Текст книги "Наследница Роксоланы"
Автор книги: Эмине Хелваджи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Неверные шаги совершают только неверные, – прошептала девочка, снова повеселев и тронув за руку младшую близняшку. – А нас хранит воля Аллаха!
– Не шуми.
Дальше шли молча, только дышали горячо и громко.
– Есть, – прошептала младшая, когда камень под ногой стал ровным и гладким. – Пришли.
(Даже если все стены тут испятнаны следами окровавленных ладоней, их, хвала Аллаху, в темноте не рассмотреть. Но об этом сейчас ни слова. Ни сестре – той, которой нет, – ни хоть бы и себе. Даже мысленно.)
Заканчивался лаз узким проемом. Будь сестры хоть немного старше, ни за что бы им здесь не пробраться. Кажется, и путь через бойницу в Башню Лучников для них через год-другой закроется… Жаль.
– Я первая, – снова говорит младшая, пригибаясь и ныряя в проход.
Хранилище было сухим, темным и старым. Здесь остро ощущался запах пергамента, древней бумаги, чернил… А еще – тайны.
– Как мы отыщем здесь то, что нужно? – тревожно спросила девочка.
(Она вдруг словно обменялась сознанием со своей сестрой – которой, конечно же, нет. И рассердилась – не на сестру, на себя. Ну как это объяснить? Искать, идя по следу человека из сна? Смотреть, где кровенеет отпечаток его руки – на стене, на стеллаже, на обложке старинного тома? Тут уж сама беспросветной дурой себя чувствуешь, еще не хватало перед близняшкой позориться!)
Девочка наугад шагнула в сторону от проема и провела рукой по стене, потом двинулась дальше, закрыв глаза, – все равно тьма кромешная, а так легче сосредоточиться на ощущениях. Вскоре на пути попался придвинутый к стене стол, и, ощупав его поверхность, среди груды рассыпающихся прямо в пальцах свитков – не пергамент даже, а каджит, египетский писчий тростник! – она нашла окованную железом масляную лампу. Масла в ней, конечно, не было уже давным-давно, но вот тут-то и пригодилась предусмотрительность младшей из сестер. Во всяком случае, так она все объяснила старшей.
И снова девочка словно бы заглянула в голову своей никогда не существовавшей сестры и прочла ее мысли: «Не признаваться ведь, что эту лампу она увидела прошлой ночью во сне, следуя за человеком из сна же!..»
(Да что это за сон во сне, глупость какая! Впрочем, не бóльшая глупость, чем чтение мыслей той, которой не было никогда, – потому что у султана всего одна дочь. И родинки на виске у нее никогда не было, ведь иначе получится, что она вовсе не дочь султана…)
Озаренная светом комната сразу стала больше и выше – настоящая зала, уставленная в беспорядке сундуками и невысокими столами. Какие-то были перевернуты, какие-то небрежно отодвинуты в сторону – было похоже на то, что кто-то весьма усердно здесь что-то искал.
Но очень, очень много лет назад.
– Разделимся, – шепнула младшая сестра.
– А как же быть с лампой? – спохватилась девочка. – Лучше держаться поближе к свету…
– Но вдвоем мы сможем просматривать все куда быстрее! – с какой-то странной настойчивостью возразила сестра. – Давай оставим лампу на столе, а все интересные находки будем сносить к ней и изучать уже при свете. Согласна?
Девочка не особенно хотела уходить в темноту одна. Но страха не выказала – и младшая засмеет, и самой стыдно!
Каждый лист и свиток здесь были покрыты тонкой вязью письма. Разные арабские шрифты, персидские… торжественный унциал византийских времен… какие-то вовсе невиданные иероглифы…
Девочке хотелось бросить хотя бы беглый взгляд на каждую из находок, но до рассвета оставалось не так уж много времени – и с каждым часом все меньше шансов, что задуманное удастся.
– Ладно. Ищи свои, самые интересные, – сказала она со вздохом, и сестра тут же скользнула в сторону, за соседний стеллаж. Время в самом деле утекало, как песок через узкую горловину часов.
Они искали. К исходу третьего часа глаза у девочки устали, а кончики пальцев стали темными от пыли.
