за помощью, чтобы добраться до персидско-иракской границы. Я сфотографировала дохлую собаку и грязную бутылку из-под кока – колы. Нам хотелось есть, особенно толстому парню. Мы с Хайдаром перестали говорить о том, как нам хочется есть, чтобы не травить толстого парня разговорами о еде. Как три пыльные бродячие собаки, блуждали мы по узким улочкам. В пошивочной мастерской портной гладил тяжелым раскаленным утюгом мужские брюки, много брюк, – американские форменные брюки, солдатские и офицерские. Он гладил и время от времени отрывал взгляд от утюга, а мы, как зачарованные, следили за его движениями. Он заказал нам чай и купил баранок. В горах стояли американские войска, портной любил американцев.
– Хорошие люди, – сказал он.
– Империалисты, – сказала я.
Портной брызнул водой на очередные брюки, вода зашипела под утюгом, и он спросил:
– А что это значит, «империалисты»?
– Это значит, что они нас эксплуатируют.
Портной сказал:
– Американские штаны не дают мне умереть с голоду.
– А что они здесь потеряли, эти американские штаны? Тебя это не волнует?
– Американцы не сделали мне ничего дурного, – ответил портной и снова пустил утюг по шипящим каплям.
Потом в мастерскую зашел молодой человек, он был из Анкары и здесь, в Диарбакыре, проходил военную службу.
Он пригласил нас посидеть в казино для младшего офицерского состава. В саду казино пыль города резко исчезла. Плакучие ивы свесились над ручейком, и луна отражалась в воде. Мы сидели под ивой, рыбы тормопшли луну на воде. Солдат, пригласивший нас на ужин, был не один, а с товарищем. Они спросили нас, не левые ли мы.
Я сказала:
– Да, левые.
Он сказал:
– Приятно познакомиться, сестричка. А мы фашисты. Скажи мне, дорогая, а что вы будете делать, если придете к власти?
– Больницы для всех, дешевое мясо, дешевые книги, дешевые квартиры, школы для детей бедноты.
– Хорошо. Я выслушал тебя. А вот если мы придем к власти, мы отправим всех богатых девиц строить дороги. Будут ходить у нас в деревянных башмаках и платить девяносто процентов налогов.
Мы ели, пили, смеялись, и луна продолжала бултыхаться в воде. Фашист предложил Хайдару и толстому парню переночевать в казарме. Мне ate он дал денег на комнату в гостинице и отправил своего товарища со мной, чтобы тот помог мне найти подходящий ночлег.
– Сестричка, запрись изнутри на два раза и не пускай к себе моего друга.
Я оставила его друга стоять в коридоре и заперла дверь комнаты изнутри, на два раза. В комнате не было света. Дорогу к постели я нашла при помощи луны, легла и заснула. Когда я проснулась, я увидела огромного паука, размером с детскую ладонь, который полз по стене, а вся простыня и подушка были в пятнах от раздавленных комаров. В ванной пахло гнилью, как в старых банях, по каменному полу бегали тараканы. На следующее утро мы стали спрашивать водителей грузовиков, не подвезет ли нас кто-нибудь до города Хаккьяри, туда, где в деревнях голодают крестьяне. Грузовики были загружены камнями под завязку, и встать там было некуда. Тогда мы снова пошли в портновскую мастерскую. Портной, кормивший семейство американскими штанами, сказал нам:
– Сходите к главному офицеру Диарбакыра, у военных много грузовиков, которые все время ходят в Хаккьяри. Поговорите с ним, может, он вас отправит.
Мы пошли в комендатуру, главный офицер оказался маленьким круглым толстяком.
– Мы актеры из Стамбула, хотим изучить разных людей нашей страны. Нам нужно попасть на персидско-иракскую границу, в Хаккьяри.
Офицер сказал:
– Браво, ребятки! Вы честь и гордость нашей страны. Вы дети Ататюрка. Я дам вам грузовик, и езжайте на нем куда хотите.
Офицер пригласил нас к себе домой на обед, было жарко, он пил ракэ и угощал нас.
– Посмотрите хорошенько на этих молодых людей, – сказал он, обращаясь к жене и своим красавицам дочерям. – Они наведут у нас порядки и сделают Турцию современной страной, не хуже других. Они свет очей наших. Европа лопнет от удивления. Вперед, ребятки! Марш! В чем беда нашей страны? Беда нашей страны в отсталости, головы у нас у всех отсталые. Если бы все были современными людьми, не было бы ни убийств, ни разбоя. Вот возьмем, к примеру, меня. Если бы я не был современным человеком, я бы сейчас был убийцей. Мы когда с женою поженились, то в первую брачную ночь крови не было. Если бы я, господа хорошие, не был современным человеком, я бы убил свою жену. И сейчас перед вами сидел бы не майор, а убийца. Потом выяснилось, что у моей жены такая плева, которая в науке называется звездной.