– Мы не найдем, – пожаловалась она, откладывая в сторону очередной просмотренный свиток.
Младшая помотала головой.
– У нас еще есть время, – твердо сказала она. – И причина.
Девочка кивнула. Она тоже помнила, что это за причина.
(…Вот только сейчас, столько лет спустя и во сне, ее никак вспомнить не удается!)
– Значит, продолжаем искать!
Но в голосе младшей уже не чувствуется прежней уверенности. Она почти безнадежно принимается перебирать свитки, которые только что принесла старшая. Чертежи какого-то моста, описания на нескольких страницах…
И вот тут на одном из листов пергамента – они обе вздрогнули – обнаружился сочащийся свежей кровью отпечаток ладони. Мужской ладони, вдвое большей, чем их собственные.
Девочка зажмурилась, а когда открыла глаза, никакого кровавого отпечатка, конечно же, не было. Но… что это за два строения, очень узнаваемых, очень похожих друг на друга?
– Смотри, это же она! Башня Лучников!
– Это мы, – возражает сестра. – Близняшки…
И впрямь, трудно было не подумать об этом. Сдвоенная Башня Лучников: два греческих укрепления, на внешнюю и внутреннюю сторону тогдашней крепости, как воины спина к спине.
Девочка вскрикнула от радости и бросилась младшей на шею.
– Нашли! Нашли!
– Погоди, – осадила ее сестра, хотя ей самой, это же видно, хочется плясать от радости. – Сами-то чертежи и в новой библиотеке были, помнишь? А нам нужно кое-что другое… старое-старое, позабытое с византийской поры…
И они принялись искать дальше. Сшитый в тетрадки пергамент, свитки, бумажные книги, отдельные листы…
Нужный чертеж нашелся за час до рассвета. И снова тем же таинственным образом: мелькнул на его обороте кровавый отпечаток – но исчез, когда девочки одновременно потянулись к листу.
– Как-то странно, – пробормотала она, крутя в руках свиток в поисках «верха» и «низа». – Неужели никто не знает об этом секрете? И он даже почти не охраняется…
– А тебе что, досадно?
– Нет. Но сама посуди: это же крепость, ну и дворец теперь. А если бы мы были не мы, но враги?
(И тут же усмехнулась, представив себе эту картину: вражеские лазутчики, уже сумевшие пробраться во дворец, посреди ночи залазят в запретное книгохранилище, чтобы найти… Вот именно: найти вход во дворец. В котором они сейчас пребывают.)
– Какая разница, – махнула рукой сестра, – главное, что нашли!
Торопливо свернула свиток и сунула его за пазуху.
– Пойдем, – говорит она, задувая лампу. – Рассвет уже скоро.
Девочка споро принялась было раскладывать бумаги в хоть каком-то подобии прежнего порядка, но тут же махнула рукой. Все равно никто ничего не заметит.
Младшая сестра подошла к лазу и снова первой протиснулась внутрь. Времени оставалось всего ничего. Теперь девочкам нужно было как следует торопиться.
Сестра идет впереди. Ее зовут Орыся. Ее нет и не было никогда…
* * *
Хрипя, разрывая на горле ворот рубахи, Михримах садится в кровати.
В углах комнаты тлеют ночники: она давно уже не ложится спать без света. Дом безмолвен, но тишина его какая-то обманчивая, неестественная. Не спит он, а притаился.
Конечно, служанка слышала, насколько беспокоен сон госпожи. И старший евнух слышал, ему вообще положено не пропускать ничего, что творится в доме, даже посреди глухой ночи.
Хлопни сейчас в ладоши – и из противоположных дверей вбегут они оба: с прохладительным питьем, с теплым питьем, с ароматическими солями. С лекарствами. С причитаниями.
Михримах, дочь султана, жена великого визиря – отставного и сосланного, но это мы еще посмотрим, надолго ли! – не спешит подать знак. И слуги остаются за дверями. Изо всех сил притворяются, что ничего не слышали они, что спят сейчас. Что их там вообще нет.
Михримах встает. Проходит через спальню, садится в изящное, генуэзской работы кресло. При тусклом свете ночника смотрится в зеркало. Без всякого удовольствия видит там свое измятое скверной ночью лицо, начавшее недавно грузнеть тело. Поднимается с кресла. Придирчиво ощупывает себя – и приходит к выводу, что все-таки она еще гибка и подвижна.
То-то.
Снова смотрит в зеркало. Оно двойное, причем высокие, в полный рост венецианские стекла расположены под углом. И сейчас в них можно увидеть сразу двух. Двух Михримах…
Женщина закрывает глаза. Ей не хочется смотреть на своего двойника.
Она помнит. Все помнит. Всегда помнила.
Была у нее сестра, младше всего на полчаса. Неотличимая – если забыть о родинке на виске.
И звали ее Орыся…
* * *
Дворец у проклятой дочки роксоланки Хюррем был под стать той мерзости, каковая, несомненно, творилась в душе у Михримах, жены Рустема-паши. На виду то, что не стыдно показать правоверным, – ажурная вязь оконных переплетов, увитых виноградной лозой, приятные глазу очертания беседок, полускрытых за невысокой изгородью, изразцовые плитки, покрывающие второй этаж. Ну а внутри… О, внутри все совсем не так. Внутри полумрак, будто хозяйке дома есть что скрывать… хотя чего там, наверняка есть! Хотя бы грешную свою сущность. Внутри камень, сухой и бесплодный камень, пусть и изукрашенный богато золотом, пусть и занавешенный тяжелыми бархатными шторами. Камень, такой же серый и суровый, как сердце султанской дочери.
Длинный каменный коридор, ведущий из дворца в сад, подавлял. Казалось, он не закончится никогда. И вот там – ни одного окна, а светильников – в обрез. Для своих, задумчиво кивнула Айше и покосилась на Бал: наверное, та тоже была занята какими-то подобными подсчетами. Раз уж почтенный Аджарат не делал разницы в воспитании сына и дочери, то такие вещи объяснил наверняка.
– Обороняться здесь легко, – проронила Джанбал, и Айше кивнула, всецело соглашаясь.
Темный коридор с нишами, с неожиданными для противника поворотами, с тяжелой мебелью, которой так легко перегородить путь как раз тогда, когда враг поверил в победу… Вот только бойниц все равно не хватает.
Айше шепотом поделилась этим соображением с подругой. Бал пожала плечами:
– Тут как следует все равно стрельбу не наладить. Некуда здесь стрелять особо, да и не в кого. Закуток, сплошное слепое пятно. Если будут штурмовать, то лучники все пойдут к окнам галереи второго этажа. Зато какой-нибудь потайной ход тут наверняка имеется.
Настал черед задуматься самой Айше.
Через две сотни шагов подруги застыли в растерянности: коридор раздваивался. Оба его ответвления казались близнецами, совершенно неотличимыми друг от друга. Еще одна ловушка для врагов?
– Ты – налево, я – направо, – шепотом сообщила-приказала Айше.
Джанбал поглядела недоуменно:
– Нам бы вместе держаться…
– Нам надо выяснить, где дочь ведьмы. Так что ты – налево, а я – направо.
Взгляд Джанбал, брошенный на подругу, был далек от восхищения, но девушка подчинилась. Развернулась резко – и пропала в левом коридоре.
Айше, внутренне робея и молясь, пошла направо.
Коридор привел к еще одному коридору, тот – в крытую галерею, выложенную нежно-голубыми изразцами и щедро залитую солнцем, отчего вышедшая из тени девушка на несколько секунд зажмурилась. А когда открыла глаза, на нее со стены глядела нарисованная Джанбал.
Айше проморгалась. Джанбал никуда не исчезла.
В какие игры нынче играет шайтан? Разве Коран разрешает рисовать правоверных?
Хотя, конечно же, ведьме и дочери ведьмы Коран не указ. Но все же – при чем здесь Джанбал?
Айше подошла к портрету поближе. Шайтан и художник потрудились на славу. Конечно, изображение в некоторых мелких черточках отличалось от живой, настоящей Джанбал, но все равно было удивительно похожим. Еще одна загадка? Или просто ведьмино наваждение?