Жена майора подняла бровь и сказала:
– Ну хватит, Неджил! Что ты такое рассказываешь!
Майор сказал:
– Не мешай! Эти детки из Стамбула – современные люди.
Жена майора так и сидела с поднятой бровью, а майор продолжал:
– У нее плева оказалась в форме звезды. Я когда вставил свой член, он прошел прямо по центру, а плева, видимо, очень эластичная у нее была, вот она и не порвалась, вот почему и крови не было.
Мы рассмеялись, майор совсем захмелел и принялся объяснять, что такое настоящая красивая женская попа. Его дочери пошли со мной в другую комнату.
– Сестричка-артистка, скажи отцу, чтобы он разрешил нам танцевать с лейтенантами в офицерском клубе. Тебя он послушается.
Майор заснул за столом.
Мы вышли на улицу под жаркое послеполуденное солнце. На большой площади, где, как положено, стоял памятник Ататюрку, проходила демонстрация левых профсоюзов. Четыре тысячи крестьян пришли пешком из своих деревень и требовали земельной реформы: «Мы требуем отмены частной собственности на землю!», «Земля – крестьянам, рабочим – работа!», «Социализм победит!». Четыре тысячи запыленных людей стояли плечом к плечу и слушали деятелей профсоюза. К нам подошел какой-то журналист и спросил, что мы думаем о демонстрации.
Хайдар сказал:
– Да ничего не думаем. А вы что думаете? Вы что, мыслитель?
Я же ответила:
– Я считаю, что спасение народов только в социализме.
Журналист спросил, как меня зовут, где я живу, куда мы направляемся, чего мы хотим и не состоим ли мы в партии. Я всё ему продиктовала. Хайдар скрежетал зубами, но я слышала только свой собственный голос, а журналист всё записывал и записывал. Толстый парень сказал потом Хайдару:
– Эта девица доведет нас до беды. Я возвращаюсь в Стамбул. Этот журналист точно из службы госбезопасности.
Он уехал на автобусе в Стамбул, мы с Хайдаром остались. Правда, Хайдар со мной не разговаривал. Мы шли по пыльной дороге, и я сказала:
– Стукача тоже можно переделать и сделать его сознательным. Он может сменить роль, как мы в театре.
Хайдар продолжал скрежетать зубами. Мы пришли к майору, чтобы узнать, скоро ли он нас отправит в Хаккьяри, его лейтенант сказал:
– Некогда ему тут вами заниматься.
– Видишь, – сказал Хайдар. – Своим интервью ты нам испортила всю пьесу и показала свою полную несостоятельность как актриса. Стукач гораздо лучше справился со своей ролью.
Портной продолжал гладить брюки американцев, дислоцированных в горах, а на столе у него лежала раскрытая газета.
– Американцы сели на Луну, – сказал он. – «Аполлон-7» передал первое сообщение с Луны. Астронавты сказали: «Тут очень забавно», а один из членов экипажа обругал с Луны директора Центра управления космическими полетами, взял и крикнул ему: «Придурок!»
Мы начали свое путешествие одновременно с «Аполлоном-7», они уже были на Луне, а мы даже не добрались до города Хаккьяри. Портной сказал:
– Onlar Aya biz уауа. (Они летают на Луну, а мы всё еще ходим пешком.)
Портной договорился с одним водителем, который ехал как раз в Хаккьяри, дал нам немного денег, а сам остался гладить брюки американских офицеров. Мы забрались в кузов, заполненный зерном, и поехали в сторону персидско-иракско-турецкой границы, в город Хаккьяри. Луна освещала зерно, от которого вкусно пахло. Грузовик поднимался по горной дороге, все выше и выше, как будто мы ехали на луну, нас болтало в кузове вместе с зерном, и волосы у нас все были в зернах. Мы могли дотронуться до звезд руками и засыпать луну зерном. На небе то и дело мелькали хвостатые кометы, со стороны кабины мы слышали странные звуки, как будто падающие звезды ударялись о лобовое стекло. Но это были не звезды, а птицы, которые в темноте налетали на наш грузовик. И вот здесь, лежа на куче зерна, под луной, Хайдар признался, что уже давно любит меня. Я сказала:
– Но я люблю другого человека.