Наваждение, твердо решила Айше, продолжая, однако, жадно разглядывать портрет. Морок, наведенный коварной чернокнижницей. Иначе откуда бы на шее и запястьях нарисованного двойника Бал взялись такие богатые украшения? Да, почтенный Аджарат не бедствовал, но золотое ожерелье с рубинами и браслеты в пару к нему может носить султанская дочка, а вовсе не дитя того, кого зовут «спасающимся от кровной мести». Откуда в ушах Бал тяжелые золотые серьги с узором-чеканкой – у нее ведь, Айше знала, вообще уши не проколоты! И улыбается эта Джанбал так, как настоящая никогда бы не улыбалась: кокетливо, со значением… Тьфу, распутница!
Айше в сердцах отвернулась от портрета – и столкнулась взглядом с евнухом, вынырнувшим из какого-то неприметного коридора, ведущего в галерею. Евнух смотрел пристально, словно чувствуя подвох. И впрямь, чего это незнакомая ему девушка глазеет на всем известный портрет?.. Не давая ни ему, ни себе времени подумать и опомниться, Айше бросилась прочь.
– Эй! Стой! Ты куда?
Уже потом Айше догадалась, что вести себя следовало как ни в чем не бывало. Подумаешь, какая-то новая служанка ходит по дворцу, дивится всяческим чудесам! Но повернуть время вспять и повести себя естественно там, где свалял дурака, Аллах не позволял даже святым.
– Стой, говорю тебе! Эй, стража! Стража!
Воистину, коридоры во дворцах Истанбула подобны четкам в руках грешника – сколько их ни перебирай, какими путями ни следуй, а все равно проклятье тебя не отпустит. Айше металась по этим коридорам от одного пустого и просторного зала к другому, шарахаясь от людей и от звуков, от теней и от собственных страхов, все отчетливее понимая: петля сжимается. Стражи этих покоев неторопливы, но обстоятельны – все обыщут, ни одной мелочи не пропустят.
В отчаянии Айше свернула куда-то наугад, затем еще и еще… и буквально натолкнулась на неспешно идущую женщину.
– Что с тобой, дитя? – раздался на удивление знакомый голос.
Айше обомлела. Перед ней стояла… Эдже-ханум!
Воистину, чудеса этого дня и не думали заканчиваться!
И вновь Айше сначала жарко прошептала: «Эдже-ханум, умоляю, во имя Аллаха и детей твоих, спаси меня!», а затем уже подумала, что, возможно, не стоит доверять женщине с таким знакомым лицом, но одетой абсолютно иначе. Эдже-ханум носила одежду, в которой невозможно было усмотреть даже тень непристойности, а у ее двойника были лишь легкая жилетка поверх полупрозрачных длинных рукавов, ткань которых даже в Амасье, городе, привыкшем к нарядам иноверок, вызвала бы те еще пересуды. А уж качество этой ткани… да, такую можно было найти только за бешеные деньги, сама Айше одевалась в нечто подобное, поскромнее, конечно, хотя по цене сопоставимое. Эдже-ханум подобной роскоши не носила никогда. Глубокий вырез на груди также вогнал бы любого амасьинца в краску… ну или еще что-нибудь сделал бы с правоверным, но без внимания подобную распущенность никто бы не оставил. А уж сапфировое ожерелье, возлежащее на этой груди и явно привлекающее к ней внимание, тоже стоило бешеных денег. Так что эта, здешняя Эдже-ханум, как и здешняя Джанбал, красующаяся на портрете, были настолько ненастоящими, что впоследствии Айше лишь головой качала да удивлялась, как могла она оказаться настолько слепой. Но оказалась и прибегла к помощи той, у которой в здравом уме не попросила бы глотка воды, даже умирая от жажды.
Эдже-ханум отстранилась слегка, поглядела удивленно, и Айше уже хотела было повторить свою отчаянную мольбу, но в галерее гулко затопали сапоги стражников, и женщина, ухватив Айше за руку, быстро произнесла:
– Идем. Быстрее!
Оставалось лишь подчиниться.
* * *
Направляясь с девчонкой в свои покои, Михримах не могла отделаться от тревожно-радостного предчувствия. Вот она, весточка из прошлого!
Жива. Главное – ее сестра жива. Та самая, родная, родней которой у Михримах так никого и не было всю ее жизнь – уже достаточно долгую и, скажем прямо, не слишком печальную. Муж, Рустем-паша, оказался человеком неплохим: жену ценил, детей любил, делами занимался усердно. Чего еще хотеть? Аллах слишком многим и такого не посылает. Ну а если так и не зажглась в сердце страсть, та самая, которую вызвал паренек с уже старательно забытым именем, то что с того? Замуж, как известно, выходят не ради любви, но во имя совсем других вещей. Ради власти, ради влияния – причем хорошо еще, если удастся себе тоже крупицу от этого влияния урвать, а не быть послушной куклой в руках мужа… и собственной матери.
С Хюррем-хасеки они никогда не были особенно близки, да так близкими и не стали. Особенно после той ночи, когда планы великой Хюррем-султан едва не были сорваны двумя взбалмошными девчонками. Да, Михримах не рискнула тогда блестящим будущим ради оборванца-невольника… но мать ни на миг не поверила, что о планах Орыси вторая дочь ничего не знала. Не поверила и не простила до конца.
Иногда Михримах казалось, что хасеки Хюррем не умеет прощать. И любить тоже толком не умеет.
А иногда Михримах-султан думала, что сама она куда больше похожа на свою мать, чем ей хочется. Вот Орыся была другой… но Орыся еще и была обузой. На самом деле, избавившись от дочки с родинкой на виске, Хюррем-султан наверняка вздохнула свободно. Но простить Михримах так и не смогла.
Михримах хорошо понимала мать, со временем начала понимать все лучше и лучше, а вот образ мыслей Орыси начинал казаться неправильным. Это пугало ее саму, но… что было, то было, и Аллах посылает правоверным испытания по их силе.
Была дочь, Айше Хюмашах, и трое сыновей. С дочерью Михримах срослась душой и сердцем куда ближе, чем с остальными детьми… хотя это и грех: ей, правильной жене и матери, подобает больше любить мальчиков, наследников Рустема-паши. Но…
Женщины – они живут дольше, чем мужчины с их мужскими занятиями; к ним можно привязываться без страха, без мыслей о внезапном расставании. Да, женщины, взрослея, выходят замуж, но это совсем не то же самое, что имеют в виду, говоря об «отрезанном ломте». С замужними дочерьми можно видеться, можно ходить друг к другу в гости, обсуждать наряды и сплетничать о мужьях, обдумывать в тиши садовых беседок то, что впоследствии воплотят в жизнь мужчины… те самые мужчины, которые убивают друг друга и умирают в расцвете лет.
Дочери остаются в живых, а сыновья умирают. Жестокая правда жизни, с которой со временем смиряешься, особенно если ты – дочь великого султана. Из братьев в живых останется лишь один, и сейчас даже не угадаешь, какой именно. Уже ведь началось…
Шахзаде Мустафу Михримах, честно говоря, не жалела – во-первых, сложно дочери Хюррем жалеть сына Махидевран, а во-вторых, она и не помнила толком старшего брата. Говорили, что он благочестив, но Михримах слышала то же самое обо всех своих братьях: и о распутном пьянице Селиме, и об интригане с черной душой Баязиде. Смерть Джихангира вызвала немало слез, но… такова судьба всех шахзаде, кроме того, который станет султаном.
А Джихангир султаном не мог стать никогда.
У сыновей Рустема-паши, по крайней мере, есть шанс прожить долгую жизнь. Маленький, но есть. А у дочери Рустема-паши шансы и того больше.
Вот дочь Михримах и любила сильнее, чем всех остальных детей.
Но дочь все равно никогда не станет равной тебе, даже когда вырастет и начнет плести интриги, на которые Айше Хюмашах и в детстве была той еще мастерицей. Дочь никогда не предложит тебе поучаствовать в безумном приключении, никогда не обовьет жарко руками твою шею и не шепнет в ухо что-нибудь такое, отчего дыхание собьется, а глаза азартно загорятся в предвкушении опасности и веселья. О дочери надо заботиться, сестра позаботится о тебе сама.
Смерть Орыси Михримах переживала тяжело. Конечно, был шанс, что сестра жива, тела ведь не нашли, но разве мало тел жадный Босфор забрал безвозвратно? И даже если мертвая Орыся всплыла где-нибудь дальше по течению, кто свяжет утопленницу с домом Сулеймана Кануни?