– С Керимом тебе не будет счастья, он буржуй.
– Нет, он марксист.
– Откуда ты знаешь?
– Все говорят, что он марксист.
– Да он ни одной книжки Маркса до конца не прочитал! Чтоб мне жениться на моей матери!
Я навалилась на Хайдара, и он вдавился в зерно, мы долго барахтались в куче под покровом луны.
– Оставь пока свою любовь при себе, – сказала я с набитым ртом. Во рту у меня были сплошные зерна. – Может быть, через пару лет у нас что – нибудь и получится. Жизнь длинная.
Мы заснули на куче зерна и проснулись с первыми лучами солнца рядом с памятником Ататюрку. Город Хаккьяри был весь окружен горами и оказался таким маленьким, что больше напоминал деревню. Напротив памятника Ататюрку находилась городская управа. Мэр угостил нас чаем.
– Мы хотим попасть в ту деревню, где голодают крестьяне, чтобы изучить их лица для наших занятий по актерскому мастерству, – сказали мы.
Он выслушал нас и, кажется, не имел ничего против, пока в кабинете не появился толстый человек, обливающийся потом, и не принялся ему что – то нашептывать на ухо. Мэр вздернул брови и внимательно слушал его, наморщив лоб, на котором отчетливо обозначились четыре складки. Затем он принялся обстоятельно, даже слишком обстоятельно, тушить сигарету, после чего, продолжая смотреть на пепельницу, сказал:
– Дорогу там всю размыло, да и медведей там полно, и змей. Сожрут вас медведи. Лучше весной приезжайте. Дорогу к тому времени починим, и я отвезу вас сам лично на своей машине. А сейчас я не могу вам дать разрешения. Если вы там, на дороге, умрете, я буду нести ответственность. Пешком туда три дня ходу.
Когда мы вышли из управы, на другой стороне улицы стояло шестеро полицейских в штатском. Три на Хайдара, и три на меня. Мы стояли и не двигались с места, пока нас не позвал к себе продавец из мелочной лавки. Он был членом рабочей партии. Расцеловав нас, он залился слезами, и слезы текли по щекам, застревая в щетине.
– Добро пожаловать, свет очей моих! Добро пожаловать, зрачки мои! Даже птицы, и те не залетают к нам. Мы одни тут сидим среди гор. Вы сказочные герои. Вы одолели гору Арарат и пришли к нам. Как там наша партия в Стамбуле? Как дела у наших товарищей?
В лавке у него было темно, мы сидели, пили чай, а на улице нас поджидали шестеро полицейских, оставшихся стоять под палящим солнцем. Хозяин прикрыл дверь своей лавки, теперь мы сидели в абсолютной темноте, как трое слепых.
– Наш мэр из демирелевской партии, – зашептал партиец. – Теперь он спустил на вас своих собак. Но я отведу вас в гостиницу, и там, в ресторане, вы можете пить и есть сколько хотите. Не думайте о деньгах. Но будьте осторожны. Мы, партия рабочих, тут как птицы с подрезанными крыльями, наше слово тут ничего не значит, это как старые деньги, которые в ход не пустишь. Если вам понадобится защита, обращайтесь к депутату от социал-демократов. У него есть телефон, и он может позвонить своим в Анкару. Я не хочу, чтобы эти псы согнули вас тут в бараний рог. И не задерживайтесь здесь особо, возвращайтесь-ка подобру – поздорову к своим родителям.
Мы вышли на улицу, наши шестеро полицейских стояли все на том же месте, рядом с ними на земле валялось множество окурков. Мы решили отыскать для будущего репортажа кого-нибудь из тех крестьян, кто потратил три дня, чтобы добраться пешком до этого города и купить муки. Мы нашли одного. Он был худым как щепка, и глаза у него провалились. Он тащил на спине тяжелый мешок с мукой и как раз собирался двинуться в путь, домой, в голодающую деревню. Когда мы заговорили с ним, мы увидели, что в кустах притаились наши шесть полицейских в штатском. Крестьянин сказал:
– Мы ели листья с деревьев, как животные, но теперь листьев уже не осталось. Мы мертвые, дочь моя. Никто нам теперь руки не подает. Для нас уже настал конец этого слепого света. Дети наши все умерли, отлетели, как цветы с вешних деревьев на ветру. Скажи государству, чтобы послало нам на вертолетах яду. Мы примем яд и все умрем. Вот такой у меня наказ государству. Вот так и напиши, дочь моя.