И вот появляется неизвестная девушка, заклинающая неведомую Эдже-ханум во имя ее детей… Девушка, которая – евнухи уже успели донести – глядела на портрет Михримах в юности (или это Орыся позировала? А, да обе они по очереди стояли перед художником и очень веселились, понимая, что тот их не различает), словно на призрак, тревожащий правоверных по ночам.
Эдже. Ну да, конечно, Эдже. Они с сестрой действительно «эдже», обе – «из царствующего рода». Даже не сказать, что из рода султана, – это слово давнее, древнéе Первого Османа, в ту пору султанов еще не было вовсе. А сейчас, вообще-то, любую девочку так назвать могут, но…
Да. Что из рода султана – не сказать.
Михримах не могла отпустить эту девушку просто так.
Сердце женщины трепыхалось, будто птица, пойманная в ловчие сети, но лицо оставалось спокойным.
– Как зовут тебя, дитя? – спросила она, словно бы между прочим.
Девушка замешкалась на миг.
– Айше, госпожа, – наконец услышала Михримах ответ.
– Хорошее имя – Айше. Мою дочь зовут точно так же.
Девушка вздрогнула.
«Она не из простых», – подумала Михримах, внимательно, хотя и исподтишка наблюдая за незваной гостьей. Манеры, жесты – все выдавало в незнакомке воспитание, приличествующее девушке из благородной семьи. Что она делает здесь, одна, в платье простой служанки?
Шпионит? Встречается с красивым стражником? Замышляет что-нибудь нечестивое?
– Заходи. Это мои личные покои. Евнухи тебя здесь не тронут. Кофе будешь?
Простые слова, простые предложения. Айше – если, конечно, ее зовут именно так – слишком напряжена. В таком состоянии люди часто делают непоправимые глупости.
Как Орыся когда-то…
На миг сердце кольнула нелепая зависть – если сестра жива, то, возможно, тот ясноглазый шляхтич сейчас рядом с ней… Кольнуло и отпустило. Даже если шляхтич рядом с Орысей, страшно подумать, через какие испытания они прошли. Сбереглась ли в этих испытаниях любовь? Или, может, Орыся не раз и не два пожалела, что не согласилась на предложение матери стать женой провинциального бея?
У каждого свой путь. Аллах был милостив к Михримах-султан.
– Так будешь кофе, Айше? Я бы выпила. С какими-нибудь сластями. Ты любишь сласти?
Чуть помедлив, девушка кивнула и пробормотала слова благодарности. Плечи ее слегка расслабились.
Вот и славно.
Михримах благостно улыбнулась. Предстоял непростой разговор, но дело того стоило.
* * *
Айше во все глаза смотрела на улыбчивую хозяйку покоев. Кто она? Почему не боится гнева Михримах и командует здешней прислугой?
Нехорошая мысль билась на задворках сознания, очень плохая мысль, которую Айше старательно от себя гнала. Не может быть такого, совсем-совсем не может быть…
Принесли кофе. Разлив ароматный напиток по чашкам, женщина все с той же приветливой улыбкой сказала:
– Попробуй, это вкусно.
Некоторое время обе молчали, смакуя кофе, – он действительно оказался на диво хорош. Отдали должное и сластям. Нехорошо говорить во время еды, это противно традициям. Вот и смотрели друг на друга, думая о своем.
Наконец женщина произнесла:
– Клянусь Аллахом и здоровьем моих собственных детей, что ты уйдешь отсюда живой и невредимой. Но прошу – ответь на несколько моих вопросов. Или давай сыграем: сначала я задаю свой вопрос, затем ты – свой. Каждая имеет право не отвечать, но если все-таки отвечаешь, то говоришь чистую правду. Согласна?
Поразмыслив, Айше кивнула. Она в полной власти этой странной женщины, и если Аллах сделал так, что хозяйка здешних покоев настроена дружелюбно, то ей, Айше, следует приложить все старания к тому, чтобы так все обстояло и далее. И… на вопросы ведь можно отвечать по-разному, верно?
Можно говорить чистую правду, но только собеседнику дождаться пользы с той правды – как на ослином хвосте персики вырастить.
– Я с радостью отвечу на твои вопросы, госпожа, и надеюсь, что ты не сочтешь нескромными мои.
– Не сочту. – Женщина на миг задумалась, а потом заговорила, тщательно подбирая слова: – Как ты уже поняла, я – не твоя знакомая Эдже-ханум. Но когда-то Эдже-ханум была и моей… в общем, мы были близки, как только могут быть близкими родные души. Долгое время я считала ее погибшей, и теперь душа моя радуется, услыхав о ней хоть какую-то весть. Когда ты видела ее последний раз?
– Несколько лун назад, и она была жива и полна сил. – Такие вещи Айше не считала нужным скрывать. Если сидящая перед ней женщина не врет, то новость ее обрадует, а если она каким-то образом желает навредить Эдже-ханум, то известие о благополучии врага вызовет разлитие желчи и пошатнет уверенность в себе, что тоже неплохо.
Женщина удовлетворенно кивнула.
– Хорошо. Твой черед спрашивать.
Айше хотела спросить об имени загадочной незнакомки, но… словно печать легла на уста девушки. Тяжелая печать, так что не только вымолвить слово, но даже вздохнуть было неимоверно трудно. Поэтому Айше задала другой вопрос:
– Если ты, госпожа, была так близка с Эдже-ханум, то что же вас разлучило?
– Судьба, – последовал немедленный ответ. – Кисмет. Судьба и люди, которым не хотелось, чтобы Эдже – тогда ее звали иначе, конечно, – нашла свое счастье. А я струсила и не помогла ей.
– А ты могла?..
– Это уже следующий вопрос, дитя. Впрочем, ответа на него я все равно не знаю. Поверь, я долго думала над твоим вопросом, задавая его сама себе. Сколько детей у Эдже?
И странная игра в вопросы и ответы продолжилась. Сколько она длилась, Айше представляла слабо. Отказаться от ответа выпало лишь раз – когда загадочная женщина спросила, где именно живет Эдже-ханум. Сама же хозяйка покоев уклонялась от вопросов Айше гораздо чаще. Нет, она отвечала всегда, но играть в замечательную игру «скажи всю правду и не скажи ничего» умела куда лучше самой Айше.
Все это время Айше беспокоила одна-единственная мысль: где сейчас Бал? Удалось ли ей незаметно уйти, когда началась суматоха? Увы, узнать это пока возможности не было. Оставалось лишь послушно спрашивать и отвечать, вдыхая пряный запах благовоний из курильницы и улыбаясь деревянной улыбкой, чтобы не показаться невежливой.
Была принесена и выпита еще одна джезва кофе. И лишь тогда загадочная незнакомка, похожая на Эдже-ханум, как одна кофейная капля на другую, встала и повелительно кивнула:
– Идем. Я обещала выпустить тебя – и я сдержу слово.
Айше плохо помнила, как очутилась за пределами дворца. Очнулась, когда хлопнула неприметная калитка и вечерний воздух охладил ее пылающее лицо.
Джанбал обнаружилась в караван-сарае – нервничающая, бегающая туда-сюда и очень злая Джанбал, сразу забросавшая подругу колкими, словно иголки с ливанских кедров, вопросами. Айше отвечала невпопад, затем не выдержала:
– А ты-то сама где была?
– Я? Повернула в коридор, вышла в сад, там калитка была в стене, я – туда, смотрю – выход на улицу. Хотела было пойти обратно, но во дворце суматоха поднялась, по саду тоже забегали, незаметно уже было не зайти. Это за тобой охота началась?
– За мной, – со вздохом кивнула Айше и рассказала обо всем, что с ней случилось.
Бал слегка побледнела:
– Хвала Аллаху, всемилостивому и милосердному, что ты вышла оттуда целой и невредимой! У нее явно сегодня было хорошее настроение…
– У кого это «у нее»?
Джанбал недовольно дернула плечом:
– Ну а кого ты через раз честишь ведьмой?
Айше медленно опустилась на пол прямо там, где стояла. Бал всполошилась, кинулась поднимать подругу, забыла о злости и заворковала, словно голубица над птенцами. Айше хмыкнула, понемногу приходя в себя.
Михримах, значит. Ведьма. Вот она какая…
Женщина, которой Айше теперь обязана собственной жизнью.
Михримах.
* * *
Эдже-ханум, значит. Вот ее как нынче зовут. И у нее двое детей. Близнецы.
Михримах до дрожи в коленях боялась, что проклятье близнецов передается через поколение, прочла множество трудов ученых улемов, посвященных рождению двойни… Знатный же бред несли некоторые ученые мужи! Городским сумасшедшим куда как далеко до тех измышлений, до которых додумались почтенные светила и столпы науки. Но нигде и никто не говорил, что у двойняшек впоследствии тоже рождаются двойняшки.
Про детей с кошачьими головами и про сонмище пауков, которые женщина исторгает из лона, было. Про близнецов – нет.
И Михримах успокоилась. Ну вот не верила она в то, что родит сонмище пауков, не верила – и все тут. И про кошачьи головы тоже как-то все казалось сомнительным. Ну а остальное ее и вовсе не пугало.
А Орыся, значит, все-таки родила двойняшек.
И родинка на виске у каждого из них…
Мужа Орыси девчонка описывать категорически отказалась, и Михримах не настаивала. Зная, когда в последний раз Айше видела мать своей подруги, можно примерно очертить круг городов, в которых блудная сестра может проживать. Послать туда соглядатаев, пускай поспрашивают о приезжих. В провинции люди долго помнят, что тот или этот сосед не был здесь рожден. А если как следует поразмыслить, то можно и сузить круг поиска до тех городов, где иноземцы вовсе не диковинка. Орыся умна, и если она все-таки со своим шляхтичем…
То остается Амасья.
Михримах обдало холодом. Та самая Амасья, где потеряли Айше, дочь шахзаде Мустафы. Матушка, помнится, два дня по этому поводу бушевать изволила.
Айше – имя не из редких, но Айше из Амасьи – совсем другое дело.
Рука Михримах поднялась было, чтобы позвонить в серебряный колокольчик, но остановилась на половине пути. Зачем девица приходила к ней? Да так ли это важно?
Важно другое – дочь покойного шахзаде близко знакома с Орысей. И если мать узнает…
Если хасеки Хюррем узнает, то может случиться… всякое.
Михримах не была готова потерять сестру еще раз.
И еще меньше Михримах-султан, супруга Рустема-паши, готова была отвечать на разные неудобные вопросы. Например, о том, чья же она на самом деле дочь.
Ее отец – великий султан Сулейман Кануни. А отпечаток окровавленной ладони, который как-то раз появился очень вовремя… ну, мало ли какие странности подчас случаются в султанском дворце?
Она, Михримах, уже не та перепуганная девчонка. Она – взрослая женщина и понимает, что отношения между людьми могут быть… непростыми. В частности, такими вот непростыми могли быть и отношения Хюррем-султан с великим визирем Ибрагим-пашой.
Нужны ли здесь лишние вопросы? Стоит ли искать ответы там, где прошлое мирно дремлет в родовой усыпальнице-тюрбе?
И если вопросы не нужны Михримах-султан, то тем более они не нужны великой Хюррем. Она стареет, и это не улучшает ее характера. Возможно ли, что Хюррем-султан захочет закопать ненужный вопрос поглубже? Вместе с той, которая вопросы вызывает?
А Михримах все-таки ну совсем не готова лишиться Орыси во второй раз.
В колокольчик Михримах тем не менее позвонила. Вошел евнух – неприметный, плешивый, сгорбленный и словно присыпанный пылью. Один из тех, кто был глазами и ушами Михримах-султан в Истанбуле.
– Ты уже вернулся?
– Да, госпожа. Девчонка остановилась в караван-сарае, совсем рядом, через две улицы отсюда. С ней странный парень.
– В каком смысле странный?
– Выдает себя за ее брата, но это не столь интересно. Все они если не братья, то дяди… Голос у него уже должен бы ломаться в этом возрасте, а не ломается. И повадки… Да и юная Айше называет брата Бал, когда они остаются наедине. Разве мужское это имя – «мед»? Не хочу возводить напраслину, госпожа, но если господин Бал – юноша, то я – янычарский сотник.
Евнух захихикал, усмехнулась и Михримах, но отстраненно, углубившись в свои мысли. Перед глазами, будто живая, встала Орыся, их переодевания, их прогулки по праздничному Истанбулу…