Хайдар оставил меня разговаривать с крестьянином, а сам пошел потихоньку с фотоаппаратом за кусты и сфотографировал шесть задниц полицейских, которые, пригнувшись, наблюдали за мной из укрытия. Я услышала, как щелкнул фотоаппарат, и шесть полицейских резко выпрямились. Крестьянин из голодающей деревни не мог больше держаться на ногах, он лег со своим мешком муки на землю и теперь лежал, как перевернутая черепаха.
– Дочь моя, ты видишь меня. Напиши о том, что ты видишь, и не спрашивай меня больше ни о чем. Я на последнем издыхании.
Муравьи заползли на мешок с мукой и сразу стали все белые. Потом крестьянин поднялся и пошел с муравьями на спине в сторону проселочной дороги. Шестеро полицейских отправились за ним.
Вернулся Хайдар и сказал:
– Будем надеяться, что полицейские не видели гангстерских фильмов, иначе следующим номером они должны были бы вспороть ему мешок.
Хайдар пошел в турецкую баню, я купила себе газету и села читать в саду гостиницы. В Мексике и Перу произошли столкновения студентов с полицией, двадцать семь студентов погибло, и матери оплакивали их. В другой газете я увидела советские танки, вошедшие в Чехословакию. Чехи стояли в пижамах и ночных рубашках перед своими домами и смотрели на русские танки. Ниже помещалась фотография чешского премьер-министра Дубчека. Я читала это сообщение с сигаретой, забыв о том, что собиралась прикурить. Вдруг чья-то рука поднесла мне горящую спичку, это был один из шести полицейских. Я не стала прикуривать, и спичка, догорев до конца, обожгла полицейскому пальцы. Он рассмеялся и облизал свои пальцы. Хайдар вернулся из бани и рассказал, что один из полицейских тоже был с ним в бане; он подошел к Хайдару совершенно голый и сказал: «Брат, дай я потру тебе спину!» Вечером мы пошли в открытый кинотеатр смотреть кино, шестеро полицейских сидели перед нами и все время оборачивались назад. Только когда актеры целовались, они смотрели вперед. Лунный свет падал на плечи и головы мужчин, освещая заодно и деревянные стулья. Единственными женщинами в кино были Одри Хепберн и я. Одри Хепберн разговаривала с Грегори Пеком, но разобрать, что она говорила, было нельзя, потому что снаружи все время лаяли собаки, квакали лягушки и стрекотали цикады. Кусали комары, и все отчаянно чесались. На каком-то этапе вырубился свет, изображение исчезло, и на экране остался только свет луны. Все мужчины встали и теперь смотрели на меня. Тихонько насвистывая «Интернационал», я направилась к гостинице. Хайдар не разговаривал со мной. Он отобрал у меня ключи, запер меня снаружи на два раза и пошел к себе в комнату. Ночью он несколько раз принимался стучать мне в стенку, как будто мы были узниками в тюрьме. Я долго смотрела из окна: на небе было столько звезд, высокие горы поблескивали снегом, а за ними начинались Персия и Ирак. Шестеро полицейских стояли перед гостиницей и курили, одинокие собаки пробегали мимо них и лаяли на луну. К утру шестеро полицейских исчезли. К нам подошел молодой человек, в одной руке у него была зажата левая газета «Джумхуриет».
– Я покажу вам окрестности, – сказал он.
Он уже приготовил трех ослов. По дороге он раскрыл «Джумхуриет». Я увидела фотографию арестованного чешского премьер-министра Дубчека. Маленькая чешская девочка плакала, стоя перед советским танком. Прочитав страницу, молодой человек передавал ее нам. В Стамбуле полиция собрала всех хиппи, намереваясь выдворить их из города. В Иране произошло сильное землетрясение, и тысячи людей погибли. Молодой человек сказал:
– Иранское землетрясение может и до нас добраться. Если такое случается, то тут даже горы могут начать шевелиться. Прямо видно, как они шевелятся.
Сидя на ослах, мы посмотрели на горы. Горы были лысыми.
– Говорят, прежде эти горы были все зелеными, – сказал молодой человек. – Там росли овощи и фрукты, это когда тут армяне жили. Потом всех армян поубивали, и горы превратились в голые камни.
Хайдар спросил его:
– Брат, а ты не из полицейских?
– Нет, – ответил он. – Но я слышал, что министр внутренних дел из Анкары послал мэру телеграмму: «Не пускай этих двух опасных коммунистов в деревни».
Хайдар сказал:
– Мы не коммунисты.
Я сказала:
– Потому что мы социалисты.
Молодой человек улыбнулся, показал, перегнувшись ко мне со своего осла, газету с советскими танками в Праге и сказал: